Электронная библиотека » Андрей Дельвиг » » онлайн чтение - страница 10


  • Текст добавлен: 16 апреля 2021, 17:54


Автор книги: Андрей Дельвиг


Жанр: Документальная литература, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Обученье ружейным приемам шло в институте очень успешно. Воспитанники, за исключением Пассека и князя Максутова (младшего брата{342}342
  Максутов Петр Николаевич, кн. (1814–1856) – сын титулярного советника Николая Егоровича Максутова (1779– до 1842) и Анны Максимовны (урожденной Литвиновой); поступил вместе со старшим братом Андреем в Институт корпуса инженеров путей сообщения (1828), «изыскивал» линию шоссе от Москвы до Н. Новгорода, устраивал плотины по течению реки от Москвы до Коломны и т. д., вышел в отставку в 1837 в чине поручика («для определения по статским делам»), жил с семьей в Москве, потом в своем имении в селе Сорокине Инсарского уезда Пензенской губ. Жена: Розалия Ипполитовна (Зинаида Розалия) Лан (1818–1899) (позже супруга генерал-адъютанта Посьета). Далее говорится о Максутове-старшем, Андрее Николаевиче, кн. (1812– после 1861). О нем известно, что после окончания института строил дороги от Торжка до Медного Яма, от Нарвы до Риги и Митавы, ведал производством работ по низовью р. Москвы, вышел в отставку в 1841 в чине штабс-капитана (но продолжал служить по гражд. части), жил с семьей в Москве. Интересно, что мальчиками князья Максутовы, дальние родственники Е. А. Арсеньевой, бабушки М. Ю. Лермонтова, подолгу, до двух лет, жили в Тарханах. Встречались Максутовы с Лермонтовым и в дальнейшем.


[Закрыть]
), в три недели изучили эти приемы, так что могли быть выведены на смотр. Эти же двое воспитанников оказались неспособными: Максутов по малому росту, а Пассек по какому-то неуклюжеству, за что Лермантов ему делал постоянные выговоры, говоря, что он никогда не будет военным, а как нарочно Пассек, один из всех нас, вышел отличным военным, что он доказал на Кавказе. Воспитанники, товарищи Пассека, лучше угадали его будущность. Несмотря на то что он готовился строить мосты и каналы, они, за исполинский вид и грозные речи, прозвали его в шутку Победителем Кавказа, чему не удалось однако же исполниться за прежде временной его погибелью в экспедиции 1845 г.

Воспитанники института участвовали в первый раз в разводе 28 января в день празднования рождения Великого Князя Михаила Павловича. Император Николай желал сделать ему этот подарок. Великий Князь, приехавший на развод по обыкновению ранее Государя, сейчас же заметил «новобранцев». Подойдя к ним, назвал их семинаристами, осмат ривал их одежду и заставлял делать разные ружейные приемы; тем и другим остался очень доволен; действительно, одевали воспитанников в институте лучше, чем в других учебных заведениях. Великий Князь говорил, что он полагал, что эти «семинаристы» знают только по-латыни, а этого языка вовсе не преподавали в институте, удивлялся, кто бы мог их так хорошо образовать во фронтовом отношении, и потом сказал, что так как Лермантов его ученик по служению в гвардии, которою командовал Великий Князь, то он приписывает частью себе хорошее фронтовое образование воспитанников института. Увидев Базена, он похвалил ему воспитанников и сказал, что назвал их «семинаристами» потому, что дядю своего герцога Александра Виртембергского называет Le Grand Pontife[26]26
  Le Grand Pontife (фр.) – Великий понтифик, верховный жрец в Древнем Риме.


[Закрыть]
, а следовательно, учащиеся в его ведомстве «семинаристы». На это мы сделали тогда замечание, что Базен значит должен быть назван кардиналом.

Фронтовые офицеры при исполнении служебных обязанностей и при встрече с начальством должны были иметь треугольные шляпы поперек головы, что тогда называлось «по форме». Адъютанты же и все нефронтовые офицеры, и в том числе инженеры путей сообщения, должны были постоянно носить шляпы вдоль головы, что называлось тогда «с поля». Базен до этого развода, конечно, носил всегда шляпу «с поля», но в начале развода Великий Князь прислал ему сказать, чтобы он ее надел «по форме». У Базена {голова} была продолговатая; шляпа вследствие этого не держалась на голове; ему пришлось в первый раз от роду маршировать на фланге воспитанников института, поддерживая беспрерывно падавшую с его головы шляпу.

