Текст книги "Из былого. Военно-морские истории"

4. К вопросу о военно-морском юморе – 3

Основным объектом для шуток на кораблях являются, конечно же, молодые, только что пришедшие на флот специалисты. Будь это окончившие учебный отряд матросы-первогодки, мичманы или только что испечённые лейтенанты. И чем быстрее ты освоишь технику, изучишь корабль, тем меньше времени будешь служить объектом для этих самых военно-морских шуток.

Но ещё немаловажным качеством для любого новичка на корабле является наличие элементарного здравого смысла, хоть какое-то знание морских традиций и умение не реагировать болезненно на шутки в свой адрес. Умение посмеяться над собою вместе со всеми.

Я уже упоминал механика МПК-17 Славика Махуртова. Так вот, в бытность его молодым зелёным лейтенантом он каким-то непостижимым образом умудрялся стать героем практически всех классических флотских подначек. Детская почти наивность этого уроженца славного города Ленинграда была известна даже на соседнем – тральном – дивизионе.

Итак, один из жизненных примеров на эту тему.

Начало октября 197… года. МПК-17 стоит в базе, выходов в море пока не намечается. Как-то раз в кают-компании после ужина, когда офицеры и мичманы уже закурили, неторопливо и плавно текла мирная беседа на житейские темы, а старпом расписывал сходы на этот вечер (то есть кто идёт домой), начальник РТС (радиотехнической службы) Игорь Ботинкин вдруг сказал:

– Товарищ командир, непорядок получается…

– Какой непорядок?

– Механик на сход идёт, а старпом его ещё в график не включил.

Славик, услышав сказанное, с лёгким недоумением и некоторой опаской переводил взгляд со старпома на командира и обратно.

Командир включился с ходу:

– Старпом, а что, мех у нас до сих пор всё ещё не знает, когда ему жену нужно бить?

Невероятным усилием воли Славик заставил себя промолчать и слушал далее.

– Прошу прощения, товарищ командир. Закрутился. Забыл. Прямо сейчас и включу.

Старпом – старший лейтенант Анатолий Царедворцев – достал из своей папки кучу бумаг, с деловым видом порылся в них, вытащил какой-то расчерченный лист, вписал в него что-то и, повернувшись к механику, сказал:

– Так, мех… Ты свою жену будешь бить по вторникам. Сегодня у нас с утра вторник был, я тебе как раз сход поставил. Так что, как придёшь домой, побей её немного.

Глаза Славика Махуртова сильно увеличились:

– Как это – бить?.. За что?

Офицеры и мичманы изо всех сил старались сдержать вполне естественные улыбки и сохранить серьёзные выражения на лицах: кто усиленно затягивался папиросой, кто кашлял, кто допивал компот. Штурман, например, вышел из кают-компании в коридор и уже оттуда вполоборота продолжал следить за происходящим. В разговор вновь вмешался начальник РТС:

– Понимаешь, мех, это повсеместная, общепринятая флотская практика. Даже можно сказать – международная. Когда мы уходим в море, мы ведь не знаем, что там, на берегу, делают без нас наши боевые подруги. Так вот, для того чтобы они вели себя правильно, прилично, во всех лучших смыслах этого слова, мы их заранее и учим немного, воспитываем, можно сказать. Стало быть – поколачиваем. Ну, не очень сильно, конечно. Не до синяков. Но чтоб знали. Ведь в том случае, если они уже совершили какой-либо неблаговидный поступок, бить их просто не имеет смысла. Дело сделано. Жёны наши к такому положению вещей привыкли и воспринимают это профилактическое мероприятие без излишнего ропота.

Славик в состоянии величайшего недоумения и с выражением отчаяния в широко распахнутых синих глазах повернулся к командиру, как бы ища у него защиты:

– Товарищ командир… А вы что… Тоже… в графике?

Не моргнув глазом, командир сразил молодого лейтенанта наповал:

– Ну а как же, мех? Порядок есть порядок. Старпом расписал, я должен исполнить.

– И когда вы… Это… Ну?..

– Я вчера бил. Мой день – понедельник.

Славик поник головой и тихим печальным голосом проговорил:

– Мою жену бить не за что. Она не такая. Она хорошая.

