Текст книги "Галинословие"

Галинословие

Не знаю как тебе признаться. Я из тех землян, продолжительность жизни которых выше средней по миру. Ты думаешь, я старше тебя, а на самом деле я только вхожу во взрослую жизнь, и ты взрослее и опытнее меня во всех отношениях. Коренные жители не умирают – они только рождаются, и для очередного рождения им вовсе необязательно умирать. Ты тоже коренная, ты ветка огромного дерева, побег на этой ветке.

Коренной житель уходит из жизни добровольно. Это происходит незаметно. Сначала ему всё нравится, всё интересно, и он никак жизнью не надышится. Потом всё начинает повторяться, он ко всему привыкает, и жизнь становится ему скучна. И чем дольше он живёт, тем меньше у него остаётся интереса к миру. Скорость познания у него замедляется, и развитие мира начинает опережать развитие человека. Мир несётся дальше, а человек не поспевает за ним и даже уже не торопится. И разрыв с миром у человека всё больше и больше, и в какой-то момент мир уже так далёк и чужд, что человек решает совсем остановиться. Внешне это как бы не в его власти, как бы болезни и старость берут своё, а на самом деле он сам потерял интерес к жизни и хочет уснуть. Догонять мир тяжело и неинтересно.

До твоего появления я думал, что в жизни важны достижения, потомство, дом, творчество, а оказалось, что самое главное в ней – помириться с тобой. Это лучшая из целей, которая вообще может быть – она огромней, экзистенциальней. Это какая-то космическая, вселенская задача – помириться с тобой. И эта цель не выдумана, а конкретна и нравственна. Что может быть в ней искусственного, ненастоящего? Она проста и чиста как молитва. Попытка дружить с тобой это одна нескончаемая молитва, и раз Бог в чём застанет, в том и судит, то меня он точно заберёт в момент молитвы к тебе. Не отвернись ты от меня, ничего бы этого не обнажилось, поэтому я стою перед вопросом. Кто ты, почему ты? И мне не хватает слов чтобы поставить вопрос правильно. Он вне всякой логики, вне всяких объяснений. Когда ты со мной заговоришь?

Портрет Гали «22 июля» сделан Ириной из Перми.

Отношение к праздникам

 
Ты уже не богиня, я тебя низведу
До едва узнаваемых линий —
Даже если такое ропщу я в бреду,
Ты всегда остаёшься богиней.
 

В отношениях на расстоянии, тем более, в неразделённых тяжелей всего даются праздники. Веселье в компании только обостряет чувство одиночества. Галя где-то там – в окружении других людей, и тебе предлагается хотя бы на время (а на самом деле навсегда) забыть о ней. Особенно остра разлука в новогоднюю ночь, и особенно больно звучит застрявшая в голове формула «как ты Новый Год встретишь, так его и проведёшь». Это злая примета заставляет людей притворяться счастливыми – по команде счастливым не будешь, но со всех сторон такие же одинокие, как ты, люди натягивают притворные улыбки, требуют от тебя того же и, чтобы притворяться было легче, принимают алкоголь и объедаются. Чтобы сохранить связь с Галей, я никуда не иду, не ем, не пью и ровно в полночь сажусь за письмо Лукерье Михайловне.