Это не помешало Базену в весьма красноречивой речи, сказанной им при торжественном публичном экзамене 7 мая 1830 г., выразить, с каким удовольствием принято было введение ружей в институте, как весьма хорошая гимнастика и как занятие, могущее быть полезным для воспитанников, так как, судя по-прежнему, многие из них впоследствии посвятят себя военной службе. Всего же более Базен в речи своей придавал цену этому нововведению, потому что оно дало возможность воспитанникам института вместе с прочими воспитанниками военно-учебных заведений каждую неделю лицезреть их Государя, о котором, как он выразился, «с большей справедливостью можно сказать, что „в его владениях солнце никогда не заходит“».

Император Николай, <а затем> и Великий Князь Михаил Павлович очень не любили инженеров путей сообщения, а вследствие этого и заведение, служившее их рассадником. Эта нелюбовь основывалась на том мнении, что из института выходят ученые, следовательно, вольнодумцы. Была еще и другая причина их нерасположения к институту. В 1819 г. было учреждено главное инженерное училище и главным начальником его был назначен главный инспектор по инженерной части, Великий Князь Николай Павлович{343}343
  Николай Павлович, вел. кн. (император Николай I с 1825) (1796–1855) – император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский. Третий сын императора Павла I и Марии Федоровны, родной брат императора Александра I, отец императора Александра II.


[Закрыть]
, по вступлении которого на престол это звание перешло к Великому Князю Михаилу Павловичу. При всем видимом их нерасположении к ученым им было однако же очень досадно, что главное инженерное училище, по преподаванию в нем наук, стояло постоянно ниже института. Сверх того, в то время институт был единственное заведение, образованное вполне на военную ногу и не подчиненное Великому Князю Михаилу Павловичу. <Конечно, в моих воспоминаниях не место объяснять в подробности взгляд Императора Николая на учение и причины его породившие, но не могу не оговориться, что в Великом Князе Михаиле Павловиче эта нелюбовь к ученым была напускная. Он сам говорил, что много читал и знал; а только как первый подданный своего брата во всем следовал его указаниям и, надо сознаться, роль свою разыгрывал превосходно.>

При преобразовании института в 1830 г. постановлено было, что один высший класс воспитанников сохраняет название портупей-прапорщичьего, остальные же три класса названы кадетскими; но в новом положении института не было сказано, чтобы в нем дозволялись телес ные наказания. Шефлер, принимая в соображение, что кадет во всех кадетских корпусах секут розгами, и привыкнув к этой операции в Военно-строительном училище, в феврале 1830 г. высек, не знаю за какую вину, четырех кадет 2-й роты из числа воспитанников, поступивших в институт из Военно-строительного училища. В это время все портупей-прапорщики были из числа воспитанников прежнего института, так как все воспитанники училища, которые могли бы поступить в портупей-прапорщичий класс, были до присоединения к нему училища выпущены на службу прапорщиками в Строительный отряд.

Небывалое, даже немыслимое, в институте телесное наказание, когда о нем узнали в 1-й роте, взволновало всех воспитанников и ожесточило их против Шефлера. Решено было <всеми зависящими от воспитанников мерами> выказать ему неудовольствие и добиться, чтобы впредь подобное наказание, уже осрамившее институт, не могло повториться. До 1 января 1830 г. при входе начальников воспитанники им кланялись, а с этого времени, со введением ружей, установлено было отвечать начальникам, когда они поздороваются, словами: «здравия желаем», с прибавлением тем, которые состоят в генеральских чинах, слов: «ваше превосходительство». Это исполнялось беспрекословно, но когда Шефлер, после совершенной им экзекуции, взошел в 1-й класс воспитанников и поздоровался, то ему никто не отвечал; он повторил еще два раза: «здравствуйте, господа», и все молчали. Тогда Шефлер разразился бранью, уверяя, что заставит с ним здороваться. <Но его брань прошла со стороны воспитанников молчанием.> Это случилось около половины двенадцатого часа дня, когда обыкновенно разносили по классам булки; каждый воспитанник для завтрака получал по одной булке. <Шефлер, взбешенный тем, что не получил ответа на свое здорованье>, приказал, – во избежание того, что иной воспитанник может взять вместо одной две булки, всем выстроиться во фронт и тогда раздать булки воспитанникам. <Немедля несколько голосов закричали «Не надо стоиться», но вскоре слова эти были заглушены криком: «Нельзя не строиться, но не брать никому булок»; это слова были переданы немедля и в низшие классы.>

