Текст книги "Егерь Императрицы. Ваше Благородие"

– Да, видел я таких с утра, – подтвердил его слова Алексей. – Как раз они, видать, в дозор уходили. Что ещё углядели-то по пути?

– Да всё, вроде, – неуверенно пожал Федька плечами. – В сторону крепости обоз проходил с той стороны, – и он махнул в восточном направлении. – По нашей дороге тоже туды-сюды сновали и на санях, и так верхами тоже. Была бы команда, так можно было бы языка скрасть, но вы же велели себя тихо держать, вот мы на это и не решились.

– И правильно сделали, – кивнул Егоров. – Не ясно, сколько нам ещё тут сидеть, не хватало ещё турок насторожить и на себя их всех собрать. Ладно, Фёдор, отдыхайте, вы сегодня своё дело сделали, теперь уже других будет черёд своими ножками топать, – и он приготовился писать донесение Пишчевичу.

Через полчаса по его указанию были подняты две отдохнувшие тройки Егора и Тимофея.

– Архипыч, вот тебе послание для командира нашего сводного отряда, – ставил он задачу старшему унтер-офицеру. – Как только можно быстрее доставьте его вместе со всеми схемами и с рисунками турецких позиций. Потом сразу же обратно, и смотрите, на глаза никакому разъезду только не попадитесь, всё ли тебе ясно?

Егор понимающе кивнул и глухо крикнул своим людям: – По одному, расстояние между друг дружкой в пять шагов, за мной, братцы! – и шесть егерей скользнули под полог леса в северном направлении.

Следующие сутки егеря вели наблюдение за селом и набирались сил. По исходу этих суток после полуночи прибыли наконец-то измождённые гонцы от сводного отряда.

– Вам пакет, вашбродь, – доложился Егор, вытаскивая его с груди из-под доломана. – На словах только велено передать, что нами довольны, а остальное всё уже в ём там написано.

Промокшие до нитки егеря потянулись к кострам, а Алексей, вскрыв пакет, углубился в чтение письма.

В нём выражалась благодарность за чёткую информацию о противнике и предписывалось, как только в Пьетрели начнётся суета, и часть сил турок уйдёт в южном направлении, оставить там малый пост наблюдения, а всем остальным оседлать дорогу в версте от северного заслона. Главным для команды было не пропустить никого из этого заслона с вестью о нападении.

Штурмовать его будут егеря Давыдовского. Затем уже всем выдвигаться в направлении селения для его последующего штурма. Основные силы русской армии выходили уже к лесному массиву, и вот-вот можно было ждать начала боевых действий. Всё было понятно, и оставалось только лишь наблюдать за турками.

17 февраля после обеда подбежавший от дежурной тройки Трифона вестовой доложился, что в селении идёт большая суета и что там слышны заполошные крики.

– Началось, – понял Лёшка и кинулся к посту наблюдения.

Пьетрели действительно напоминали чем-то разворошённый муравейник. Носились куда-то пехотинцы, всадники ловили и освобождали от пут лошадей, накидывая на них сёдла. В стоящие рядком сани запрягались упряжные. До леса, находящегося шагах в пятистах, долетали суматошные крики и вопли турок.

Наконец, этот творящийся хаос принял какое-то осмысленное движение, и в южном направлении убыло около пяти сотен конницы, а затем, погрузившись на пару десятков саней, укатила туда же и сотня пехоты. Полторы сотни пехотинцев, кому, как видно, этих саней не хватило, после долгих препирательств построились наконец-то в колонну и тоже зашагали вслед за укатившими. Крики в селе утихли, и всё здесь снова стало, как и прежде.

– Ну, вот пора и нам в путь, тройка Егора остаётся на наблюдении. Выходим, братцы! – Алексей махнул рукой, и цепочка егерей побежала по дороге на север.

Засаду сделали по всем правилам высокого разбойничьего искусства. В версте от северной заставы на прямом участке с буреломной мешаниной на обочинах подрубили два толстых буковых дерева. Место это взяли в полукольцо и приготовились к встрече гостей.

