Текст книги "Холод древних курганов. Аномальные зоны Сибири"

Люди, склонные к ханжеству, легко осуждают «новых русских» за их склонность ходить в баню с проститутками. Находятся и завистники, которые и осуждают «новых русских» только потому, что не они сами таскают девок в баню… Люди умные и образованные пожимают плечами: а что, баня с девками – это изобретение 1991 года?! Не будем углубляться в Древний Рим, но ведь и в СССР занимались тем же самым. Что меньший контингент был «допущен» до непотребства, так можно еще поспорить, какой вариант «лучше»: большое число желающих и допущенных или малое число допущенных при большом числе осуждающих, глотающих слюни и делающих революции. Тут, право, есть место для полемики.

Но, во всяком случае, и в СССР строились спецбани для спецконтингента. Вот хотя бы сооружение при выезде из Дивногорска в сторону Красноярской ГЭС: здоровенная двухэтажная банька, оборудованная всеми необходимыми кабинетами типа массажного или парикмахерской. Строили это сооружение еще «созидатели величайшей в мире Красноярской ГЭС», на те самые народные денежки – караваны МАЗов, «Ты покоришься, Енисей!», палатки первых строителей… Народ захлебывался в романтических воплях – а люди, знающие цену трудовому энтузиазму – цену в самом прозаическом, самом натуральном смысле, уже строили их руками и на деньги «всесоюзной стройки» спецбаньку для себя и для красноярского начальства. И построили.

В эту спецбаньку возили, естественно, податливый крайкомовский «инвентарь», возили толпами комсомолочек из «местных организаций», но вот где-то в конце семидесятых, похоже, произошел некоторый «затык»… Грубо говоря, сложился некий контингент, который хотел все новых и новых девочек, а запас «новых» девочек иссяк… То есть шлюхи-то были, да что за радость – пускать их по третьему кругу! Но нет безвыходных положений, и не бывает проблем, которых не решили бы большевики.

Тут же, в нескольких кварталах от спецбаньки, высятся шеренги пятиэтажек. Серых, обычных пятиэтажек, жители которых отродясь не видели… ну, скажем – гэдээровских трусов. Или венгерских лифчиков. Или латвийских рыбных консервов. В самом Дивногорске вербовать сложно, мал городок. Зато под боком – огромный, поистине необъятный Красноярск! Те же шеренги пятиэтажек – но с десятками тысяч людей, если брать только ближайшие районы. Между городами – деревни, районы частной застройки – и опять же десятки тысяч нищих забитых людей, тысячи девочек подходящего возраста, тысячи молодых женщин, тоже представляющих интерес. Стоит послать машину, она обязательно придет с уловом! Кто-нибудь «свеженький» да сядет.

В 1985 году ко мне в экспедицию приезжали двое вербовщиков, «подкатывали» к старшеклассницам – Ларисе и Наташе, звали их увлекательно повеселиться в бассейне и в бане. К пышной светловолосой Наташе приставали так активно, что пришлось вмешаться и объяснить мальчикам, что они заехали не туда.

– Да вы знаете, какие люди тут заинтересованы?! – взвыл один, который поглупее.

– И знать не хочу. Девушки никуда не поедут, я им запрещаю.

– Да ничего с ними не будет, начальник! Покупаются, попарятся, и все!

– Вот когда вы будете давать расписки об ответственности за жизнь и здоровье детей, вы и будете их отпускать. А пока начальник в лагере я, и решать, поедут ли они или нет, буду я. До свидания.

Выпроводить мальчиков с глазами встающих покойников оказалось не особенно просто, но спустя минут пятнадцать они все-таки из лагеря «свалили».

Через месяц или два, когда начались занятия в школах, Наташа с Ларисой с выпученными глазами рассказывали, кто из их одноклассниц рискнул поехать «покупаться» и какие последствия все это имело.

Но настоящее продолжение этой истории имело место быть где-то в августе-сентябре следующего года.