«Иногда я чувствую себя беспомощным – ничто не может сблизить меня с любимой, и я даже не вправе называть её так, раз наши чувства невзаимны. В эти моменты я действительно недостоин её, потому что зачем Гале слабый беспомощный неудачник? Я вижу всю непоправимость ситуации, всю глубину своего падения, но в самой глубокой точке безысходности вдруг появляется простая и спасительная мысль, что единственный способ понравится вашей дочери это стать сильным. Я наивно рассчитывал на успех книги и собирался все заработанные средства потратить на дом в Славянске, но моя самоуверенность была наказана – Галя заставила издательство отозвать книгу уже через два месяца после публикации, так что первый блин оказался комом! Да и дома в Славянске будет недостаточно, чтобы завоевать Галино сердце. Зато я не раз замечал одну закономерность: когда цель настоящая, тебе открываются все двери, люди загораются желанием помочь, а тяжёлые преграды оказываются бутафорными. И этот закон всегда подтверждается на практике – если отношения настоящие, то всё складывается само и самым наилучшим образом, и не надо ничего доказывать. Доказывают только то, что сомнительно и неочевидно, и я не требую веры моим словам. Если у нас с Галей всё по-настоящему, если наша любовь аксиома, то будут и плоды. Если же это лукавство, то жизнь меня накажет, ведь лукавство и есть самонаказание. Если у меня не любовь, то двери не будут открываться, и я рано или поздно окажусь в лабиринте. Вы просто наблюдайте за моими поисками со стороны. Когда Галя начнёт отвечать мне, то смысл писать в Славянск отпадёт, и вы снова окажетесь в неведении происходящего, но до этого ещё далеко. Будет много чудесных событий – они часто случаются у верующих в безвыходных ситуациях. Галя иногда обижалась на меня за то, что всё происходит по-моему, но она ошибалась – всё происходит по любви. Просто Галя пытается запретить жизнь, и тогда жизнь проявляется вопреки её воли. И так продолжается уже четвёртый год. Даже хорошо, что Галя не признаёт наших отношений – вся моя жизнь станет одним большим доказательством любви к ней. Это лучшее занятие, которое можно вообразить!»

Январь 7527

Третьего числа Лукерье Михайловне было «вручено особисто» моё письмо с книгой, а на следующий день Галя зашла на мою вебстраницу. В сервисной метрике можно отслеживать, когда, из какого города и с какого устройства заходили посетители. Четвёртого января страницу посетил обладатель айфона из Койска, посещение было совершено по ссылке из поисковика, никаких сомнений, что это Галя, не было, и в приподнятом настроении я писал в Славянск.

«Лукерья Михайловна, даже если вы ко мне дружелюбны, то из солидарности с дочерью вы не будете отвечать. Рад, что не знаю вашей реакции на мои письма. Галя холодна ко мне, но оставить всё как есть это худшее из решений. Расставаться надо в мире, когда всё исправлено, а Галя держит меня своей ненавистью. Она хочет, чтобы я исчез из её жизни, но именно этим держит меня при себе. Именно об этом вся моя повесть. Она же музыку исполняет, которая вся об этом же. Музыка выражает неразделённые, невыплеснутые чувства, и не было бы их, не было бы и музыки. Чем бы она иначе наполнилась? Вся музыка – это диалог мужчины и женщины. То низкий наступающий голос, то более тонкий и уступчивый, а задний фон олицетворяет общество. Общество – это гармония, а отношения это мелодия. Почему Галя не видит этого? Горю желанием, чтобы каждый день был продуктивным и значащим, чтобы каждый шаг был созидательным. Только от созидания появляется настоящее удовлетворение. Отними у меня теперь Галю, и всё обессмыслится, поэтому я так держусь за неё. Только однажды у меня была обида на Галю – это когда она в издательстве скандал учинила. Я не запрещаю ей быть пианисткой, а она запрещает мне писать. Обида – это слабость и страх перед новым испытанием, и как только преодолеваешь препятствие, обида превращается в победу. Галя учит меня не сдаваться. У нас борьба, где шахматными фигурами становятся издательства, полиция, суды, музыкальные школы, священники. Скоро в ход пойдут страны и континенты. С любовью о Христе!»

Посылка с шоколадом для Лукерьи Михайловны двигалась совсем другим маршрутом, чем заказные письма. Она шла не через Харьков и Краматорск, а гораздо южнее, и спустя три недели застряла в Бахмуте. Бахмут гораздо меньше Славянска, расположен довольно далеко от него, но совсем близко к линии военных действий, чтобы быть конечным пунктом для посылок. Близость к фронту предполагала в нём скопление враждебных донбасскому ополчению войск, и меня это сильно смущало – получалось, что я слал шоколад не на территорию защитников Новороссии, а на территорию, занятую врагом, и посылка могла достаться атошникам. Первая попытка доставки посылки в славянский университет закончилась фиаско, и, чтобы выяснить причины неудачи, пришлось позвонить в университет:

– Здравствуйте, могу я поговорить с Лукерьей Михайловной?

– С Лукерьей Михайловной?