Ближе к вечеру вдали захлопали чуть слышно ружейные выстрелы, и через три минуты показалась тройка верховых. Лёшка покачал рукой своим дровосекам: – Не подрубать, слишком маленькая цель для нас, и так даже без этого сшибём верховых!

Хлопнул нестройный залп и все трое гонцов слетели, прострелянные, на землю. Лошадей поймали, трупы оттащили в лес и стали ждать дальнейшего развития событий.

Минут через двадцать из-за дальнего поворота показался десяток всадников, за ними же бежало и полтора десятка пехотинцев, которые время от времени делали остановки и отстреливались от преследователей.

– Внимание! – поднял руку Алексей. – Давай! – и перед приблизившимися всадниками рухнули оба дерева, напрочь перегораживая им проход.

– Огонь! – и Лёшка, прицелившись, сам выстрелил в самого дальнего кавалериста. Огонь трёх десятков штуцеров и фузей сбил всех всадников и хорошо проредил пехотинцев. Времени на перезарядку уже не было, и Егоров, выскочив из-за завала, вставил штык в крепления штуцера.

– Вперёд, братцы! – егерская команда с грозным рёвом кинулась к опешившей от неожиданности горстке турок. Те не стали искушать судьбу и побросав на землю свои ружья и сабли, подняли вверх руки с мольбой о пощаде.

– Молодцы, Егоров! – похвалил командира особой команды Пишчевич. – Никого из ловушки, надеюсь, не выпустили?

– Никак нет, господин полковник, всех побили или в плен взяли, кто отходил по дороге, – доложился Алексей. – Сейчас ребятки ещё лес проверяют, чтобы никто там не затаился из заслонных. Какие будут дальнейшие распоряжения?

Командир ахтырцев поглядел на подходящие эскадроны своей конницы, на густеющее предвечернее небо. И пояснил свой дальнейший план.

– Через часик начнёт темнеть, через два – здесь будет уже сплошная темень. Ветер стих, подморозило и начинает снова сыпать лёгкий снежок, а это значит, что есть возможность подобраться к селению, занятому турками, незаметно. Вы там уже всё исползали вдоль и поперёк. Предлагаю сделать вот что, – и командир сводного русского отряда подозвал к себе командиров всех подразделений.

Цепочка егерей в белых халатах ползла от леса по припорошённому свежим снежком полю. Нужно было подобраться как можно ближе к главному укреплению, перекрывающему подход с севера. Не дать приготовить орудия к бою и постараться его занять или же связать боем. К этому времени от леса подоспеет первая рота егерей батальона Давыдовского и с ним можно будет отбросить турок в село. Две остальные роты егерского батальона, с приданными им тройками Егорова и Трифона, выходили в это время на свои позиции, окружая село. В их задачу входило разобраться в цепи и при начале боя у северной баррикады сделать бросок к околицам. Ну а дальше уже было дело кавалерии. Ахтырскому гусарскому и Третьему Донскому полку нужно было вырубить сопротивляющегося и дезорганизованного противника или же взять его в плен. В общем, нужно было уничтожить весь этот гарнизон турок и по возможности не выпустить никого с вестью о нападении и прорыве здесь русских.

До укрепления уже оставалось шагов тридцать, слышался уже кашель часовых и их негромкая перебранка:

– Neden bu kadar çok insanı burada tutuyorsunuz? Sadece üçü ezmek için kaldı, geri kalanı evlerde güneşlenmeye gitti! (– Зачем столько людей тут держать? Вон, топчу только троих оставили, все остальные греться в дома ушли! (тур.)) – слышался молодой и недовольный голос.

– Ты солдат султана, Азим, а солдату султана положено беспрекословно подчиняться приказам своих командиров, – отвечал ему, как видно, уже умудрённый опытом служивый.

– Так почему тогда кому-то из солдат нужно мёрзнуть на холоде, а кому-то можно отсыпаться в тепле и с крышей над головой? – всё не унимался молодой.

Старый солдат не успел ему ответить. Со стороны села послышался цокот копыт, и кто-то из приблизившихся всадников закричал караульным пехотинцам:

– Открывайте проезд быстрее, бездельники, комутан алая (командир полка) приказал срочно к заставе скакать!

