Текст книги "Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков"

Таким образом, не успело двух недель пройтить после святой недели и весна только что вскрыться, как получен был в полк секретный ордер, чтоб ему немедленно выступить из своих кантонир-квартир и иттить в Ригу, как назначенное для генерального рандеву место. Это было 17-го апреля, как получено было первое о том повеление, которое тотчас сообщено было от полка всем ротным командирам.

Нашим ротам велено было собраться в мызу Кастран, где тогда наш штаб квартировал, к 24-му числу помянутого месяца. Итак, накануне сего дня распрощался я с моими хозяевами, принося им тысячу благодарений за все их оказанные ко мне ласки, приятства и благодеяния. Они так ко мне чрез зиму привыкли и столь много меня любили, что провожали меня как бы родного и самого ближнего своего свойственника. Они снабдили меня всем, что мне надобно было к походу, и не было никого в доме, кто бы провожая нас не плакал. Толь чувствительный опыт дружества трогал меня чрезвычайным образом. Я обнял любезного моего старика и не мог сам от слез удержаться. Представление, что я его никогда более не увижу и что прощаюсь с ним и вижу его в последний раз, вогнало в глаза мои слезы. – «Прости, любезный господин подпоручик! – говорил он мне сквозь слезы: – Небо даруй вам всякое благополучие и сохрани вас от всех военных опасностей. Ежели увидите моего сына, то прошу ему сказать о нас и рекомендую его вам в дружбу. Вспомните также когда-нибудь и обо мне, престарелом человеке, и будьте уверены, что я вас и в отсутствии всегда любить и почитать буду и имя ваше по гроб не позабуду».

Прощание с старухою и ее дочерьми было не менее трогательно. Они все почти навзрыд плакали и желали мне всех благополучий в свете. При отъезде моем вышли они все на крыльцо, и до тех пор кричали мне: «прости, прости, господин подпоручик!», покуда можно было мне их голос слышать», а им меня видеть.

Таким образом, расстался я с сим честным и добродетельным семейством, от которого я столь много добра и благоприятства видел, что и поныне преисполнено сердце мое искреннею к сему дому благодарностию, и я не сомневаюсь, что если б ныне случилось мне быть в местах тамошних и видеть то место, где покоятся прахи сих милых стариков, то оросил бы оное своими слезами. Я прибыл с ротою моею в штаб поутру в последующий день, а к вечеру мало помалу собрались и все прочие роты, кроме тех, которые стояли на тракте, куда нам иттить надлежало и коим велено было там полку дожидаться. Все мы расположились за версту от мызы Кастран лагерем и ночевали. По утру же в последующий день отпущены были наши обозы в путь, а около десятого часа, по отслужении молебна и по испрошении у Бога милости и покровительства, отправились и мы с пехотою и пошли на войну. Сие было 25 числа апреля.

В сей день ночевали мы при корчме Варвар, а наутрие, соединившись с прочими ротами, пошли далее к Риге и ночевали при Смизнис-мельнице, где в последующий день дневали. В сем месте случилось мне в первый раз отроду видеть масляную мельницу и то, как масло бьют водою, что довольно было курьезно и стоило того, чтоб посмотреть. Наутрие же, то есть 28-го апреля, прибыли мы наконец под Ригу.

Мы нашли уже тут великое множество военного народа. Все поля представились нам усеянными людьми и все белелись от установленных повсюду полков и их белых палаток. Все полки прибыли уже тогда в сие сборное место, и солдаты повсюду взад и вперед ходили. Везде видимо было поспешение и повсюду необходимое в сих случаях замешательство: инде[107]107
  Так что, что даже.


[Закрыть] везли пушки и другие артиллерийские снаряды, в других местах шли команды и полки, а инде был крик и шум от идущих обозов и тягостей. Бегание пеших и скакание на лошадях представлялось повсюду зрению, а слух поражаем ржанием коней, звуком труб и биением барабанов. Одним словом, все находилось в превеликом движении и ничто иное как предстоящий и начинающийся уже поход предсказывало. И как сей случай первый еще в моей жизни был, что я толикое множество военного народа и столько лагерей и полков вдруг и в одном месте увидел, то зрелище сие было для меня очень поразительно, и сердце во мне ровно как поднималось и прыгало при взирании на все сии военные ополчения.