Старпом ответствовал сурово:

– Какая не такая? А наши, по-твоему, какие?

Своё слово вставил старшина команды гидроакустиков:

– Эх, механик. Все они хорошие. До поры до времени. Разве мы взяли бы их замуж, если бы они были плохими? Сам-то подумай.

Славик совсем сник и растерянно глядел по сторонам. И тут, пожалев боевого товарища, вмешался замполит – старлей Юра Загеря:

– Ну ладно. Хватит вам. Мех, не расстраивайся. Они шутят.

Раздался добродушный хохот, а механик, чуть растерянно улыбаясь, с облегчением выдохнул:

– Правда?

– Ну конечно правда. Ты сам-то хоть маленько думай.

– Ну вы даёте! – только и смог что ответить Славик.

Старпом с нотками назидания в голосе подвёл черту:

– Наших жён, мех, для того чтобы они вели себя прилично и достойно, то есть безупречно, не бить нужно, а…

Замполит оборвал разошедшегося было Царедворцева:

– Всё, старпом! Всё! Хорош! Не в кают-компании. Дай механику хоть немного пообтереться и привыкнуть к вашим шуткам и к твоей оригинальной манере изъясняться. Оставь его пока в покое.

– Ну разве что пока, – старпом ухмыльнулся, убирая бумаги в папку. – Ладно, мех, дыши глубже. На сегодня с тебя хватит. Тебе – зелёная ракета, дуй домой. Жену можешь не бить. Но в другой график ты всё-таки попал: завтра заступаешь помощником оперативного дежурного по живучести.

В 80-х годах в Военно-Морском Флоте вдруг отчего-то выявилась некоторая нехватка кадровых офицеров. Уж не могу сказать, почему выявилась. И вот для того, чтобы выправить создавшееся положение, на флот стали призывать выпускников различных гражданских вузов, имевших военные кафедры. Эти запасники должны были отслужить три года в офицерских должностях по своим профильным специальностям. Кстати сказать, многие из них по истечении трёх лет остались на флоте и показали себя неплохими кадровыми офицерами.

Практически все они были хорошими специалистами, но представление о флоте имели самое примитивное. Зачаточное, можно сказать. Пропустить такое мероприятие, конечно же, не мог ни один уважающий себя моряк. Не подшутить над этими молодыми лейтенантами, которые военную карьеру видели только в кошмарном сне, позволяли себе лишь самые ленивые.

Вот одна небольшая история.

На противолодочный корабль «Альбатрос» тоже прислали такого запасника, молодого зелёного лейтенанта. Этим летом он закончил во Владике институт связи, а жил в городе Охе на Сахалине, то есть был махровым дальневосточником. Звали его… Впрочем, не столь важны его паспортные данные. На корабле с самого первого дня его стали звать Борода, так как носил он рыжую аккуратно подстриженную бородку. Назначен он был на должность инженера РТС.

Борода был человеком, в достаточной степени интеллигентным и с хорошо развитым чувством собственного достоинства. В сочетании с тем фактом, что через 36 месяцев он собирался сделать флоту ручкой, а вопросы карьеры и продвижения по службе его ни в малейшей степени не беспокоили, эти интеллигентность и самоуважение приносили иной раз довольно-таки неожиданные плоды.

Как-то раз, по прошествии уже нескольких месяцев службы, Борода был назначен помощником начальника караула на гарнизонную гауптвахту. А начальником гауптвахты в то время был мичман Скаченко Виктор Устинович. В простонародии – Устиныч. Всего лишь мичман. Не более того. Начкарами же (начальниками караулов, стало быть) и их помощниками обычно ходили лейтенанты, старлеи и даже капитан-лейтенанты (капитаны). Насколько погоны старшего лейтенанта весомее погон мичмана? Как вы думаете?

Ну, думать-то мы с вами можем одно, а вот на практике зачастую получается совсем иначе.

