Текст книги "Холод древних курганов. Аномальные зоны Сибири"

Глава 11. Душа деревьев

 
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
 

Н. Заболоцкий

На даче Сергея Орловского росли две огромные березы. Сергей малоизвестен, потому что никакой карьеры не сделал. Отцом же Сергея был профессор Николай Васильевич Орловский, крупный ученый-почвовед. Человек еще из той, довоенной профессуры, он был лично знаком с Николаем Вавиловым, с Д. Н. Пряничниковым, А. Г. Дояренковым… словом, со многими знаменитейшими людьми.

Говорили, что у Николая Васильевича ужасный характер: на всех защитах диссертации он обязательно бросает «черный шар». В наше время член ученого совета уже не бросает в темной комнате в специальный ящик круглого черного шара, высказываясь против присвоения коллеге ученого звания кандидата или доктора наук. В наше время голосуют специальными бюллетенями, но слово осталось, так и говорят: «кинуть черный шар». Так вот, по крайней мере в одном случае Орловский бросил шар «белый», поддержал коллегу, и это была моя мама. После защиты диссертации всегда бывает момент, когда члены ученого совета уже зашли в комнату для голосования, но результаты еще не известны. В эти пятнадцать минут Николай Васильевич все ходил вокруг членов Ученого совета и гостей, все стучал об пол палкой, все доказывал:

– Я белый! Я белый шар кидал!

Оказалось, это чистая правда: все шары были «белыми» – единогласная защита. Только ведь Орловский еще не знал этого; он ждал, что если будут «черные шары», то все тут же подумают на него…

Знакомство с Орловскими я считаю семейным: с Орловским-старшим был знаком мой дед, а отец Сергея в виде исключения кинул «белый шар» моей маме.

Сергей Орловский очень любил отдыхать под одной из растущих на его даче берез. Он часто прислонялся к ней спиной. Постепенно одна из этих берез накренилась, корни уже не держали ее, береза повисла на другой. Березы могли обе рухнуть на забор и на грядки, жена попросила эту березу убрать.

Что тут делать? Сергей пригласил двух знакомых. Березу зацепили веревкой; сам Орловский держал, тянул веревку, чтобы береза не упала на забор. Двое пилили березу. Во всем этом нет пока ничего странного – обычнейшая дачная сценка. Странность началась с того, что Сергей вдруг обнаружил себя стоящим посреди веранды на даче. Как он здесь очутился? Что делал? Непонятно… Вроде пилили березу?

Спрашивает у жены:

– А что береза?!

– Как «что»? Давно напилена, разрублена…

– Как это «разрублена»?!

– Посмотри в окно, вон же она!

Сергей выглянул в окно, – береза и правда разрублена, распилена, часть ствола даже наколота, сложена в поленницу. Солнце стоит с другой стороны; уже не утро, а день кончается. Но убей бог, если Сергей помнил, как заваливали березу, как ее пилили и рубили! Как он держал веревку, он еще помнил. Потом – полный провал в памяти.

– Та-ак…

Человек неглупый, хорошо образованный, Сергей начал прикидывать: что он еще подзабыл? И нашел просто колоссальные провалы в памяти.

– Тамара… Ты поспрашивай, что мы делали, что я собирался делать…

– Как твоя диссертация, Сергей?

– Какая диссертация?!

Ну вот, забыл про собственную диссертацию.

– Помнишь, как мы в аварию попали?

– Не-ет… А мы попадали?

Жена кивает головой. Сергей вышел, внимательно осмотрел машину: нет никаких следов побитости.

– Тамара, ты сама вспомни: разве мы в аварию попадали?!

Оказалось: они очень даже попадали в аварию. Машину при этом не побило, но ситуация сложилась очень опасная: «КамАЗ» догнал «жигули» на трассе, толкнул легковушку сзади так, что ее выбросило на поле. Внешних признаков никаких, еле-еле заметные вмятины, а напугало Орловских изрядно.