По выстроении 1-й роты во фронт в коридоре между классами начали, в присутствии Шефлера и эконома Пфефера, раздавать из корзины булки, но никто их не брал. Это еще более взбесило Шефлера; он совал булки в руки воспитанникам, а они бросали их снова в корзинку, отговариваясь тем, что не хотят есть. Шефлер заставлял некоторых воспитанников откусывать булки, что они, по его приказанию, делали, но немедля выплевывали откусанное. Шефлер кричал, шумел, бранился, но ничто не помогло, и он должен был удалиться с Пфефером и булками, не добившись, чтобы хотя один воспитанник взял булку. Лермантов, узнав об этом происшествии, не приходил до обеда, сказавшись больным, а после обеда пришел в сюртуке, будто вследствие болезни (он всегда приходил в институт в мундире). Когда, по заведенному порядку, старший дежурный унтер-офицер подошел к нему с дневным рапортом, он его не допустил до себя, объявив, что после случившегося он более не ротный командир, при чем прочитал выстроенной во фронт роте приличное наставление. Вскоре приехал Базен, сказавший нам, до какой степени неприличен наш поступок в отношении к заслуженному генералу Шефлеру; что же касается до того, что мы не хотели брать булок, то своим французским акцентом сказал: «они не хотят булок, то не давать им булок». Затем он начал лично производить следствие о том, кто подал первую мысль не отвечать на здорованье Шефлера и почему именно не отвечали. На делаемые Базеном вопросы бо льшая часть воспитанников отвечали, что они при приходе Шефлера не были в классе, одни вышли для умыванья, другие для наклейки бумаги на чертежные доски, третьи для других надобностей; некоторые же отвечали, что, будучи сильно заняты изучаемыми ими предметами, не заметили, как Шефлер вошел, а только слышали его ругательства. Я был один из числа наименее рослых и потому во фронте стоял из последних. Когда Базен спросил меня: «Вы не отвечали генералу Шефлеру, когда он здоровался», я прямо сказал: «Не отвечал»; на вопрос, почему я не отвечал Шефлеру, я откровенно сказал, что был поражен, узнав о наказании Шефлером воспитанников института, и вследствие этого не был расположен с ним здороваться; на вопрос, не было ли предварительно условлено, чтобы не отвечать Шефлеру, я, так же как и все прочие воспитанники, заявил, что предварительного условия не было и следовательно нечего и отыскивать зачинщиков. Этим откровенным ответом я заслужил общую любовь и уважение {воспитанников – моих} товарищей, которые сорок лет спустя, когда хотели похвалить мои добрые качества, говорили, что я был всегда таков, и в доказательство указывали на вышеприведенный мой ответ Базену.

По Петербургу в тот же день разнесся слух о бунте в Институте путей сообщения, который дошел и до Государя. Он присылал к герцогу Виртембергскому спросить о случившемся, и герцог, узнав о результате расспросов Базена, приказал непременно найти зачинщиков. Употребляли разные способы, чтобы их назвали, но тщетно. Тогда объявили, что весь выпуск оставят на целый год без производства в офицеры и сверх того выберут нескольких воспитанников, которых подозревают наиболее виновными, и разжалуют их в рядовые, а если зачинщики будут указаны, то обещали их подвергнуть по возможности легкому наказанию. Лермантов явно намекал, что между имеющими быть разжалованными в рядовые будет Пассек, так как он неоднократно замечал, что Пассек любит перорировать и имеет влияние на воспитанников. После этого некоторые из воспитанников, и в том числе Пассек, только что поступивший в институт и не сжившийся еще с новыми товарищами, а имевший более всех причины опасаться подвергнуться сильному наказанию, не выдержали и начали уговаривать некоторых воспитанников, чтобы они приняли вину на себя. Нашлись три жертвы: Страковскийн, Хилевский и князь Максутов (старший брат). Сначала грозили им исключением из института, но Базен уговорил герцога ограничиться карцером на продолжительное время, и когда герцог хотел их оставить на год в том же классе института, то Базен его убедил не усиливать наказания. Впрочем, при этом Базен мог руководиться и другими соображениями. Понятно было, что институт в ряду других военно-учебных заведений был аномалией, что требовалось, при вооружении его воспитанников ружьями и при изменении возраста приема воспитанников с 16-летнего на 13-летний, хотя несколько согласить порядки института с порядками других подобных заведений. Дух старого института обыкновенно сохранялся между старыми воспитанниками, остающимися на второй год в 1-м классе. А потому решено было в этот год весь первый класс произвести в инженер-прапорщики; один из воспитанников, Бирнбаумн, так дурно учился, что его выпустить в инженеры было невозможно, и его произвели в прапорщики бывшей военно-рабочей бригады путей сообщения. Сами воспитанники 1-го класса, из которых были избраны фельд фебель и все унтер-офицеры 1-й роты, по обычной недружбе между 1-м и 2-м воспитанничьими классами, много помогли начальству в перемене его обращения. То, что проходило без замечания для воспитанников 1-го класса, ставилось фельдфебелями и унтер-офицерами, которые были из воспитанников этого класса, в вину воспитанникам 2-го класса, и когда эти последние перешли в 1-й класс, в котором не оставалось ни одного из прежних воспитанников, то новое отношение к ним начальства не было для них совершенной новостью.

