Текст книги "Золотая лоция"

– Я очень сожалею, Крозек, что потеряна хорошая боевая собака. Да хранят тебя боги. – Рагдай потрогал вдруг занывшие виски. – Мне сказали, что ты был в аварском плену, бежал. Я иду к аварам, чтобы выкупить своего соратника и отомстить. Что ты знаешь?

– Потеряна не только собака, но и два безана залога. – Допив молоко и стряхнув белые капли с бороды, псарь медленно пошёл к дому.

– Я возмещу тебе залог, если ты всё расскажешь, – сказал вдогонку Рагдай.

Крозек остановился:

– Я не очень хорошо понимаю по-фризски. Ты сказал, что возместишь мне залог?

– Да, клянусь небом.

– Хорошо.

Крозек на мгновение задумался, потом упёр руки в бока и зычно крикнул:

– Всё. Расходитесь. Герин, Пасек, долг отдам завтра. Чест, гони всех, Лабу прирежь.

– Со мной трое, – сказал Рагдай, разыскав глазами Вишену и Эйнара.

Эйнар, у самых ворот, взбешённо орал грязные ругательства в лицо низкорослому человеку в лосиной шкуре, Вишена придерживал соратника за пояс. Вокруг них суетился грек.

– Вон они.

– Чест, оставь их! – крикнул Крозек, и человек в лосиной шкуре проворно отскочил в сторону. – Идём в дом. Золото с собой?

Пропустив через порог только троих, хозяин зашипел на Кревиса:

– А ты убирайся за ворота, грек.

Рагдай и Эйнар сели на скамью около печи со множеством отверстий и двумя жаровнями. Эйнар, толкнув локтем, почти весело спросил:

– Рагдай, а ты, если бы превратился в пса, смог бы разорвать эту Лабу?

– Я не смог бы превратиться в пса, Эйнар, – ответил Рагдай, наблюдая, как псарь, отодвигая холщовый занавес в дальнем углу, шепчется с испуганной женщиной. Из-за её спины появляются и исчезают несколько детских головок.

– Не таись, Рагдай, – вмешался Вишена, – клянусь коварством Локи, ты ведь колдун. Ты можешь. Помню, как ты обратился в лесу Спирк сначала в волка, а потом, ночью, сразу в десяток медведей.

Со двора послышался собачий визг. Из-за печи, чем-то громыхая и распространяя запах гнилого тряпья, появилась сгорбленная старуха. Клочья её седых волос колыхались, как старая паутина.

– Мать, скажи Честу, пусть поймает двух кур. Изжарь нам их, – сказал псарь.

– Обожрётесь, – прошамкала старуха по-лютицки и уставилась на Рагдая. – Вор?

– Иди, мать, на двор, во имя всех богов, – дрогнувшим голосом произнес Крозек.

От еды Рагдай отказался. Он отдал два безана Крозеку и стал слушать. Псарь говорил неохотно, подолгу подбирая слова и косясь на варяга. В позапрошлый месяц трав, в голод, когда лютичи убивали своих вождей, чтобы хоть как-то смягчить гнев богов, а золотую, серебряную утварь резали на куски, для обмена на хлеб, Крозек покинул Вук, оставив семью на попечение брата и дядей. Он добрался по реке до города Дрававитца, где в предгорьях между Малой Одрой и истоками Вислы ещё жили хорваты. Там знали толк в украшениях. Молодые женщины носили кольца на пальцах ног. Многие старейшины приходили к нему, и он делал золотые с рубинами навершия для посохов, в виде зверей-покровителей. Проповеднику Иону из Утрехта отлил серебряное распятие в честь победы ромеев над персами и освобождения Иерусалима. А по просьбе полокского вождя чеканил поддельные безаны. Однажды, когда он ночью остался один, в очередной раз отправив помощников в Вук с едой для семьи, его схватили торговцы-фризы, вывезли за Карапаты через Белобогский перевал и продали аварам. Люди хана Ирбиса повезли его в колодках на юг…

Крозек замолчал, снял козью шапку, обнажая багровое клеймо на лбу: два зигзага из одной точки, похожие на трёхконечную вершину горы. Потом он откинул со щеки засаленную прядь русых волос, показывая страшные ошмётки на том месте, где должно было быть ухо.

– Это и отрезанные пальцы – ещё не всё, что они делали со мной. – Псарь поднялся, держась за горло, словно что-то душило его. – Я пойду облегчиться. В животе полно молока. – Он пошатываясь вышел во двор.