…На трассе между Дивногорском и Красноярской ГЭС всегда много транспорта – именно тут проходит дорога на юг. Перед самой ГЭС – мост, а после моста дорога мягкими петлями поднимается на перевал. Почти сто километров будет двигаться машина по глухой горной тайге из пихты и кедра; на этой трассе очень много крутых поворотов и неожиданных подъемов. Мало кто отправляется в этот путь к ночи, вечером трасса «в ту сторону» пустеет. Подъезжает много тех, кто возвращается с юга края; кто прошел горную часть трассы днем, а теперь хочет только дотянуть до дома, по уже знакомым местам.

Господин (или, по тем временам, товарищ?) H., инженер на одном из крупных предприятий, устал совершенно смертельно, вел машину уже почти что на пределе, когда кто-то кинулся к нему почти что под колеса: девочка лет шестнадцати-семнадцати, с перекошенным простеньким личиком. Девочка шла через оживленную трассу, завернутая в простыню. Шла девочка странно, приволакивая одну ногу и двигалась как бы рывками. Но на трассе она оказалась так неожиданно, что Н. едва успел ударить по тормозам…

Н. давно только искал предлога, чтобы остановиться, и сделал это с огромным удовольствием. С таким, что даже почти не рассердился на глупую девчонку.

– Эй! Ты чего на дорогу полезла?! Сбить же могут!

Девочка повернулась в сторону машины, так же рывками двинулась к открытому окошку.

– Дяденька… Отпусти домой, дяденька…

– Садись, конечно, подвезу. Ты откуда?

– Дяденька, пожалей… Я девочка еще, не трогай, дяденька…

– Тьфу ты! Нужна ты кому-то, сопля! У меня жена есть, взрослая и красивая. Давай садись быстрее, я тебя и так подвезу.

– Дяденька… Отпусти…

Только тут господин Н., необъятного ума человек, начал замечать, что тут что-то не в порядке и что свел его случай вовсе не с обычной живой девочкой. Теперь полудитя стояло метрах в двух от машины, поздний закат неплохо ее освещал. Стали хорошо видно одутловатое, страшно распухшее лицо с каким-то, как выразился Н., «невероятным» выражением, странные пятна на лице, на руке и обнаженном плече – не все скрывала сбившаяся простыня. На очень нехорошие мысли навели эти пятна Н., и он судорожно закрутил ручкой, закрывая окно. Впрочем, он опять прокричал что-то в духе – мол, садись, поехали домой… но уже включил двигатель и держал ногу на педали газа – на всякий случай.

Все такими же нелепыми рывками двигалась девочка к машине, все виднее становилось запрокинутое одутловатое лицо с совершенно заплывшими глазами, страдальчески перекошенным ртом, опухшее до того, что кожа начинает лопаться. Все виднее становились неправильной формы буро-зеленые пятна на лице и простертой руке.

– Дяденька…

На этот раз «дяденька» чересчур ясно увидел, что при звуках голоса остается неподвижным этот судорожно стиснутый, пошедший на бок рот и что опухло не только лицо. То, что он принял за детские перетяжечки, оставшиеся у хорошо кормленой девочки, оказалось все той же опухлостью.

«Дяденька» отпустил сцепление и двинул в объезд девочки, повел машину на середину дороги – благо трасса пустая. Но сколько он мог еще видеть, покойница шла за ним и шла по обочине, все теми же рывкообразными, не свойственными живым движениями.

Если верить господину Н., он и тогда, в середине 1980-х, не делал секрета из своего приключения и рассказывал о нем довольно много. Возможно, это и правда, потому что его координаты дал мне человек, слышавший от него эту историю еще в те времена. Но потом у господина Н. появились двое людей «из органов» и очень настойчиво «советовали» ему ни в коем случае не распространяться о явлениях, которых «не бывает» и которые не должны происходить в уважающем себя советском городе. Господин Н. замолчал, но историю эту помнит очень хорошо и воспроизвел все крайне точно; было даже предложение съездить на «то самое место», чтобы показать все в лицах, но я счел это уже излишним.

Эта семья тоже ехала «с моря» – в смысле, с Красноярского водохранилища, которое в лучших традициях соцреализма у нас упорно именуют «морем». Кое-где к «морю» есть удобные подъезды, и там романтические люди ставят палатки, устраивают летний отдых компаниями и семьями.

Примерно на том же месте, где и Н., отец семейства Р. остановил машину – хотел дать детям возможность выйти и пописать. До этого они спускались с гор, дорога вилась серпантином, там было круто и страшно. Потом был мост, пост ГАИ, многолюдство… А до дома еще далеко, детям резонно выйти прогуляться в кустики.

Стоял ранний вечер – с Бирюсы выехали заранее, чтобы не возвращаться по темноте и вовремя уложить детей. Сын (11 лет) пошел писать сам, дочка (7 лет) пошла вместе с мамой, а глава семейства блаженно закурил, не ожидая быстрого возвращения семейства. Но жена с дочкой прибежала почти сразу, а до их появления из-за кустов доносились какие-то вопли. «Что они там, бродячего пса увидели?!» – лениво думал дяденька, совершенно не предполагая, что его семье грозит опасность.

Тем не менее жена возвратилась, что называется, «на рысях», таща за собой ревущую дочку:

– Мы уезжаем отсюда!

И уже ввалившись в машину, втащив в нее дочку, с видом невероятно оскорбленным:

– А где Иван?!

– Вон в кустах торчит, писает… Маша, что с тобой?

– Ты, я думаю, не хуже меня знаешь! Мог бы выбрать место поприличнее!

Вконец обалделый глава семейства уже открыл было рот, как из кустов донеслось:

– Дяденька!

– Кто здесь?

– Дяденька, пожалей!

– Ты еще с ней тут беседовать будешь! Это же труп!

– Да помолчи ты! Кто тут?!

– Ты еще и не знаешь, кто тут?!

– Дяденька! Отпусти меня домой!

– …Меня с детьми! Разврат! Антисанитарные условия! Моя мама!

– Дяденька…

– Папа, что тут у вас происходит?!

Они выломились из кустов одновременно: с одной стороны – пописавший и обалдевший сын, с другой – наша старая знакомая. Вот только была она уже в более заметной стадии разложения; кожа полопалась, из буро-черных изъязвленных мест текла отвратительная мутная жидкость. Раздутое лицо мало походило на человеческое, а раздутый газами живот вздымал запачканную грязью, заляпанную Бог знает чем простыню, как у беременной.

И это существо еще говорило! Непонятно как, непонятно чем, но оно говорило, расточая мольбы и жалобы, еле-еле передвигая ноги!

Тут никто не стал ждать, пока покойница подойдет вплотную – автомобиль рванул, когда была она метрах еще в четырех или пяти, но и то всех обволокло облако чудовищного сладковатого смрада, проникающего «аж до печенок».

Всю дорогу до дома обсуждалось происшествие, и это обсуждение довело главу семьи до совершеннейшего неистовства: по абсолютно непостижимой причине жена решила, что это он, ее супруг, заманил сюда девушку, изнасиловал и задушил:

– А иначе ну чего она ко мне пристала?! И эти разговоры про «пожалей!». У тебя сердца нет, Геннадий! Такую молоденькую, такую милую! Как права была моя мамочка!

Самое дикое, что женщина вовсе не имела ничего против, чтобы ее муж кого-то душил на пустынном шоссе, и в этом же месте закапывал.

– Ты же хоть смотри, кого душить!!!

Скажем, она ничего не имела против, чтобы муж задушил директора ателье, в котором она трудилась, и большую часть клиентуры. Она категорически возражала, чтобы муж ей изменял с посторонними девочками…

– А со знакомыми можно?

– Как ты смеешь говорить так при детях?!