Начальник гарнизонной гауптвахты, мичман – это серьёзная величина. И пусть начкар, старший лейтенант, – лицо тоже вполне серьёзное и даже охраняемое законом, но оставить его на гауптвахте после смены караулов в качестве уже арестанта, то есть, попросту говоря, арестовать, за какие-либо нарушения караульной службы начальник гауптвахты очень даже может. И нарушений таких при желании найти за те 24 часа, что стоит караул, очень просто. Как говорят в армии, «докопаться можно и до столба». К тому же начальник гарнизонной гауптвахты подчинялся напрямую начальнику Отдела устройства службы флотилии. А какому офицеру захочется, чтобы доклад о его упущениях по службе дошёл до штаба флотилии и лёг прямо на стол начальнику ОУС? Таких идиотов нет, товарищи дорогие. Так что отношения с мичманом Скаченко многие офицеры предпочитали не портить.

Столь много пояснений я даю для того, чтобы всем нам стало ясно, насколько простой мичман – начальник гауптвахты практически стоит выше любого старлея – начальника караула на этой же самой гауптвахте. Я уж не говорю о лейтенантах. Те, кто сам служил в нашей славной Советской армии, подтвердят правдивость моих слов.

Так вот, однажды Борода заступил в наряд в качестве помощника начальника караула на гарнизонную гауптвахту. Первую половину суток всё прошло более или менее спокойно. Но после обеда плохо выспавшийся на стоявшем в канцелярии жёстком диване Устиныч в засаленном, как всегда, кителе вышел из своего кабинета в поисках жертвы. Сегодня у него было дурное настроение, и на ком-то его, это самое настроение, надо было сорвать. Жертва попалась довольно быстро. Во внутреннем дворе он увидел картину, которую можно было бы охарактеризовать так: «Полнейшее отсутствие какого-либо присутствия». Или: «Полнейший бардак». А может быть: «Полнейший разброд и шатания». Или что-нибудь ещё в этом же роде. Устиныч обнаружил там помначкара с грубейшими нарушениями формы одежды: с расстёгнутым воротом кителя, без головного убора и в нечищеных ботинках. Снаряжение с пистолетом болталось на… Как бы это поприличнее выразиться?.. Ну, в общем, болталось, а не было затянуто на поясе, как то положено по уставу.

И это было ещё не всё. Попробуйте догадаться, чем занимался помначкар? Ни за что не додумаетесь. Борода кормил воробушков. Он сыпал им хлебные крошки и с умилением тихо приговаривал:

– Цып-цып-цып.

А несколько дисциплинарно арестованных матросов, отбывавших свой срок на гауптвахте, ничего не делали, стояли рядом и наблюдали.

В общем и целом картина была, конечно, трогательная. У члена товарищества передвижных выставок художника Ярошенко Н. А. есть похожий сюжет. Только птички там – голуби, и кормят их заключённые из-за решётки арестантского вагона. «Всюду жизнь» называется.

Уж не знаю, был ли знаком мичман Скаченко с творчеством передвижников вообще и с упомянутым полотном в частности, возникали ли в связи с этим в его коротко остриженной голове какие-либо ассоциации. Скорее всего нет. Но увиденное им не укладывалось ни в какие рамки. Такого надругательства над караульной службой Устиныч стерпеть просто не мог. Всё его естество восстало против этой идиллической картины.

Мичман Скаченко вытянул шею: а что там у него за погоны? Всего-то лейтенант? И такое себе позволяет?

Разъярённый до белого каления Устиныч, кипя силой и мощью глубочайшего циклона, на скорости в 34 узла подлетел к своей жертве:

– Лейтена-а-ант! Это что за х…?

Волосы на голове нашего героя слегка зашевелились от потока воздуха, изрыгаемого начальником гауптвахты. Матросов сдуло моментально. Борода пригладил шевелюру рукой и спокойно ответствовал своему визави, как отвечал он оппоненту на семинарах по марксистско-ленинской философии в институте:

– Товарищ мичман, если вы ещё раз назовёте меня лейтенантом, я буду называть вас «мичман». Вы что, не знаете, как правильно нужно обращаться к военнослужащему?

Устиныч, услышав такое, сначала обалдел на пару секунд, затем опомнился, набрал полные лёгкие воздуха и выдал залп корабельной артиллерии главного калибра:

– Лейтенант, ты что, ох…? Я служил тут, когда мамка тебе ещё сопли вытирала! Возьми свой нечленораздельный язык своими корявыми клешнями и засунь его себе!.. Сейчас я тебе покажу, что такое любить советскую Родину и как надо нести службу на моей гауптвахте! Сейчас ты увидишь небо в алмазах! Я тебе!..