Мы заняли было сперва лагерь под свой полк версты за три не доходя Риги и надеялись, что мы простоим тут, по крайней мере, несколько дней, но надежда нас обманула. Мы не успели расположиться, как принуждены были в тот же еще день опять выходить из своего лагеря, и нам велено было, не знаю для чего, подвинуться ближе к городу и стать лагерем подле самого форштата.[108]108
  Окраина города, пригород.


[Закрыть]

Тут прислано было тотчас к нам повеление, чтоб мы все ненужные вещи оставляли и колико можно повозки наши облегчали; в противном случае, если усмотрено будет что-либо лишнее, то отнимется и сожжется. Толь строгое и на первой встрече данное повеление наделало между офицерами во всей армии великую тревогу: у всех у нас много было излишних или, по крайней мере, таких вещей, без которых нам можно было обойтиться и кои повозки наши отягощали. Мы, привыкнув уже к обыкновенным в мирное время прохладным походам, думали, что и тогда дозволено нам будет возить с собою всякую всячину, и потому об оставлении оных на квартирах или в других надежных местах нимало прежде не помышляли; следовательно, тогда не знали, что с ними делать и куда с ними деваться. К вящему несчастию, турили нас тем и понуждали чрезвычайным образом. При таких обстоятельствах горе на нас на всех было превеликое: мы, сошедшись, жаловались друг другу и требовали совета, но все наши жалобы были по-пустому; всякому самому добрый совет был тогда нужен, но подать его было некому, а вообще все только роптали на наших начальников и главных командиров и бранили их за то, что не остерегли они нас в том заблаговременно, а сказали тогда, когда нам с своими излишними вещьми деваться было некуда и когда разве только их бросать принуждено было. Все почитали сие уже первым беспорядком и говорили, что ежели и впредь такие будут порядки, то толк невелик будет. Однако все таковые наши роптания не помогли нам ни на волос, а требовалось скорого только исполнения того, что приказано.

При таких замешательствах рад я уже и тому был, что нашелся один добрый человек, который хотел отослать мои вещи вместе со своими на одну знакомую ему мызу, где, говорил он, они пропасть не могут. Это был поручик г. Вульф, нашего полку и мне хороший приятель. Я с радостью согласился на его предложение, и как мы не знали, долго ли наш поход продолжится и все еще ласкались надеждою, что к зиме опять воротимся, то без дальнего размышления связал я изрядную кипу всякой всячины и отдал ему. Одним словом, одних моих вещей набралось с целый почти воз, однако они все благополучно пропали. Но мне ничего так не жаль, как некоторых книг: их одних наклал я целый ящик и коих было более трех десятков, ибо я оставил при себе одни только самонужнейшие; кроме сего, было и других вещей более, нежели рублей на тридцать. Кому они все достались и кто ими завладел, того не знаю я и поныне, ибо в походе потерял я и записку о той мызе, а приятель мой г. Вульф переведен был вскоре в другой полк, и я его с того времени не видал и не знаю, жив ли он или нет. Сие случилось со мною, а какое великое множество распропало тогда разных вещей у других, того исчислить не можно: многие принуждены были действительно их кидать, ибо не знали, куда с ними деваться.

Теперь следовало бы мне вам, любезный приятель, рассказывать далее, долго ли мы в сем месте стояли и что последовало далее, но как письмо мое уже велико, а с сего пункта времени начинается описание собственного уже всею армиею похода и нашей войны, то отложил я сие до письма последующего, а между тем, уверив вас о непременной моей дружбе, остаюсь и прочая.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

Часть четвертая
Продолжение истории моей военной службы и прусские походы

Начало похода
Письмо 37-е

Любезный приятель! Предпринимая теперь описывать нашу прусскую войну или ту часть оной, которую мне самому видеть случилось, не за излишнее почитаю предпослать наперед краткое историческое о том объяснение, что собственно подало повод к тому, что мы вплелись в сию славную в Европе и так называемую Седмилетнюю войну, которая была столь пагубна человеческому роду и на которой погибло со всех сторон толь великое множество народа.