Из пострадавших по <выше>означенному делу двое были польского происхождения; хорошо, что оно случилось в начале, а не в конце 1830 г., когда началось возмущение в Царстве Польском, а то это дело могло бы разыграться очень дурно для пожертвовавших собою.

Впрочем, надо прибавить, что по окончании следствия по означенному делу Базен в присутствии Шефлера и всего 1-го класса сказал, что во все время его заведования институтом он никогда не имел подобного неудовольствия, тем более ему горького, что оно причинено его ближайшим товарищем, и что хотя Шефлер и объяснял, что напрасно 1-й класс возмутился понесенным наказанием кадет, так как в нем все портупей-прапорщики, которые ни в каком случае не могли подвергнуться такому наказанию, но он, Базен, решительно считал телесное наказание и для кадет института неприличным. Таким образом, цель наша была достигнута, и, сколько мне помнится, до произведенного в 1843 г. знаменитого сечения по распоряжению графа Клейнмихеля{344}344
  Клейнмихель Петр Андреевич, граф (1793–1869) – приближенный Николая I, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, адъютант А. А. Аракчеева (с 1812), начальник штаба воен. поселений (с 1819), главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1842–1855). При нем было закончено строительство Николаевского (сейчас Благовещенского) моста через Неву, построено здание Нового Эрмитажа, проведена Николаевская ж. д. Далее о нем во II, III и в основном в IV–VII гл. «Моих воспоминаний».


[Закрыть]
, о котором расскажу ниже, такового в институте не бывало.

Я не буду описывать других менее важных беспорядков и шалостей, обычных всем учебным заведениям. Скажу только, что воспитанники особенно не любили репетитора начертательной геометрии и приложений к оной инженер-капитана Боровскогон (умершего в чине полковника), который с 1829 г. начал преподавать вместо профессора начертательной геометрии подполковника Севастьянова{345}345
  Севастьянов Яков Александрович (1796–1849) – инженер-генерал-лейтенант, проф., основоположник отечественной начертательной геомет рии; окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения, преподавал курс начертательной геометрии (с 1818), возглавлял учеб. часть института, издал первый в России учебник по начертательной геометрии на русском яз. (1821), член Совета Главного управления путей сообщения и публичных зданий (1843–1849).


[Закрыть]
(умершего в чине генерал-майора). Классы, в которых преподавались лекции, были устрое ны так, что воспитанники сидели на деревянных скамьях, расположенных амфитеатром. Перед этими местами стояли кафедры и черная доска. Во время одной из репетиций Боровского, которого звали «губастиком», несколько воспитанников, спрятавшись за означенные места, кричали «губастик». Боровской, обругав воспитанников свиньями, сказал, что если они покажутся, то он с ними разделается. Ругательство это обидело всех воспитанников 1-го класса, и тогда они вышли требовать от него, чтобы он отказался от своих слов. Он не хотел и побежал жаловаться инспектору классов Резимону, но тут многие его пощелкали и бежали за ним до кабинета Резимона, в котором последним были остановлены криком: «Malheureux, que faites-vous? Vous serez contructeurs; cʼest fi ni, je ne veux rien entendre»[27]27
  Несчастные, что вы делаете? Вы будете строителями; все кончено, я не хочу ничего слышать (фр.).


[Закрыть]
. Чтобы понять эту весьма часто повторяемую Резимоном фразу, надо сказать, что за дурное учение и поведение выпускали воспитанников в Строительный отряд, и Резимон считал, что так как этим портилась карьера молодого человека, то выше этого наказания и не существует. Впрочем, многие из воспитанников, и в том числе я, несмотря на любовь пошкольничать, не только не участвовали в побиении Боровского, но и останавливали других. Нам не нравилось нападение нескольких десятков молодых людей на одного человека. Дело это не имело особых последствий; ворвавшихся за Боровским в кабинет Резимона он посадил в карцер, другие разбежались.

Вообще Резимон более шумел и привязывался, чем наказывал. Одно только было очень скучно: это частое осматривание ящиков в классных столах (у каждого воспитанника был свой стол) с тем, чтобы найти в них или съестное, или не классную книгу. Иметь съестное или не классную книгу было строжайше запрещено.

С 1829 г. аналитическую геометрию, дифференциальные и интегральные исчисления начал читать в институте, вместо профессора этой части математики инженер-подполковника Ламе{346}346
  Ламе Габриэль (1795–1870) – выдающийся математик, механик, проф. Института корпуса инженеров путей сообщения, член-корр. Петерб. академии наук, произвел расчет кривизны боковой поверхности Александровской колонны, совместно с Петром Петровичем Базеном написал курс «Начальные основания интегрального исчисления». В 1832 вернулся в Париж и был назначен проф. физики в Политехнической школе.


