Текст книги "Без Поводыря"

Вслед за покровительницей меня стали сторониться и остальные фрейлины. Благо хоть Наденька Якобсон, в силу полуофициального статуса невесты, не воротила от меня нос. Но ведь и ее не спросишь прямо: а не понесла ли принцесса? Или того пуще: скажи-ка, друг мой любезный, какой срок доктор определяет? Потому как очень бы не хотелось узнать, что то до сих пор нежно лелеемое в самых закоулках памяти ночное происшествие – не более чем банальная случка с целью получения потомства. Прошу прощения за мой низкий слог, но быком-производителем даже для наследника имперского престола быть не хотелось.

Но и окольными путями, намеками и наводящими вопросами от Нади ничего вызнать не получалось. Мадемуазель Якобсон готова была обсуждать со мной что угодно, только не личную жизнь Николая с Дагмарой. В конце концов, пришла в голову мысль, что раз фрейлина не желает делиться новостями с почти чужим человеком, то почему бы ей не сделать это с официальным женихом? Тем более что близилась дата, когда ее отец Иван Давидович Якобсон должен был прибыть в Томск, и тогда все равно пришлось бы как-то обозначать свое отношение к супружеству. Так что однажды в октябре я, испытывая неожиданное волнение, улучил момент, когда остался с Надеждой наедине, и задал свой вопрос:

– Как вы знаете, Наденька, вскорости сюда приедет ваш батюшка. И я намерен просить у него вашей руки. Мне хотелось бы…

– Очень хорошо, – расцвела девушка, даже не дослушав речи, которую я сочинял весь предыдущий вечер. – После вы, Герман, быть может, все-таки откроетесь мне и соблаговолите уточнить – какими именно капиталами теперь обладаете. Я, знаете ли, изнываю от любопытства с тех самых пор, как выяснила, что большую часть ваших дел охраняет этот сущий Цербер, господин Мартинс… Ну же, сударь! Скажите хотя бы общую сумму!

Хороший вопрос! Жаль, что немного несвоевременный. Ибо мне раньше и в голову не приходило – сосчитать собственные деньги. Как-то все равно было. Сначала их постоянно не хватало, приходилось ломать голову не о том, сколько их вообще, а где бы взять. Потом, после скромной аферы с «заводскими» дорогами, и особенно – после удачной продажи изумрудов, свободных средств стало даже слишком много. Так что я, занятый совсем другими заботами, совал их куда ни попадя. Лишь бы к пользе, только бы на благо общей цели.

Короче говоря, отговорился я. Сказал, что неприлично будет хвастаться, но и преуменьшать своих заслуг перед будущей женой – тоже не могу. А потому назначил ей через пару дней, так сказать, деловое свидание в кабинете Гинтара. Сам же отправился к старому слуге тем же вечером. Ну чтобы предварительно подсчитать… Да и в действительности не хотелось выкладывать все карты на стол. Должна же быть у мужчины небольшая заначка. В пару-тройку миллионов…

Седой прибалт болел. Врачи уверяли меня, что ничего серьезного и хворь непременно пройдет, когда «погоды установятся». Что это просто влияние сырой промозглой осени на престарелый организм. Еще что-то такое в этом роде – что еще обычно говорят, когда хотят скрыть полное неведение. А мне показалось, что Гинтар попросту перегорел. Успокоился. Добился всего, к чему стремился всю жизнь. Богат, известен, уважаем. Из «эй, ты» всего за два с небольшим года превратился в «Гинтара Теодорсовича». Годы службы в доме моего отца, конечно, сказывались еще. Ко мне он так и не перестал относиться как к благодетелю и хозяину. Но я-то прекрасно понимал: всего, что теперь у старого слуги было, он добился только собственным умом и энергией.