Эти два момента, с диссертацией и с аварией, – только самые яркие из тех моментов, которые забыл Сергей Орловский за самое короткое время. Естественно, провалы в памяти вызывали у него некоторое беспокойство, и Сергей вел машину в город с особой осторожностью (хотя жена и проэкзаменовала его по правилам дорожного движения). Приехав в Академгородок, Сергей тут же помчался к врачу, сделать энцефалограмму мозга. Поскольку человек он довольно педантичный, то обследование проходил Сергей недавно, новую энцефалограмму было с чем сравнивать.

На новой энцефалограмме, ясно было видно – появился лишний зубец. То есть картина ритмов мозга изменилась в промежуток между двумя энцефалограммами, конкретно – между маем и июлем 2000 года. «В потустороннее я не верю, но вот новый зубец появился», – так прокомментировала две энцефалограммы врач Т. В.

Из-за чего могли измениться ритмы мозга? Сергей предположил, что на него подействовало биополе березы. По некоторым, глубоко неофициальным данным, у березы очень сильное биополе. Если человек постоянно сидел возле этой березы, любил ее, прислонялся к ней, гибель дерева могла сильно подействовать на биополе человека, исказить его.

Как отнестись к такого рода историям?

Долгое время ученые «точно знали» что никакого такого биополя в принципе не существует. Не существует так же, как не существует и привидений, и потустороннего мира… Словом, биополе входило в число явлений, которых «чего ни спохватишься – ничего-то у вас нет».

Но вот Владимир Александрович Допретов в Нижнем Новгороде занимался движением электричества в растениях и выявил кое-какие интересные вещи.

Дело в том, что в древесном организме есть хлорофилл не только в листьях. В стволе дерева, в заболони, содержится так называемый внелистовой хлорофилл. По заболони движутся вверх растворенные в воде вещества, извлеченные корнями из земли. Если есть процесс переноса электрона – то, значит, есть и электромагнитное поле. Раз так, его можно зафиксировать какими-то приборами… Владимиру Александровичу как будто удалось установить – каждое растение имеет электромагнитное поле, но коллеги отнеслись к тому по-разному: не все, что писал В. А. Допретов, подтвердилось.

Но вот книга Ивана Семеновича Марченко, ученого из Брянска: «Взаимодействие растений через излучение». Книга вышла в Смоленске в 1978 году, тиражом всего в 1000 экземпляров[8]8
  В те времена это было очень мало.


[Закрыть]. Он доказывает, что растения передают информацию друг другу… Но, увы, и его данные можно понимать очень по-разному.

О способности растений общаться писал и такой крупный ученый, как Влаиль Петрович Казначеев из Новосибирска. Вот его-то эксперименты никак не назовешь плохо подготовленными или мало доказательными.

В одном из своих опытов Влаиль Петрович брал культуру раковой опухоли и культуру здоровой ткани. Культуры разделяло специальное стекло, пропускающее только некоторые виды излучений: дальний ультрафиолет… Было доказано: здоровая ткань заболевает во всех случаях!

Влаиль Петрович слишком серьезный ученый, чтобы тут же сочинять какую-то теорию… Но, во всяком случае, какая-то связь между культурами явно существует; это уже факт, а факты – вещь очень упрямая.

Но самые поразительные результаты получил Марк Годик из Института радиологии. Работал он с самыми точными приборами из тех, которые могут уловить самые слабые напряжения магнитного поля: со СКВИДами. СКВИД меряет перемещение буквально отдельного кванта! Марк Годик взял в свою лабораторию четверых молодых, честолюбивых молодых людей из физико-технического института. Ни много ни мало три года только настраивал аппаратуру, гонял ее в разных режимах, а потом уже приступил к экспериментам.

Марк Годик уверял, что может даже определить, когда игла энцефалографа пишет «крик боли», «крик радости» или «крик страха». Наверное, слово «уверял» в этом случае не совсем правильно… Потому что уверять-то можно решительно все, что угодно, а вот повторить можно далеко не всякий эксперимент. Этот эксперимент повторяли, и не раз… Сначала показывают гостям аппаратуру, предлагают попробовать. Наносят быстрый удар добровольцу – и аппаратура выписывает «крик боли», а у окружающих – «крик ужаса». Как работает техника, понятно? Понятно. Какие пики, нарисованные иглой, показывают какие состояния, понятно? Да. тоже понятно. Тогда – главный эксперимент!