– Да, с хореографом. Она у вас преподаёт.

– Хореография у нас в другом строении, на Университетской 12. Телефон дать?

Узнав о существовании второго здания, звонить туда я не решился, а вместо этого связался с курьерской доставкой по Украине. Это была частная контора с офисом во Львове. К западным украинцам с начала войны моё отношение оставалось предвзятым – я видел в них оголтелых националистов, ненавидящих всё русское. Каково же было удивление, когда по телефону со мной заговорили на чистом русском. Дружелюбие львовянки я объяснил тем, что моё общение с Галиной мамой благословенно. Я был убеждён, что, позвони я и в вермахт ради Гали, мне бы тоже ответили вежливо: «Да, мы немедленно покинем Славянск. Уже к утру выведем из города всю технику!». На той священной войне мы с Галей были на одной стороне и имели одну Родину. Я сообщил доброжелательной львовянке новый адрес получателя, и на следующий день посылку доставили по назначению.

Во избежание подобных логистических недоразумений лучше всего иметь домашний адрес Галиных родителей. Мне пришла мысль пробить его по многочисленным базам данных, и поиски увенчались успехом. Так удалось узнать и отчество Галиного отца, и даты рождения всех членов семьи, и то, что Галя сама прописана в Славянске.

Название родной улицы Гали отдавало чем-то социалистическим, по-украински оно звучало «Новий Побут» («Новый Быт»). Название должно было отражать достижение советского жилищного строительства, и мне не терпелось посмотреть на фото родительского дома Гали. В поисковике уличных панорам Славянска не оказалось – по нему никогда не ездили машины с записывающей всё вокруг камерой, и для онлайн-путешествия он был недоступен. С трудом отыскалось одно единственное фото серых малоэтажек и неровного асфальта на улице, где Галя провела детство. Унылое впечатление от провинциального вида сменилось на праздничное, когда я представил город весной с запахами сирени и цветущими девушками в простеньких платьях. Ради этого я пролистал в соцсетях анкеты студенток педагогического университета.

То ли я был к Славянску субъективен, то ли я никогда не уделял провинциальным университетам столько внимания, но такого количества красивых лиц я не встречал ни в одном городе. В каждом девичьем лице я умудрялся найти черты Гали, в каждом было что-то до замирания сердца знакомое. Город Гали представился мне городом Галь. Конечно, славянки носили разные имена, но только для удобства, только для того, чтобы понимать, о какой именно Гале речь, а на самом деле все они были Галями, а сам Славянск инкубатором Галь.

«Лукерья Михайловна, дайте мне возможность что-то сделать для вашей дочери, не обрубайте мне крылья, как это делает Галя. Раз за разом она ломает мне их, приговаривая, что я не гусь, что мне летать не положено, но они вырастают заново. Это как в какой-то утерянной сказке Андерсона – он бы не обошёл такой сюжет стороной. Не переживайте из-за моих писем. Это даже хорошо, что я пишу в Славянск, а не езжу в Койск. По фотографиям из объявлений о продаже земли, видно что у вас красиво и зимой, и летом. В этом плане жить на родине несравненно лучше. Понятно, что пианистке нужны гастроли и столицы, а в провинции карьеры не сделать, но жизнь карьерой не украсишь, поэтому я и хочу подарить Гале дом. Мне будет приятно, если я каким-то созидательным образом участвую в её жизни, и это не значит, что я прекращу бегать за ней, искать встреч и контактов. Главное выбрать участок, заложить фундамент, а я не знаю, где найти посредников, ведь вы отказываетесь. Есть такой принцип – можешь не писать, не пиши. Создать настоящее можно только, когда нет другого выбора. Стал бы я ездить в Койск и писать, если бы Галя увидела во мне человека? Я не готов отпустить Галю, поэтому и пишу.»