На людях, в банке, в офисе Фонда, на своих заводах или у управляющих его доходными домами он всегда был идеально выбритым, дорого и стильно одетым и благоухающим дорогим парфюмом важным господином. Теперь же я застал его совершенно другим. Бледным, небритым, по-стариковски шаркающим ногами в растоптанных чунях и щурившимся на слишком яркий свет. Наряженным в какой-то совершенно невообразимый костюм – чуть ли не обноски Густава Васильевича Лерхе.

– Уж недолго мне, Герман, – вместо приветствия заявил он на немецком, как-то по-собачьи подобострастно заглядывая в глаза. – Может статься, новую весну уже станете встречать без меня…

– Перестань, – отмахнулся я. – У нас еще куча дел. Не вовремя ты о таких вещах думать начал.

– Ах, сударь. Кончаются мои земные дела. Другие теперь станут служить вам, как делал это я. Об одном лишь хочу просить!

– Не нравится мне твое настроение, старый друг, – перебил я седого прибалта. – Ну-ка встряхнись! Доктора уверяют, это просто осенние хвори. Это пройдет, Гинтар!

– Может, и так, – согласился тот. – Только потом я, скорее всего, боле и не решусь… Прошу вас, Герман! Выслушайте меня и поклянитесь, что не оставите своими заботами моего сына…

– Сына? Гинтар! У тебя есть сын?

– Вы его знаете. Это Повилас Раудис.

– Но как же? Ты же говорил… Племянник…

– Эльза Раудис – моя сестра… Кузина… В общем…

В общем, история была банальной. Молодой выпускник Дерптского университета на одном из семейных праздников повстречал прелестную Эльзу. Естественно, они тут же полюбили друг друга. И, опять-таки естественно, девушка уже была обручена с другим. По законам Болливуда, их застукали в самый неподходящий момент, и чтобы хоть как-то попытаться спасти ее честь, Гинтар заявил, будто бы добился ее благосклонности силой. Парня забрили в солдаты, а Эльзу – несомненно уже беременную – выдали за пастора в отдаленное селение.

Я, честно говоря, ждал чего-то более… необычного. Понимал, что сейчас, пока еще нет телевизоров с бесконечными сериалами, ни даже кинематографа, такие истории – основной сюжет слюнявых французских романов. Но о том, что героем этакой мелодрамы может стать мой Гинтар, – даже и помыслить не мог.

– И что тебе мешает… ну если и не усыновить Повиласа, так хотя бы официально объявить его своим наследником? К чему ему будут мои заботы, если ты, Гинтар, трудами своими добился того, что потомок твой никогда уже не будет нуждаться?

– Он молод, ваше сиятельство, а мир полон соблазнов. Да и сколько бы богатств, сколько бы денег и домов я ему ни оставил, уж мне ли не знать, что в вашей воле будет всего этого его лишить?! Вы ведь, Герман, как погода! Как ветер, как снег, как дождь. Вас не переждать, и от вас не укрыться навечно. С вами можно только смириться… Или пытаться стать таким же.

– Ну спасибо, старый друг, – хмыкнул я. – Обозвал дождем…

– Силы природные – высшие, божественные силы. Как можно…

– Я шучу, Гинтар… Конечно же я присмотрю за твоим мальчиком. Теперь же давай займемся счетоводством…

Видели бы вы, как больной в один миг выздоровел. Как седая, хлюпающая носом и со слезящимися выцветшими глазами развалина вдруг обратилась в матерого бизнесмена. Когда добывал из закромов толстенные книги, в которых вел записи по моим финансовым операциям, Гинтар еще шаркал пятками и сутулился. Но стоило положить гроссбухи на стол и открыть – все уже изменилось. В общем, взяли мы чистый лист бумаги с карандашом и стали составлять список моей собственности с учетом ее стоимости.

Конечно же на первом месте – Западносибирская железная дорога. Мне принадлежало всего пять процентов ее акций, но оценивались они уже сейчас в шесть с четвертью миллионов рублей. За прошедший с момента получения высочайшего дозволения год только государственными гарантиями только-только начавшая строиться дорога принесла мне двести тысяч прибыли.