[Закрыть]
, инженер-поручик Янушевский{347}347
  Янушевский Игнатий Семенович (1804–1875) – действ. статский советник, проф. петерб. Института корпуса инженеров путей сообщения. В молодости участвовал в тайном студенческом общ-ве Виленского ун-та, где распространялось свободомыслие. Интересно, что его дочь – Хелена Дзержинская, в девичестве Янушевская, была матерью Феликса Эдмундовича Дзержинского.


[Закрыть]
, ныне (1872 г.) действительный статский советник и заслуженный профессор института. Он читал очень хорошо. Все почти науки преподавались тогда на французском языке. О Ламе я буду говорить ниже.

Закон Божий преподавал тот же священник Гаврилов, который преподавал в Строительном училище. Из сорока воспитанников 1-го класса православных было не более 10, и в том числе я и Мольнер{348}348
  Мольнер Павел Петрович (1810– после 1841) – воен. инженер, окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения в С.-Петербурге (1832), служил в Воронеже в штабе округа путей сообщения, член комиссии по возведению зданий кадетского корпуса (1837–1841).


[Закрыть]
. Католикам и лютеранам Закон Божий преподавали их патер и пастор. Рисовать учил дальний мой родственник, майор Зуев, о котором я говорил в I главе этих воспоминаний.

Изучение аналитической геометрии и высших математических исчислений было мне легко; достаточно мне было выслушать лекцию, чтобы запомнить ее; я даже отгадывал способы, которые необходимы для преобразования формул с целью получить известные результаты. Я постоянно на репетициях из этих наук получал 10 баллов, т. е. высшие баллы, выставляемые преподавателями на репетициях. До поступления в институт Ястржембского и Пассека в этих науках я не только был первым, но стоял гораздо выше всех моих товарищей. Память у меня была хороша, но тут действовала не одна память, а способность соображать. Эта легкость изучения главного предмета еще более обленила меня, и я почти не повторял уроков из тех предметов, где требовалась одна память. Не мудрено, что я плохо знал эти предметы и получал из них средственные баллы, тогда как при некотором прилежании мог бы получать отличные. Профессор гидрографии Российской Империи инженер-майор Трофимович{349}349
  Трофимович Василий Романович (1799–1856) – инженер-генерал-майор (1843), гидрограф; выпускник Института корпуса инженеров путей сообщения, проф. гидрографии, специалист по проведению водных путей.


[Закрыть]
(умерший в чине генерал-майора), которая также преподавалась на французском языке, заметив, что я хорошо говорю по-французски, объявил мне, что я должен готовиться отвечать из гидрографии на публичном экзамене. Я в своем месте расскажу, как можно было вперед определить, кто из какого предмета будет отвечать на этом экзамене. Для приготовления к публичному экзамену я должен был бы выдолбить наизусть всю гидрографию, к чему у меня не было никакой охоты. Частью поэтому, а частью обиженный тем, что буду на публичном экзамене отвечать из гидрографии, а не из главного предмета, изучение которого так легко мне доставалось, я отвечал Трофимовичу, что я далеко не из лучших воспитанников по познаниям в гидрографии, а чтобы совсем его отвлечь от мысли заставлять меня отвечать из гидрографии на публичном экзамене, я совсем перестану изучать ее. Трофимович погрозил мне тем, что он лично доложит герцогу Виртембергскому о моем нерадении, что он настоит, чтобы я за это нерадение оставлен был на другой год в классе, и что никакие успехи в математике мне не помогут. Он был в милости у герцога и мог бы мне повредить. Но я продолжал лениться по-прежнему, и лень моя не имела дурных последствий.

Трофимович в своих лекциях гидрографии, указывая на то, что ежегодно строящиеся суда, приходя в Петербург, не возвращаются, а здесь распиливаются на дрова, пророчил, что через 10 лет, т. е. к 1840 г., край, в котором суда строятся, обезлесят, и Петербург останется без дров. Я и тогда этому не верил; нечего говорить, что пророчество Трофимовича не сбылось. Скажу даже более, в то время, когда все потребности жизни вздорожали в Петербурге вдвое и даже втрое, одни дрова мало возвышались в цене до 1870 г. и самое возвышение происходило не от безлесья около Петербурга, а от значительного вздорожания рабочих рук и сухопутной перевозки из рощ к рекам. Самое вздорожание дров в 1870 г. было следствием стачки дровяных продавцов, <и потому считаю его временным>. Это не значит, чтобы я не находил надобности изыскивать способ для замены дров другим топливом; лес надо беречь по многим причинам, но я хотел только показать, что опасение, {многими разделяемое}, того, что наш Северный край можно скоро обезлесить, не только было напрасно сорок лет тому назад, но и теперь еще напрасно.