Рагдай повернулся к варягам и увидел, что они блаженно спят, подперев затылками тёплые камни печи. Почуяв его взгляд, Вишена открыл глаза и некоторое время тупо смотрел в раскосы крыши:

– Стребляне, поглоти их Хвергельмир, всю ночь раков ловили. Буду спать, кудесник. Всё равно я едва знаю по-фризски. Буди.

Вернулся Крозек, угрюмый пуще прежнего:

– На том берегу дым. Полоки лес палят. Видно, и впрямь хотят тут осесть. Твои попутчики умерли?

Неудачно изобразив усмешку, он, кивнув на варягов, сел и продолжил свой рассказ:

– Потом, на обратном пути, когда полз на брюхе как змея, узнал названия тех проклятых мест: Грон, Сомешь, Железные Ворота, Олт. Перешли горы, потом Данай, опять горы. Капаган, как его называли авары – «город из шкур», там меня приковали к бревну. Однажды вместе с бревном бросили в Маницу. Для потехи. Заклеймили. Рядом было много чеканщиков разного племени. Работали день и ночь. Набирали сбруи, обкладывали рукояти, лили кольца, тянули нить. Клянусь Белым Филином, золото текло рекой. Чистое, очень чистое. Его привозил всегда сам Ирбис-хан. Он был зверь. Часто приезжал на повозке, запряжённой голыми вендскими девушками. Кнут был самым малым для них. Ирбис и воины даже не снисходили до того, чтобы обесчестить их. Насаживали на кривые мечи, вынимали пальцами глаза, отрезали мясо от ещё живых и кормили собак, может, ели и сами. Однажды, когда потребовалась кожа, чтоб давить рисунок на серебряном листе, принесли ворох нежной, как шёлк, кожи – человеческой. Так было целую вечность. Я исхудал. Просвечивали кости. Выпадали зубы, волосы лезли клочьями, тело гнило, словно я стал трупом. Потом пошёл снег. Двое сирийцев умерли от холода. Начали говорить, что венды восстали, а Само Богемский с сильным войском перешёл Тису и уже идёт вдоль Даная. Нас погнали по горам вдоль Маницы. Многие умерли. Остальных кинули в пещеру, рядом с заброшенным селением. Клянусь Белобогом, всё золото аваров было там. Было, наверное, время валежника, когда мне удалось расковаться. Поймали. Отрезали уши, пальцы, потом, поняв, что работать не смогу, решили для потехи рвать лошадьми. Не успели привязать ко второй, как первая понесла. Белый Филин выстелил мне дорогу палой листвой, смочил дождём, сделал так, что ремень разорвался. Белобог плеснул в яму воды из разлившейся Маницы. Из этой ямы пили аварские кони и черпала воду погоня, а я умирал на дне, дышал через стебель камыша. Потом ел лягушек, змей, выпавших птенцов. Не умер. Когда смог стоять, пошёл обратно. Пришёл. Дядья, брат, старший сын умерли от голода…

Со двора донёсся грохот и треск дерева, будто молотом били в ворота. Завизжала свинья, взбесилась псарня. В дверях появился озлобленный Чест: подол лосиной шкуры подоткнут за пояс, в руке короткий лук со вложенной стрелой.

– Трое именем маркграфа ломают ворота. Бить их?

– Скажи, что всё заплачено, – сказал Крозек.

Проснулся Эйнар:

– Шторм?

– Шторм? – переспросил Вишена и ошалело вскочил.

– Это не люди Гатеуса. Бить? – сказал Чест, оглядываясь.

– Проска, беги на двор, спрячь мать. Чест, перелезь к Серту, к Оврелию, хотя нет, Оврелия три дня как нет, зови всех! – В глазах Крозека появился блеск, как во время боя собак. Псарь вытащил из-под скамьи свою палицу, уставился на Рагдая. – Поможешь?

Рагдай неопределённо пожал плечами и ощутил, как возникает в Крозеке желание обрушить палицу на его голову.

– Все фризы такие – торговцы… – не разжимая рта, прошипел Крозек, следя, как варяги вываливаются во двор.

Рагдай поднял на него свой взор…

Когда в ворота перестали колотить и Вишена посмеиваясь заглянул в дом, Рагдай сидел всё там же, а псарь полз на четвереньках по земляному полу, невменяемо улыбаясь. Вокруг него стояли обомлевшие дети. Младший, голый, лет четырёх, ковырял в носу и настёгивал отца прутиком.

– Колдуешь? – Вишена зевнул до судороги в кадыке. – Там пришли – Мечек, Полукорм и Свивельд. Хмельные. Свивельд воротину сломал.