Тут нужно уточнить, что всего на тот день на моих счетах в нескольких банках хранилось четыре миллиона сто двадцать пять тысяч рублей серебром. Часть, сто одиннадцать тысяч, – в английских фунтах имени Стерлинга, порядка двух сотен тысяч прусских талеров и совсем немного – тысяч четыреста – в дешевых французских франках; отец продал все же европейцам лицензии на мои «изобретения». Это к тому, что даже без подсчета остальных моих паев и долей я уже мог похвастаться десятимиллионным капиталом.

На втором месте – томский Торгово-промышленный банк, поскольку являлся счастливым обладателем трети его паев. В середине лета Гинтар созывал собрание акционеров, на котором было решено годовую прибыль владельцам вовсе не распределять, а, так сказать, присовокупить к учредительным взносам, увеличив, таким образом, уставной капитал финансового института в итоге до двух миллионов. И можно было бы сказать, что принадлежащая мне часть оценивается в шестьсот с хвостиком тысяч, только это была бы не совсем правда. Вернее – совсем не правда, потому как банку полностью принадлежал Томский железоделательный завод, который сам по себе стоил еще не менее четырех с половиной миллионов. Это если считать в совокупности с железорудными шахтами, конечно. Вот и выходит, что моя доля в ТПБ превышает два миллиона рублей.

За почетное третье место боролись сразу два предприятия – «Томскуголь» и Торговый дом братьев Гилевых. И там и там моя доля – примерно по триста тысяч. Отцовский заводик канцтоваров тоже оказался неожиданно прибыльным, но там все-таки лично мне принадлежащая часть – всего двести пятьдесят.

Сто тридцать тысяч – из приисков Цибульского. Он недавно в банк за кредитом обратился, и его золотодобывающие предприятия «потянули» ровно на миллион. А мне, как я уже говорил, принадлежит тринадцать процентов…

Новостью было, что на четвертое место, обогнав Черемошнинский речной порт – девяносто тысяч, – вышли стеклодувные заводы Исаева. Я, честно говоря, и думать забыл, что вообще туда вкладывал. А скрупулезный Гинтар на память не надеялся, он записывал. Сто десять тысяч – и неплохие перспективы роста!

Есть и другие источники прибыли, о которых мой старый слуга и не догадывался или оценить которые затруднялся. К первым я отношу наш с Васькой Гилевым браконьерский серебряный рудник в Чуйской степи, а ко вторым – недавно организованное с Мишей Сидоровым морское пароходство для освоения Северного морского пути. По полмиллиона каждый мы туда вложить вложили, а вот что из этого получится – одному Господу Богу тогда ведомо было. Мы, конечно, амбициозных планов по проводке караванов из Санкт-Петербурга во Владивосток не ставили. До Обской губы пробиться бы – и то ладно. Хоть бы пару кораблей до Самарова довести! Расчеты показывали, что прямые продажи хлеба и графита в Англию могут принести чуть ли не стопроцентную прибыль перевозчикам. И тогда вложенные деньги тут же удвоятся… Или попросту «сгорят», если пройти в Обь не получится.

Невозможно пока оценить и мое участие в Озерном серебряном руднике. По бумагам моих там аж десять процентов. Горные инженеры осторожничают. Говорят, что общая годовая прибыль рудника может достигать и миллиона рублей. Но ведь эти же самые слова еще и означают, что могут и не достигать! Да и когда там еще серьезные разработки начнутся. Нынешним летом туда только изыскатели работать уехали. Ну и еще полста семей казаков на поселение. На будущий год постановлением наместника Западной Сибири по Чуйскому тракту начнем строить почтовые станции с пересыльными отделениями. А в Кош-Агаче – каторжную тюрьму. Нет, ну правда! Не казаков же посылать руду в сумрачных дырах в горе вырубать!