К двум стоящим рядом деревьям подходит человек, бьет одно из деревьев палкой. И у деревьев тоже вырывается «крик» – у одного «крик боли», у другого вырывается крик ужаса.

Жаль, что эти эксперименты уже нельзя увидеть… По крайней мере в России. Группу Марка Годика одним из первых «купленных» в СССР научных коллективов переманили на Запад. Канадцы предложили этим ребятам такое денежное содержание, что даже в конце 1980-х годов, когда развалилось еще не абсолютно все, они не были в силах устоять. А там грянул 1991 год, и возвращаться стало некуда.

Прокомментировать изучение биополя деревьев я попросил ведущего научного сотрудника Института леса и древесины Красноярского научного центра Академии наук, доктора наук и профессора Вячеслава Григорьевича Суховольского.

– Ну, приходи… – звучит в трубке, и вот мы со Славой сидим в его лаборатории в Институте леса. Чудесный вид на синие, зеленые, сизые горы за Енисеем, на уютный Академгородок. Сколько счастливых часов я провел в свое время в этом институте! Сколько казенного спирта мы с друзьями выхлестали в этих стенах из стеклянных химических мензурок! Сколько коньяка разлили с чашки с черным кофе! Сколько увлекательных разговоров, споров, бесед, рассказов, пьянок, обид, мордобоев, романов видели эти стены! Ах, молодость…

В начале 2000-х годов здания институтов Академии наук были больше всего похожи на декорации американского фильма про последствия атомной войны… Но у Славы и тогда было уютно, в обжитой лаборатории – дивный запах химикалий.

– Так что, у деревьев есть биополе, и у березы биополе очень сильное?

– Похоже, что так… Но, понимаешь, надо всерьез исследовать, а никто толком не занимается. Вот разве Годик занимался…

– А как он уехал, нет больше данных об его исследованиях?

– Как в воду канул.

– Может, канадцы его работу засекретили?

– Кто знает… Я бы не удивился.

– А у нас почему не занимаются биополем деревьев?

– Практически нет… Чтобы заниматься полями, надо быть физиком или хотя бы хорошо разбираться в физике… Физиков биополе деревьев не интересует, потому что есть более интересный объект – человек. А лесоводы… Андрюша, ты не обижайся… – Слава знает, что у меня вся семья уже несколько поколений – лесовод на лесоводе. – Но они, лесоводы, серые просто. Они, может, чего-то и хотели бы, да слишком уж многого они не знают и не умеют.

Кроме этого, ну кто заплатит?! Такая работа требует тщательности, аккуратности, точности; долгая она, года на три.

– Неужели же совсем не занимались?!

– Да нет, занимались… Бум поисков излучения деревьев, их биополя пришелся на 1950-е годы, но ведь ничего потрясающего не нашли… Потому и свернули постепенно эти исследования как малоперспективные. Этим заниматься можно, только зачем?! Другие направления перспективнее, ни один доктор наук сейчас не порекомендует своим аспирантам заниматься биополями деревьев.

– Так ведь если биополе есть и у человека, и у растения… Это же такое можно сделать!

– Может быть, да, а может быть, и нет. Та же история с Орловским… Что это – его собственные выдумки или все-таки факты?

– Зубец на энцефалограмме – это факт.

– Факт! Но как он образовался? Может быть, он во время аварии головой ударился? Могло быть такое?

– Могло…

– То-то… И вообще, что это такое – биополе?! Надо же конкретизировать, что это за поле – электромагнитное, торсионное…

– Вот ты бы и занялся.

– Нужны СКВИДы. А это прибор, который требует гелиевых температур[9]9
  Температура кипения гелия – самая низкая среди всех известных веществ, приближается к температуре абсолютного нуля – 273,15°С, или 0°К.


[Закрыть], нужен дьюар[10]10
  Сосуды Дьюара с двойными стенками, между которыми создан вакуум, обеспечивают высокую теплоизоляцию вещества, находящегося внутри сосуда.


