Текст книги "Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг."

Элькан был крещеный жид, служил впоследствии чиновником в Министерстве путей сообщения, большой нахал и, по общему мнению, долго был агентом III отделения, т. е. шпионом. Он описан в повести, помещенной в каком-то периодическом издании, под заглавием: «Л. Кан». Элькан жил очень долго, мало изменился в старости, а потому его звали вечным жидом. Он недавно умер. В 60-х годах я его встретил у министра путей сообщения Мельникова, с которым он был на приятельской ноге. К Светлой неделе 1863 г. он получил какой-то крест на шею, несмотря на то что никогда ничего не делал, а только считался на службе и получал жалованье. В один из вечеров означенной Светлой недели, когда у Мельникова было много гостей, он за чайным столом обратился к Элькану с вопросом, благодарил ли он за полученную им награду одну из племянниц^н Мельникова, дочь его брата, женатого на Викторовой, так как, прибавил Мельников, из начальствующих лиц в министерстве никто не видит Элькана, и его могла представить к награде только племянница Мельникова.

В зиму 1829/30 г. прежнее же общество посещало Дельвигов; я забыл только упомянуть о близких родных жены Дельвига, впрочем бывавших у нее довольно редко, а именно: о сестрах{362}362
  Гартонг Мария Андреевна (1791–1853), Храповицкая Елизавета Андреевна (1795–1842) и Огарева Варвара Андреевна, урожд. Клейнмихель.


[Закрыть] графа Петра Андреевича Клейнмихеля и о бывшей с ним в разводе жене его Варваре Александровне, урожденной Кокошкиной{363}363
  Кокошкина Варвара Александровна (ум. 1842) – первая жена графа Петра Андреевича Клейнмихеля, сестра петербургского обер-полицмейстера Сергея Александровича Кокошкина (1795–1861), внучка горнозаводчика Алексея Федоровича Турчанинова (1704/05–1787). Второй ее брак с Н. М. Булдаковым (симбирским губернатором) был также несчастлив.


[Закрыть], сестре бывшего петербургского обер-полициймейстера{364}364
  Кокошкин Сергей Александрович (1795–1861) – из дворян (в VI части родословных книг Московской, Нижегородской и Петроградской губ.), генерал от инфантерии и сенатор (1856), последний малороссийский генерал-губернатор, участник Отечественной войны 1812 г., обер-полицмейстер С.-Петербурга (1830–1847), генерал-губернатор Полтавской, Черниговской и Харьковской губ. (1847–1856).


[Закрыть], а потом малороссийского генерал-губернатора, о тетке вдове Ришар^н и дочери ее Александре Осиповне{365}365
  Ришар (в 1-м браке Геннингс, во 2-м браке Мусина-Пушкина) Александрина Осиповна (Иосифовна) (ум. 1875) – дочь Иосифа Францевича Ришара; муж: Федор Матвеевич Мусин-Пушкин (1802–1852).


[Закрыть], бывшей тогда замужем за лейб-гусарским полковником Мусиным-Пушкиным{366}366
  Мусин-Пушкин Федор Матвеевич (1802–1852) – служил в л. – гв. Гусарском полку (1817–1836), потом полковник Одесского уланского полка. Вышел в отставку генерал-майором. Жена: Александрина Осиповна (Иосифовна) Ришар (Геннингс, Мусина-Пушкина).


[Закрыть]. Родство всех этих лиц объясняется очень просто; мать Клейнмихелей, Анна Францевна, и мать С. М. Дельвиг, Елизавета Францевна{367}367
  Салтыкова (урожд. Ришар) Елизавета Францевна (ок. 1770–1813) – была замужем за тайным советником, камергером Михаилом Александровичем Салтыковым (1767–1851). Дочь ее Софья Михайловна Салтыкова была замужем за поэтом Антоном Дельвигом. Дочь швейцарской француженки Марии Христиановны Ришар (содержала известный тогда в Петербурге пансион для девиц) и Франца Ришара. Вторая дочь, Анна София Францевна Ришар (Клейнмихель) (1769–1833), была замужем за генералом Андреем Андреевичем Клейнмихелем (1757–1815) (генерал-лейтенант, директор Второго кадетского корпуса, шеф Дворянского полка, отец графа П. А. Клейнмихеля).


[Закрыть], были родные сестры [Франца] Ришара, мужа упомянутой вдовы Ришар и отца Мусиной-Пушкиной. П. А. Клейнмихель перед свадьбой увез Кокошкину, но вскоре они разъехались, чему приводили в публике разные причины{368}368
  Фишер Константин Иванович (1805–1868) – сенатор, член Совета Главного управления путей сообщения и публичных зданий (1850).