Начертательная геометрия мне не далась; я с трудом понимал <очень> сложные чертежи разных задач этой науки; по лености моей мало к ней прилежал и на репетициях этой геометрии получал средственные баллы. При переводных экзаменах назначались профессора начертательной геометрии экзаменовать из чистой математики вместе с репетитором оной, а профессора чистой математики из начертательной геометрии с репетитором этой науки. Севастьянов, экзаменуя меня из аналитической геометрии, дифференциальных и интегральных исчислений, удивлялся моим хорошим ответам, и на вопрос его, отчего я не так же хорошо учился начертательной геометрии, я, вместо того чтобы откровенно сознаться в меньшей способности к означенному предмету, не мог не сошкольничать и отвечал, что считал начертательную геометрию не довольно важным предметом и потому ее не изучал. Севастьянов мне сказал на это, что за подобный ответ он мне не поставит высших экзаменных баллов по чистой математике, т. е. 10, а только 9, 99. Конечно, это было мне все равно. Для составления списков воспитанникам при переводах их в высшие классы, по мере их успеха в науках, брались в соображение по каждому преподаваемому предмету: средний балл из баллов, получаемых на репетициях в продолжение всего годичного курса, балл, полученный на экзамене перед новым годом, называвшемся третным, и балл переходного экзамена. Годовой балл помножался на три, выпускной на два, и к ним присоединялся балл третного экзамена. Полученная сумма делилась на шесть, и таким образом определялся окончательный балл каждого воспитанника по каждому предмету. Для вывода же суммы баллов каждого воспитанника по всем предметам означенный балл, полученный по главным предметам, помножался на три, по менее важным на 2, а по самым незначительным оставался без перемножения. К этому присоединялись баллы из поведения; каждый воспитанник при поступлении в институт получал 30 баллов, по поведению и за каждую вину вычитались у него один или несколько баллов или какая-нибудь часть балла. У кого было вычтено более 10 баллов, тот не переводился в высший класс. Сумма баллов по всем наукам с приложением баллов за поведение, оставшихся за сделанными вычетами, определяла место воспитанника при его переводе в высший класс. Все эти вычисления выписывались в таблице, которая постоянно висела в классе в раме за стеклом. Конечно, балл по аналитической геометрии, дифференциальным и интегральным исчислениям помножался на 3, а так как я на выпускном экзамене получил не 10, а 9,99 баллов, то средний мой балл из этих предметов получился также не 10, а 9,99, что, помноженное на 3, дало 29, 97, и это число было обозначено против моего имени в упомянутой таблице. Резимону было очень досадно, что я не имел полных баллов, и он мне все толковал, что раз в моих баллах замешались 9,99, то он никак уже не мог довести среднего числа до 10. Все же мои баллы по чистой математике превышали баллы прочих воспитанников и даже баллы Ястржембского и Пассека, которые хотя знали означенную часть математики лучше меня, но на репетициях не всегда отвечали на 10 баллов, так как они поступили в институт в декабре 1829 г., а курс начался в августе. Несмотря на эти отличные баллы из математики, я не стоял в числе самых первых воспитанников по причине средственных баллов из некоторых других предметов. Казалось, что первым учеником должен был бы стать Ястржембский или Пассек как по их способностям, так и по приобретенным ими уже в университетах познаниям, но первым стал по производстве в прапорщики Сивков, человек с небольшими способностями, но весьма прилежный, что мы называли долбилой. Поступив с ним вместе в институт, я постоянно повторял ему уроки из чистой математики, но он мало что понимал, а все задалбливал наизусть. {Выходит, что первые ученики далеко не всегда самые способные.} Впрочем, в дальнейших двух классах Сивков не мог более сохранить первого места. Первым был постоянно Ястржембский, а вторым Пассек. Рисовать и чертить я не умел по-прежнему, но баллы по этим предметам я получал хорошие; мои чертежи и рисунки изготовлялись моими товарищами вне классов. Мне было очень трудно скрывать это от профессора рисования майора Зуева, который обыкновенно во время своего класса садился возле меня на винтовой табурет, вертясь на этом табурете, и большую часть классного времени говорил со мной. Но, <несмотря на это>, Зуев ничего не замечал, и вот как я это устроил. Мне назначено было нарисовать красками антаблеман коринфского ордера{350}350
  Антаблемент является верхней, несомой частью архитектурного ордера (дорического, ионического и коринфского). Последний отличается очень богатым карнизом.


[Закрыть]
в большом масштабе. Товарищи мне изготовили некоторую часть этого рисунка; нарисованное я заклеивал бумагою и потом отклеивал постепенно. В то же время, которое сидел подле меня Зуев, я водил по сделанному уже рисунку кистью, обмоченной в воде. При конце курса едва не выдал меня один из товарищей. У него не был готов рисунок, а известно было, что он отлично рисовал; Зуев ему дозволил, чтобы в окончании рисунка ему помогли товарищи, и указывал на меня, как на скоро работающего. Воспитанник с трудом удержался от смеха. Время, назначенное для черчения эпюр из начертательной геометрии, было для меня самое неприятное; иногда у меня никаких эпюр не было; между тем Севастьянов и Резимон часто ходили осматривать эпюры, и потому перед тем, как им приблизиться ко мне, я исчезал {или в умывальную, или в другое, более неприятное место} до того времени, пока опасность, т. е. осмотр этих господ, минует.