Да и не станут они. Ни за какие деньги. Им там, на юге Алтая, и без этого работы хватает. Новый, совсем недавно занявший архиерейскую кафедру епископ Алексей уже и жаловаться приходил. Говорит, из Алтайской православной миссии доносят – обижают казачки инородцев. Пастбища без спросу занимают, родники и колодцы копают. По теленгитским традициям, места для выпаса животных уже чуть не сотни лет между семьями поделены, а землю лопатами ковырять – и вовсе грех великий.

Только при чем тут православные, верующие в Христа Спасителя, казаки? Я так этому, кстати, весьма энергичному и понятливому владыке Алексею и объяснил. Мол, на наших-то людей почему их дикие инородческие традиции должны распространяться? Мы пришли их к цивилизации приобщать, а не им, чумазым, уподобляться. Тем же, кому наши правила не по нраву, – граница рядом. Никого насильно удерживать не станем…

Чуть-чуть было моего интереса в Каинске у Ерофеевых. Немного вложено в новый, еще только строящийся механический завод. Приготовлены деньги для коксохимического, но эту часть собственности Гинтар сразу посчитал. В общем, худо-бедно, сорока пяти тысяч до четырнадцати миллионов не хватило. Но именно эту цифру господин Мартинс объявлять Наденьке Якобсон, когда мы с ней, спустя два дня, явились в его кабинет, не стал. Ограничился – двенадцатью с небольшим миллионами. Чтобы поразить девушку до глубины ее бухгалтерской души, этого хватило с избытком.

Много позже мне случайно попалось на глаза письмо, которое невеста отправила, так сказать, по результатам разведки отцу и которое, не застав адресата на тракте, вернулось к отправителю.

«Кстати, дела его вовсе не так расстроены, как это показалось мне поначалу, – писала она. – Совершено уже ясно, что капитал его простирается далеко за десять миллионов. Точнее и сказать нельзя, ибо вы не поверите, но тут, в этой Сибири, все, кажется, друг другу должны, и порядок ведения дел разительно отличается от порядка ведения их в Петербурге и Европе. Признаюсь, я еще не вникла во все тонкости, но ваша дочь всегда была прилежной ученицей, так что выучит и этот урок. К тому же, если будет нужда, он легко сможет вывести изрядную часть своих actif и вовсе не будет разорен – тем паче, что часть дел он оформлял на своих homme de confiance, таких как monsieur Gintar (я писала Вам о нем прошлый раз). К тому же благорасположение их величеств и их высочеств тому способствуют. А Герман, кажется, все теплее и теплее относится ко мне с каждым днем, и думаю, вы были правы, говоря, что он вполне способен меня если и не полюбить, так хотя бы ко мне привыкнуть. Я тоже этого из всех своих сил желаю, и, кажется, желание мое недалеко от свершения. Он, кстати, меня порой изрядно удивляет – я, право, недооценивала ранее кругозор моего милого Германа. Хотя, конечно, mon promis продолжает скрытничать и не выдает некоторых секретов. Я его, впрочем, за то не виню – он намекал, что некоторые тайны ему не принадлежат, и он не может делиться ими ни со мной, ни с их высочествами. Знаете, mon bon papa, это не только придает ему в моих глазах некую вуаль таинственности, но и характеризует его как человека умного и склонного держать свои обещания во всем».

Этак вот элегантно двенадцать стали десятью… У моей суженой, как оказалось, тоже были маленькие секреты от родственников.

После той памятной финансовой «консультации» в кабинете управляющего банком наши с Надей разговоры стали охватывать гораздо больше тем. Она, выросшая в семье видного военного столичного чиновника и успевшая разобраться в реалиях придворной жизни, будучи фрейлиной супруги наследника престола, прекрасно понимала, что без благоволения каких-то значимых вельмож стремительное превращение в гражданского начальника огромного региона и миллионера было бы совершенно невозможным. Мадемуазель Якобсон с настойчивостью настоящего исследователя выспрашивала о нюансах отношений с моими покровителями. Причем не просто так, а попутно выдавая некоторые результаты собственных наблюдений о характерах видных столичных политических деятелей. По моему мнению, большая часть ее суждений основывалась на исключительно эмоциональных ощущениях или придворных сплетнях, но попадалась и действительно ценная информация. После нескольких бесед в таком ключе наступил наконец момент, когда можно было задать давно мучивший меня вопрос.