Все невыплеснутые чувства к Гале доставались теперь Лукерье Михайловне, а через неё, как конденсат через фильтр, наверняка достигали и самой царевны. Был у бабушки переходящий по дворам самогонный аппарат. Помню, как сени в определённые дни запирались на засов и наполнялись кислым запахом браги и спирта. Самогон – это валюта. Вспахать огород, построить сарай – за всё это в деревне легче расплачиваться самогоном. Если к алкоголю у меня отторжение, то запах брожения мне всегда нравился – запах брожения, как и запах золы, возвращал меня в детство. Так вот, мы с Лукерьей Михайловной производили для Гали кристально чистую эссенцию внимания – любовь, пройденную через цензуру мамы. Мои чувства бродили, настаивались и давали основу для парфюмерии, а Лукерья Михайловна перегоняла брожения моих чувств в духи для своей дочери.

Не помню, в какой момент жизни я перестал относиться к ней – к этой самой жизни – серьёзно. Когда я уходил в армию, то готовился к серьёзному периоду, но ожидания не оправдались, и все армейские лишения оказались как бы понарошку. Испытания были не в той степени, в которой ожидались. «Ты притворяешься или как?» – спросил меня в солдатской столовой рядовой Пырков. Сергей был призван на срочную службу раньше меня из соседней Чухлинки. Москвичом оказался и командир нашего взвода старлей Киселёв. Я думал, что притворяются и играют в приказы «есть» и «так точно» именно они, и у нас порой доходило до полного непонимания. Пырков был образцовый солдат, а я залётный, Пырков получал благодарности, а я наряды вне очереди. Сергей вздыхал, наблюдая, во что превратился антенный ЗИЛ–131 за год моего вождения. «Это была лучшая машина в роте! Летала как ласточка!» – восклицал он и получал за старания очередную лычку. Ласточке за время службы я помял топливный бак, часть кунга, крепление для запаски и зеркало, но на то ведь и армия, а серьёзной на службе была лишь песня.

 
В Западной Европе тёплый ветер веет,
Гаснут в небе синем зори.
Ветер на деревьях чуть листву колышет
У костра солдаты спорят.
А в небе высоком плывут облака
Россия родная, ты так далека.
Здесь чужие люди, здесь чужие взгляды,
И слова звучат не наши.
Девушки здесь ходят в платьях очень ярких,
Наши всё ж милей и краше.
А в небе высоком плывут облака
Россия родная, ты так далека.
 

Во взрослой жизни я никогда не ощущал серьёзности – детство куда серьёзней, школа куда серьёзней. Оказалось, что за школой большая игра, и люди только изображают трудности. Служил и думал, что начну настоящую жизнь после дембеля, но остался на сверхсрочную, и серьёзность пришлось отложить. Затем знакомство с первой девушкой, рождение дочери… Возвращение на родину откладывалось всё дальше и дальше, настоящая жизнь отдалялась как ненаписанная симфония. Всё это время я жил в какой-то прелюдии. Так и надо было объяснить Галиной маме.

«Лукерья Михайловна, не подумайте, что я несерьёзный человек. У меня были трагедии. Есть то, что для меня серьёзно. Это Москва и деревня. Беларусь и Украина для меня тоже родина. Дочь. А работа никогда не была чем-то серьёзным для меня – она больше развлечение. Церковь? Там многие вещи вызывают улыбку. Я играл в театре, а лицедейство способствует относиться к жизни играючи. Серьёзные вещи лучше прятать от других, прятать так глубоко, чтобы оставаться сильным. Галя прячет слабости очень глубоко – она не делится своими ранами ни с кем. Серьёзны те вещи, которые со стороны так не выглядят и те, которые бесполезно объяснять. Галя для меня серьёзна – Галю я не могу объяснить. При всей её лёгкости она самое настоящее, что я знаю. И она не рана, не слабость, а сила моя. Только обращусь к ней в мыслях и сразу получаю позыв к действию. Она мой ключ к вечности. Я даже не боюсь её потерять – она никогда не исчезнет. Ни из этой жизни, ни из будущей. Серьёзно, когда переживаешь, волнуешься, и когда больно. С Галей иногда падаешь до состояния дождя, но этот ливень проходит, и выглядывает вечное солнце. Галя – это не фантазии, а знание – я не могу её объяснить, и в то же время знаю её. Когда Вика или Сергей Прокопович пытаются поставить меня на путь истинный, их аргументы не годятся. Они говорят не о том – о каких-то разновозрастных браках, о тяге к молоденьким. Унизительно на такое отвечать. Когда-нибудь Галя меня услышит!»