– Помоги. – Рагдай склонился над Крозеком, с большим трудом, с помощью Вишены, поднял его на ноги, несколько раз встряхнул.

– Где мой конунг, клянусь Одином, я отомщу за него?! – заорал за стеной Свивельд. – Уйдите, черви!

– Это люди хозяина, Свивельд, – послышался голос Эйнара и отрывистая лютицкая ругань, – осторожно, смотри – яма.

Псарь смотрел уже осмысленно.

– Кто там? – Он направился к дверям, сдвигая плечом Вишену.

– Это мои люди. Они искали меня, – поспешил ответить Рагдай, двинувшись следом. – Я возмещу ущерб, клянусь небом.

На дворе продолжал накрапывать дождь. Чест и двое лютичей, с ножами наготове, стояли спиной к дому. Ещё двое по очереди спрыгнули с навеса со стороны псарни. Эйнар, багровый от натуги, силился вытянуть Свивельда из собачьей ямы, а у того все время срывалась с края нога. Полукорм и Семик, вытянув мечи, утомлённо опирались на ограду у ворот.

Одна воротина лежала плашмя. По ней со двора на двор деловито сновали куры. За воротами застыл в ожидании Кревис, рядом любопытствовала женщина с большой корзиной.

– Твои? – встряхнув головой, спросил псарь. – За ущерб давай мне безан.

– Триенс, – не согласился Рагдай.

– Безан. Иначе псов спущу.

Некоторое время они ожесточённо торговались, размахивая руками. Наконец на ладонь Крозека легли два триенса. Свивельда вытащили, лютичи поставили воротину и загнали обратно кур.

– Рагдай, иди к маркграфу. Клянусь Даждьбогом, Стовов хочет остаться у него на несколько дней. Пировать, – отделяясь от ограды, сказал Семик, рукава его рубахи были пропитаны жиром, словно он вытирал ими котёл.

Рагдай отмахнулся от него, осторожно отстранил от себя голого малыша, норовящего достать прутиком в лицо, и надвинулся на Крозека:

– Ты сможешь показать эту пещеру в долине Маницы и провести туда моих людей?

– Уходи, фриз, или я спущу собак. – Псарь вдруг жутко засмеялся.

Глава 10. Тантарра

Ручей был узок, но глубок. Три большие плоскодонные лодки, понуждаемые напряжёнными верёвками и направляющими их шестами, шли тяжело, часто корябая резные борты о коряги или замшелые валуны. Изредка топор рушил ствол мёртвого дерева, забытый бобрами поперёк русла. Бобровые плотины тут были брошены, размыты, рыба смело пускала пузыри прямо перед мордами сонных росомах. Жабы оглушительно наквакивали, особенно там, где ивы и берёзы смыкали над ручьем ветви в липких, крошечных листочках. Лес дышал и гукал. Необычно рано, сумерки едва сгустились, сорвался из засады филин, пролетел над головами вздрогнувших людей и, как камень, вломился в орешник на другом берегу. Там завозилось, захлопало, пискнуло, и филин, недовольно вздыхая, с пустым клювом вернулся обратно. Сел, замер и исчез из вида. Дятел неподалёку опасливо умолк, потом застучал снова. Призывно, неистово. Таился до последнего и прямо из-под ног взлетел тетерев.

– Веслом перешиб бы, – по-лютицки сказал один из тянущих правую лодку.

– Силком, силком, Ждых, надёжней, – ответил второй. – Верёвку не слабь.

– Я слаблю? Клянусь Филином, это ты торопишь. – Ждых, выглядывая через плечо Палека, обернулся. – Вон, Лас с Ловиком отстают.

– Отстают? – Палек тоже оглянулся.

Те шли как и прежде, свесив головы, шаг в шаг, на носу их лодки стоял Дежек, шестом слегка отталкиваясь от берега.

Замыкающую лодку тянул человек с лицом неподвижным, тупым, будто обожжённым. Решма с попутчиками называли его стрерх[3]3
  Стрерх – биоорганический человекоподобный универсальный автономный робот с искусственным интеллектом.


[Закрыть], а женщина, судя по одинаковым глазам, сестра Решмы, – почему-то Деддер[4]4
  «Деддер» – название космического корабля.


[Закрыть]. Молодая, статная, с пронзительными, иногда цвета тёмной хвои, иногда изумрудными глазами, с младенчески нежной кожей щёк, крупными зубами цвета снега, она сидела сейчас на носу третьей лодки и смотрела на Решму, бредущего рядом. Тот был сер и угрюм. Быстрое продвижение, казалось, не радовало его сейчас, как прежде. Где-то там, сзади, умышленно отстав, двигался ещё и второй обожжённый стрерх.