И тут Борода вдруг побледнел, выпрямился, гордо вскинул голову, и над маленьким двориком, взлетев в поднебесье, раздался его уверенный тенорок, почему-то перекрывший рёв стихии, вылетавший из лужёной глотки Устиныча:

– Товарищ мичман! Что вы себе позволяете?! Вы что, не видите, с кем вы разговариваете? Перед вами стоит офицер! А ну, руки по швам! Смирно!

Крики стихли. Скаченко застыл. Такого поворота событий он явно не ожидал. Лицо начальника гауптвахты постепенно становилось пунцовым, наливаясь кровью «под жвак». Устиныч просто-напросто захлебнулся рвавшимися наружу эмоциями. Он вдруг потерял дар речи и только безмолвно открывал рот и таращил свои бесцветные глаза. Глаза медленно вылезали из орбит всё дальше и дальше. В драматургии это назвали бы немой сценой.

Обстановку разрядил подоспевший на крики начкар. Ну, он-то был из кадровых офицеров и отлично понимал, что к чему.

– Виктор Устиныч, это запасник. Из трёхгодичников, – тихо, наклонившись к мичману Скаченко, пояснил он.

Начальник гауптвахты наконец вышел из ступора, но почему-то перешёл на визг и теперь верещал, как пойманная свинья:

– Чтоб я его ни разу… Больше здесь… Ни одним глазом! Тот начкар… С которым он ещё придёт… Сядет у меня на 10 суток!

Те слова, что мичман Скаченко произносил более или менее внятно, обильно перемежались в его речи понятиями и сравнениями из употребляемой на флоте изящной словесности. А Борода вставил в ухо указательный палец, потряс его, как бы прочищая слуховые ходы, спокойно развернулся и пошёл не спеша в караульное помещение. Всё равно напуганные воробушки разлетелись.

Больше его в караул не ставили. С того памятного дня наряды он нёс только на своём корабле или в родном противолодочном дивизионе.

И вот инженера РТС, этого борца за правду, однажды лихо подначили на корабле. И кто подначил? Тот, на кого никто и не подумал бы, – механик Игорь Кузнецов.

Этот воспитанник бескрайних просторов Пинских болот и Беловежской пущи, земляк знаменитых «Песняров» и «Сябров», был тихим, спокойным, улыбчивым офицером. Как правило, он никуда не лез, кроме как в свои двигуны, насосы, эжекторы и рычаги с клапанами. Хотя чувством юмора и он тоже, безусловно, обделён не был. Так, например, в его БЧ-5 (электромеханической боевой части) в подавляющем большинстве служили почему-то выходцы из республик солнечного юга – Узбекистана и Таджикистана. Будучи заядлым футбольным болельщиком, механик с теплотой в голосе называл их «мои пахтакоровцы». И вот однажды наш командир «маслопупых», этот тихий и спокойный человек, показал себя.

Борода, как специалист, в радиотехнике, безусловно, подкованный, этой самой радиотехникой себя по мере возможности и начал окружать. С подъёмных денег он сразу приобрёл вполне приличный по тем временами магнитофон «Маяк-203» и кучу записей к нему. Затем появилась телевизионная игровая приставка. И пусть её сегодня назвали бы примитивной, но в то время офицеры и мичманы засиживались за нею часами и сутками, забыв домино и кошу – нарды, стало быть. А в адмиральский час после обеда и вечером после окончания рабочего дня в его каюте всегда сидели по три-четыре гостя, слушавших магнитофонные записи и обсуждавших достоинства и недостатки тех или иных исполнителей отечественной и зарубежной эстрады. Засиживались и до вечернего чая, и далеко за полночь.

Почему я позволил себе столь пространное отступление, станет ясно чуть ниже.