– Сейчас, сейчас, уважаемый, – засуетились у укреплений. Послышался скрежет и скрип – и в свете горящих факелов Лёшка увидел, как, открывая главный проход, караульные откатывают в сторону телегу и раздвигают рогатки и щиты. До времени нападения оставалось ещё минут десять-пятнадцать, вряд ли егерский батальон уже успел приготовиться к атаке, но деваться было некуда, общий план нападения начинал трещать здесь по швам. Если сейчас срочно не взять укрепление, то турецкие гонцы всё равно обнаружат изготовившихся к штурму русских, и тогда выбить предупреждённых турок будет гораздо труднее.

Лёшка привстал на корточки и поднял вверх руку.

Вот уже проход был полностью открыт, и в него втянулась пятёрка верховых. Цель была хорошо подсвечена факелами и горящими у турецких укреплений кострами. Лёшка совместил целик с мушкой на дальнем всаднике и затем плавно выжал спусковой крючок.

Бабах! – его штуцер грохнул первым, а затем раздался ружейный залп егерей.

– Никитич, гренаду! – в руку Лёшки легло круглое ядрышко с пупырышками из наклеенной сверху мелкой картечи.

– Зажигай! – фитиль вспыхнул яркими искрами. И, размахнувшись, Лёшка с силой метнул доработанную им гренаду за баррикады.

– За мной! – три десятка егерей с уже нацепленными штыками ринулись к открытому проходу.

У турок царила паника. Ведь ничего не предвещало ночного нападения! Громко кричали пехотинцы. Какой-то командир из караульных призывал своих рядовых к порядку. Скакали, сбивая людей, лошади, оставшиеся без седоков. Несколько раненых оглашали воздух своими истошными криками. Бабах! – дополняя всю эту какофонию среди всполошившихся за укреплениями людей, грохнул взрыв гренады, и десятки осколков от ядра, дробины и картечины начинки разлетелись, калеча и убивая всех вокруг.

Лёшка среди волны своих егерей влетел в открытый проход и разрядил один за другим свои пистолеты.

– Вперёд! Бей их, братцы!

Организованного сопротивления не было, в сторону недалёкого села неслась пара десятков турок, спешивших поскорее там укрыться, а с тыла подбегала уже первая рота Давыдовского. Теперь нужно было только продержаться здесь ещё минут пять, пока из леса не подскочит затаившаяся там кавалерия.

– Прапорщик, почему раньше времени начали? – заполошно дыша, прохрипел, сблизившись с ним, егерский капитан.

– Гонцы выезжали, – коротко бросил ему Лёшка, показывая на бьющуюся неподалеку в агонии лошадь.

– Да пристрелите вы уже её! Фёдор, да добей ты, что ли, чтоб скотина не мучилась!

– Не могу, вашбродь, жалко кобылу, – мотнул тот головой. – Вон пущай хоть Стёпка это сделает.

– Всем перезарядиться и занять позиции в цепи! Ждём турок! – отдал команду Егоров и сам начал долгую перезарядку своего штуцера. Цепочка егерей особой команды сейчас дружно и молча работала шомполами, загоняя пули в свои фузеи и штуцера. Слышалось только их позвякивание от удара о ствол да ещё глухое постукивание молоточков, загоняющих свинцовую смерть в винтовые нарезы.

Рота егерей в это время начала расширять проход для своей конницы, растаскивая в стороны весь хлам и разворачивая захваченные пушки в сторону села.

А в Пьетрели же сейчас царила паника. Неожиданное нападение русских застало турок врасплох, и им нужно было время, чтобы собрать все свои подразделения и потом кинуть их в атаку. Но времени на это уже не было. С южной стороны села, а затем и с других околиц засверкали огоньки выстрелов, и донесся крик наступающих. Цепи егерского батальона, поднятые своими офицерами и унтерами, вышли к околице, ведя частый ружейный огонь.

«Бабах, бабах, бабах» – грохнули три пушки, наконец-то развёрнутые с северного направления в сторону своих бывших хозяев.

«Шиих!» – ушли заряды дальней картечи с протяжным стоном, лупя тяжёлыми двадцатиграммовыми пулями по домам, заборам, лошадям и телам турок.