Тут нужно отвлечься и рассказать о причине, по которой я занимался этими полушпионскими играми сам, а не поручил конфиденциальное расследование Варежке. Ну или, на худой случай, не расспросил уже ставшего известным на всю Сибирь акушера Зацкевича. В конце концов, он не адвокат и тайны своих клиентов хранить не обязан. А вот мне – отнюдь. Не я ли его из сырых бараков пересыльного острога вызволил? Только при всей своей известности Флориан Петрович, как ссыльнопоселенец и поляк, в гороховский особняк доступа не имел. А цесаревну Марию Федоровну консультировал приехавший в свите незнакомый мне придворный лейб-медик.

Грех, конечно, пользоваться человеческой слабостью, но и меня понять можно. Я не собирался извлекать из этой информации каких-либо политических или финансовых дивидендов. Мне нужен был ответ на два простых вопроса – беременна ли Дагмара, и если да, то когда ей подойдет срок рожать, – только чтобы иметь возможность вычислить, предсказать наступление даты изменений в жизни.

В то, что Никса, а уж тем более императрица Мария Александровна, позволит молодым родителям жить и воспитывать новорожденного наследника престола в сибирской глуши, я не верил ни секунды. Как и в то, что наместник отправит жену с ребенком в Санкт-Петербург, а сам останется. Простая логическая связь – у Александра Второго рождается внук, и уже очень скоро я лишусь прикрытия и, скорее всего, если Никса попробует утащить меня с собой в столицу, и государственной службы.

Господу было угодно, чтоб женщины девять месяцев вынашивали будущих человечков. И чем раньше мне стало бы известно о предполагаемой дате рождения царственного младенца, тем больше оставалось времени на то, чтобы привести свои дела в порядок. Ну и подчистить «хвосты».

Я имею в виду наш с Гилевым подпольный рудник, например. Очень скоро в Чуйской степи станет гораздо многолюднее – начнется разработка Озерного серебряного месторождения, и любой чрезмерно любопытный нос, сунувшийся в неряшливую дыру в овраге, может отправить двух миллионеров на каторгу. Были у меня мысли переоформить тот овраг в концессию по добыче свинца – в руде его более половины было. Но следы все равно следовало скрыть.

В общем, приходилось, хочешь или не хочешь, тратить время и заниматься поисками истины. И на Варежку этой обязанности не свалишь – он с середины лета до Рождества отпуск испросил и уехал с женой и новорожденным сыном в степной Алтай. Там Степан Иванович Гуляев какие-то жутко лечебные воды открыл, а Васька Гилев на них пансионат строил. Мадам Пестянова роды перенесла плохо, Ириней Михайлович ни о чем ином и думать не мог – трижды в день домой посыльных отправлял справляться, как женщина себя чувствует. Работник из него ну совершенно никакой был, вот я и отпустил. Я и так ему по гроб жизни должен за ту информацию, которую он добывал. А он по каким-то причинам считал, что обязан мне. Иначе зачем бы сына Германом назвал? Герман Иринеевич, едрешкин корень…

Все, что бы ни делалось, – к лучшему. И в той, и в этой жизни не раз убеждался! Вот и теперь обстоятельства складывались таким образом, что у нас с Надеждой Ивановной появилась еще одна тема для разговоров. А то, знаете ли, постоянное обсуждение денег, которые я принимал за не более чем средство к достижению цели, а мадемуазель Якобсон – как показатель какого-то выраженного в валютном абсолюте статуса успешности, стало раздражать. Теперь же мы обменивались сведениями из гороховского особняка, перемалывали косточки «малой свите» и выдумывали все новые и новые способы вызнать наконец тайну принцессы.

Пока суд да дело, в Томск приехали Гунниус с Якобсоном. Сначала, конечно, посетили резиденцию наместника. Как же можно заявиться в город и не засвидетельствовать свое почтение члену царской семьи? Иркутский генерал-губернатор вон, когда вез в Санкт-Петербург пойманных предводителей Кругобайкальского восстания, так торопился, что и на час – достаточный для краткой аудиенции у великого князя Николая Александровича – задержаться не пожелал. И чем эта никчемная спешка для Корсакова обернулась? Сплошными неприятностями! На первом же приеме у него поинтересовались – как, мол, там поживает наш Никса с милейшей Минни? Вы же, генерал, наверняка имели честь говорить с ними по дороге из Сибири? И все. Графский титул достался мне, а Восточносибирскому наместнику выразили высочайшее неудовольствие. Думается мне, что и с дальнейшей карьерой у Корсакова могут возникнуть определенные трудности.

Но тем же вечером к ужину оба столичных гостя были у меня. И тому было сразу несколько причин. Во-первых, я как бы второй в регионе человек, и мне, по правилам хорошего тона, положено было засвидетельствовать и все такое. Во-вторых, пусть и не официально, но я считался изобретателем принципа продольно-скользящего затвора и отсоединяемого магазина новейшего пехотного ружья, а значит, посланным военным министерством офицерам разговора со мной было не миновать. И в-третьих, Иван Давидович Якобсон, кроме поста в Военном совете, был еще и отцом молодой девушки, с которой, волею судеб, я должен был прожить остаток своей второй жизни.

Еще два года назад, когда впервые услышал о талантливом русском оружейнике, офицере Главного Артиллерийского управления Карле Ивановиче Гунниусе, по ассоциации с фамилией он представлялся мне этаким узколицым, словно вечно тянущим звук «у-у-у», блеклоглазым арийцем. На деле же майор оказался коренастым весельчаком с совершенно рязанским, курносым и конопатым лицом. И вообще чуть ли не рыжим! Вот кому-кому, а Карлу Гунниусу его имя совсем не подходило.

Впрочем, на его таланты это несоответствие никак не влияло. У офицера был невероятно изворотливый изобретательный ум и великолепная, хранящая бездну сведений о всевозможных оружейных системах память. Добавить сюда еще твердую руку прирожденного чертежника и умение смотреть в будущее – и получим образ человека, вполне способного не то что мою нарисованную «на коленке» трехлинейку до ума довести, но и АК-47 смастерить при желании. Жаль только, сейчас генералы нужды даже в пулеметах не испытывают и опасаются, что скорострельная винтовка станет попросту разорительной для дырявой казны. Куда уж им еще и автомат?!

Кстати сказать, реальный калибр стволов ружья, которое начали, пока небольшими партиями и только для перевооружения гвардейских и туркестанских полков, делать в Туле и Ижевске, был совсем не известные мне семь-шестьдесят две. И это при том, что в казенных бумагах полное название оружия звучало как «многозарядный московский штуцер в три линии»! Всему виной наша национальная беда – инициативные дураки. Эти господа и в пассивном-то состоянии настоящее бедствие, а вкупе с неуемным энтузиазмом и раздутым самомнением – природная катастрофа! Вот одному из таких слишком много знающих и пришла в голову мысль, что «с половиною» смотрится в документах военного министерства как-то легкомысленно. Уточнение калибра из названия винтовки пропало, внося путаницу и вызывая многочисленные вопросы оружейных мастеров. Еще бы! Если даже я легко себе представляю пулю калибра 7,62 и рядом еще одну, только близкую к девяти миллиметрам. Разница очевидна!