Однажды после ужина, когда офицеры и мичманы допивали свой компот, а к подволоку кают-компании, замысловато изгибаясь и чуть покачиваясь, уже поплыли сизые облачка папиросного дыма, механик неторопливо полез во внутренний карман кителя, вынул пачку каких-то бумаг и ровным, спокойным голосом объявил:

– Так, товарищи офицеры, получите, пожалуйста, квитанции по уплате за израсходованную вами в прошлом месяце электроэнергию, – и стал раздавать бумажки, начав со старшего помощника.

Эти бумажки представляли собою небольшого размера типографские бланки квитанций на получение чего-либо. На каждом из них было проставлено число, в нужной графе написано «электроэнергия», в следующей – количество киловатт-часов, далее – сумма, подлежащая оплате. Внизу стояла чья-то неразборчивая подпись.

Практически все сразу же поняли, что к чему. И только артиллерист, лейтенант Андрей Брыкалкин, как всегда, врубился с некоторым опозданием:

– Мех, это… – начал было он.

С ходу, не дав Брыкалкину договорить, вмешался старпом – старший лейтенант Сергей Чернецкий:

– Мех, это не дело. Что-то ты запоздал с оплатой в этом месяце, многие уже потратились после получки.

Все остальные, пряча улыбки, рассматривали полученные «квитанции». Прочитав свою, вдруг забеспокоился Борода:

– Механик, что-то ты мне много насчитал… – И заглянул в квиток минёра: – Вот, у Воронина только 12 рублей 17 копеек. А почему у меня 247 с полтиной? И почему ты не выдал квитанции мичманам?

– Согласно приказу Технического управления ВМФ плата за израсходованное на кораблях электричество взимается только с офицерского состава, – ответствовал с невозмутимым лицом Кузнецов.

– А какой номер приказа? – недоверчиво переспросил Борода. Если это розыгрыш, механик обязательно стушуется.

Игорь ответил без какой-либо задержки или запинки:

– Приказ номер три тысячи пятьсот сорок шесть дробь сто восемьдесят пять от шестого июля шестьдесят первого года.

Пауза.

– А почему ты командиру не выдал квитанцию?

– Командир в прошлом месяце заплатил вперёд.

Инженер РТС перевёл взгляд на командира корабля, тот с абсолютно серьёзным лицом подтвердил:

– Да, с прошлой получки у меня денег немного осталось, ну я и переплатил за следующий месяц.

– А у старпома сколько?

– 17 рублей 48 копеек, – ответил, заглянув в свою «квитанцию», Чернецкий.

– А у Брыкалкина? – В голосе Бороды всё явственнее начинали звучать нотки обиды и недоумения.

– 10 рублей, – отозвался Андрюха.

– Нет, но почему всё-таки ты мне-то почти 250 целковых насчитал? – вновь обратился к механику инженер РТС. – Это же несправедливо!

– Как это несправедливо? – парировал Кузнецов. – Всё очень даже справедливо. Ни мне, ни техупру, ни государству лишнего не надо, а что израсходовал – будь добр, заплати. Ты магнитофон слушаешь?

– Да…

– Каждый день?

– Ну да…

– До которого часу? Вот и набежало.

– Так я ведь не один слушаю, – с отчаянием в голосе выкрикнул Борода. – Ко мне все слушать ходят. И ты сам в том числе.

– Ну и что? Магнитофон-то твой. Игровая приставка, опять же, тоже твоя. У нас на корабле за этот месяц перерасход электроэнергии получился. Играешь тут да музыку слушаешь сутки напролёт, а мне флагмех (флагманский механик) фитиль вставил по самые жабры, – с суровым выражением лица и назиданием в голосе ответил Кузнецов.

Офицеры за столом невероятным усилием воли продолжали сохранять на лицах серьёзное выражение. Борода растерянно глядел в бумажку и тихонько бормотал:

– Это несправедливо. Я не один играю. Не один слушаю. Это несправедливо.

Но вот в голову ему, видимо, пришла очередная удачная, как ему показалось, мысль, и он снова вскинулся, вопрошая:

– А у меня в каюте нет счётчика электроэнергии. Как же ты определил количество истраченных мною киловатт-часов?

Механик ответил с прежним непробиваемым спокойствием:

– Счётчика не только у тебя нет. Счётчиков на корабле вообще нет ни у кого. А расход для каждого я подсчитываю по формуле.