Ждых неожиданно почувствовал, как нога его скользнула в нору.

Снизу в подошву что-то мягко ударилось и отскочило.

– Багинка схватила! – белея и выпучивая глаза, выдохнул лютич. – Помираю.

– Багинка? – Палек бросил верёвку, лодки гулко ударились друг в друга. – Нога где?

– Там, – белея ещё больше, тыча пальцем и не смея опустить глаза, ответил Ждых.

Палек рухнул на колени, принялся разгребать сухую траву.

– Что там? – крикнул им в спины Решма.

– У нас нора зайца, – отозвался, чуть помедлив, Палек. Покашливая, принялся рыхлить ножом землю вокруг застрявшей ноги. – Клянусь Филином, ты, Ждых, по колено, по самое колено угодил в неё.

Пока Палек высвобождал Ждыха, по плечо сунувшись в нору, остальные, кроме Дежека и стрерхов, столпились вокруг.

– Эйдлах, взгляни, как там, перелом, вывих? Идти сможет? – сказал Решма одному из своих, старику, вечно тянущему носом, со слезящимися тусклыми глазами. Эйдлах брезгливо ощупал колено лютича, велел знаком сделать несколько шагов, покривился:

– Растяжение. Будет отёк. Быстро не пройдёт.

Решма на мгновение задумался, глядя, как Палек радостно держит за уши бьющегося зайца, а женщина пытается достать длинной ладонью белое брюшко.

– Езера, уймись, он тебе лапой кожу ссадит.

Женщина сделала вид, что не слышит.

– Кончай, – зло сказал Палеку Рудрем, и тот что было силы ударил заячью голову о берёзу, оставив на бересте тёмный след:

– Клянусь Филином, хорошая, быстрая смерть. Всем бы так. – Лютич отчего-то вздохнул.

– Никаких развлечений, разрази вас пространство! – звонко и зло сказала Езера, передёргивая плечами под парчовой накидкой. – Только Стикт меня понимает!

Она задрала подбородок, обнажив массивный, роскошный, явно восточной работы обруч на шее – золото с бирюзовыми фигурками грифонов. Затем, покачивая бёдрами, молча пошла к лодке.

Спутники Решмы со змеиной ухмылкой уставились на Стикта, плечистого юношу, лицо которого контрастно расчерчивали тени; прямой узкий нос, прямой узкий рот, прямая линия бровей, прищуренные веки, почти ровные контуры лба и подбородка.

– Я – нет, – только и нашёлся он что сказать.

– Ты – нет? Интересное заявление, – развёл руками Рудрем.

– Ладно, хватит! – отрезал Решма, резко оборачиваясь к Ждыху. – Идти сможешь?

Лютич, до этого оцепенело вслушивавшийся в чужой говор, дёрнулся, отпрянул, выставил вперёд ладони:

– Я пойду, хозяин, пойду, клянусь ногой Белобога!

Шурша и ломая кусты как лось, из зарослей появился замыкающий стрерх, безучастно скользнул глазами перед собой и застыл в отдалении.

– Пойдёшь, пойдёшь… – сказал по-лютицки Решма, уже не глядя на лютича.

Ждых благоговейно поклонился и деловито похромал к лодкам:

– Ловик, волчья душа, когда Камни? Далеко? Ночь уже.

– Рядом, – нехотя ответил перевозчик, разлепляя глаза. – Оставь лодки на реке, засветло пришли бы.

Они тронулись в том же порядке. Через сотню шагов Ждых и Палек, оскаля зубы, рубили в воде преграду – массивное корневище. На стук из чащобы вышел медведь. Беззлобный, добродушный, видимо, сытый. Факел и леденящие завывания лютичей заставили его отступить. Но зверь следовал за людьми почти до самых камней, тревожа куропаток, пока не послышался издалека раздражённый рёв другого медведя.

Около полуночи ручей, несколько раз вильнув, вошёл в ложбину между двумя холмами и распался надвое, обходя каменный завал. Нагромождения камней, явно обработанных, виднелись и справа, и слева на склонах, поросших молодым, буйным ельником. Лунный свет, подчиняясь движению невидимого облака, ленивой волной скользнул по головам замерших путников, задержался полированным серебром на хрустальной воде и ушёл вдоль ручья к Одре. Следом рванулся ветер, разбушевался, зашипел, загремел ветвями сухостоя, закачал верхушки, выдавив из них несколько крупных капель влаги, щёлкнувших по лопухам, и внезапно стих. Вдалеке, у Исполиновых гор, полыхнуло. Помедлив, донёсся громовой раскат.