– Ураа! – влетел первый эскадрон гусар в село через только что открытый для них проход.

– Ураа – с лихим свистом и криками пронеслась по главной улице первая сотня донских казаков.

– Руби их в песи, круши в хузары! – орал ротмистр Ахтырского гусарского полка Гущинский, срубая на скаку первого турецкого пехотинца.

– Сарынь на кичку! – кричал древний казачий клич урядник третьего донского полка Платоха, разворачивая свой лихой десяток в сторону стоящих в отдалении юрт.

Вдруг от этих юрт, совершенно молча, выскочило около полусотни всадников и, не разворачиваясь, всё в том же плотном построении, как и вначале, как нож сквозь масло, прошлись через десяток Платона и через цепочку егерей, втягивающую в село с запада. Сверкнули клинки и так же молча, как и возникли эти всадники, пропали в ночи.

Разгром у турок был полным, около трёх сотен их было порублено, при этом столько же сдалось русским в плен. Было захвачено два знамени, провизия и три орудия. Но самое главное, сводный русский отряд, пройдя через лесной массив, выходил на оперативный простор и теперь мог отрезать лесную группировку турок от их главных сил.

Глава 9. Беслы

– Ахтырский гусарский и третий донской конные полки уходят вперёд, – ставил задачу Пишчевич. – Егерский батальон Давыдовского следует вдоль леса за нами. В случае появления неприятельской конницы прикрываетесь лесом, там они уже за вами не полезут, да и не до этого им будет. У них тут скоро всё трещать начнёт. И вот-вот уже наши главные силы прорвутся по основному тракту.

– Особая команда Егорова, вы своё задание уже выполнили. Пойдёте с егерским батальоном? – и полковник взглянул на Лёшку, мявшего в руках какой-то серый мех.

У того были красные глаза, лицо словно бы сжато судорогой, и вообще он выглядел сейчас каким-то странным.

«Ну как же, устали штуцерники, небось. Неделю ведь без продыху по снегу и по грязи проползали, притомился, видать, парень, – подумал командир гусарского полка, оправдывая заочно прапорщика».

– Ваше высокоблагородие, у меня к вам будет просьба! – подняв глаза на полковника, отрывисто выговорил офицер-егерь.

– Да, слушаю, прапорщик, – удивлённо вскинул тот брови.

– Прошу вас отпустить мою команду по своему направлению, у нас есть вопросы вот к этим вот, – и он положил на чурбак волчью шапку, чем-то напоминающую малахай кочевников. Верх у неё был кожаный, с мехом по бокам и со свисающим сзади волчьим хвостом.

– Их полусотня ушла на запад по просеке, мимоходом прорубившись через казаков и егерей. У меня погиб… – И Лёшка замер на миг, – у меня погиб близкий мне человек. Я хочу знать, что это были за «волки» и потом спросить с них за всё.

– У меня тоже троих срубили, – кивнул сидящий рядом Давыдовский.

– Лихие джигиты. У меня тоже половину десятка посекли, – подтвердил сказанное войсковой старшина Янов, командующий в этом деле казаками.

– Понятно. Их-то сколько сбили всего? – уточнил Пишчевич.

– Два тела только на земле нашли, – доложился Давыдовский. – Может, их, конечно, и больше там было, да только эти с собой утащили. И за этими ведь вернулись, да только мои егеря с Егорьевскими их прочь отогнали.

– Хорошо, ваша команда, прапорщик, действует по своему плану, – согласился командир сводного отряда. – Пройдите по их следу, может, и правда сможете найти этих «волков». Вам в помощь два десятка своих казаков Василий Михайлович даст. Чай у станичников тоже теперь свои счёты к ним будут?

– Так точно, господин полковник, выделю, – кивнул Янов. – Я им два полных десятка с той половиной, что от порубленного осталась, выделю. Да ещё и с их урядником тем во главе.

– Ладно, – кивнул Пишчевич, – Всех наших раненых на сани, пленных тоже в колонну и гоните всех к Бухаресту, наших в госпиталь, этих к коменданту главной квартиры и сдать вместе с захваченными знамёнами. На охрану вон пары десятков казаков выделите, думаю, что им достаточно будет, всё равно ведь они уже не вояки. Все остальные трофеи и пушки, захваченные в селе, прибрать. Потом как только Журжи возьмём, интендантство всё как положено уже здесь учтёт.