[Закрыть], а кажется, довольно было одной: всем известного, в высшей степени безобразного характера Клейнмихеля. {В публике же наиболее распространено было: между одними, что Клейнмихель неспособен был к супружеским обязанностям; между другими, что жена его имела такого рода устройство, которое мешало исполнять эти обязанности. Между тем оба они впоследствии имели много детей, но Клейнмихель женился во второй раз на вдове, а Булдаков, второй муж В. А. Кокошкиной, был человек сильный. Надо полагать, что и слабосилие Клейнмихеля, и особое расположение его первой жены – так что они не годились друг для друга – действительно были первоначальною причиною их ссоры и впоследствии развода.} Родные Клейнмихеля после развода не видались более с Варварой Александровной, одна С. М. Дельвиг осталась с нею в приязни. Варвара Александровна очень ласкала меня; каждый раз, когда приходила к Дельвигам, приносила мне конфеты. Формальные разводы были тогда очень затруднительны. Клейнмихель согласился выставить себя неспособным или вообще виновным, и немедля после развода жена его вышла замуж за Булдакова{369}369
  Булдаков Николай Михайлович (1799–1849) – действ. статский советник, симбирский губернатор, сын купца I гильдии Михаила Матвеевича Булдакова (1768–1830) (совладелец Российско-американской компании), внесен в III часть Симбирской дворянской родословной книги. Жена: (1) Варвара Александровна Кокошкина (Клейнмихель); дети: Сергей и Варвара; (2) Анна Ивановна Коробкова (1814–1854), фрейлина высочайшего двора; дети: Михаил, Николай.


[Закрыть], который был впоследствии симбирским губернатором.

Из новых лиц, которых я видел в эту зиму, всех замечательнее были Михаил Данилович Деларю{370}370
  Деларю Михаил Данилович (1811–1868) – поэт, служил в Канцелярии Воен. министерства; потом инспектором классов в Ришельевском лицее. Печатался в «Северных цветах», «Библиотеке для чтения», «Современнике» и др.


[Закрыть] и Сергей Абрамович Баратынский{371}371
  Баратынский Сергей Абрамович (1807–1866) – младший брат поэта Е. А. Баратынского, был знаком с Антоном Дельвигом и А. С. Пушкиным, окончил Моск. медико-хирургическую академию (1830), служил старшим чиновником особых поручений при тамбовском губернаторе П. А. Булгакове. Жена: Софья Михайловна Дельвиг (Салтыкова) (1831).


[Закрыть].

М. Д. Деларю вышел из Царскосельского лицея в 1829 г. и, наравне со всеми лицеистами, был предан Дельвигу и даже более других, как поэт, которого первые стихотворения напоминали музу Дельвига, и как юноша, который лицом был похож на последнего. Он очень часто бывал у Дельвига и меня очень любил.

С. А. Баратынский, младший брат поэта и друга Дельвига, слушал курс медицины в Москве во время последнего через нее проезда Дельвигов. Весьма красивый, очень умный, с пылкими глазами, этот молодой человек полюбился Дельвигам, и мужу, и жене. Он приехал с ними повидаться и действительно во время пребывания в Петербурге целые дни проводил у них, не бывая ни у кого из своих родных и даже скрывая от них о своем приезде. {С. А. Баратынский еще в этой главе «Моих воспоминаний» будет играть значительнуй роль.

Выше было много рассказано, как шло мое ученье в Институте путей сообщения}; в начале весны я выдержал переходный экзамен во 2-й класс, т. е. приобрел право на производство в инженер-прапорщики, но некоторые воспитанники первых трех классов, в том числе и я, должны были еще подвергнуться публичному экзамену. Этот экзамен был учрежден с явной целью бросить пыль в глаза публике, а в особенности дипломатическому корпусу, собиравшемуся на экзамен в полном составе. Экзаменом этим хотели показать иностранцам: «на, посмотри, какие у нас есть учебные заведения и каким премудростям в них учат». Понятно, что представление на этот экзамен всех учащихся и допущение отвечать являющимся на экзамен из всех предметов годового учебного курса по произволу экзаменующих не могло соответствовать предназначенной для экзамена цели. Между тем старались, по возможности, показать, что <и этот> экзамен производится правильно. С этой целью большую часть воспитанников 1-го и 2-го классов, т. е. подпоручиков и прапорщиков, отсылали: кончивших курс – на службу, не кончивших – на практику к работам внутри России, а воспитанников 3-го класса, портупей-прапорщиков, отпускали к их родным. Оставляли же подпоручиков и прапорщиков в Петербурге, а портупей-прапорщиков в институте только отличнейших, знающих хорошо французский язык, и против каждого предмета, из которого предполагалось экзаменовать, писали две или три фамилии остававшихся воспитанников[28]28
  остававшихся воспитанников вписано над строкой.


[Закрыть]. Список этот подавали герцогу Виртембергскому, всегда присутствовавшему на публичных экзаменах; он, вызвав одного из помещенных в списке воспитанников, предлагал одному из ученых почетных гостей дать вызванному вопрос из той науки, против которой стояло его имя, по печатной программе пройденных в институте курсов, раздаваемой всем посетителям. Вопрос из математических наук обыкновенно предлагалось задавать одному из членов Петербургской академии наук, а из военных наук генералу Жомини{372}372
  Жомини Антуан Анри (Генрих Вениаминович) (1779–1869) – франц., а впоследствии российский генерал, воен. теоретик и историк, генерал от инфантерии (1826), губернатор Смоленска (1812), состоял в штабе и свите Александра I, один из основателей Воен. академии.


[Закрыть] или кому-либо из других ученых военных генералов. После экзамена был предлагаем завтрак для посетителей.