– Я хочу взглянуть на формулу.

– Пожалуйста, но только не сейчас.

– Почему это не сейчас?

– Потому что она содержится в секретном приложении к описанию корабельного дизель-генератора. Надо вызывать секретчика, вскрывать секретную часть, получать документ, расписываться за него… Мне сейчас некогда. Буду подсчитывать в следующем месяце – подходи, посмотришь.

– Я подойду. Я проверю, – с некоторой угрозой в голосе проворчал Борода.

Затем он полез во внутренний карман кителя, достал бумажник, вынул деньги, отсчитал и протянул механику:

– На, держи! Как музыку слушать – так все, а как за музыку платить – так я один… Сдачу давай!

– При чём тут я? – Игорь сделал удивлённое лицо. – Мне-то твои деньги зачем сдались?

– А кому они сдались? – В голосе инженера РТС уже вполне явственно слышалось раздражение, круто замешанное на обиде.

– Платить нужно в финансовую часть бербазы. Да квиток принести мне не забудь. Завтра же и заплати.

Затем механик обвёл взглядом присутствующих:

– Всех, кстати, касается. Желательно, чтобы завтра все заплатили. А то мы и так уже подзадержались.

Раздались нестройные голоса:

– Хорошо… Обязательно, мех… Завтра заплатим… Понятное дело…

Из кают-компании офицеры и мичманы расходились, пряча улыбки.

На следующий день, после обеда, часов в шестнадцать, в каютном отсеке появился минёр с соседнего «Альбатроса»:

– Мужики, что это с вашим инженером? Сейчас видел его в финчасти. Ругается там, какие-то деньги им суёт, требует квитанцию. Наши бухгалтерши его никак выпроводить не могут.

После того как его посвятили в суть происходящих событий, он побежал к себе на корабль, чтобы позвать ещё кого-нибудь полюбоваться на возвращение нашего героя из финчасти – бесплатный цирк на флоте далеко не всякий день показывают. Короче говоря, вскоре на борту оказалось полно гостей: в каюте у старпома сидел старпом с соседнего борта, у минёра – двое минёров. Ну и так далее. Механик с деловым видом что-то чертил на листе бумаги. Двери всех кают были открыты для лучшей слышимости.

Борода поднялся на борт минут через пятнадцать. Лицо его было красно от возбуждения, шарф под расстёгнутым альпаком сбился набок, фурага сидела на голове с креном на правый борт. Вихрем подлетел он к каюте механика:

– Мех, это как называется?! Ты меня в каком свете перед людьми выставил? Это что у вас тут, шутки такие?

Ответить ему старший лейтенант Кузнецов просто не успел. Ответом на вопросы разгневанного инженера РТС был крепкий военно-морской хохот, раздавшийся из дверей всех кают и кают-компании. Борода огляделся в растерянности – коридор постепенно наполнялся смеющимися людьми.

– Так вы все всё знали, – тихо проговорил Борода, прислоняясь к переборке. До него постепенно начал доходить смысл ситуации. – Ну, мех!.. Ну, товарищи дорогие!.. – Слова не шли у него с языка.

Борода растерялся было, не сразу сообразив, что и сказать-то. И вдруг, покрутив головой, он взмахнул руками, хлопнул себя по бёдрам и вместе со всеми захохотал:

– Ну вы даёте! Ну это же надо же! А я-то поверил.

Когда смех поутих, к инженеру РТС подошёл старпом, легонько хлопнул его по плечу и сказал:

– Вот так-то лучше. А то – «несправедливо, несправедливо». Не обижайся, Борода. Зла тебе не хотели. Ну посмеялись немного, да и ладно. Теперь будешь знать, как могут подначить на флоте. Будет что своим рассказать. Когда-нибудь, лет через десять после демобилизации, вспомнишь этот случай с умилением в сердце, и по твоей небритой щеке скатится скупая мужская слеза. У тебя по философии в институте что было?

– Пять.

– Вот и отнесись ко всему этому по-философски.

Это мы с вами немного поговорили о молодых специалистах. Но с бывалыми, опытными (я бы даже сказал, слишком опытными) служаками иной раз такие казусы происходили, что впору только диву даваться. Само собою, иногда выходило такое, чего ни один ум нарочно выдумать не сможет.