[Закрыть] с гелием. Если изучать деревья, как прикажешь это все тащить в лес?! Приходится работать с деревьями в кадках… или с тем, что растет под самыми стенами института, а это уже хилая работа… Да и попросту дорогие они. В 1982 году стоило это богатство двадцать тысяч, а у меня было всего десять тысяч. Я и хотел провести эксперимент, но вот не смог… А как сейчас приборы доставать?

На этот вопрос я пожимаю плечами. Слава задает вопрос более доступный:

– Еще чаю хочешь?

На этот вопрос я смог ответить, но вопрос о биополе деревьев так и остался неясен. С тех пор всякий раз, когда я проходил через березовую рощу, я вспоминаю, как мама «агитировала» меня пойти по семейной стезе, в лесоводы. Вот мы шли через лес, и мама говорила:

– Ты подумай, ведь все они живые… Все они что-то чувствуют, а может быть и думают.

– А где у них мозг?! – задиристо спрашивал я. – Чем они могут думать?!

– Это у тебя косность мышления… может, им для этого не нужен никакой мозг.

Дядя, Александр Федоров, тоже как-то задумчиво произнес, глядя на огромный дуб в Ботаническом парке Петербурга:

– Мозгов-то у них нет… А вот что они чувствуют, интересно было бы узнать.

Кто знает? Может быть, вполне справедливо это старое поверье лесоводов. Старики смутно ощущали, что растения к ним тоже как-то относятся. Вдруг и правда – они думают и чувствуют? Ведь СКВИДы дорогие, тема неперспективная, никто ничего толком не знает.

Глава 12. «Соседи снизу»

– А может, сыграть их… Ну скажем, в городском парке?

– Не советую. Откуда мы знаем, что там на глубине трех метров?

А. и Б. Стругацкие

Эта история связана с красноярскими новостройками – такими же унылыми и заурядными, как и любые другие. Произошло событие в начале 1980-х годов, в семье, которая не так уж давно перебралась в пятиэтажки из бараков. Семья тоже была очень обычная: папа, мама и двое мальчишек, братья десяти и восьми лет отроду, Петька и Вовка. Раньше они жили в общежитии, вчетвером в одной 12-метровой комнате на пятом этаже огромного девятиэтажного дома.

Двухкомнатная квартира, да еще с раздельными комнатами! Это казалось всем членам семьи настоящим богатством, квартира – огромной, а жизнь в ней – совершенно лучезарной. Братцы так прямо маршировали по этой квартире под советские военные марши, потому что большая комната выглядела для них чем-то вроде парадного плаца.

У квартиры было еще одно преимущество перед комнаткой на пятом этаже – квартира лежала на первом этаже, а на прежнем месте снизу жила вредная бабка. Только уронишь кружку с чаем, как она тут же стучала в пол щеткой или что-то еще придумывала. Бабка порой еще и приходила, делала замечания, могла испортить братьям целый вечер.

Родители, получив квартиру, пропадали на работе весь день – как правило, до вечера. Мама – еще не каждый вечер, а папа – можно сказать, каждый. Но и оставаться одним братцам нравилось, им так было даже веселее. В общем, семья как семья, дети как дети, и даже квартира как квартира.

Уходить из дома вечером братьям было строжайше не велено – маленькие еще, район толком не известный, могут обидеть. Поэтому гуляли ребята днем, сразу же после школы. До прихода родителей, несколько часов так, они сидели дома одни. Учились парни хорошо и на уроках, по собственному выражения, «не застревали»; так что без родителей, в зимние вечера, времени им куда как хватало. Оставшись в доме без родителей, детки вели себя как обычно – то есть резвились, как могли.

Фантазия у них была и не особенно обширная, и не злая – обычнейшая ребяческая фантазия. Кроме ролевых игр с игрушками (оба постепенно из них вырастали) были кубики и конструктор, настольный футбол и, наконец, возможность просто гоняться друг за другом по комнатам с дикими воплями. После коридоров общежития здесь было просто замечательно много места! И ни одного человека за весь вечер, до прихода папы и мамы! После общежитского многолюдства мальчики ценили и это.

– Не топай по полу! Соседи снизу придут! – временами возглашал старший, более бойкий; оба дружно заливались хохотом. Они почти непрерывно шутили по поводу «соседей снизу» – так радостно становилось, что злобной соседки больше нет.