В 1830 г. публичный экзамен был 7 мая; только что я кончил его и, следовательно, был вполне уверен, что месяца через два надену эполеты, как получил радостное известие, что у Дельвигов родилась дочь. Они были женаты уже 4 года и не имели детей, а потому понятна их радость. Я поспешил их поздравить и потом пошел к старшему брату моему Александру, жившему в казармах лейб-гвардии Павловского полка, объявить ему о двух радостях. Брат, перед этим за что-то поссорившийся с А. А. Дельвигом и долго не бывавший у Дельвигов, сейчас пошел к ним. А. А. Дельвиг и брат обнялись, и все прошедшее было забыто. По вспыльчивому характеру брата Александра ссоры между ними происходили довольно часто, тем более что А. А. Дельвиг, всегда отменно хладнокровный, любил выводить брата из терпения с целью отучить его от излишней вспыльчивости. Зная доброе сердце и благородство брата Александра, А. А. Дельвиг был уверен, что никогда не дойдет между ними до совершенной размолвки и считал, что если кто может исправить брата, то он один, потому что брат всякого другого за малейшую шутку, которая показалась бы ему оскорбительной, непременно вызвал бы на дуэль.

Представление о производстве воспитанников института подписано было Государем в Варшаве 19 июня. Приказ о производстве объявлен нам директором 26 июня. Все вновь произведенные в прапорщики сшили уже к тому времени офицерские мундиры и в тот же день нарядились в них. Известно, что в жизни едва ли есть более приятная минута, как та, в которую оставляешь закрытое учебное заведение и в то же время надеваешь офицерский мундир; эполеты и шпоры доставляли тогда особое удовольствие, а потому не буду описывать тогдашней моей радости. Производство впоследствии в высшие чины и получение разных наград далеко не доставляли того же удовольствия.

Пушкин, получивший в начале сентября 1826 г. дозволение пользоваться советами столичных докторов, немедля выехал из Михайловского в Москву, где, среди забав и торжественных приемов, ему пришлось прочесть в первый раз свою трагедию «Борис Годунов», и очень хлопотал об издании нового журнала. К «Московскому телеграфу», издававшемуся Н. А. Полевым, он не имел сочувствия, а альманахи считал пустыми сборниками без направления. О необходимости издания нового журнала Пушкин думал еще в Михайловском. Следствием этого было появление с 1827 г. журнала «Московский вестник»{373}373
  Журналы «Моск. вестник» (1827–1830) и «Москвитянин» (1841–1856) издавались Михаилом Петровичем Погодиным (1800–1875), по происхождению крестьянином (его отец, крепостной графа И. П. Салтыкова, получил в 1806 вольную), впоследствии историком, писателем, драматургом, журналистом и публицистом, проф. русской истории Имп. Моск. ун-та.


[Закрыть] под редакциею М. П. Погодина. Много усилий и увещаний употребил Пушкин на поддержание этого журнала.

Пушкин однако же недолго оставался доволен критическими статьями «Московского вестника». Редактор его М. П. Погодин, молодой литератор и профессор истории в Московском университете, отличался тогда, как и теперь (1872 г.), своеобразной резкостью выражений. Ему ничего не стоило наполнять десятки страниц пошлою бранью, не идущею к делу. Не того хотелось Пушкину; несмотря на довольно большое число издававшихся тогда журналов и помещавшихся в некоторых из альманахов обозрений нашей словесности за минувший год, у нас не было критики, которая могла бы установить общественное мнение в литературе и в которой не было бы грубых личностей.

Сверх того, русской литературой в Петербурге завладели Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин, издававшие журналы «Сын Отечества» и «Северный архив» и газету «Северную пчелу». {Первый из них был сильно заподозреваем в шпионстве, а последний был положительно агентом III отделения канцелярии Его Величества, т. е. шпионом.} Они оба употребляли всякого рода средства, чтобы не допускать новых периодических изданий и держать литературу в своих руках.

{Конечно, необходимо было вырвать ее из таких непотребных рук и начать новый орган, который отличался бы беспристрастными суждениями о нашей словестности и был бы, в противность всем прочим тогдашним журналам, журналом благопристойным, т. е. не употреблял бы бранных слов и не наносил бы, из нелитературных видов, личных оскорб лений.}

В конце 1829 г. мысль о новом органе созрела, и ее разделяли Пушкин, Жуковский, Крылов, князь Вяземский, Баратынский, Плетнев, Катенин{374}374
  Катенин Павел Александрович (1792–1853) – поэт, критик, драматург, переводчик, критик, режиссер, оказал влияние на А. С. Пушкина, участник Отечественной войны 1812 г., член «Союза спасения», один из руководителей «Воен. общ-ва» (1817) (тайная декабристская организация), полковник л. – гв. Преображенского полка (1820).