Вот ещё один случай из военно-морской жизни. Это о понятии «сержантский зазор».

Вы знаете, что такое этот самый сержантский зазор? Ну, те, что служили, конечно же, знают. Но чтобы для всех понятно было, позволю себе немного пояснений.

Сержантский зазор – это взятый начальником невысокого ранга так, на всякий случай, какой-либо запас чего-либо. Как говорят в армии (да и на флоте тоже), запас задницу не жмёт. В такой запас берут что угодно: краску, кирпич, солярку, шило (спирт, стало быть), швартовные концы, хлеб и много кое-чего ещё подобного. Про запас, наконец, можно взять даже такие абстрактные на первый взгляд, казалось бы, вещи, такие чисто философские понятия, как время и расстояние. Хотя, конечно же, если уж правду сказать, военных моряков в те моменты их напряжённой жизни, когда они себе этот запас обеспечивают, волнуют отнюдь не философские аспекты бытия, а вопросы совсем иного качества.

Ну а теперь – и сам случай.

Ноябрь месяц. В это время на Камчатке уже изрядно поддувает. Почти все корабли бригады охраны водного района стоят у родных пирсов. Выходов в море мало. Полным ходом идёт подготовка к новому учебному году. Время это в достаточной степени суетное и нервное, так как надо написать кучу разных планов, много кое-чего отработать, подготовить, получить, вычистить и выкрасить. Дело есть для всех.

Дежурным по противолодочному дивизиону стоит минёр с одной из эмпэкашек – старлей Филипп Масолов. Перед обедом, часов в двенадцать, приходит телефонограмма от оперативного дежурного о том, что комбриг (командир бригады) приказал после обеда, в 15 часов, построить экипажи кораблей на плацу. Приняв телефонограмму, отслуживший два с половиной года, опытный в такого рода делах Филипп начал рассуждать; суть его логических выкладок вкратце свелась к следующему:

– В 15 часов из-за флотского разгильдяйства и напряжённости последних дней, вымотавшей всех донельзя, экипажи запросто могут и не построиться, а прибудут на плац с некоторым опозданием.

Тогда вполне явственно вырисовывалась не очень весёлая картина: одинокие фигуры комбрига и начштаба бригады под ударами ветра на плацу в ожидании запаздывающих моряков. Чем такая картина грозила лично ему, дежурному по ДМПК (дивизиону малых противолодочных кораблей), старшему лейтенанту Масолову было абсолютно ясно. Всё это грозило ему крутым разносом и снятием с дежурства за упущения по службе с повторным заступлением через сутки. Кому это надо? Лично ему не надо.

Вот именно в этот момент и появился на горизонте, неотвратимо приближаясь, вышеупомянутый сержантский зазор. Филипп вызвал своего помощника, мичмана Бильбасова:

– Так, помощник, тут телефонограмма пришла… Пройди по кораблям сам, рассыльного не отправляй. Передай дежурным по кораблям приказ комбрига построиться на плацу в 14:40. Да предупреди, чтоб не завалили построение, а вышли вовремя. А то слетим мы с тобою с дежурства оба под самый занавес. Ты нашего комбрига знаешь.

Проникшись важностью своей миссии, помдеж ДМПК лично обошёл все корабли, стоявшие на двух пирсах, и строго-настрого приказал дежурным уяснить для себя приказание комбрига: экипажи должны стоять на плацу в 14:20. Иначе дежурные по кораблям будут сняты, а их ливер вывернут наружу лично дежурным по дивизиону. Конечно же, мичман Бильбасов физиологически не мог не вспомнить в такой ответственный момент о сержантском зазоре и не подстраховаться. Все мы это отлично понимаем.

Но дежурными по кораблю, товарищи дорогие, молодых, неопытных в делах службы моряков, как правило, не ставит никто. А кому понравится, чтобы с его внутренними органами производили такие варварские манипуляции? Да никому. Так что и на этом этапе сержантский зазор сработал вполне успешно и на каждом практически корабле. Дежурные доложили своим старпомам, что комбриг приказал построить экипажи на плацу в 14:00.