– Вот Камни, – сказал Палек, потирая натруженное плечо.

– Тут, в давние времена, ромеи положили мост, – со странной гордостью в голосе поведал Ловик. – Дорога шла до самого Острува. По нему шли готы. По нему шли хунну, шли фризы, фризы развалили мост. А может, сам упал – кто его знает…

Лодки осторожно завели на мелководье. Лютичи расчистили быстро от валежника небольшое пространство на левом холме, рядом с нагромождениями камней, раскатали войлочную подстилку, на ней на шестах растянули промасленную холстину от возможного дождя. С молчаливого согласия Решмы у самой воды сложили костёр, так что его можно было в случае опасности немедленно сбросить в ручей. Палек несколькими сноровистыми ударами высек обильную искру на сухой мох, огонь мгновенно сожрал катушки бересты, мох нырнул в глубь костра и принялся.

Прыгающий, нервный свет осветил в десятке шагов от навеса обглоданный зверьём скелет тура, чуть дальше чёрное пятно давнего костровища, на другом берегу, в зарослях репья, трухлявый остов бревенчатой постройки, поросший белоснежными древесными грибами. После того как Решма, отогрев над костром пальцы, велел готовить ужин, Езера неожиданно развеселилась. Она уже перебралась под навес, завернувшись, как в кокон, в бобровое покрывало.

Стрерх сидел рядом, отмахивая от неё комаров еловой веткой.

– Решма, мне кажется, ты добился своего. Брошенная тобой сеть легла так широко и хитроумно, что только Империя Свертц и сможет собрать её обратно. Чего ты ищешь по этим дебрям – может быть, смысл бытия или любовь дикарки? – Езера презрительно засмеялась. – Желаю в Эливгар. Там меня сватал казначей короля Осорика. Я хочу омывать ему ноги и расчёсывать волосы. – Езера говорила ещё что-то про любовь Решмы к путешествиям, о побережье Греции, лютичах, распространяющих зловоние, холоде…

– Поражаюсь твоему терпению, – сказал Эйдлах, косясь на Решму. Они оба сидели в световом круге, наблюдая, как Ловик, сбив с турьего черепа рог, выковыривает из него костную труху, а Палек вострит нож. – Езера просто издевается над тобой.

– Она боится, Эйд, – ответил Решма, пожимая плечами. – Она боится, что мы её бросим, боится, что почти кончились лекарства, что нет успеха, что Тантарра не пришёл.

– Возможно. – Эйдлах отвернулся, утирая лицо, на котором обозначились капельки крови. Это Палек слишком рьяно принялся разделывать зайца, отчего в разные стороны полетели тёмные капли. – Я не большой знаток в области проявления страхов. Но то, что Тантарры нет, меня тоже тревожит.

– Тантарра редкая сволочь. Ничего с ним не случится. Придёт. – Оглянувшись назад, где на камнях, на самом верху силуэтом стоял стрерх, Решма похлопал собеседника по колену. – Только бы он пришёл со своими людьми, а не с чужими.

Небо снова озарилось молнией, громыхнуло неподалёку. Гроза приближалась. Эйдлах промолчал. Ловик вышел из темноты, держа в руках невесть как пойманную громадную форель:

– Там, у камней, запруда. Кишат. Ещё пойду. Лишь бы Багинок не увидеть или русалок.

Палек и Ждых вполголоса заспорили, можно ли готовить жаркое, придут или нет на его запах медведи. Решили зайца варить в одном котле с рыбой, овсом, салом, грибами и листами белотравки. Навесили над костром медный чан, залили воду.

Молния ударила теперь совсем рядом, в заросли на другом берегу. Она с сухим хрустом расколола чёрное небо. Ветвистое, из белого огня дерево задержалось на мгновение в небе и исчезло, оставив в воздухе угасающий, не реальный, но видимый след. Немедля всё сотряслось, словно обрушилась часть небес. Лютичи повскакивали с мест, раздавленные, обречённые. Палек схватил Решму за руку:

– Клянусь Филином, нужно бежать отсюда!

Решма выдернул руку, коротким толчком в грудь свалил лютича на землю.

– Сиди смирно. Убью! – Затем резко повернулся к Рудрему: – Иди сними с камней стрерха. Попадёт ещё молния.