[Закрыть], Дельвиг, Розен и многие другие; таким образом появилась мысль об издании с 1830 г. «Литературной газеты». Весьма трудно было найти редактора для этого органа. Пушкин был постоянно в разъездах, Жуковский занят воспитанием Наследника престола, <ныне царствующего Императора Александра II>, Плетнев обучением русской словесности Наследника и в разных заведениях, князь Вяземский и Баратынский жили в Москве, Катенин в деревне. Хотя Дельвиг, по своей лени, менее всего годился в журналисты, но пришлось остановиться на нем, с придачею ему в сотрудники Сомова. Все означенные литераторы любили Дельвига и уважали его вкус и добросовестность в суждениях о произведениях литературы. Вместе с этим надеялись, что этот новый орган послужит отпором с каждым днем увеличивающейся бессовестности Греча и Булгарина. Не трудно было однако же предвидеть, что «Литературная газета» не будет иметь успеха. Хотя в ней обещались участвовать самые даровитые поэты и несколько даровитых прозаиков, но было очевидно, что их произведений будет недостаточно для газеты, которая должна была выходить через каждые пять дней листом большого формата, напечатанным довольно мелким шрифтом. Печатание вообще, а периодического издания в особенности еще более затруднялось тогдашними цензурными правилами, по которым не пропускались многие слова, между прочими: республика, мятежники, о чем не сообщалось журналистам, а только цензорам. Номера «Литературной газеты» цензуровались в корректуре накануне их выхода; означенные слова и многие другие вычеркивались цензором; надо было заменить статью, в которой они заключались, другою, но некогда уже было в ночь перед выходом номера набирать новую статью. Оставалось одно средство: заменить вычеркнутые слова другими, и таким образом слово «республика» заменялось словом «общество», а слово «мятежник» заменялось словом «злодей», {от чего выходила галиматья}. Случалось, по болезни Дельвига, мне заниматься корректурой, и помнится, что на мою долю выпали эти замещения, так что мне пришлось произвести в дельной статье галиматью. {Было время, что цензоры не пропускали слов: Бог, Ангел с большими первоначальными буквами.} Не легко было добыть дозволение на издание нового периодического журнала, но оно было получено через ходатайство Жуковского, и 1 января 1830 г. вышел первый номер «Литературной газеты», в котором первая статья была отрывок из романа «Магнетизер» Погорельского (псевдоним Перовского{375}375
  Перовский (псевдоним Погорельский) Алексей Алексеевич (1787–1836) – писатель, сын графа Алексея Кирилловича Разумовского и Марьи Михайловны Соболевской, доктор философии и словесных наук (1807), участник Заграничного похода 1813–1815 гг., чиновник особых поручений при Департаменте духовных дел иностранных исповеданий, председатель комитета для рассмотрения учебных пособий, член Российской академии (1829).


[Закрыть]), автора романа «Монастырка», а вторая отрывок из VIII гл. «Онегина», начинающийся стихом:

 
Прекрасны вы, брега Тавриды{376}376
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. [Изд. 1-е]. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1950–1951. Т. 5 (1950): Евгений Онегин. Драматические произведения. С. 202.


[Закрыть].
 

{Дельвиг, высоко уважаемый своими товарищами и любимый как собиравшимися у него литераторами, так и остальными знакомыми за свою любезность, добродушие и веселость, в особенности приятную видеть в человеке апатичном}, подвергался беспрерывным сатирическим выходкам тогдашних журналистов. {Это до лжно приписать их зависти к дружбе Пушкина и Баратынского с Дельвигом, восхвалению первыми двумя таланта Дельвига выше меры, часто весьма метким остротам Дельвига на счет этих журналистов и какому-то аристократическому, – не столько по происхождению, сколько по чувству собственного достоин ства, – отношению к ним Дельвига, как в личном обращении, так и в ответах своих на брань, которою изобиловали их критики на стихотворения Дельвига и на его дружбу с великими поэтами.}

Впереди всех в этом отношении стоял Булгарин, с которым после 1825 г. прерваны были всякие сношения. Благородные чувства Дельвига ложились тяжелыми камнями на подобного человека. Явившийся в 1829 г. роман Булгарина «Иван Выжигин», который был расхвален другом автора Гречем, не мог нравиться Дельвигу, и Булгарин очень опасался, что Дельвиг раскроет недостатки романа публике, которая пленилась произведением нового рода в русской литературе. Греч хотя и уверял, что Булгарин его ссорит с порядочными людьми, но <как бы то ни было> подчинялся влиянию последнего. А. Е. Измайлов и Бестужев-Рюмин, всегда грязные и большей частью пьяные, не могли выносить аристократическую фигуру Дельвига, который хотя и любил покутить с близкими, но держал себя чинно. Измайлов не любил поэтов новоромантической, как тогда выражались, школы и называл их литературными баловниками, а Дельвига баловнем-поэтом и в особенности сердился на последнего за пародию на «Замок Смальгольм», {отрывки из которой я привел выше}. Беспрестанные, задорные и недоброжелательные выходки в издаваемом Измайловым журнале «Благонамеренный» и в других журналах не вызвали со стороны Дельвига ни одного печатного возражения; он как будто боялся загрязнить себя ответом на них, и это равнодушие было весьма больно противникам. На все эти выходки Дельвиг отвечал только один раз посланием к Измайлову, которого и талант, и добродушие ценил, но и этого послания не напечатал. Вот оно:

 
Мой по Каменам старший брат,
Твоим я басням цену знаю;
Люблю тебя, но виноват,
В тебе не все я одобряю.
К чему за несколько стихов,
За плод невинного веселья,
Ты стаю вооружил певцов,
Бранящих все в чаду похмелья?
Твои кулачные бойцы
Меня не вызовут на драку.
Они, не спорю, молодцы;
Я в каждом вижу забияку;
Во всех их взор мой узнает
Литературных Карбонаров.
Но, друг мой, я не Дон Кихот,
Не посрамлю моих ударов{377}377
  Дельвиг А. А. К А. Е. И<змайлову> (1822 или 1823) // А. А. Дельвиг. Сочинения. Л.: Худ. лит. Ленингр. отд., 1986. С. 160–161.