Пролитию толь многой крови человеческой был наиболее и едва ли не первою и наиглавнейшею причиною умерший за несколько лет до сего король прусский Фридрих II, дядя ныне владеющего короля прусского. Будучи рожден с отменными качествами и дарованиями, воспитан в строгости у отца, его не любившего, и совращен в молодости еще своей учителями и друзьями не весьма хороших характеров с пути истинных добродетелей и препроводив все молодые свои лета почти в неволе, не успел он лишиться отца своего и в 1740 году вступить по нем на престол прусский, как, нашед у себя прекрасное и многочисленное войско, великое множество наличных денег и все государство свое в цветущем и весьма хорошем состоянии, восхотел воспользоваться сделавшимся тогда по причине смерти императора Карла VI по всей Европе замешательствами и отнять наглым почти и несправедливейшим образом от цесарской державы смежную к себе и весьма знаменитую провинцию Шлезию.[109]109
  Силезию.


[Закрыть] Он напал наискоропостижнейшим образом тогда на сию провинцию и, будучи весьма расторопным, хитрым, к войне отменно способным и в оной счастливым государем, утеснил оставшуюся после помянутого императора дочь Марию-Терезию с своей стороны так, что сия утесненная и гонимая тогда почти целою Европою государыня, для спасения своего и удержания при себе достальных наследственных земель после отца своего и самой императорской короны, принуждена была поневоле уступить ему помянутую провинцию.

Но как лишение оной для цесарского двора слишком было чувствительно и помянутая государыня не могла никак забыть обиды, чрез то ей причиненной, то не успела тогдашняя война окончиться и сия славная и счастливо все напасти преодолевшая государыня утвердиться на цесарском престоле, как начала она помышлять о возвращении себе помянутой провинции и делать к тому издалека сокровеннейшие приуготовления. При помощи министров своих нашла она средство преклонить на свою сторону многих и сильных европейских государей и приобресть в них себе сильных союзников. Самые те, которые до того с нею воевали и ей не доброхотствовали, сделались ей друзьями и помощниками. Заключены были тайные союзы с саксонским курфюрстом, бывшим тогда вкупе и королем польским, также с королем французским и с самою Швецией; а употреблены были все удобовозможные способы к заключению такового же союза с Россиею и к преклонению и ее к тому, чтоб и она вплелась в сие замышляемое и до нее нимало не касающееся дело. Происки и хитрости тогдашнего саксонского министра Бриля, который наиболее всем сим делом тогда проворил, и имели в том успех вожделенный. Владеющей тогда Россиею императрице Елизавете Петровне, которая, как носилась тогда молва, имела и без того уже некоторую личную на короля прусского досаду и ненавидела оного, внушено было столько худого о короле сем и насказано столько опасностей, предстоящих якобы России от сего прославившегося и столь усилившегося государя, что и неудивительно, что происками цесарских, французских и саксонских министров доведена была наконец и она до того, что решилась заключить таковой же союз и помогать цесареве в замышляемом ею деле всеми силами своего государства. И как все сие производимо было втайне и весьма сокровенным образом, то может бы дело сие и возымело успех вожделенный и король прусский не только б лишился опять Шлезии, но и усмирен был по желанию всех вообще союзников, если б не воспрепятствовало всему тому одно бездельное обстоятельство и не сделало во всем великой перемены и помешательства.

Корыстолюбие и измена одного бездельника секретаришки, чрез которого производились все дела помянутым саксонским министром графом Брилем, была всему тому причиною и не только разрушила великие намерения столь многих государей, но возжгла и огнь войны, погубившей бесчисленное множество народа и причинившей множайшему количеству смертных неописанные разорения, несчастия и напасти. Сей бездельник, погибнувший потом сам без вести и слуха, подкуплен будучи королем прусским, уведомлял его еженедельно обо всем, что ни происходило секретно в кабинете Брилевом, и сообщал ему даже самые копии с сокровеннейших переписок между дворами. А чрез сие средство и узнал король прежде времени о том, сколь страшная воздвигается на него буря, и, будучи весьма хитр и во всех своих делах и предприятиях весьма скор и крайне расторопен, нашел способ предупредить удар, ему угрожающий, и положить всем предприятиям противников своих возможнейшую преграду. Он, не дав времени союзникам сделать последние военные приуготовления и пользуясь тем временем, покуда они еще не совсем собрались, вошел вдруг и без всякого объявления войны с 60 000 чел. своего войска в саксонское курфюрство, овладел всем оным в один миг, принудил все саксонское и к войне не приготовившееся еще войско отдаться ему в плен, а самого короля – удалиться в его Польшу, а оставшую королеву в Дрездене толико утеснил и огорчил, что она вскоре после того лишилась жизни. Все старания цесарского двора к отвращению сих наглостей и самое сражение цесарских войск с прусскими, бывшее на границах Богемии, было безуспешно и не могло короля прусского остановить в быстрых его предприятиях и счастливых успехах.