Нашелся в обширных карманах шинели инженер-майора и снаряженный патрон. Смешной, с длинной свинцовой, обернутой тонкой бумагой, пулей, и длинной, слабо похожей на «бутылочку» от трехлинейки из другой моей жизни гильзой. И капсюлем типа «жевело». При массовом производстве они, скорее всего, будут выглядеть немного иначе, но этот, натертый частыми прикосновениями человеческих рук, сиял латунным золотом и показался мне удивительно красивым и грозным.

Я был прав. Одного из виднейших специалистов по части армейского снабжения, тайного советника Якобсона и пока единственного, кто лучше всех разбирался в вопросе производства цельнометаллического винтовочного патрона, инженер-майора Гунниуса отправили в длительное путешествие по стране для организации патронных заводов. Но не только! Оказалось, что какой-то светлой голове пришло в голову сравнить, так сказать, время жизни орудийных стволов, изготовленных в Златоусте, с теми, что сделали в других местах. Тут-то и выяснилось, что то ли из-за каких-то особенных хитростей при литье, то ли из-за свойств выделываемой стали, но златоустовские пушки «жили» чуть ли не в два раза дольше. До десяти тысяч залпов против, например, четырех с Сестрорецкого казенного предприятия!

Был даже прожект о развертывании на Урале полномасштабного ружейного завода, но был немедленно признан излишне капиталоемким. Не только в плане собственно строительства цехов и обеспечения их необходимым оборудованием. Дорого обошлось бы переселение на юг Урала мастеров из Тулы и Ижевска. Ну и доставка готовой продукции обратно в Россию, конечно. Сам Златоуст только в прошлом, 1865 году стал городом, и прежде чуть ли не сто с лишним уже лет там выделывалось лучшее в империи холодное оружие – офицерские сабли и палаши. И только лет десять как льют пушки. Но ведь артиллерия и легкое стрелковое оружие – это разные вещи!

Горнозаводскую железную дорогу должны были начать строить только в будущем году. Тогда же начнутся изыскания ветки из Перми в Нижний Новгород через Казань. Та самая светлая голова обосновала все же стратегическую необходимость объединения всех строящихся железных путей в единую общероссийскую сеть. А когда Карл Иванович поделился – кстати, по большому секрету и только мне, как «изобретателю» ружья, – что Военным советом рассматривается прожект унификации деталей нового оружия, и автором этого документа был все тот же светлоголовый господин, я тут же догадался, о ком идет речь! Ну конечно о Георге, втором сыне великого герцога Мекленбург-Стрелицкого!

Еще во время моего последнего посещения Санкт-Петербурга в Мраморном дворце мы с ним однажды обсуждали эту тему. И заметьте – он, а не я первым высказал мысль, что стволы можно делать на одном заводе, детали затвора – на другом, а собирать на третьем. Ведь качественно произвести одну деталь, в конце концов, можно научить и совершенно криворукого.

Затрагивали мы и вопросы логистики оружейного производства. Говорили о том, что готовые детали возить куда выгоднее, чем сырье для литейного производства. И что отдельные части лучше всего делать в непосредственной близости к источникам материалов. Возле железорудных месторождений – железные части, приклады – там, где края богаты лесами. Сборочные же цеха лучше всего разместить в наиболее населенных местах. Помнится, Георг даже разделял мое недоумение тем обстоятельством, что самые насыщенные сырьем регионы страны все еще не связаны с промышленными центрами транспортными магистралями.

Несмотря на имеющиеся в наших краях месторождения железа, ничего этакого, потребного для окончательной сборки винтовок, у нас делать не планировалось. Далеко. А вот предприятие для снабжения боеприпасами действующей в Туркестане и Синьцзяне армии – обязательно. В недрах создаваемого военным министром Главного штаба зрел стратегический план на случай вероятной войны с Великобританией. И в случае ее начала крепостные казематы Верного должны были стать основной базой снабжения Южной оборонительной армии, которая, как намечалось, обязана была запереть проходимые для армии врага горные перевалы.