Седьмого марта Галя выступает в Койске. Сообщение об этом можно найти в трёх разных источниках. Если в первый мой запрет на контакты не было никаких упоминаний о Гале, и я даже удивлялся бессмысленности судебного решения, потому что накануне его и сам пообещал Гале объявиться не раньше, чем через полгода, то теперь информация о месте и времени встречи с Галей как раз и подчёркивала этот запрет. Именно тут он и вступал в действие, тут и становился забором. Смысл в заборе появляется, когда он загораживает тебе путь, а не тогда, когда ты идёшь вдоль него. Всем, кто хотел увидеть мою девушку (всем кроме меня), предлагали в назначенный день в назначенном месте насладиться её исполнением Скарлатти.

Это был явный вызов, на который необходимо хоть как-то отреагировать. Тля я дрожащая или право имею? Быть или не быть? Что делать? Нарушение запрета обойдётся мне ещё более жёстким запретом. Спорное дело пересматривается по моей просьбе, и в случае победы к тому времени запрет может быть снят. Эти суды какой-то абсурд – Третий рейх какой-то. Попадётся Гале настоящий преступник, а её жалобы перестанут воспринимать всерьёз. Понимает ли она, куда ведут заигрывания с гестапо?

В первые минуты после новости о Гале я всегда волнуюсь. Через день волнение обязательно уляжется, окажется шагом на новую ступень принятия ситуации, и, скорее всего, седьмого марта я никуда не поеду. У меня мечта получить от неё телефонный звонок, взять однажды трубку и увидеть на дисплее: «Галя любимая». Так сохранён её номер. Только четыре раза мне посчастливилось его увидеть. В первый раз она позвонила мне в восемь утра с совершенно пустяковой просьбой. Такая просьба никак не могла быть поводом для звонка. Настоящую причину звонка гордая девушка не озвучила. Настоящую причину она даже самому первому суду не могла объяснить: «Я возобновила с ним отношения, в надежде, что он перестанет за мной бегать». И таких возобновлений отношений с её стороны было минимум три.

Но гораздо чаще мне звонила Вика. В начале телефонных разговоров она вспыльчиво отчитывала меня за отношения с Галей, всячески отрицала эти отношения, клеймила чем не попадя за пререкания с ней и незаметным образом переходила к заискиваниям. Каждый звонок от Галиной сестры вызывал во мне недоумение. Однажды Вика пообещала, что Галя никогда больше не будет мне звонить. Так и вышло – Галя стала общаться со мной только по электронной почте, а сама Вика продолжала звонить. То с бранью, то с просьбой о помощи, то с излишней благодарностью. Вика вмешивалась в чужие отношения как танк – ездила по ним как по вражеским окопам, сравнивая их с землёй, засыпая траншеи, обрезая провода связи, но иногда наши интересы пересекались, и она дарила мне возможность увидеть Галю. Да и сама Галя решилась позвонить мне только после того, как её сестра взяла у меня телефонный номер. Вика тогда собиралась пропесочить меня за вечерние дежурства возле Галиного общежития. Она, можно сказать, и дала мне возможность общаться с Галей по телефону, и через три недели запретила нам такой способ общения.

Галя мне обязательно позвонит. Это дело времени – месяцев, лет, десятилетий. Совсем скоро она позвонит и мягким голосом предложит мир: «Мир?». Я первым делом спрошу, можно ли сейчас к ней приехать, или лучше сразу поставлю перед фактом, что уже еду, и брошу трубку. Тогда Галя не станет отговаривать и откладывать встречу на потом. Не знаю, как быстрей – на самолёте или на поезде? Совершенно не знаю как при встрече себя вести. После затяжной войны самым простым и естественным действием будет обняться. Объятия самый лучший знак примирения и в любви, и в дружбе. Но объятия ей могут не понравиться:

– Вы меня сейчас как обнимаете? Как друг или как влюблённый?

– Как влюблённый друг.

– Так нельзя. Можно только как друг, иначе я вас засужу.

– Мы обнимаемся как на памятнике «Прощание славянки» на Белорусском вокзале.