[Закрыть].
 

Бестужев-Рюмин беспрестанно печатно ругал Дельвига и в издававшейся им в 1829 г. «Северной звезде» дошел до нелепости, уверяя, что половина стихов последнего принадлежит Пушкину, а другая Баратынскому.

С появлением «Литературной газеты», в одном из первых номеров которой было сказано, что она «у нас необходима не столько для публики, сколько для некоторого числа писателей, не могших по разным отношениям являться под своим именем ни в одном из петербургских или московских журналов», брань журналистов против Дельвига усилилась. Они в этом заявлении увидели какое-то аристократическое стремление участников газеты и разразились бранью, но уже не на одного Дельвига, {на которую он, по своему обыкновению, не отвечал}, но и на Пушкина.

Я не буду приводить выписок из тогда написанного против друзей-поэтов, тем более что этот предмет очень хорошо разработан в замечательной монографии «Дельвиг», составленной В. Гаевским{378}378
  Гаевский Виктор Павлович (1826–1888) – критик, редактор, историк русской литературы (XVIII–XIX вв.). Написал первые достаточно полные историко-биографические и текстологические труды о Пушкине, а также статью о Дельвиге (Дельвиг. Полн. собр. соч. рус. авторов. Сочинения Нелединского-Мелецкого и Дельвига. Издание Александра Смирдина. Спб., 1850) в «Современнике» за 1853 и 1854 гг.


[Закрыть] и помещенной в «Современнике» 1853 и 1854 гг. Я ограничусь только дополнением к этой монографии того, что в ней упущено по незнанию автора или не помещено по причинам цензурным, и {тем}, что необходимо для связи в моем рассказе.

Пушкина приводила в негодование народившаяся в 20-х годах особого рода французская литература, состоявшая из записок и воспоминаний самых безнравственных и грязных личностей. В одном из первых номеров «Литературной газеты» он упоминает о скором появлении «Записок парижского палача Сампсона»{379}379
  О записках Самсона // Лит. газета. 1830. № 5 (отд. «Смесь», без заголовка и подписи). Сохранился автограф. Заметка вызвана журнальной информацией о выходе в свет первых томов «Записок» парижского палача времен революции Анри Сансона (1740–1793). Составителями этих сенсационных «Записок» были Бальзак и Леритье, широко использовавшие как подлинные рукописи, оставшиеся после смерти Сансона, так и некоторые другие материалы.


[Закрыть], которых он ожидает с отвращением, и спрашивает между прочим: «На каком зверином реве объяснит Сампсон свои мысли?»

Но эта статья о записках Сампсона, написанная Пушкиным в Петербурге и напечатанная в отсутствие Дельвига в Москву, была только подготовлением к другой, присланной Пушкиным из Москвы к Дельвигу с тем, чтобы последний ее напечатал в том номере, который должен был выйти в день Светлого Христова Воскресения, 6 апреля, в виде красного яичка для Булгарина. Эта статья, мастерски написанная, говорит о появлении книги «Записки шпиона Видока». Приведу ее почти всю с показанием сходства между Видоком и Булгариным; это сходство я припишу от себя в скобках. Вот эта статья.

В одном из №№ «Литературной газеты» упоминалось о записках парижского палача: нравственные сочинения Видока (Булгарин только что напечатал нравственно-сатирический роман), полицейского сыщика (Булгарин был шпионом), суть явление не менее отвратительное, не менее любопытное.

Представьте себе человека без имени и пристанища (Булгарин после службы в польском легионе французской армии был прислан в Петербург под надзор полиции), живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр (Булгарин был женат на публичной женщине), отъявленного плута, столь же бесстыдного, как и гнусного (Булгарин обвинялся в воровстве у офицеров того легиона, в котором служил), и потом вообразите себе, если можете, что должны быть нравственные сочинения такого человека. Видок в своих записках именует себя патриотом, коренным французом, un bon franşias (Булгарин, поляк по происхождению, всячески выставляет себя русским патриотом), как будто Видок может иметь какое-нибудь отечество! Он уверяет, что служил в военной службе (Булгарин действительно служил и в русской военной службе), и как ему не только дозволено, но и предписано всячески переодеваться, то и щеголяет орденом Почетного легиона (Булгарин, служа во французской армии, получил Почетного легиона, а в русской Анненскую саблю; он часто носил и легион и маленькую саблю в петлице), возбуждая в кофейнях негодование честных бедняков, состоящих на половинном жалованье, offi ciers á la demi-solde. Он нагло хвастается дружбой умерших известных людей (Булгарин в это время беспрестанно хвастался дружбой Грибоедова), находившихся в сношении с ним. Кто молод не бывал? А Видок человек услужливый, деловой. Он с удивительной важностью толкует о хорошем обществе (Булгарин точно так же), как будто вход в оное может быть ему дозволен, и строго рассуждает об известных писателях (Булгарин точно так же); отчасти надеясь на их презрение, отчасти по расчету; суждения Видока о Казимире де ла Вине, о Б. Конатане (Булгарина о Пушкине, Карамзине) должны быть любопытны именно по своей нелепости.