Рудрем кивнул и ушёл в темноту. Отголоски грома ещё гудели в чащобе, когда тяжёлые капли вразнобой ударили вокруг. Зашипел костер, по-лютицки выругалась Езера. Лас с Дежеком, отчего-то пригибаясь, поспешили к лодкам, укрыть скарб рогожей. Вернулся Рудрем с невозмутимым стрерхом. Ливень разрастался. Молнии полыхали чередой, округа непрерывно сотрясалась, стонала, что-то с хрустом падало, за ручьём то разгорался, то затухал пожар, зажжённый первой молнией.

– Ждых, Палек, Ловик, рубите ельник, ставьте шалаши, – отбрасывая ногой упавший, разлившийся котёл, крикнул Решма. – Рудрем, Стикт, помогите им.

– Ловик, Ловик! – шарахаясь друг от друга, забегали лютичи. – Ловик пропал. Таскал рыбу и пропал. Чащобник, Багинка, о Белый Филин!

Из темноты возникло беспокойное лицо Эйдлаха.

– Лютич исчез. Нет нигде. Стрерхи не видят. Сильная гроза.

– Бери стрерхов, обшарь дно от завала до лодок. Живого или мёртвого, но найди его! – ответил Решма. Он всё ещё стоял у потухшего костра, щурясь на молнии. Ему вдруг почудились над камнями, на фоне полыхающего неба, фигуры всадников, неподвижных и громадных. Они стояли как изображения на сборных поясах или бляхах лютичей, полоков: лошади парами, морда к морде, седоки сильно отклонены назад, словно пытаются разорвать поводья. Решма зажмурился, тряхнул головой, нащупал плечо Эйдлаха: – Смотри, там… – Следующий всполох проявил просто рваный контур гряды. – Тьфу, видения уже начались. Иди. Ищи Ловика.

Но Эйдлах остался на месте.

К грохоту грозы и шелесту ливня добавилось позвякивание, побрякивание, будто встряхивали монеты в горшке, глухие, дробные, мягкие удары, треск хвороста. Следующая вспышка молний высветила на поляне у костра кружение множества теней, блеск стали.

– К оружию! – истошно заорал кто-то по-лютицки. – Бей!

Вырвав из ножен мечи, Решма и Эйдлах встали спина к спине и вытаращились во тьму. Эйдлах, голосом полным смятения, крикнул:

– Почему стрерхи не вступили в бой? Решма?

Их обдало мощным, горячим дыханием и крепким запахом лошадиного пота. Тяжёлый куль упал Решме под ноги.

Над головой раздалось:

– Натоот[5]5
  Натоот – форма приветствия, принятая у военнослужащих Натоотвааля.


[Закрыть]! Перепугались, да?

Вокруг послышались возбуждённые голоса, смех Езеры, испуганное конское ржание. Куль под ногами Решмы заворочался, заворчал злобно и оказался пропавшим лютичем Ловиком. Всадник, который сбросил его с седла, спешился.

Лицо всадника озарилось. Это был Тантарра.

– Прошу извинить за опоздание.

– Не можешь без эффектов, ягд[6]6
  Ягд – приставка к фамилии, обозначающая принадлежность к роду, который жил в системе Метрополии до начала войны против Империи Сверц.


[Закрыть] Тантарра? – ловя остриём меча прорезь ножен, ответил Решма. – Натоот! – Он уже отметил, что голос Тантарры изменился, стал более низким, хриплым, резким. – Откуда у тебя эти люди? Когда ты уходил, с тобой было семеро. Трое наших и четверо саксов. Цвохгумь где?

– Теперь двое наших и четырнадцать отпетых ребят. Души во мне не чают. А Цвохгумь уже дома.

Тантарра надвинулся чёрным силуэтом.

– Привёз? – с некоторой надеждой в голосе спросил Решма и, скорее почувствовав, чем увидев отрицательный ответ, жёстко добавил: – Размещай людей. Потом выслушаю тебя.

Гроза начала стихать. Молнии били в землю уже много южнее, а гром был скорее эхом. Возник ветер. Сначала он навалился, сделал ливень наклонным, злым, но потом отпустил. В чёрном небе мигнули звёзды. Вокруг упали горсти лунного света и были тут же размыты холодными каплями. Наконец, далеко за полночь, облака начали истончаться, луна проявилась сквозь них матовым диском, в обрамлении радужного обруча. Ливень нехотя унялся. Заморосил и ушёл за тучами к Одре. Стало пронзительно тихо. Свежо. Воздух был ещё недостаточно тёплым, чтоб поднять туман, и всё вокруг блестело, отсвечивало влагой. Запалили костры. Распространился запах разогретых ячменных лепешек и чечевичной похлёбки. С полтора десятка разномастных коней, рассёдланных, успокоенных хозяевами, с надетыми на шеи торбами с овсом и сладкой брюквой, были неподалеку рядком привязаны к берёзам. Их охранял стрерх. Спутники Тантарры, кроме двух, сразу подсевших к Эйдлаху и Езере, расположились у своего костра.