Отлично зная крутой нрав командира своей бригады, старпом одного из «Альбатросов» Сергей Чернецкий поделился своими сомнениями с командиром корабля:

– Товарищ командир, давайте я выведу экипаж минут на десять-пятнадцать пораньше. А то как бы время не протянули да не опоздали бы.

– Ну так и так твою мать! Ни пообедать толком, ни отдохнуть после обеда! Ладно, давай, строй в 13:45.

Адмиральский час в этот день у противолодочников был загублен на корню.

Бачковые ещё не успели домыть и расставить по местам после обеда посуду, как по общекорабельной трансляции прозвучало вслед за звонками:

– Большой сбор! Команде построиться на юте! Форма одежды – номер пять!

И загрохотали матросские подошвы по палубе…

На удивление быстро вышли и построились на плацу в этот раз противолодочники. Промозглый норд-вест выдувал из-под шинелей остатки тепла, ноги мёрзли на бетонном покрытии. К их величайшему удивлению, экипажи трального дивизиона ещё и не шевелились. Не было видно и команд с СКР (сторожевых кораблей). Часы на руках командиров кораблей показывали 14 часов 05 минут местного судового времени. Экипажи ДМПК, поёживаясь и перетаптываясь, одиноко стояли, неприкаянные, на плацу.

А в это самое время по пирсу в сторону КПП бежал с развевающимися полами шинели дежурный по дивизиону Филя Масолов…

Пообедав одним из первых, он успел рухнуть в своей каюте и поспать минут тридцать. Но нужно было идти подменять на обед помощника. Филипп открыл глаза, сосредоточился, соскрёб себя с койки и вышел в коридор. Его поразила непонятная тишина на корабле и почти полное отсутствие людей. На верхней палубе он подошёл к вахтенному у трапа:

– Где народ-то?

– Так все на плац ушли. Комбриг строит.

– Как ушли? Время-то ещё 14:10?!

– Так передали, что построение в 14:00…

– Кто передал?

– Не знаю.

Филю как ветром унесло с кораблей и подтащило к КПП (контрольно-пропускному пункту). Всей своей печенью чувствуя недоброе, влетел он в рубку дежурного и с ужасом в голосе обратился к Бильбасову:

– Я тебе когда сказал экипажи построить?

– В 14:40.

– Почему они уже сейчас стоят?

– Так я 20 минут запаса взял…

– Зачем?! Я тоже взял! Да ещё, наверное, и дежурные по кораблям подстраховались…

Филя сдвинул шапку на затылок и медленно опустился на стул:

– Вот мы с тобой, помощник, и влипли. По самые ноздри. Комдив ушёл на плац?

– Ушёл.

– Ну всё. Настало нам время «Варяга» петь. Комдив за то, что он от души впустую намёрзнется на плацу, прикажет вечером обоих нас повесить на рее дежурного корабля. Или десять раз расстрелять отравленными пулями. Чтобы наверняка. Наши продырявленные трупы зашьют в старый грязный рваный брезент, к нашим ногам привяжут по пудовой гире и сбросят нас на съедение крабам прямо с этого пирса – и, заметь себе это, Бильбасов, без всяких воинских почестей.

Командир дивизиона МПК капитан 3-го ранга Бзиконов был личностью на кораблях весьма известной. А прославился он тем, что очень любил – любил просто до самозабвения – лично устраивать провинившимся подчинённым жуткие по форме и по содержанию разносы. Он позволял себе гнусно обругать офицера при мичманах и даже при матросах, что уставом было строжайше запрещено. Я никогда, нигде и ни от какого иного начальника не слышал ничего подобного. Уж не знаю, читал ли Бзиконов литературные изыски маркиза де Сада, скорее всего нет. Но то, что это были две родственные души, сомнения не вызывает никакого.

Комдив практически никогда не орал, а говорил тихим, нудным, гнусавым голосом. Но говорил он такие вещи! Посему и называли его моряки меж собою Гнусом. А может быть, и не только из-за голоса. По всему было видно, что разносы эти Бзиконов любил от природы и, производя их, наслаждение получал несказанное. Но что же делать, к сожалению, на флоте бывают и такие начальники. Как говорится, в семье разные дети рождаются.