Кто бы мог поверить? Видок честолюбив! Он приходит в бешенство, читая неблагосклонный отзыв журналистов о его слоге (Булгарин точно так же); слог г-на Видока! Он при сем случае пишет на своих врагов доносы, обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве и толкует, не на шутку, о благородстве чувств и независимости мнений (Булгарин во всем этом поступал точно так же); раздражительность смешная во всяком другом писаке, но в Видоке утешительная, ибо видим из нее, что человеческая природа в самом гнусном своем уничижении все еще сохраняет благоговение перед понятиями священными для человеческого рода{380}380
  О записках Видока // Лит. газета. 1830. № 20 (отд. «Смесь», без заголовка и подписи).


[Закрыть].

Книжная лавка Слёнина, который, в противоположность большей части книгопродавцев, заботился не только о своих выгодах, но и о пользе литературы, помещалась тогда на Невском проспекте, близ Казанского моста, во втором этаже дома Кожевникова{381}381
  Дом Кожевникова (архитектор П. Ф. Воцкий, Невский пр., 51) построен в 1834–1835 гг. для гвардии поручика Кожевникова.


[Закрыть]. Журналисты и литераторы очень часто посещали ее. Дельвиг, когда был здоров, и я, когда жил у него, бывали в лавке у Слёнина каждый день и иногда у него завтракали. Но мы никогда не сходились в ней с Гречем и Булгариным; часы посещения были разные. На третий день по появлении вышепрописанной статьи Пушкина мы зашли к Слёнину, который нам рассказал, что накануне у него был Булгарин, взбешенный этой статьей, божась, крестясь и кланяясь низко перед висевшею в лавке русскою иконой, хотя он был католик, что между Видоком и им ничего нет общего. Потом спрашивал: «Неужели в этой статье хотели представить меня?» и прибавлял: «Нет, я в кофейнях не бываю».

Статья эта наделала много шуму, но только литераторам был понятен намек в ней на Булгарина. Чтобы сделать его понятным и публике, были написаны разные эпиграммы и стихотворения, в которых имя Видока ставили рядом с Фигляриным, под которым Булгарин был довольно известен всей читающей публике.

С этой целью была написана Пушкиным ходившая в рукописи в Москве и Петербурге эпиграмма, начинавшаяся стихами:

 
Не то беда, что ты поляк;
Костюшко лях, Мицкевич лях
 

и кончавшаяся стихом:

 
Но то беда, что ты Видок Фиглярин{382}382
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. [Изд. 1-е]. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1950–1951. Т. 3 (1950): Стихотворения 1827–1836. С. 168.


[Закрыть].
 

Булгарин, опасаясь, чтобы эта эпиграмма не появилась в печати и чтобы через это не объяснились намеки на него в статье Пушкина о записках шпиона Видока, напечатал ее в издававшемся им и Гречем журнале «Сын Отечества» и «Северный архив» и последний стих изменил следующим образом:

 
Но то беда, что ты Фаддей Булгарин{383}383
  Эпиграмма «Не то беда, что ты поляк…», направленная против Булгарина и ходившая в рукописи. Напечатана Булгариным в «Сыне отечества», 1830, № 17, с заменой имени: вместо «Видок Фиглярин» – «Фаддей Булгарин» при следующей заметке: «В Москве ходит по рукам и пришла сюда для раздачи любопытствующим эпиграмма одного известного поэта. Желая угодить нашим противникам и читателям и сберечь сие драгоценное произведение от искажений при переписке, печатаем оное». В ответ на выходку Булгарина Дельвиг хотел напечатать в «Литературной газете» подлинный текст эпиграммы, но цензура этого не разрешила. Дельвиг хотел сопроводить эпиграмму заметкой, в которой писал: «До нас дошла эпиграмма известного поэта нашего, уже искаженная до пасквиля. Вместо Видока Фиглярина, имени выдуманного, поставлены имя и фамилия г-на Булгарина, чего, как читатели наши видят, нет в настоящем списке и быть не может. Эпиграммы пишутся не на лицо, а на слабости, странности и пороки людские. Это зеркало истины, в котором Мидас может увидеть свои ослиные уши потому только, что он их имеет в самом деле». Цит. по: Пушкин А. С. Стихотворения. В 3 т. Л.: Сов. писатель, 1955. (Б-ка поэта. Большая серия. Изд. 2-е). Т. 3. С. 849.


[Закрыть],
 

через что потерялась вся соль и цель эпиграммы и она делалась пасквилем. Булгарин при этом замечал, что поэт, которого прославляют великим, распускает в публике сочиняемые им пасквили.

Пушкин был очень рассержен этим поступком Греча и Булгарина, говорил, что непременно подаст на них жалобу за напечатание без его согласия написанного им стихотворения и на сделанное ими в нем изменение. Пушкин был уверен, что их подвергнут взысканию и, между прочим, по какому-то неизвестному мне закону, внесению в приказ общественного призрения по 10 руб. ассигн. за каждый стих, а так как они один стих ошибкой разделили на два, то за эту ошибку с них взыщут еще лишних 10 руб., что особенно его забавляло. Чем это дело кончилось, я не знаю.

В это время Пушкин, вследствие беспрестанных нападок на его аристократическое направление, написал знаменитое стихотворение под заглавием «Моя родословная», в котором первые шесть строф посвящены роду Пушкиных, а последние три строфы, {которые привожу здесь, – так как в них также указывается, что Пушкин в вышеприведенной статье под Видоком разумел Булгарина}, – роду Ганнибала, от которого происходила мать Пушкина. {Вот эти строфы:

 
Видок – Фиглярин, сидя дома,
Решил, что дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкипера попал.
 