Не упускали генералы из виду и Китай. Восстания в Поднебесной утихли. Дунганских инсургентов умиротворил великий князь Николай, и они больше не беспокоили набегами плодородные регионы. В Пекине, по подсказке европейских доброжелателей, сочли, что наступило подходящее время для подготовки войны с северным соседом. Нашлись при дворе сановники, полагающие Русско-Китайский Пекинский договор несправедливым, а вторжение русских войск в северо-западные провинции неприемлемым.

В Главном штабе, где теперь занимались вопросами внешней военной разведки, считали, что уже ныне существующей в Туркестане группы войск будет довольно для эффективных «нравоучений» много о себе возомнившего соседа. Но по опыту войны со среднеазиатскими дикарями знали, что реальный расход зарядов для ружейной стрельбы более чем в пять раз превышает тот, что рассчитан военными теоретиками в тиши столичных кабинетов.

Кроме того, как я уже говорил, новейшим оружием, кроме гвардейцев, в первую очередь станут снабжать действующую в Туркестане армию. Лишние испытания принципиально новой, по словам Гунниуса, буквально революционной винтовке не помешают.

Патронную фабрику, по замыслу военных чиновников, планировалось создать на базе Сузунского медного завода. Там, мол, и металл в потребных количествах есть, и люди, хорошо знакомые с медной работой. Ну не бред ли?! Они, эти теоретики, карту вообще хоть раз видели? Их бы самих заставить руду на своих плечах с Алтая в Сузун потаскать! Туда дороги нормальной и сейчас нет, и потом не будет. И от главной транспортной магистрали, связывающей юг региона с будущим Транссибом – от реки, – Сузун тоже слишком уж далеко. Проще жителей, специалистов литейщиков и механиков, в ту же Колывань переселить. Там и железная дорога рядом пройдет, и река под боком.

Иван Давидович успокоил. Решение не окончательное и может быть пересмотрено согласно пожеланиям будущих создателей производства. Планировалось, что казна выделит кому-то из местных заводчиков только триста тысяч рублей и необходимые для цехов казенного завода земли. Остальные вложения, а мы легко насчитали еще по крайней мере миллион необходимых для запуска производства инвестиций, должны будут отбиться в течение даруемой инвестору тридцатилетней аренды. Такая вот хитрая казенная бухгалтерия, едрешкин корень!

Я тут же предложил господам офицерам другой вариант: завод будет полностью частным, но военное министерство получит свои патроны по максимально возможной низкой цене. Одновременно фабрика станет выделывать боеприпасы для оружия личного пользования – охотников и охраны купеческих караванов, – уже для извлечения прибыли. А чтобы положительное решение по предложенному варианту появилось как можно быстрее, будущий инвестор готов передать заинтересованным господам определенный пакет акций будущего предприятия. Это же касается и господ Гунниуса с Якобсоном.

– Я вам говорил, Карл Иванович, – хмыкнул в богатые усы Якобсон. – У нашего Германа Густавовича уже должно быть все готово. Хоть нынешней же весной и строить начинай!

– Даже чертежи станков есть, – согласился я.

– Ну это уже излишне, ваше превосходительство, – растянул веснушки в улыбке Гунниус. – Станки и приводы для них у нас ныне тоже унифицированы. Их вам на заводе господина Нобеля в потребных количествах изготовят и доставят. Там и для расточки стволов сейчас механику строят, и измерительный инструмент. Ваше ружье всюду на одном и том же делать будут и одним и тем же мерить.

Отлично придумано – лучше и не скажешь! Я как раз по случаю тут гостям историю и рассказал, как в вещах торгового каравана, в Чуйской уже степи, увидел два мерных аршина. Причем один был сантиметров на пять или шесть длиннее другого. Просто на длинном деления были нанесены толстыми линиями, а на коротком – тонкими. Естественно, один предназначался для продажи тканей туземцам, а другой для покупки шелка у китайских купцов. Невинная хитрость приносила мелким спекулянтам по несколько десятков рублей дополнительной прибыли с каждого тюка мануфактуры…