Все сие случилось в конце минувшего 1756 года, и самое сие зажгло огнь войны во всей Европе и подало повод к началу сей войны страшной. Во все новейшие времена не бывало еще никогда столь страшного вооружения и толиких ополчений, какие производились везде в начале сего 1757 года. Целых девять армий выступило весною сего года в разных местах в поле, и король прусский окружаем был со всех сторон неприятелями. С одной стороны готовились нападать на него французы, с другой – так называемые имперские войска со стороны Саксонии, с третьей – цесарцы со стороны Богемии и Шлезии, с четвертой – шведы со стороны Померании, а с пятой велено было иттить и атаковать его нашим войскам со стороны Пруссии. А король прусский готовился между тем не только защищать и оборонять землю свою повсюду, но иттить еще сам и разорять Богемию.

Сия-то причина была тогдашнему сборищу всех наших войск к Риге, о котором упоминал я в моем последнем письме к вам, а теперь, возвращаясь к прерванной тогда материи, скажу, что между тем, как мы помянутым тогда образом стояли лагерем подле самого форштата города Риги и с своими излишними пожитками не знали, что делать, и их разбрасывали, деланы были со всеми полками великие распоряжения. Все они разделены были на разные дивизии и бригады, из которых к каждой определены были особливые генералы командирами. Каждая бригада составляема была из трех полков и командовал ею обыкновенно какой-нибудь генерал-майор или бригадир. Наш Архангелогородский полк достался в бригаду вместе с третьим гренадерским и Ростовским полком, и в бригадные командиры получили мы себе генерал-майора Вильбоа.

Как намерение наших главных командиров было перевести нас колико можно скорей за Двину, то велено было нам к последующему дню готовиться иттить церемониею чрез город Ригу и переходить по сделанному мосту чрез Двину-реку в отведенные на той стороне реки лагери, ибо в тот день, в который мы пришли, переходила другая бригада, состоявшая из Бутырского, Белозерского и Апшеронского полку. Итак, наутрие, то есть 29-го апреля, отправив наперед обозы, перешла и наша бригада и стала версты за три от города лагерем.

Перехождение через Двину армии помянутым образом, побригадно, было по справедливости зрения достойно, ибо назначенный тогда для предводительства армиею генерал-фельдмаршал Степан Федорович Апраксин хотел в самое то время видеть все полки, ему в команду порученные и с ним в поход против неприятеля отправляющиеся, и для того при самом всходе на мост разбиты были два великолепных шатра, из которых в одном находился всегда помянутый главный полководец сам со всем прочим генералитетом и знатными и чиновными людьми, а другой наполнен был великим множеством дам и знатных госпож, хотящих также видеть редкую сию церемонию. Все городские валы поблизости сего места, также дома, кровли и окошки усыпаны были народом обоего пола.

Что касается до полков, то все они должны были иттить наилучшайшим порядком и церемониею и быть в наилучшем убранстве. На всех солдатах воткнуты были в шляпы зеленые древесные ветви, власно как для предвозвестия будущих побед, которые они одержат над неприятелем. Прежде всего маршировали всех полков той бригады собранные фурьеры[110]110
  Название унтер-офицеров, исполнявших обязанности ротных и эскадронных квартирьеров. Они носили значок и даже в пехоте ехали верхом.


[Закрыть] с распущенными своими значками, при предводительстве своих квартермистров. Сей нежный строй с разноцветными своими маленькими знаменами составлял первое великолепие всего шествия. Потом шел штат[111]111
  Вероятно, штаб, т. е. офицеры штаба армии.


[Закрыть] и ведены были заводные лошади командующего тою бригадою генерала. Ничто так не умножало великолепия, как прекрасные попоны, которыми сии лошади были покрыты; во всей армии у генералов поделаны они были тогда одинакие, и хотя не богатые, но великолепный вид представляющие. Они сделаны были из вощанки, но расписаны и размалеваны разными красками, отчего издали казались быть шелковыми; по бокам на оных изображены были с золотом вензелевые имена и гербы того генерала, что все производило некий величественный и пышный вид. За сими лошадьми везены были пушки с их ящиками и снарядами, а там следовал сам генерал верхом в провожании своего штата; за оным же следовали полки его бригады обыкновенною церемониею, с распущенными знаменами, с барабанным боем и играющею военною музыкою. Все офицеры и самые знамена должны были салютовать, проходя мимо генерал-фельдмаршала, при котором случае всякий старался как возможно лучше исправлять свою должность. Чистота и опрятность в одеждах и убранствах солдат, зеленые на шляпах их ветви, а того паче кожаные и наподобие древних шишаков сделанные и некоторый род плюмажей на себе имеющие каскеты на всех гренадерах – придавали особливую краску и умножали великолепие.

Не можно довольно изобразить, какие разные чувствия впечатлевало зрение шествия сего не только в кого иного, но в самих нас, имевших в том соучастие. Мысли, что идем на войну и отправляемся из отечества в страны чуждые, отдаленные и вражеские, идем терпеть нужды, проливать кровь и умирать за отечество, воображение, что из всех шествовавших тогда столь многих людей весьма многие назад не возвратятся, но положат свои головы на войне и в походах и в последние тогда расстаются с странами, где родились и воспитаны, неизвестность, кто и кто подвергнется сему несчастному жребию и кому судьба назначила не возвращаться, и прочие тому подобные помышления приводили дух в некоторое уныние и расстроивали всю душу. Напротив того, с другой стороны, всеобщее предубеждение о храбрости и непобедимости наших войск, льстящая надежда, что неприятелю никак против нас устоять не можно, мечтательное воображение, что мы по множеству нашему замечем[112]112
  Забросаем.


[Закрыть] его даже шапками, и бессомненная надеятельность, что мы его победим, сокрушим и возвратимся с славою, покрытые лаврами, ободряла паки унылое сердце и оное, власно как оживотворив, наполняла огнем военной ревности, толь много помогающей нам охотно и без скуки переносить все военные труды и беспокойства.

Но я удалился уже от моей материи. Теперь возвращаюсь к оной и скажу, что в помянутом новом лагере версты три за Ригою стоял наш полк более недели, в которое время переправлялись за Двину прочие полки и деланы были к походу все нужные распоряжения. Вся армия разделена была на три дивизии, или части, из которых первою командовал сам фельдмаршал, второю, в которой мы находились, генерал-аншеф Василий Абрамович Лопухин, а третьею – генерал-аншеф Вилим Вилимович Фермор. План намерения состоял в том, чтоб обоим первым дивизиям иттить разными дорогами чрез Курляндию в Польшу или, паче сказать, в Самогитию или Жмудию,[113]113
  Самогития – земля самогитов, или самаитов, – народности литовского племени. Жмудская земля – одна из областей Литвы, населенная народностью литовского племени – жмудью. Самогиты и жмудь – родственные народности и живут смешанно на территории уездов Россиенского, Тельшевского и Шавльского бывш. Ковенской губ.


[Закрыть] и потом, соединившись вместе и дождавшись идущих прямо из Смоленска кавалерийских полков и легких войск, вступить в Пруссию, а третьей бы дивизии, под командою Фермора, иттить вправо, прямо к первой прусской пограничной крепости Мемелю и, при вспоможении отправленного туда же морем флота, осадить сей город.

По изготовлении всего нужного к походу, воспоследовал наконец мая 3-го дня торжественный выезд генерал-фельдмаршала из Риги. От грома пушек, гремящих тогда со стен городских, стенала только река, и выезд сего полководца был самый пышный и великолепный. Наша бригада случилась тогда стоять на самой дороге, где ему ехать надлежало, чего ради выведены были мы в строй и должны были отдавать ему честь с преклонением знамен как главному повелителю. Ужасная свита всякого рода военных людей окружала его едущего. Зрелище сие представлялось нам тогда еще впервые и было для нас поразительно, ибо пышность сего шествия была так велика, что иной государь не выезжает на войну с таковою. Но, о! когда б возвращение сего генерала в сей город соответствовало сему величественному выезду!

Сим окончу сие мое письмо и, сказав вам, что я есмь ваш друг, остаюсь и прочая.