 
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двинулась земля,
Кто придал мощно быт державный
Корме родного корабля.
 
 
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный араб
Возрос усерден, не подкуплен,
Царю наперстник, а не раб,
 
 
И был отцом он Ганнибала,
Пред кем, средь гибельных пучин,
Громада кораблей вспылала
И пал впервые Наварин.}
 
 
Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж, он в семье своей почтенной:
Он на Мещанской дворянин{384}384
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. [Изд. 1-е]. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1950–1951. Т. 3 (1950): Стихотворения 1827–1836. С. 210.


[Закрыть].
 

Последний стих намекает на то, что жена Булгарина была взята из тех непотребных домов, которыми изобилует Мещанская улица. {Для пояснения же первых двух строф служит предание, что будто Петр Великий, получивший в 1705 г. в подарок десятилетнего араба от русского посланника в Константинополе, отдарил его бутылкою рома. Араб этот был впоследствии отправлен в числе многих других молодых людей из России в чужие края для обучения; по возвращении был любимцем Пет ра, дослужился до адмиралов; сын его, также адмирал, командовал флотом в Наваринской битве при Императрице Екатерине II.}

В 1830 г. было написано много эпиграмм на Булгарина разными стихотворцами; большей частью их приписывают Пушкину. Следующая эпиграмма, ходившая в рукописи и приписывавшаяся ему, принадлежит без всякого сомнения князю Вяземскому:

 
Фиглярин, вот поляк примерный,
В нем истинных сарматов кровь,
Смотрите, как в груди сей верной
Хитра к отечеству любовь.
То мало, что из злобы к русским,
Хоть от природы трусоват,
Бродил он за орлом французским,
И в битвах жизни был не рад.
Патриотический предатель,
Расстрига, самозванец сей,
Уже не воин, уж писатель,
Уж русский к сраму наших дней.
Двойной присягой играя,
Поляк в двойную цель попал,
Он Польшу спас от негодяя,
А русских братством запятнал{385}385
  Автор прав, эпиграмма принадлежит П. А. Вяземскому. См. об этом, напр.: Лернер Н. О. Заметки о Пушкине: Эпиграммы Вяземского на Булгарина // Русская старина: ежемесячное историческое издание. Т. CXXXIII. СПб.: Тип. «Надежда», 1908. C. 113–117.


[Закрыть].
 

Для объяснения этой эпиграммы скажу, что данное в эпиграмме Булгарину название «расстриги, самозванца» намекает на роман Булгарина «Дмитрий Самозванец». В 1829 г. начали выходить «Сочинения Булгарина» в переводе на немецкий язык, встреченные немецкими литераторами по их достоинству. Издатели «Северной пчелы» и «Сына Отечества» старались всеми способами скрыть суждения немцев об этих сочинениях, но они появлялись в переводе на страницах «Литературной газеты» с упреком издателям вышеозначенных журналов за их неполный перевод немецких суждений. Так, в конце апреля в «Литературной газете» помещен перевод из «Галяевской литературной газеты» суждения о сочинениях Булгарина. Выписываем из него только несколько строк:

Известие автора о самом себе вовсе не занимательно, по крайней мере для иностранных читателей, кроме того, что обнаруживает благодарность автора к образователям его ума. Мы узнаем только, что автор воспитывался в первом кадетском корпусе в Петербурге; после вступил в военную службу, участвовал в походе 1806–1807 гг. против Наполеона, быв тогда уланским корнетом, и в финляндском походе 1809 г. под начальством Барклая де Толли{386}386
  Барклай-де-Толли Михаил Богданович, кн. (Barclay de Tolly Michael Andreas) (1761–1818) – полководец, член Гос. Совета (1810), воен. министр (1810–1812), главнокомандующий 1-й Западной армией в начале Отечественной войны 1812 г., генерал-фельдмаршал (с 1814).


[Закрыть]; далее по необыкновенному случаю (неизвестно по какому) – принужден был оставить воен ную службу (неизвестно в каком положении) и приняться за перо; при чем известный литератор г. Греч помогал ему в русском языке, от которого он отвык, учась (?) иностранным языкам во время своего продолжительного пребывания за границей, и наконец соединил с журналом Греча свой прежний «Северный архив»^ин.

Впоследствии Булгарин сам писал и печатал, что он перешел после 1809 г. во французскую военную службу, конечно, без разрешения русского правительства и получил орден почетного легиона.

Вот еще эпиграмма, приписываемая также Пушкину и напечатанная в «Литературной газете», а принадлежащая, кажется, Сомову:

 
Весь свет уверить хочешь,
Что с Чацким был ты всех дружней,
Ах ты бесстыдник, ах злодей,
Ты и живых бранишь людей,
Да и покойников порочишь{387}387
  Литературная газета. 1830. № 53 (18 сент.). Автором этой эпиграммы был или П. А. Вяземский, или О. М. Сомов.


[Закрыть].
 

Бо́льшую часть эпиграмм я пишу на память, а потому, может быть, в них есть и неверности. Хотя я помню еще много эпиграмм на Булгарина, написанных в это время, но не буду приводить их здесь; oграничусь только строфами из «Сумасшедшего дома» Воейкова, в это же время написанными на Греча и на Булгарина.