В общем, она была против общения мужа с «посторонними девочками», и особенно против того, чтобы эти девочки приходили бы к ней, единственной законной владелице супруга. Безобразный скандал почти затмил в сознании супругов само происшествие; никому они о нем особо не звонили. К том же супруга искренне считала своим святым долгом «покрыть» преступление мужа, а сам супруг и от природы не особенно болтлив, и вообще не хотел говорить о делах не особо понятных. Вот только дети-то ведь тоже видели немало. Мальчик, к примеру, рассказал о странном происшествии, а коли слухом свет полнится, было уже нетрудно выйти и на него, и на его сестру (сейчас ей, слава Богу, двадцать один год!)[7]7
  Как летит время! «Девочке» уже 36…


[Закрыть]. Уже не очень важно, что говорят или о чем молчат родители.

Милиционер М. в конце сентября вышел на трассу с вполне понятными целями: на крутом повороте он поставил временный знак «не больше сорока километров» и штрафовал всех, кто превышал скорость на этом участке. У милиционера дочка собиралась замуж, нужны были деньги на свадьбу. М. полюбовно договорился с начальством – где ставить знак и сколько дней собирать возле него мзду.

Был он с приятелем, тоже бывшим гаишником, который помогал частью по дружбе, а частью за обещание славной попойки в конце, когда они все деньги уже соберут. Денек стоял ясный, холодный, и такими же «холодными» становились и краски заката. Удивительно, как всегда заметно по цветам заката, холодно ли в природе! Закат был розовый и лимонный, ветер – холодный, и друзьям становилось все очевиднее, – вот один из последних дней «бабьего лета»; наваливается зима, скоро полетят белые мухи.

Как всегда в такой день, становилось им как-то грустно, сладко-печально. Тянуло прийти с холодка, с шуршания палого листа куда-нибудь, где горит, стреляет дровами печка, где можно сесть за стол, разлить в кружки вина, посмотреть в окошко на мир, стремительно движущийся к зиме…

Вот тут начался подозрительный шум в уже знакомом нам кустарнике, невнятные стоны и жалобы. И тут же потянуло таким смрадом! Что такое?! Из кустов вываливалось НЕЧТО. Клочья багрово-сизо-черного, еле-еле замотанного в потерявшую всякий вид, почерневшую от грязи простыню, рывками передвигались в сторону милиционеров. Потерявшее всякую форму лицо, на котором еле можно угадать черты, готовое развалиться, с отвратительными красками распада, и с него все еще четко неслось это «Дяденька»… Рассказ об этом я слышал через четырнадцать лет после происшествия, и то, упоминая про запах, милиционер изменился в лице, зажал руками конвульсивно сокращавшийся живот.

Бегство началось сразу, мгновенное и отчаянное: может быть, сказалось профессиональное умение быстро оценивать опасности и так же реагировать на них. Отбежав где-то на километр, гаишники «тормознули» какого-то проезжавшего и уехали «на нем» до Дивногорска. Только завтра и строго с утра они приехали к тому же месту – забрать столбик со знаком, ограничивающим скорость движения. Схватили его, сунули в казенную машину – и ходу! На этот раз никто не показался из кустов – наверное, было не время.

Милиционерам и в голову не пришло рассказать о покойнице сослуживцам или тем более подать рапорт начальству. В милиции так не полагается. Сказано, что привидений не бывает, – значит, все – не бывает. Рассказываешь о них – все ясно, «крыша едет», и делать тебе в доблестных рядах нечего.

Прошло много лет, эти люди продолжали поддерживать какие-то дружеские отношения… и им попала в руки книга «Сибирская жуть». Найти автора, написавшего больше всего текста в книгу, не составило проблемы для бравых милиционеров, и я услышал эту повесть. Правда, они сразу же, еще по телефону, поставили условие – фамилий их не называть! Что я и делаю.

– Мужики, как думаете, что сталось дальше с трупом?

– Бог весть… До весны, скорее всего, не долежал… то есть тьфу! не доходил, распался.

Не знаю, так это или нет, но что все истории с появлением покойницы ограничены одним летом и осенью – это факт.

Еще в том же 1985 году по Красноярску прошел смутный слух – что в спецбаньке утонула девочка. То ли сама утонула, сдуру и спьяну; то ли не поняла, куда и зачем едет, орала, отбивалась, и ее от злости утопили (или хотели попугать и перестарались?). То ли молодежные «игры» нетрезвых ребят в бассейне так вот для нее закончились, без чьего-либо злого умысла – возможен ведь и такой вариант.

Гибель девочки, скорее всего, имела место быть. По крайней мере, уже упоминавшиеся Лариса и Наташа с выпученными глазами рассказывали мне, что это за девочка, откуда взялась, где жила и что именно произошло в баньке и в бассейне. Правда, причины смерти так и остаются не очень ясными, говорят о них много разного, взаимоисключающего. Тогда же говорили и о странном исчезновении трупа. Потому что, когда «золотая молодежь» обнаружила, что девочка мертва, великовозрастные сопляки кинулись срочно звонить папенькам и покровителям: спасите, дяденьки! (Почти как их жертва.) Бегали, звонили, и никто не остался возле бассейна, где лежал завернутый в простыню маленький труп. Вернулись – а трупа-то и нет…

Разумеется, и эту часть истории рассказывали очень по-разному, со множеством самых невероятных подробностей. Многие детали не могу не назвать сразу же высосанными из пальца – хотя бы про огненного дракона, влетевшего в баньку и похитившего то ли труп, то ли еще вполне живую девицу; или про то, что велели милиции привезти труп девицы в крайком… Зачем ее везти в крайком, вы не знаете? Вот и я ума не приложу…

Передавали эту историю со смаком, в очередях и компаниях, в невероятнейших подробностях и со множеством откровенно вымышленных деталей: по городу валом шел СЛУХ, со всеми вытекающими последствиями…

Так почему же я, так хорошо зная, что есть слух, склонен видеть рациональное зерно в этом слухе про покойницу? А вот почему.

Во-первых, вербовщики юных дев – были, сам видел. Так что произойти нечто подобное – могло.

Во-вторых, знакомый врач рассказал: было «высочайшее» предначертание – труп вывезти себе по-тихому в морг, чтобы снять роговицу с глаз и прочие полезные органы, которые всегда нужны, а потом расчленить на наглядные пособия для студентов. Труп-то свежайший, а отдавать его родственникам – себе дороже. Лучше сделать вид, что нет никакого трупа, увезти в анатомичку медицинского института и тихонько пустить на препараты. Этот врач как раз собирался вступать в КПСС, должен был зарабатывать «политическое доверие». Он и получил от главы парткома приказ быть в числе тех, кто должен труп быстро расчленить, а потом об этом не болтать.

Саша ждал несколько часов, а потом «заслуживающим доверия» сконфуженно объявили, что труп почему-то исчез и что можно его больше не ждать…

Значит, получается, труп был? Был. И бесследно исчез, к огорчению уже организовавших все, что можно, спасителей «золотой молодежи».

А в-третьих, тут не только слух…

Как и всегда при расследовании слуха, мгновенно таяли ряды «надежнейших» свидетелей. Тот, кто «совершенно точно» все знает и «сам все видел», на поверку оказывается попросту элементарным болтуном: «Да вообще-то нет… Не я видел… Мой брат видел, точно вам говорю!». Но стоит взять в оборот брата, и выясняется, что и он толком ничего не видел, а видел вовсе даже его друг… И друг, в свою очередь, ссылается на шурина, тестя или деверя… Такая цепочка может продолжаться до бесконечности, и найти свидетеля оказывается вообще невозможно. Хотя, справедливости ради, в истории со слоном тоже вот были люди, «своими глазами» видевшие, как продавалась мамонтятина в Елисеевском, на Невском проспекте.

Но в этой истории с покойницей нашлось несколько людей, которые ни при каких обстоятельствах не «переводили стрелки» на свата, кума, сына, друга, сослуживца. «Я сам видел!» – твердо говорили они.

И в-четвертых, все эти люди показывали на одно и то же место, на одну и ту же извилину дороги от моста через Енисей к Дивногорску.

Поэтому я верю в то, что такая история действительно произошла. А вот комментировать, что за ней стоит, и кто была энергичная покойница на самом деле – не берусь.

Глава 5. Странные существа из новостроек

Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души… Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души.

Е. Шварц

Большую часть Красноярска рубежа тысячелетий занимают новостройки: обычные для всех современных городов ряды пяти– и девятиэтажек. Сами по себе эти сооружения и некрасивы, и самое главное – просто удручающе безлики. Если в Москве, в Петербурге, в городах и более цивилизованных, и служивших витринами советского строя, новостройки хотя бы иногда оказывались хоть как-то оригинальны и красивы, то в Красноярске эти сложности считались попросту совершенно не обязательными. Город рос как город Большого Машиностроения, к тому же с большой военной составляющей.

Одна из классических легенд, которые полагалось рассказывать с придыханием восторга, – это история про то, что в 1941-м, 1942 годах с приходящих с запада эшелонов сгружали прямо в снег станки и тут же, прямо в снегу, на этих станках начинали работать… А уже потом над таким импровизированным цехом делали крышу, стены, и только летом следующего года строили полноценный теплый цех.

Людям, конечно, нужно было какое-никакое, но жилье! В 1940-е годы построили множество «домов барачного типа» – то есть длиннющих сооружений, в которых множество комнат открывались в общий коридор, шедший вдоль одной из стен. Это та самая «система коридорная», про которую спел В. Высоцкий:

 
Здесь жили скромно, вровень так,
Система коридорная.
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная.
 

Бараки, где на тридцать, на сорок комнат приходилась одна уборная, я видел своими глазами. Но и в таких бараках уже есть где спрятаться от сибирских морозов, от ледяных ветров, летящих над заснеженной землей по шесть-семь месяцев в году. Это какое-никакое, а жилье!

Строили, впрочем, и восьмиквартирные деревянные домики, на два подъезда, в два этажа. Для многих районов Красноярска еще недавно это был самый характерный тип жилого строения.

Начиная с конца 1950-х стали строить и панельные дома – дешевое модульное жилье. Есть, конечно, и в таком строительстве свои опасные стороны, что тут говорить…

Дело в том, что панельные дома рассчитаны на очень небольшой срок службы. После Второй мировой войны, в 1945–1955 годах, дешевое модульное жилье помогло Франции восстановить разрушенное городское хозяйство. Программу строительства панельных домов очень поддерживал де Голль, из-за чего американцы и называли их «выдумкой разлагающихся европейцев». Но и в США сами стали строить панельные дома – слишком это было выгодно и быстро – заводским способом делать части домов, а потом только собирать их!

Но такие дома из сборных панелей рассчитаны на 40–50 лет жизни, не больше. Потом надо расселять жителей и на месте начавших разрушаться строить новые дома. Можно опять построить панельные, но и у них срок жизни будет небольшой…

Во Франции в начале – середине 1970-х годов большую часть населения переселили из дешевых модульных домов, провели огромную программу жилищного строительства. А несколько панельных домов оставили в виде опыта: что будет с этими домами, когда кончится их срок жизни? Часть домов так и стоит, словно назло всем расчетам. А часть сложилась… Прогнивает металлический сварной шов – единственный, на котором держится здание, и дом заваливается внутрь самого себя, плиты лягут на плиты, с пятого этажа до подвала. Если дом населен, плиты лягут вместе со всем, что окажется между этажами, – книгами, шкафами, тараканами и людьми.

Оценки специалистов расходятся. Одни полагают, что Красноярск живет накануне страшной беды: треть населения Красноярска живет в самых старых сериях панельных домов – пятиэтажных «хрущевках». Они построены в 1960-е, а рассчитаны на сорок лет жизни.

Представьте себе, что посреди зимы начали складываться целые серии домов, и вы поймете масштабы того, что нас, может быть, ожидает.

Девятиэтажки попрочнее – они рассчитаны на 50–55 лет, да и построены попозже. Значит, дома, в которых живет еще треть красноярцев, развалятся чуть позже первых.

Другие специалисты полагают: складываться будут не все дома и уж, конечно, не сразу. Во всяком случае, пока в Красноярске признаков массового распада домов не наблюдается – а пугают им уже лет двадцать.

Но тогда, в 1950–1960-е, надо было видеть, как рвались в эти, тогда еще совсем новые пятиэтажки! Люди покультурнее, побогаче уже тогда прозвали их «хрущобами», старались жить подальше от самых загрязненных мест; а вот «барачники», после одной уборной на тридцать восемь комнаток, так те просто рвались в эти, может быть, и тесноватые, но теплые! Отдельные! Со всеми современными удобствами! В такие желанные для них дома, пусть даже в зоне самых что ни на есть вредных выбросов и выхлопов… Хоть под трубой химического производства! Все было лучше барака…

Хорошо помню, как захватили «барачники» такой вот новый пятиэтажный дом, только что «сданный», но еще не заселенный. Стоял ноябрь 1965 года, мороз под тридцать, и в этом морозном тумане милиция за руки-ноги вытаскивала «захватчиков» из не положенного им жилья. Я не преувеличиваю – гадких «барачников», занявших чужие квартиры, хватали и силой тащили в милицейские машины, чтобы увезти и силой водворить в «свой» барак. Вдвоем-втроем тащили мужчин и цеплявшихся за лестничные перила, отчаянно визжавших женщин, успевших переодеться в халаты; швыряли вещи – какую-то жалкую мебель, посуду, вороха тряпок; перья из распоротых подушек поднимались балдахином, смешиваясь с морозным смогом.

Дети «барачников» бежали рядом, рыдали, что-то кричали про «не трогайте маму!» и насчет «не надо!». Нам, детям более благополучных людей, стоявшим на улице и видевшим все это безобразие, тоже преподносился урок – как надо жить в стране Советов.

В тот раз героической советской милиции удалось вполне доблестно восстановить социалистическую законность, не пустить гадов-захватчиков попользоваться не своим. Но постепенно и этот контингент перемещался в пятиэтажки, выраставшие на месте бараков. Вместе с этими людьми в унылые, засыпанные промышленной пылью пятиэтажки приходили их нравы, представления о жизни… и существа, без которых не обходится человеческое жилище.

Здесь я невольно останавливаюсь в недоумении, искренне не зная, кто же должен был здесь обитать?! Какие-то сельские создания, приехавшие с хозяевами в тех же эшелонах, по месяцу тянувшихся из Средней полосы за Урал? Но какие же создания выдержат такой путь, жизнь в бараке – не городскую, не сельскую, а, пожалуй, лагерную.

Или же в пятиэтажках поселились какие-то совсем иные существа, не имеющие никакого отношения ни к какой жизни, кроме жизни в пятиэтажках?

Во всяком случае, мне никогда не рассказывали о симпатичных существах, «хозяевах дома», аналогичных сельским домовому, овиннику или чердачнику. Все создания, о которых шла речь, были мелочными и пакостливыми. Одна дама всерьез уверяла меня, что у нее за зеркалом трюмо живет «черт», и этот «черт» пакостит всякий раз, когда у нее кто-то появляется.

– Представляешь, он или крикнет среди ночи что-нибудь неприличное, или какой-нибудь предмет прямо на человека уронит… А то как-то стала люстра колебаться, кружиться – вот-вот сорвется, да еще хохот демонический… Мы с Толиком ужинаем, а над нами все это и происходит….

– Ну и как Толик? Выдержал испытание?

– Нет, конечно, куда там… Сбежал.

У другой дамы какая-то пакость завелась в ванной, и всякий раз, когда женщина купалась, одна плитка кафеля отваливалась, и в образовавшейся между кафелем и стеной щелке «что-то» начинало явственно клубиться, шевелиться, скрестись… Что именно скребется, не было видно, но происходило это сантиметрах в 60–80 от лица купающегося человека; впечатление было огромным.