– Так вам нельзя, вы мне не муж.

И встреча будет испорчена в самом начале. Совершенно не знаю, что можно, а что нельзя. Стоять перед ней и ждать реакции? Не дать опомниться и поцеловать в губы?

Есть ещё вариант – если не я, то её мама.

«П.С. Лукерья Михайловна, вы поедете на концерт! Пятого марта самолёт Киев – Северная Гавань, двенадцатого рейс обратно. Буду ждать вас в аэропорту. Остановитесь у меня – шестого отвезу вас в Койск, а одиннадцатого заберу. Двенадцатого полетите домой. Если хотите, дату возвращения поменяю. Надеюсь, у вас есть загранпаспорт. Будет здорово, если вы прилетите!»

Авиабилетами Лукерью Михайловну я больше напугал, чем обрадовал, и, конечно, никакого ответа не последовало. Авиабилеты – горький плод желания хоть как-то отреагировать на концерт, на который мне нельзя. Повсеместная борьба с голливудскими домогательствами стала первопричиной всех запретов. С тех пор, как за океаном стало модно обвинять мужчин в домогательствах, даже самые безобидные ухаживания приводили человека на скамью подсудимых. И ладно бы вестфальцы судили голливудцев – их было за что, ан нет – им подавай русского, им подавай здоровую голову, которая в домогательствах ни сном ни духом. Так же обстояло дело и с пересмотром Второй Мировой: издевались над женщинами в первую очередь сами тюлерандцы, не отставали от них и голливудцы, насиловавшие «освобождённые» ими территории, но об этом теперь нигде ни слова, а виноватыми за их грехи пытаются сделать русских. Количество жертв «русского насилия» увеличивается задним числом на тысячи в год. Вместо семидесяти случаев в сорок пятом речь теперь уже о миллионах несчастных тюлерандках. Если верить россказням, то всё послевоенное поколение в Тюлерандии русское. Обвинения эти касаются меня лично – не могут не касаться, потому что я плоть от плоти русских солдат, освободивших мир от насилия.

Уже по произведениям искусства видно, кто здоровый человек, а кто больной. Джон Раскин главным показателем нравственного состояния народа считает его искусство. Если творчество это прославление того, что мы любим, то в русском мире куда меньше насилия чем в тюлерандском. Это касается и музыки, и архитектуры, и литературы, начиная со сказок. У нас сказки светлые, а сама Русь это и есть белый свет. Вынести на русь – вынести на свет. Русский, русый – светлый. Русский насильник – это оксюморон и нелепость.

Авиабилеты из Киева в Северную Гавань – это мой ответ Гале, но шансов, что Лукерья Михайловна примет приглашение, почти нет. За всё время знакомства я был на пяти Галиных концертах. На первом помогал с программками, второй – экзаменационный – простоял в коридоре, на третьем случайно зашёл в гримёрную, после четвёртого Галя била меня в лифте, а на пятом она сама не давала мне прохода. Концерт – это стопроцентная возможность её увидеть – половина моих поездок в Койск была напрасной, а концерт – это гарантия встречи.

Конечно, я никуда не поеду. На всякий случай буду ждать Лукерью Михайловну в аэропорту – даже ради одного шанса из тысячи оно того стоит. Если она увидит во мне человека, то Гале станет стыдно. «Доця, за що ти його?» – спросит мама. Галю пугает, что ради неё кто-то ездит, стоит часами под окнами, разрисовывает улицы. Она думает, что за потраченные силы оставшийся ни с чем человек потребует компенсации. Она осторожна, но я совсем не требую взаимности, и обделённым я себя не чувствую. Вся моя корысть в том, что Галя снова увидит во мне друга и позвонит. Это нормальная мечта – пытаться наладить отношения с человеком. При встрече постараюсь не мучить Лукерью Михайловну разговорами, хотя, я уже мучаю её письмами. Всю жизнь буду писать только о Гале. Появятся целые исследования на тему «Кто такая Галя?». Только бы не Шлёцеры, Миллеры и Карамзины этим занимались. Мировая общественность однажды попросит неведомую Галю о смягчении своего нрава. Только бы Лукерья Михайловна приехала!