Говорили они тихо, по-саксонски, иногда переходя на какой-то отрывистый восточный говор. Часто смеялись вполголоса, передавая по кругу тыквенную бутыль с густым напитком. Пёстрые их одеяния нельзя было отнести к какому-либо народу: персидские стёганые халаты из атласа, ободранной парчи, булгарские шаровары, сирийские плоские шапочки из цигейки, войлочные албанские безрукавки, короткие ромейские плащи, кавказские цохи с наборными поясами… Этот пёстрый люд лютичам не понравился. Палек, Дежек, охающий от боли Ловик сложили свой костерок поодаль, сварили наконец зайца и форель. Засопели, зачавкали, предварительно произнеся заговоры от отравления. Ждых с торжественным видом отнёс две большие рыбины Решме и Тантарре, которые только что отослали от себя любопытствующих Езеру. Рудрема и Эйдлаха и сидели теперь в камнях, едва освещенные и напряжённые. Тантарра взяв рыбу вдохнул терпкий дух:

– С белотравкой варил?

– С чем было, мой господин. Клянусь Филином, хороша, жирна. Соли в меру, – с поклоном попятился Ждых, косясь на Решму.

Решма свою форель не взял, и Тантарра уложил её себе на колени, на подстеленную рогожку. Лютичу показалось, что Тантарра вдвое моложе Решмы: широкие скулы, обрамлённые узкой бородкой, выдвинутый подбородок, бледные губы, нитка чёрных усов, мясистый нос, угольные волосы, под нависшими бровями цвета серого мрамора мерцают глаза.

– Ну? – Решма смотрел на костры, на безупречные огоньки искр, дым, скрюченные фигуры, блеск в ручье, тени на стене ельника. – Что, Тантарра, весь год ничего не ел, натощак шёл?

Ловкими пальцами в золотых перстнях, Тантарра сдирал нежную чешую, откусывая клок белого мяса, с видимым удовольствием жевал и покрякивал:

– И правда, вкусная рыба. Требуху вынул, голову не стал. Твой лютич соображает. Давай меняться. Ты мне этого повара, я тебе – Фэн Хуна. Отчаянный рубака. Был телохранителем у имперского воеводы Чин Дэ. Согласен?

– Прекрати балаган, ягд Тантарра, – сжал зубы Решма. – И хватит жрать, когда тебе задаёт вопрос старший по званию!

– Натоот, – буркнул Тантарра. Рыба была брошена через плечо, подстилка, которая служила полотенцем, тоже полетела в темноту. – Вот отчёт для ягда Кропора. – Он передал Решме стопку мелко исписанных хрустящих листов, тонких как паутина, размером с ладонь. – Это на кумите. Другим не прочитать ни за что, клянусь Синим Драконом Сюн.

– Надеюсь, меня ты не заставишь ломать глаза на эти каракули? – Решма провёл пальцем по торцу стопки листов, вслушался в возникший при этом шорох. – Давай, вкратце. Что, как, когда…

Отчёт завтра повезёт Глог, вернётся через полгода с указаниями командора Кропора. А время идёт. Стрерхи не вечны при таких нагрузках. Рассказывай.

– Время совсем не ждёт. Я торопился сюда как за платиновой звездой на ленте. Ночей не спал, загнал табун лошадей. Паланкин бросил в горах, подарок принца Го Ман Ю, а вместе с паланкином красотку Цо.

В голосе Тантарры зазвучала плохо скрываемая обида.

– Рассказываю. Тогда, после неудачи со Звенящими холмами в Склавении, когда погиб стрерх, я начал вести как можно более широкий поиск Лоции[7]7
  Лоция (навигатор-гироскоп) – механическая часть навигационного прибора, содержащая сведения о местонахождении баз с резервными спасательными космическими аппаратами.


[Закрыть], которую никто из наших в глаза не видел. Я сам просился в твою восточную группу, Решма. Я верил, что безумная мечта может осуществиться. Блестяще, совершенно блестяще тобой была обнаружена Лоция. По ветхим манускриптам, кускам шёлка с изображениями, больше декоративными, чем несущими информацию, по слухам и сплетням… Лоция была там. Я вызвался. Сам. Мне доверили отыскать её.

– Ягд Тантарра, мне это известно. Прошу без предисловий, – оборвал его на полуслове Решма. – Никто не собирается умалять твоих заслуг перед Натоотваалем. Я знаю, что придёт время и всем всё воздастся. Лоция где?

Тантарра засопел, скрипнул зубами. Резко махнул перед собой ладонью, ловя невидимого комара, поёрзал и наконец продолжил:

– Тогда, почти полтора года назад по-здешнему, я ушёл караванным путём. Я попал в такие места, где от воды до воды нужно было идти неделями, где пот делался на лице солёной коркой и лошадям привязывали к копытам дощечки, чтоб они не тонули в песках. Я видел караван, вымерший от жажды, связанных цепями мумии верблюдов, ссохшиеся скелеты людей в одеждах, тканных золотом, в торбах был великолепный шёлк, пряности, золото… Однажды, в стычке с грабителями, недалеко, как мы потом узнали, от Оазиса Борамшу, погиб проводник. Мы отклонились в сторону. Потеряли лошадей, умерло двое саксов. Пришлось самим напасть на караван, чтобы отбить воду. Понимаешь, Решма? Мы нашли дорогу, другого проводника, нашли воду, нас пытались три раза отравить ядом в финиках. Мы переправились через Сырдарью, безумно полноводную реку среди мёртвой пустыни, через призрачное русло Чу, прошли между Великими Озёрами и там, в долине Или, в предгорьях Тянь-Шаня, я видел это…

– Что «это»? – Решма резко повернул голову к Тантарре, глаза которого были безумны, влажны, устремлены вдаль, в блёклую полоску зари над Судетами.

– Я видел это. Сначала в горячем, жидком воздухе поднялись верхушки фортов Стигмарконта[8]8
  Стигмарконт – база сил космического флота.


[Закрыть], потом купола, над горизонтом чередой шли транспорты, мигали огни. Рядом вдруг восстали сады Эхтенельда, его плотины, белые тела жилых башен, фонтаны… Мы рванули туда, били пятками, плетьми истязали наших верблюдов и коней, пока проводник не догнал и не закричал, что это и есть мираж, о котором он предупреждал. Там, вдалеке, было всего лишь солёное море Балахаш… Дьявол… – Тантарра запнулся, словно в горле его разбух липкий ком, протянутая рука схватила воздух.

Решма пристально всмотрелся в собеседника, явно раздумывая о целесообразности дальнейшего разговора. Тень сожаления скользнула по краям узкого рта, едва коснувшись длинных век и дымчато-изумрудных глаз.

– Это всё?

Тантарра вздрогнул, оторвал взгляд от горизонта, сощурился, досадуя на что-то, с силой хлопнул себя по колену, затянутому в тонкую, тиснённую золотом кожу:

– Нет, это так, мгновение слабости… Пятнадцатого марра мы перешли бродом Или и сразу попали в какой-то кавардак, в настоящее смешение народов. Великая Степь двигалась, перемешивалась, варилась сразу в нескольких котлах: киби всем народом откочёвывали из Тянь-Шаня, Чеби-хан пробивался на Алатай, кутургуты восстали против аваров, и те ловили их от Назиба до самого Урумчи, император вылавливал остатки только что разгромленной армии татабов… Кругом валялись свежие трупы, уши, руки, торчали головы закопанных живьём. Везде оставленные кибитки, стаи одичалых собак вперемешку с волками.

К тридцатому марра мы с великими трудностями перешли Карашарский перевал, где пили снег, потеряли сакса Волофа и оказались на территории империи Тан, в пустыне Такла-Макан. Вокруг было полно пограничной стражи и тюркутов, нас всё время принимали за сторонников Суй, приспешников Кат Иль-хана. За нас пытались получить награду, обещанную новым императором Тайцзуном. Спас только поддельный ярлык купцов императора ромеев. Набрав отряд из беглых крестьян, под знаменем сторонников Тайцзуна, мы дошли до границы провинции Лянчжоу Чанъянь. Там была Великая Стена, потрясающая, бесконечная. До сих пор не пойму, как они могли её построить. А может, её воздвигли дреорды? Те, что построили Звенящие холмы и сделали Лоцию? Но зачем? К концу апреля мне через лазутчиков удалось узнать, что император с сорокатысячной армией осаждает крепость Шофан, где укрывается мятежник Лян Ши Ду. Нищий император желал овладеть всеми богатствами рухнувшей династии Суй. Я кожей тогда почувствовал, что не стоит идти потрошить императорский дворец на берегу Хуанхэ в Чанъяни, а следует идти в Шофан, туда, в самую гущу боя.