У другой дамы в ванной тварь хулиганила не так противно – разве что хихикала, перекладывала детали туалета, или, когда она уже одевалась, поясок халата вдруг слетал вниз и обвязывался вокруг ноги этой дамы. Когда дама привыкла, ее это уже перестало пугать…

Что характерно, не существовало и не существует никаких форм договора между людьми и теми, кто делит с ними хрущобное жилье. Нет тут ни молока, оставляемого для домового, нет заклинаний, оберегающих от водяного, и обетов, которые нужно давать лешему, чтобы пустил к себе в лес. И в селе человек в лучшем случае недолюбливал, побаивался нечисть, но знал, во-первых, – никуда от нее не денешься, надо уметь существовать бок о бок.

Во-вторых, человек умел договариваться с «соседями». Не все было позволено в общении с ними, даже сама нечисть знала границы того, что дозволено ей… по крайней мере, пока человек соблюдает определенные правила.

В пятиэтажках все не так. Человек делает вид, что бок о бок с ним вовсе никто и не живет, он в любой момент готов к репрессиям. Даже не к освящению жилища, не к тому, чтобы отдаться под покровительство высшей и светлой силы. Человек готов в любой момент поймать, побить, изуродовать.

– Поймала бы я эту сволочь!

– Ну и что бы сделала?

– На части порву гадину!

– Так вот он тебе и пакостит…

– А что я должна делать?! Он первый начал, издевается и издевается!

Вот по таким «законам» они и живут – люмпенизированные, одичалые люди и такие же спутники их жизни. Обе стороны стоят друг друга. Хоть убейте, но я не в силах представить себе крестьянскую девицу, которая искренне хотела бы «поймать» и «порвать на части» кикимору или овинника – даже если они и сделали ей какие-либо мелкие пакости. Тут же агрессия просто не имеет предела и наверняка влияет на отношение «той стороны».

В общем, так и живем…

Исключением из этого грустного правила стала для меня история, рассказанная одним моим учеником. Сейчас-то он взрослый дядька и работает на телевидении, а тогда он учился в восьмом классе и только ходил в мой археологический кружок.

Все началось с того, что Сергей К. пришел к своему другу, Диме Ф., – парень учился в параллельном классе. Предполагалось, что Сергей заночует у Димы; родителей дома не было, парни с самого начала, часов с семи вечера и до утра, оказались вдвоем в трехкомнатной квартире. Сначала сидели, разговаривали в комнате у Димы. Тут вдруг явственно хлопнула дверь. Сергей вскинулся было, а Дима и бровью не повел.

– Слушай… У тебя же сейчас дверь хлопнула… Вошел кто-то?

– Скоро узнаешь… Пошли лучше чай пить.

Странные звуки продолжались. Сергей ясно услышал, как кто-то явственно двуногий быстро-быстро протопал по коридору, краем глаза вроде бы заметил НЕЧТО, сидящее на полу при входе в детскую. Стоило Сергею посмотреть в упор на это место, как он уже не смог никого видеть. И он совершенно не понял, что же это за НЕЧТО…

Пошли пили чай, опять кто-то двуногий перебежал к кухне, сидел на ее пороге. Сергей научился уже скашивать глаз так, чтобы можно было разглядеть существо. Еще лучше смог его рассмотреть, когда перешли смотреть телевизор в самую большую комнату – зал. Сергей смог даже увидеть, как передвигается это существо. Создание было ростом с ребенка лет десяти, голое и серое, с блестящими глазами-бусинками. Лицо скорее человеческое, но черты неустойчивые, их трудно разглядеть. Сам Сергей склонен считать, что у существа была очень быстрая, подвижная мимика, в этом все и дело. На мой взгляд, это только одно из возможных объяснений. Другое объяснение может состоять в том, что в полутьме, да еще краем глаза, вообще рассмотреть что-либо очень трудно.