– Майор, в селе десяток караульных при капрале из своих оставьте. Думаю, их хватит, всё равно, считай, что тут уже наш тыл стал, – приказал командиру егерского батальона полковник. – Ну, всё, господа офицеры, прошу вас приступить к исполнению своих обязанностей. Общий выход из села через три часа, с самым рассветом.

Алексей стоял перед холмиком земли, выросшим над могилой Егора. Чуть больше полгода он знал этого человека, а кажется, как будто полжизни с ним плечо к плечу они прошли. Егор, верный и надёжный помощник, скромный и молчаливый, он был лучшим стрелком в их команде, а возможно, что даже и во всей армии. Был он какой-то незаметный, но всегда оказывался там, где было всего труднее и опасней, лишь бы поддержать товарищей и помочь им в бою, да и в мирной жизни был добрым другом.

Лицо боевого товарища с его светлыми, словно лён, волосами и носом пуговкой на конопатом лице стояли у Лёшки перед глазами. Вот и в последнем бою, когда «волчья полусотня» пошла на прорыв, он не бросил молодых егерей, не укрылся на околице, а прикрывал их до конца. Лёшка гладил его штуцер, казалось, и сейчас его пальцы чувствовали тепло его рук на прикладе.

– Держи, Макарыч, твой он теперь будет, ты один из старичков, не считая Матвея, со своей фузеей не расстаёшься. Но теперь-то тебе его только брать, больше уже некому, не молодым же этот штуцер отдавать. Егорка бы это одобрил, сам ведь старый, понимаешь, – и Лёшка протянул нарезное оружие унтер-офицеру.

– Земля тебе пухом, братец! Мы за тебя рассчитаемся. Звено, товсь! – И Федькина тройка подняла ружья к небу. – Курок взвести! – Щёлкнул курковый взвод. – Огонь!

Хлестнувший по ушам военный салют, заставил отпрянуть в отдалении лошадей казаков. Там сейчас станичники прощались со своими погибшими.

Лёшка, в каком-то отупении резанул своим кинжалом свисающий с затыльника шапки волчий хвост, длиною с ладонь. Затем пристально на него посмотрел и, присев на чурбак около сарая, пришил его на свой егерский зимний картуз, и так уже подбитый меховой опушкой. Получилось у него что-то в виде серой кисточки, свисающей слева за ухом.

– Этого ко мне, – рявкнул Лёшка, указывая на османского офицера, стоящего в голове общей колонне пленных.

Федька с Тимохой выдернули упирающегося турка и потащили его к сараю, около которого сейчас и стояла группа егерей и спешившихся казаков.

– Beni öldürmeyin! Rusları ben vurmadım. Ben sadece yemek dağıtmaktan ve dağıtmaktan sorumluydum. Ben hiç kavga etmedim. Bir ailem ve beş çocuğum var. Hayatımı bırakın! (– Не убивайте меня! Я не стрелял в русских. Я только заведовал подвозом еды и раздачей её. Я вообще не воевал. У меня семья и пять деток. Оставьте мне жизнь! (тур.)) – истошно визжал толстенький турок.

– Интендант, ага, это как раз тот, кто и был нужен, – понял Лёшка и кивнул Платону: – Ну давай, урядник, теперь уже твой выход.

Казаки подхватили упирающегося турка и подтащили его к колоде.

– На плаху его, собаку! – ревел красный от натуги урядник, выдёргивая шашку из ножен. Четыре казака удерживали его за руки, буквально повиснув на плечах своего буйного командира.

– Не убивайте меня! – визжал турок, сжимаясь в ужасе.

«Бах!» – с его головы сбили каракулевую шапку, а широченный пожилой казачина с багровым шрамом через всё лицо схватил интенданта за мокрые от пота волосы и подтянул голову на плаху. Его расширенные, в красных прожилках глаза, приблизившись в упор, пристально вглядывались в мокрые от слёз глазки пленного.

– Всё! Секир башка тебе, осман! – прошипел зло казачина.