Книгопродавец Смирдин, переводя свой магазин в новое помещение, пригласил к обеду на новоселье до 120 человек. Между ними были Крылов, Жуковский, Плетнев, Сомов, Воейков, Греч, Булгарин. Дельвига в это время уже не было в живых. В конце обеда, когда порядком выпили, некоторые из гостей потребовали, чтобы Воейков прочитал строфы, написанные им в последнее время в дополнение к весьма знаменитому тогда его стихотворению: «Сумасшедший дом»; {в нем он осмеивал многих из тогдашних литераторов, которых он посещал в разных камерах осмат риваемого им сумасшедшего дома}. Воейков, сидевший против Греча и Булгарина, долго отказывался, но наконец согласился и прочел следующее:

 
Тут кто? Греч, нахал в натуре,
Из чужих лохмотьев сшит,
Он цыган в литературе,
А в торговле книжный жид.
Вспоминая о прошедшем,
Все дивлюся я тому,
Да зачем он в сумасшедшем,
Не в смирительном дому?{388}388
  Воейков А. Ф. Дом сумасшедших (1814–1830) // Поэты 1790–1810-х гг. Л.: Сов. писатель, 1971. (Библиотека поэта; Большая серия). С. 292–302. Строфа 32 приведена почти без искажений.


[Закрыть]
 
 
Тут кто? Гречева собака
Увязалась как-то с ним,
То Булгарин забияка,
С рылом мосичьим своим{389}389
  Там же. Строфа 33, первая половина:
Тут кто? – «Плу́това собакаЗабежала вместе с ним».Так, Флюгарин-забиякаС рыльцем мосичьим своим…

[Закрыть].
Но на чем же он помешан?
Совесть ум убила в нем;
Все боится быть повешен
Или высечен кнутом{390}390
  Там же. Строфа 34, вторая половина:
– «Да на чем он стал помешан?»– Совесть ум свихнула в нем:Всё боится быть повешенИли высечен кнутом!

[Закрыть].
 

На этом Воейков остановился; когда говорили ему, что есть еще несколько стихов о Булгарине, он уверял противное, но наконец согласился исполнить общее требование и прочел следующие стихи:

 
Сабля в петле, а французский
Крест зачем же он забыл?
Ведь его он кровью русской
И предательством купил{391}391
  Там же. Строфа 33, вторая половина:
С саблей в петле… «А французскойКрест ужель надеть забыл?Ведь его ты кровью русскойИ предательством купил!»

[Закрыть].
 

Как нарочно в этот день Булгарин в петлице фрака имел Анненскую саблю, а французского креста на нем не было.

Последние стихи, прочтенные Воейковым, были про Полевого:

 
Он благороден, как Булгарин,
Он бескорыстен так, как Греч{392}392
  Там же. Строфа 41, конец. Впервые напечатано в 1857. Цитируется неточно.
…Благороден, как Булгарин,Бескорыстен так, как Греч.

[Закрыть].
 

Эта сцена разнеслась по городу и дошла до Императора, который был ею недоволен, что, как говорили, и выразил Жуковскому.

Еще в 1829 г. во многих журналах стихотворения Пушкина подвергались брани, а в некоторых задевали и личность автора, но в 1830 г., с появлением «Литературной газеты», брань сделалась еще ожесточеннее. Конечно, вместе с Пушкиным такому же ожесточенному преследованию журналистов подвергались Дельвиг и некоторые из сотрудников «Литературной газеты». Писались целые статьи о Ряпушкине, Африкане, Желтодомове, Фоме Пищалине, Мартирине, Бароне фон Габенихтс, Лентяеве; под этими именами подразумевались Пушкин и Дельвиг. {Также нападали в журналах на Баратынского и других сотрудников «Литературной газеты».}

Но ничто так не возбудило общего нападения на Дельвига, как одно выражение, употребленное Иваном Васильевичем Киреевским{393}393
  Киреевский Иван Васильевич (1806–1856) – литературный критик, публицист, философ, один из основоположников славянофильства, издавал журнала «Европеец» (1832).


[Закрыть] в его обозрении русской словесности за 1829 г., помещенном в альманахе «Денница на 1830 г.». Выписываем из этого обозрения несколько строк.

Муза Дельвига была в Греции; она воспиталась под теплым небом Аттики; она наслушалась там простых и полных, естественных, светлых и правильных звуков музы греческой, но ее нежная краса не вынесла бы холода мрачного Севера, если бы поэт не покрыл ее нашею народной одеждою; если бы на ее классические формы он не набросил душегрейку новейшего уныния{394}394
  Киреевский И. В. Обозрение Русской словесности за 1829 г. // Полн. собр. соч. И. В. Киреевского. В 2 т. / Под ред. В. Гершензона. М.: Тип. Имп. Моск. ун-та, 1911. Т. 2. С. 31.


[Закрыть].

Киреевскому было тогда 23 года от роду; он был энтузиаст, получивший большое образование; он тогда же начал издавать журнал «Европеец», который вполне следовал направлению идей европейского Запада и был запрещен на второй книжке. Киреевский, оставаясь до смерти энтузиастом и благороднейшею личностью, сделался впоследствии отъ явленным славянофилом, всегда высокоуважаемым и так называвшимися западниками.