И недостатки у братьев тоже невинные, детские. Младший, к примеру, повадился беспрерывно ругаться: чертыхался в духе «Черт побери!» или «Черт возьми!». Тут уж Петька его все останавливал, все стращал и воспитывал: а что будет, если он придет и «поберет»? Ну, не сразу самого поберет, допустим… а возьмет, к примеру, все игрушки?

Если вы знаете детей, вам не надо объяснять: на младшего все это действовало крайне слабо. Говоря проще, плевать хотел этот самый младший, Володька, на попытки его утихомирить.

Основное событие началось в середине октября, когда уже с шести часов совсем темно, за окном стынет сырая холодная мгла. Мальчики не могли так сразу припомнить, когда именно в дверь постучали, но, кажется, около восьми.

В дверь, бывало, и до того стучали и звонили. В таких случаях братья выполняли родительский наказ без страха и упрека: поглядев в «глазок», впускали только тех, кого хорошо и давно знали. Честно говоря, братья попросту боялись – по квартирам в новостройках «шалили», не ровен час… Вот в соседнем доме оставалась в квартире одна женщина с трехлетней дочкой… Открыла она двери от великого ума и тут же получила топором промеж глаз. Потом ее с дочкой еще закатали в ковер и кинули умирать в угол ее же собственного дома. Причем девочка-то умерла – голова у нее оказалась почти полностью отрублена, а мама постепенно «выкарабкалась», хотя в уме и повредилась. Негодяя, польстившегося на несколько сотен рублей и простенькие украшения, так и не нашли: в новостройках никто никого не знает, кого-то искать – бесполезно.

Так что мальчики вели себя благоразумно. И в этот раз, около восьми вечера, в середине октября, они посмотрели в «глазок»… Перед «глазком» стоял человек, страшнее которого мальчики не могли себе даже вообразить. Сперва парни решили, что он весь побитый… Но это просто такое у него было лицо: вспухшее, исполосованное, начавшее распадаться на части. Вроде бы даже часть лица уже отвалилась, а остальная – черно-багровая, вспухшая, самого жуткого вида, без кожи. Вместо глаз – вспухшие изломы такого же черно-багрового мяса.

Ушей тоже не было, из дырок в потрепанной, разорванной во множестве мест одежды торчало такое же сине-черно-багровое, страшное, как-то и не напоминавшее человеческую кожу.

Человек ничего не говорил, не пытался звонить, не улыбался, не стучал… Он только стоял, и все. Нельзя даже сказать, что он смотрел.

Петька взял инициативу на себя, заорал в щелку двери, чтобы тому было слышнее:

– Вы с папиной работы, да?

Существо не отвечало ни звука.

– Дяденька, вы с папиной работы, да?!

Нет ответа. Помолчав, Петька опять заорал:

– Вы записку от папы дайте, а то мы вам не откроем!

Никакого ответа, вообще никакой реакции. Просто стоит и молчит. Мальчики подождали – стоит. Ну стоит – и пусть стоит. А сами пошли играть, но играли в тихую игру – в шашки, как-то им хотелось слышать все происходящее… Через несколько минут дети услышали стук в дверь… Естественно, стоял там тот же самый.

– Дяденька, мы вам все равно не откроем! Если вы с папиной работы, то покажите записку!

Человек стоял как вкопанный, не делал совершенно ничего. Так вот стоит и стоит, не моргнув глазом.

– Дядя, вы не стойте, не стучите! Мы не пустим!

Мальчики опять пошли играть и снова услышали стук. Опять тот же самый крик через дверь, те же самые слова, и снова никакой реакции.

До прихода родителей мальчики еще раза три бегали на стук – а там все то же самое существо. Стоит и стоит… Потом парни побежали посмотреть, здесь оно или нет, – а оно и пропало бесследно.

Вечером мальчишки стали допытываться:

– Папа, это с твоей работы?

– Кто такой? Он назывался?

– Не-ет… Такой, без ушей.

– Без ушей?! – Отец положил вилку, уставился на Петьку. – А чего еще у него не было?

– Кажется, глаз….