Проходящий в отдалении гусарский корнет рванулся было в ту сторону, где сейчас шёл жёсткий допрос, но его перехватил за руку ротмистр Гущинский.

– Стоять, Сашка, куда лезешь, дурень, станичники знают, что делают, да и прапорщик из штуцерников-егерей с головой тоже дружит. Мой тебе совет, не лезь ты им под горячую руку, у них и так там ребят порезали при атаке, – и старший офицер потащил в сторону молодого.

– Тихо, тихо, станичники, не перестарайтесь уже, а то он сейчас в беспамятство упадёт, и толку с него не будет, и так вон напрудил под себя, – Лёшка подошёл к колоде и присел на подставленный ему чурбак.

– Yeşil şeytanların komutanıyım. (– Я командир зелёных шайтанов. (тур.))

Я слышал, что ты не стрелял в русских и очень хочешь жить? Если ты будешь говорить мне правду, то я смогу сохранить тебе жизнь, и ты вернёшься к семье и к своим пятерым детям. Говори, ты хочешь мне помочь или оставить тебя вот им, – и он кивнул на казаков.

– Я всё скажу, господин, только не убивайте меня! – захныкал турок.

Казаки по знаку Лёшки ослабили хватку и выпустили его из руки. Толстячок сполз с колоды и упал перед Егоровым на колени.

– Что господин хочет знать от бедного Байрама?

– Сядь на солому, Байрам, и постарайся хорошо вспомнить всё про тех, кто у вас эту шапку носит, – Лёшка вытащил из-за пояса головной убор одного из убитых «волков» и показал её интенданту. – От чистоты и полноты твоего ответа будет зависеть сейчас твоя жизнь. Так что ты уж хорошо постарайся, уважаемый, – и Лешка, пристально глядя на допрашиваемого, сощурил свои глаза.

Байрам сдвинулся чуть в сторону с грязи и присел на клок из рассыпанной соломы. Кровь начала медленно приливать в его побелевшее лицо. Он немного задумался, а потом начал непрерывно тараторить, и Алексей еле успевал за ним переводить.

– Это злые, очень злые воины, господин, – бормотал в волнении толстячок. – Их здесь была всего одна сотня из их трёхсотенного такима – отряда. Сами они из беслы – элитной гвардейской конницы, раньше охранявшей самого султана. И прибыл на Дунай этот отряд уже после всех битв прошлого несчастливого года.

Многое про них он и сам не знает. Прижал жалостливо к груди руки Байрам. Даже ему многое о них неизвестно, хоть он и отпускал всему войску провиант, но так и не пришлось с ними ни разу разговаривать. И всё потому, что они ходят всегда все такие заносчивые, и даже на него эти всадники всегда смотрели свысока. А для приготовления пищи, в качестве водоносов и прочих дел, им прислуживали особые слуги – из сакка. Язык их ему неизвестен, и он лишь отдалённо напоминает турецкий. Как ему самому рассказали, эти слуги сака воины те, сами родом из какого-то племени на границе империи с Персией, и вся их жизнь проходит на коне и в битвах. Пока же подрастающий мальчик их племени собственноручно не убьет волка или врага рукой, до тех пор взрослые его не признают настоящим воином. Наверное, поэтому они и носят вот такие вот странные волчьи шапки. Оттого они и такие свирепые сами, милостивый господин, что чуждо им всё прекрасное, что только есть в нашей жизни, а сладок им лишь шум битвы и крики умирающих людей.

Интенданта понесло на лирику, и Лёшка решил направить рассказ в нужное ему русло.

– Где находится остальное войско из трёхсотенного такима этих самых беслы, и почему тут было только пять десятков из них всех, когда и куда делась остальная полусотня, что тут ранее стояла?

Интендант опять быстро забормотал, заискивающе улыбаясь Алексею.

Где стоят остальные беслы, он не ведает, вполне возможно, что они могут находиться у Журжи или даже ещё выше по Дунаю. Половина сотни их ушла вместе с остальным полком, ранее стоявшем тут в заслоне. К ним только недавно прискакал гонец от сераскира из крепости и приказал половине из всех имеющихся здесь воинов выдвигаться западнее, где по главному тракту пробивается русское войско и будет нужна их помощь. Милостивый русский командир ведь не убьёт Байрама? Он всё-всё рассказал, что только сам знал.