Резимон постоянно следил за нашими успехами в науках; Базен ограничивался тем, что, приезжая ежедневно, вскоре после институтского обеда, обращался к нескольким воспитанникам с следующею фразою: «Здоровы? сколько баллов?» и получал обыкновенно в ответ: «Слава Богу, ваше превосходительство, 10 баллов». «10 баллов! очень хорошо, но из чего?» Те, которые их не получили из математики, т. е. наибольшая часть, иногда отвечали: «Из Священной истории, ваше превосходительство». «И из Священной истории хорошо 10 баллов, а из математики сколько?» «6 баллов, ваше превосходительство». «Плохо, плохо». Тем оканчивался обыкновенно разговор. Кроме начальствующих лиц, о которых упомянуто мной выше, было еще несколько ротных офицеров, дежуривших каждый в своей роте поочередно. Из них был замечателен, и по нравственным качествам, и по познаниям, Мец, {о котором я говорил выше}. Все прочие офицеры были ниже всякой посредственности, и нельзя было не удивляться, как такой порядочный человек, как Мец, мог попасть в их число. В это время Мец занимался переводом каких-то математических книг{351}351
  Имеется в виду, видимо, его перевод с фр.: Алгебра, соч. Бурдона, принятая в руководство для преподавания в Институте корпуса путей сообщения / Пер. с фр. (с 6-го изд.), корпуса путей сообщения штабс-кап. Мец. [Ч. 1–2]. С.-Петербург: тип. Имп. Акад. наук, 1832–1833.


[Закрыть]
. Я в последний раз видел Меца, когда он был директором Царскосельского Александровского кадетского корпуса. Он меня пригласил обедать у него на нанимаемой им весьма тесной и просто меблированной даче, в 2-х верстах от Царского Села. За столом село многочисленное его семейство и подали щи с говядиной и пирогом; более он ничего не мог иметь по бедности, в которой оставил свою вдову и детей.

Из товарищей моих, кроме уже вышепоименованных, назову Глухова{352}352
  Глухов Владимир Семенович (1813–1894) – из дворян Нижегородской губ., тайный советник (1880), генерал-майор (1864), проф. (физики, физической географии и высшей геодезии) Института корпуса инженеров путей сообщения, член совета торговли и мануфактур Министерства финансов.


[Закрыть]
, ныне (1872 г.) генерал-майора в горных инженерах, двух братьев баронов Ропп [см. ниже], Клушина{353}353
  Клушин Павел Николаевич (1814–1886) – из потомственных дворян, окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения (1830), вицегубернатор в г. Калуге (с 1846), пермский губернатор (1854–1855), волынский, витебский, херсонский губернатор (1855–1868), сенатор (с 1868), член Гос. Совета (с 1877), действ. тайный советник (с 1881).


[Закрыть]
, ныне сенатора, барона Фиркса{354}354
  Фиркс Федор Иванович (Fircks Heinrich Erdmann Carl Friedrich Ernst Wilhelm, Freiherr von) (1812–1873) – действ. статский советник, писатель под псевдонимом Шедо-Ферроти (D. K. Schédo-Ferroti), публицист; получил образование в Институте корпуса инженеров путей сообщения, служил в IX (Екатеринославском) округе путей сообщения при новороссийском и бессарабском генерал-губернаторе кн. Михаиле Семеновиче Воронцове, в рижской таможне, агентом Министерства финансов в Брюсселе.


[Закрыть]
, известного теперь писателя, под псевдонимом Шедо-Феротти, Гофмейстера{355}355
  Гофмейстер А. Ф. – инженер путей сообщения, генерал-майор, в составе группы из 8 инженеров принимал участие в изысканиях по сооружению ж. д. Москва – Петербург (нач. 1840-х); окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения (учился вместе с автором), начальник VII округа путей сообщения.


[Закрыть]
, Никифораки{356}356
  Никифораки Антон Эммануилович (1812–1887) – выпускник Института корпуса инженеров путей сообщения (1833). Служил в разных округах. С 1869 действ. статский советник и вице-директор Департамента железных дорог. Начальник Моск. водопроводов после А. И. Дельвига.


[Закрыть]
и барона Медеман. С Роппом-младшим{357}357
  Ропп Леон/Лев Иванович фон дер, барон – из старинного рода лифляндских баронов; производил изыскания по устройству ж. д. между Москвой и Н. Новгородом. Дополнительных сведений установить не удалось.