– Слепой, что ли?

– Может быть, и не слепой, но глаза странные какие-то.

– Нет! – решительно замотал головой отец. – Никто с работы к нам не приходил! И нет у нас никого такого, без глаз и без ушей!

– Пап… А кто это мог быть?

– Я откуда знаю?! Ну, бродяга… бич какой-нибудь. Жаль, телефона нет, а так бы сразу, как заявился, и его сдать, голубчика, в милицию… Но вы ему не открывайте! Не вздумайте.

Ребята и так «не думали» открывать этому страшному человеку. Они очень надеялись больше его не увидеть, этого страшного и отвратительного человека. Вовке он даже приснился. Сон был мерзкий – Вовка лежал в кровати и не мог шевельнуться, а существо входило в комнату нечеловеческой, странной походкой, наклонялось над Вовкой, и он начинал вдруг задыхаться от чудовищного зловония.

Вовка проснулся с криком и потом еще долго ворочался. Мама тоже не выспалась, потому что дула Вовке в лицо и клала руку на лоб.

Надежды мальчиков не осуществились – назавтра повторилось то же самое: стук, и гадкая рожа под дверью. Только теперь ребята хоть и случайно, а смогли отследить еще одно удивительное явление: как только хлопает в подъезде дверь, страшный человек исчезает. Не убегает и не уходит, даже не поднимается этажом выше, а именно что исчезает… Вот он стоял на площадке – и раз! его нету. Стоило вошедшему в подъезд пройти дальше по своим делам – этот человек опять тут как тут.

Петька, которому пришли в голову первые, самые неопределенные сомнения, спросил у Вовки:

– Ты как думаешь, он дышит или нет?

– Не-а… Он только стоит, гы-гы!

Вовка зашелся было от собственного остроумия, но Петька оставался зверски серьезен; брат примолк.

– Ты, случаем, не припомнишь, когда он вчера появился?

– А что?..

– А то. Опять вздумал чер… ну, в общем, этого… поминать, чтобы он тебя побрал… Не помнишь?!

– Ты сам про «соседей снизу» заговорил, вот тогда и постучались первый раз.

– Вчера ты сам заговорил!

– Про вчера я не помню, а сегодня точно ты! Ты начал, и сразу же стук!

Братья смотрели друг на друга, и нехороший, липкий страх заползал в их маленькие сердца, расширял их глазенки. Совсем другой страх, чем перед кусачей собакой, дворовыми хулиганами и даже перед тем, кто может взломать их квартиру, ударить топором по голове. Какое-то время они так и сидели, глядя друг на дружку в упор, и Вовка совсем было приноровился зареветь. Но тут происходило что-то более серьезное, несравненно большее, чем обычно, рев казался просто неуместен.

Вовка только перекосил рот, когда Петька на цыпочках пошел проверять – тут он, «сосед снизу», или ушел? Тот уходить и не думал, стоял себе и стоял. Петька точно не мог бы сказать, когда создание исчезло, потому что смотрел в «глазок» все-таки не непрерывно. Как будто в полдевятого «сосед» исчез окончательно.

Назавтра была суббота, родители дома. Петька с Вовкой очень надеялись, что «сосед» появится, когда папа дома, и что дальше разбираться с ним начнет уже сам папа. Но «сосед» не появился ни в субботу, ни в воскресенье. Мальчишки все более четко понимали – непонятное создание является именно к ним.

Рассказать папе и маме? Но они вроде бы и так знали все. С их точки зрения, повадился стучаться в дом какой-то бич, бродяга. Надеялся, гад, что ему откроют и он сможет ввалиться в квартиру. Вот как к Кокоревым недавно ввалился такой, разлегся на полу и лежал часа два, вымогал денег или водки, пока его не вытащили втроем и не надавали пинков. Или повадился какой-то местный сумасшедший.

Сказать ему, что этот… на лестнице, не дышит?… Сказать можно, но ведь папа не поверит. Петька сам себе не поверил бы, не будь рожа такая страшная. А то ведь и правда – не дышит…

Родители, впрочем, поглядывали на сыновей подозрительно, потому что чего-то Петька и Вовка бродили вялые, унылые, не оглашали дом дикими криками, не играли в буйные игры, на полшага от побоища… словом, «не ходили на головах», по словам мамы.

Мальчишки даже во дворе как-то оставались со своей проблемой; плохо получалось забыть, не принимать происходящее.

– Слушай, а если он так вот… исчезает, появляется, и все. Может, он не только на площадке, может, он и в квартире может появиться? Что мы тогда делать будем?

Но этот вопрос волновал уже и Петьку. Понедельника ждали оба со все возрастающим ужасом.

В понедельник мальчики торопились домой: хотелось быть при свете дома, чтобы не идти через подъезд впотьмах, когда в углах уже скопилась темнота. Оба помнили, какие слова могут помочь опять прийти «соседу снизу», и всячески их избегали. Вообще-то больше всего это было похоже на классическую восточную притчу: «Если хочешь исцелиться, думай о чем угодно. Думай о слонах, горах, пустынях, верблюдах, барханах, караванах, джейранах… Только не думай, ни в коем случае не думай про старую обезьяну! Про старую обезьяну с красными, противными глазами. С облезлым хвостом, с желтыми, противными зубами! Ты понял?! Можешь думать о чем угодно: о слонах, о горах, о пустынях, о верблюдах, о барханах, караванах, джейранах… Только ни в коем случае не думай о старой обезьяне! Не думай, какой у нее длинный, противный, жилистый хвост! Какие у нее желтые зубы, какие у нее красные, гадкие глаза! Ты не исцелишься, если ты будешь думать про такую обезьяну, если ты будешь представлять, как она вертит хвостом, крутит задом, скрипит своими желтыми зубами! Ты понял?!Твое исцеление – в твоих руках! Если ты будешь думать про обезьяну – ты погиб!».

Надо быть по меньшей мере сверхчеловеком, чтобы не думать про старую обезьяну.

Петька и Вовка были вовсе не сверхмальчиками, а самыми обычными детьми; не позже половины восьмого у Вовки вырвался первый «черт!». Остальное, думаю, понятно – тварь, конечно же, торчала под дверьми. Никаких попыток оказаться внутри дома она пока что не предпринимала, но это ведь вот именно – «пока что»…

В эту ночь Вовка и Петька залезли в одну кровать, чтобы под одеялом обсудить ситуацию.

– Не удержимся… – уныло признавали оба.

– А знаешь, к кому надо? – заявил наконец Петька, – К «божественной бабушке» надо… К ней вот завтра и пойдем.

– Ты даже как ее зовут, и то не знаешь…

– Узнаем…

«Божественная бабушка» жила в соседнем подъезде, мальчики знали про нее по рассказам старших: она умеет «заговаривать» младенцев, гадает на картах…

Вообще-то «божественные старушки» – это чисто сибирское явление, и о нем стоит рассказать подробнее. Возникло это явление, во-первых, потому, что далеко не во всех деревнях были церкви и были священники. В Европейской России белокаменные храмы видны абсолютно везде; храм – это заметнейшая часть пейзажа. Все время чувствуешь, что находишься в христианской стране. В Сибири расстояния огромны, а население редкое. Можно было ехать верст сто до ближайшей церкви. Уже поэтому люди в Сибири были не особенно ревностными прихожанами….

Во-вторых, в Сибири очень уж тесно общались с шаманами… Для очень многих русских людей сделалось как-то и не очень понятно, чем священник отличается от шамана, да и не особенно важно. Главное, чтобы человек был носителем силы… Какой силы и от кого она – уже и не понятно, и не важно.

«Божественные бабушки» чаще всего были сельские ворожеи, знахарки, умевшие собирать травы, делать травяные сборы, лечить. Они предсказывали судьбу, гадали, привораживали парней и девушек. В Европейской России их рассматривали бы скорее как колдуний. А в Сибири некоторые из них начинали вытеснять священников: они не только принимали, но и крестили младенцев, венчали свадьбы, лихо обводя молодых вокруг деревьев и кустов, исповедовали и причащали. Уж конечно, именно к «божественной бабушке» надо было идти, столкнувшись с нечистой силой…

Вот такая «божественная бабушка» и обитала в этом же доме, и к ней мальчики отправились на другой день, «входить в доверие»…

У «божественной бабушки» в той же школе училась внучка, довольно противная третьеклассница Верка, писклявая и вредная.

Умиляюсь Вовке, который целый день таскал ей конфеты, чтобы узнать имя-отчество Веркиной бабушки. Но он таскал и имя-отчество узнал: звали ее Лукерья Тимофеевна.

Тут надо сказать, что и «божественная бабушка», насколько могли судить мальчики, ничем особенным не выделялась. Так, долговязая старуха в темной шали и с тонкими поджатыми губами. Идти к ней было страшновато, но пошли прямо из школы: в какой-то степени для того, чтобы не трусить лишнее время… так прыгают в холодную воду – зажмурившись и сразу… Бултых!

Лукерья Тимофеевна как раз поднималась по лестнице с авоськой… Повезло!

– Лукерья Тимофеевна… А давайте, мы вам поможем!

– Мне вовсе не надо помогать… Я не такая старая пока.

– Лукерья Тимофеевна… Мы вот думали, мы вам поможем, а вы нам тоже поможете!

– В чем помогать-то? Я металлолом собирать не умею…

При всем ехидстве старухиных интонаций, в голосе ее прозвучало и любопытство.

– Тут такая проблема… – вздохнул, опустил голову Петька. – Сразу и не расскажешь…

– Ну, проходите…

В квартире было страшновато: лампочка то ли слабая, ватт в сорок, то ли светит вполсилы. По углам сгущаются тени, висят тряпки, от движения людей они колышутся, и тени начинают как будто бродить, сгущаться, словно затаиваются по углам, между шкафами. Братья были маловаты, чтобы понять – делается это специально, и как раз вот для таких, как они.

Да и попросту слишком уж были братья счастливы, что все-таки попали к тому, кому можно рассказать проблему. Что именно Лукерье Тимофеевне можно, они как-то и не сомневались: кто тут «божественная старушка»?!

Лукерья Тимофеевна слушала, подперев щеку рукой, вздыхала, думала.

– Ну, давайте посмотрим… – тихо уронила она. Вздыхая, тихонько кряхтя, доставала Лукерья Тимофеевна из шкафа какую-то чашку. Смотрела, неодобрительно качала головой, доставала другую, смотрела… На четвертой чашке Лукерья Тимофеевна остановилась; наступила очередь каких-то не очень понятных веществ, связок трав, которые она вытаскивала из коробочек, ящичков, отделений шкафа и все внимательнейшим образом обнюхивала, осматривала, порой даже брала в рот.

Светила лампочка под потолком красноватым нездешним оттенком, падал свет из коридора – такой же непрочный, красноватый. На стены, на потолок, на старинные шкафы и шкафчики ложились тени все причудливей. Не дыша, смотрели братья на старуху, перемещавшуюся, сопя и отдуваясь, по тесной, заставленной мебелью, кухоньке. Что в этих перемещениях, сопениях, глубокомысленных качаниях головой было необходимо, а что служило фоном волшебства – они же не знали…

Наконец «божественная бабушка» поставила чашку на стол, стала что-то кидать в нее, бормотать. Потом братья уверяли, что хотя чашка с холодной водой так и стояла на столе, от воды начал подниматься парок… Но, может быть, им только показалось в адском освещении, во всей этой странной обстановке.

– Гм…

Лукерья Тимофеевна кинула на мальчишек совсем не любезный взгляд, опять стала копаться в шкафчиках (а чашка все еще дымилась, все слабее). Из дальнего ящичка вытащила старуха какой-то сверточек, узелок размером чуть больше грецкого ореха, долго развязывала (мальчики сидели, не дыша). Потом, недовольно сопя, кинула что-то в чашку. Вода закипела, забурлила. Словно бы какой-то мертвенный зелено-синий свет заструился из чашки на потолок, бросил блики на склоненное лицо Лукерьи Тимофеевны. Старуха опять бормотала, качала головой, внимательно смотрела в эту чашку. Мальчики потом не могли бы сказать, сколько времени все это продолжалось, но тогда для них прошли геологические эпохи.