– Отпустите толстячка, – кивнул Лёшка казакам. – Живи, Байрам!

Обоз из пяти саней с ранеными стоял наготове, Лёшка ещё раз проверил культю Бориски, молодого егеря из тройки Егора, попавшей под «волков». Командира похоронили, Борьку подобрали в поле с отрубленной кистью, и теперь солдатику следовало ехать в обозе в глубокий тыл, а уже потом дальше в Россию-матушку и искать там себе место в инвалидной команде или же возвращаться в родное село.

– Всё, отвоевался ты, Борька, теперь хоть наши берёзки увидишь, – успокаивал своего товарища Лёнька, последний оставшийся в строю из всей тройки Егора, крепкий белобрысый паренёк, что только недавно пришёл в команду из пехотного пополнения.

Хорошо обработанная и зашитая культя почти что не кровоточила. Егеря попрощались и отошли в сторону. Колонна из трёх сотен пленных и пяти саней с ранеными и с конвойными верховыми казаками уходил в северном направлении на Бухарест. Борис приподнялся и помахал егерям: – Прощайте, ребята!

– Прощай, Бориска!

Команда уже третий час бежала лёгким бегом без передышки, не останавливаясь ни на минуту. Далеко ушли «волки». Сложно будет их теперь догнать, но всё-таки можно. Это ведь не степь, снег смешался с грязью и стал тёмно-серым. Каждый куст, лежащий попек пути ствол, или даже промоина замедляла движение людей, а уж про лошадей и говорить не стоило – вот кому было сейчас тяжелей всего. Видно было по следам, что не так уж и далеко оторвались от егерей «волки». Да и одну остановку в пути они точно сделали. Через час движения наткнулись егеря на место их стоянки. Земля там была хорошо притоптана. Виднелись кучки конского навоза, какие-то окровавленные тряпки, а пройдя шагов десять в сторону, наткнулись следопыты Фёдор с Тимохой и на небольшую яму, закиданную сверху ветками. А в ней лежало три трупа, как видно, из тех, кого всё-таки смогли «забрать с собой» егеря и казаки в том недавнем бою. Двое из них были пробиты пулями, а у одного была рассечена шашкой голова. Были они все одетые, только без оружия, и на каждом была обязательно одета неизменная волчья шапка-малахай.

– Пять – девять, за вами долг, гады! – пробормотал тихо Лёшка, отворачиваясь от убитых.

– Что сказали, вашбродь? – переспросил Макарыч.

– Десять минут передышки всем, Иван Макарыч, а потом снова в погоню, я говорю, – поправился Егоров. – И казачкам там передай, что ежели невмоготу им, а особливо их лошадям, так пусть тогда дольше стоянку делают и скотину свою обихаживают, глядишь, и догонят нас потом.

Через десять минут егеря скользнули вперёд по следу, а на егерских головных уборах Фёдора, Тимохи, Макарыча и Карпыча висели слева небольшие кисточки волчьих хвостов. Лёшка посмотрел на них и ничего не сказал.

– Вперёд, братцы, они от нас всего-то в паре часов хода. Вполне даже можем догнать!

Заросшая просека сменилась большим выжженным участком леса. Кусты только начали прорастать через опалины, и две версты егеря бежали по плотной земле легко. Казаки тоже их догнали и даже ушли теперь чуть вперёд.

«Плохо, – думал Лёшка. – Этим ведь тоже легко стало. – Следы подошв людей исчезли и оставались только выбоины от конских копыт. – Странно как-то идут „волки“, – ничего не понимал Алексей. Сначала они забирали влево к западу, теперь вот на север немного приняли, а после того вообще вправо взяли. Такое чувство, как будто бы они круг делают. Ну да ладно, пусть плутают, коли хотят, пожарище вот закончится, в лесу всё равно мы их нагоним, – и прибавил ещё ходу».

– Эх, Борька, Борька, – жалел товарища Лёнька. – Как же не уберегся-то сам. Уже ведь проскочили почти энти-то, так нет же, вывернул самый крайний с боку и полоснул солдата своей саблей. Всё так быстро было, я даже и фузею свою зарядить не успел. А Бориска ружжом, видать, прикрывался от той сабли, ну тот ему и срубил от того руку с ходу.

– Ладно, жив хоть остался, – успокаивал товарища Гусев. – Ничего, будет в инвалидной команде полосатую палку в каком-нибудь из уездных городков поднимать. Ну, или к родителям в родную деревню после госпиталя вернётся.

– Ты не болтай тут, Гусь, чего вон сам-то не знаешь! – прошипел ему зло Цыган. – Это ты, я смотрю, из их благородий чай будешь, грамотный, как же, сам вон умный шибко, тебе-то и без руки можно хоть в какую канцелярию писарем пристроиться, да или хоть в тех же кабаках тереться и прошения на гербовой бумаге за три копейки просителям строчить. А простому мужику-инвалиду как же с этим жить? Кому он такой в селе-то дармоедом нужен? Чтобы его все куском хлеба попрекали потом, да? Своего хозяйства или семьи ему никогда уже не завести, а коли родители помрут, так чё дальше-то? Легче уж в бою в землю лечь, чем вот так вот мучиться! – и он снова зло зыркнул на барабанщика.

– Разговорчики! – крикнул Лёшка. – Дыхание бережём, снова вон лес начинается!

И действительно гарь закончилась, и пошло редколесье с густой кустарниковой порослью, а след явственно заворачивал к востоку и нырнул в широкий пологий овраг. Всё это было очень странно, ещё часа три-четыре хода, и «таким вот макаром» можно будет им опять на свой старый след выйти.

– Ходу, ребята, ходу! – следы были совсем свежими. – Похоже, что через час мы их уже нагоним!

Вдруг в отдалении хлопнули несколько выстрелов, и тут же всё стихло.

– Фёдор, Трифон, ваши тройки авангардом растянитесь на три шага друг от друга и вперёд! Всё оглядеть и потом доложить. Остальным, идём за дозором сторожко, всё вокруг слушаем и оглядываем! – отдал команду Егоров, и шесть егерей отделившись от основной команды, проскользнули вперёд.

Через минут тридцать чуткого хода к Алексею подскочил посыльный от Цыгана:

– Вашбродь, на дороге турка толпится, только что-то без ружей все, шумят там да галдят что-то.

На сердце у Лёшки стояла какая-то тревожная маета. Ничего не говоря, он вдруг сдёрнул с плеча штуцер и, сорвавшись с места, рванул по пологому оврагу в ту сторону, откуда только что прибежал посыльный.

Вся команда егерей, откинув всякую осторожность, понеслась за ним следом.

Три сотни пленных турок, толпившиеся на дороге, разом загомонили и задрали вверх руки, когда из кустов на них вылетели эти страшные зелёные шайтаны и казаки. Только вчера для них вполне благополучно закончилась эта опасная война. Никто, взяв их в плен, никого из них тогда не убил, и они шли себе совершенно спокойно одной большой колонной на север, под охраной своего небольшого казачьего отряда. Как вдруг на них вылетели из леса эти бешеные беслы, ранее охранявшие самого султана, и начали с неистовой яростью рубить малочисленный и неготовый к бою казачий конвой.

Было видно, как им хочется порубить ещё и всех солдат, сдавшихся в плен к русским, но они только повесили на дереве визжавшего толстого офицера-интенданта и отдали отбитых коней всем остальным старшим османским командирам. Всех своих захваченных пленных из русских, в том числе и раненых, они убили и, пряча в испуге глаза, турецкие ополченцы отступили подальше от стоявших посреди дороги саней.

Пять саней по трое раненых в каждой. Их было пятнадцать, не считая ещё и возниц. И все они теперь напоминали те изрубленные и исколотые чучела, которые рвали на учениях штыкового боя пехотинцы. Только были это когда-то живые пусть и увечные да раненые солдаты, сейчас же все сани были залиты их кровью. Всех тяжелее свою смерть принял Борис. Перед смертью «волки» нашли время пытать ненавистного «зелёного шайтана» и вырезали у него всё то, что только смогли.