[Закрыть]
, Клушиным и Фирксом я еще неоднократно встречусь в «Моих воспоминаниях». {Теперь скажу о них и о других мною названных товарищах несколько слов.} Глухов имел хорошие способности, учился прилежно и вел себя примерно. Он был очень хорош собою, но в 1831 г. началась у него падучая болезнь; он упал на улице и расшибся. Это обстоятельство и самая болезнь очень испортили его красивую наружность. Впоследствии он был профессором физики в институте, которою очень усердно занимался, и участвовал с инженерами Собко{358}358
  Собко Петр Иванович (1819–1870) – проф. по курсу строительного искусств (1851); закончил Институт корпуса инженеров путей сообщения, работал над проектом постоянного висячего моста через р. Неву против Исаакиевской площади и ряда других мостов, создал первую в России и в континентальной Европе механическую лабораторию (1853).


[Закрыть]
и Сулимою{359}359
  Сулима Федор, отч. неизв. – проф. по строительному искусству и прикладной механике Института корпуса инженеров путей сообщения.


[Закрыть]
в издании карманной книжки формул и таблиц по механике и физике.

Барон Ропп{360}360
  Ропп Алексей Иванович фон дер, барон (Ropp Werner Eduard von der) (1810–1869) – из рода лифляндских баронов, известного с XIII в., закончил Институт корпуса инженеров путей сообщения, действ. статский советник, кавалер, состоял в придворном штате двора е. и. в. вел. кн. Николая Николаевича старшего (управляющий конторой двора).


[Закрыть]
, старший брат, был впоследствии управляющим конторой Великого Князя Николая Николаевича.

Барон Медем был высокого роста, крепкого сложения; он, по производстве в офицеры, занимался волокитством и вскоре вышел в отставку, женившись на какой-то помещице внутренних губерний. Я его давно потерял из виду; в 1872 г. встречал в Петербурге.

С Гофмейстером (ныне генерал-майор и начальник VII округа путей сообщения) и с Никифораки (ныне инженер, действительный статский советник и вице-директор Департамента железных дорог) я довольно сблизился в институте. Никифораки, при посредственных способностях, перешел из 4-й бригады в 3-ю первым, но в высших классах не мог быть даже из первых и становился ниже меня; он и Гофмейстер обыкновенно в списке по успехам в науках следовали за мной, несмотря на то что они занимались очень прилежно, а я почти ничего не делал в надежде на мою хорошую память и способность к математическим выкладкам.

Про Клушина и барона Фиркса теперь скажу, что редкий день проходил, чтобы они не ссорились и не подрались, и в этой драке постоянно одерживал верх Фиркс, который был гораздо сильнее Клушина. Последнего готова была выручить русская партия воспитанников, но она до того была малочисленна, хотя к ней присоединялись и поляки, что не смела защищать Клушина из опасения, что Фиркса будет защищать многочисленная немецкая партия воспитанников.

Почти все лето 1829 г. до поступления моего в институт я провел на даче у Дельвигов, которую они нанимали близ Крестовского перевоза, в переулке, против дачи, бывшей Кожина. В Строительном училище уже знали о моем переводе в институт, что облегчило мой отпуск из училища. Это лето провели у Дельвигов очень весело; у них постоянно бывало много посетителей.

Вскоре по поступлении моем в институт, в тот день, когда я был у Дельвигов, подъехал к даче директор института Базен с Эльканом{361}361
  Элькан Александр Львович (1819–1868) – писатель, служил переводчиком в Главном управлении путей сообщения, сотрудничал в разных журналах. Автор таких произведений, как «Аделаида Ристори» (СПб., 1860), «H. Я. Голиков» (1863), «Инженер-генерал Дестрем» (1863).


[Закрыть]
. Дача была низенькая, все гости были в комнате, {которой окна выходили на улицу и} были отворены; некоторые из гостей пели с аккомпанементом фортепиано. Подъехавшие в коляске не могли не видеть хозяев, а между тем Дельвиг выслал им сказать, что его нет дома. Базен потребовал меня к себе и ожидал меня в саду дачи Кожина, бывшей напротив дачи Дельвига. Я, надев кивер и тесак, к нему представился. Базен мне сказал, гуляя со мной по саду, что он видел в окно Дельвига и жену его и что он очень понимает причину, по которой его не приняли, именно, что он приехал с Эльканом. Но что Дельвиг, равно как и многие другие, вполне ошибается насчет Элькана, считая его даже шпионом, тогда как он человек очень умный и весьма приятный в обществе. Легко понять, до какой степени было неприятно мое положение. Базен в это время, сверх должности директора института, был председателем комиссии строений в Петербурге, а Элькан, кажется, был его секретарем. После этого визита знакомство Базена с Дельвигом прекратилось.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации