Текст книги "Всемирная история. Древний Рим. Эпоха великих завоеваний"

Следующие два месяца прошли в тревожном ожидании, прерываемом лишь незначительными ежедневными стычками. По всей видимости, именно к этому двухмесячному периоду относится сообщение Фронтина о военной хитрости, примененной против карфагенян консулом Луцием Постумием Мегеллом: «Консул Постумий, когда его лагерь в Сицилии находился в трех милях от пунического и карфагенские командиры ежедневно выстраивались к бою под самой оградой лагеря, постоянно оборонялся малыми силами, вступая в легкие стычки перед валом. Когда пунийцы, привыкнув к его способу действий, перестали уже с ним считаться, он, подготовив всех остальных на отдыхе внутри лагеря, по-прежнему с небольшим отрядом сдерживал напор противника и задержал его дольше обычного; когда же к шести часам уставшие и изнывавшие к тому же от голода стали возвращаться к себе, он со своими свежими силами обратил в бегство неприятеля, измотанного вышеуказанными трудностями» (Frontin. II, I, 4). По сути, римский военачальник сквитался таким образом за потери, понесенные римской конницей вследствие уловки нумидийских всадников во время первой битвы с войском Ганнона. Второе крупное сражение, оказавшееся победным для римлян, велось силами пехоты, и можно предположить, что именно этим объясняется соотношение в количестве потерь пехотинцев и кавалеристов, понесенных карфагенянами. Диодор Сицилийский сообщает, что в результате двух битв Ганнон потерял двести конников и три тысячи пехотинцев, а четыре тысячи воинов были захвачены в плен (Diod. XXIII, 8, 1). Это вполне соотносится с успешным для пунийцев сражением кавалеристов и поражением во время удачно проведенного благодаря хитрости римского консула крупного боя пехоты.

Во время затянувшегося ожидания решающей битвы силы римлян истощались быстрее, чем у пунийцев в лагере Ганнона, однако у осажденных в Акраганте таяли еще быстрее, чем у римлян. Об этом Ганнибал сообщал Ганнону посредством специальных сигнальных огней на крепостных стенах. В конце концов все более тревожные сигналы заставили карфагенян решиться на генеральное сражение, к которому стремились и римляне. Эту битву при Акраганте Полибий описал следующим образом: «Противники вывели войска на разделявшее лагеря пространство и ударили друг на друга. Сражение длилось долго, пока наконец римляне не обратили в бегство карфагенских наемников, сражавшихся в первых рядах. Когда бежавшие устремились на слонов и на задние ряды, все войско финикиян пришло в смятение. Бегство сделалось всеобщим, большинство карфагенян были истреблены, и лишь немногие спаслись в Гераклее; римляне захватили большую часть слонов и весь обоз» (Polyb. I, 18, 8—11). Поражение пунийцев было разгромным, хотя общие потери римлян были также колоссальными – 30 тыс. пехотинцев и 1500 всадников (Diod. XXIII, 9, 1). Это помешало им преследовать отряд Ганнибала, который с наступлением ночи покинул осажденный город, перебрался через оба римских рва, забросав их плетенками с мякиной, и поспешно отступил. Обнаружив наутро бегство части акрагантского гарнизона, римляне слегка потрепали арьергард стремительно уходившего войска Ганнибала, а затем ворвались в оставшийся беззащитным Акрагант, захватив там более 25 тыс. пленников, которые все были обращены в рабство (Diod. XXIII, 9, 1).

Павел Орозий так в крайне сжатом виде описывает ход противостояния римлян и пунийцев в битве за Акрагант и подводит его итоги: «Консулы обнесли валом и насыпями Акрагант, город на Сицилии, и находившийся там гарнизон пунийцев. И когда осажденный таким образом Ганнибал Старший, полководец пунийцев, был доведен до крайней нужды, неожиданно появился Ганнон, новый полководец карфагенян, с [войском] в полторы тысячи всадников и тридцать тысяч пехоты, имея также тридцать слонов, и на некоторое время он отсрочил захват города; однако вслед за этим город был взят. Пунийцы, поверженные и сокрушенные в страшной битве, потеряли одиннадцать слонов, акрагантяне были все проданы в качестве пленников; Ганнибал Старший в результате внезапной вылазки спасся с немногими бегством» (Oros. IV, 7, 4).

Падение Акраганта привело к переходу на сторону римлян еще нескольких значимых сицилийских городов, расположенных в глубине острова. Ганнон, допустивший столь болезненное поражение, был отозван в Карфаген, где его лишили гражданских прав и оштрафовали на шесть тысяч золотых монет (Diod. XXIII, 9, 2). До этого, впрочем, он успел повоевать против новых римских консулов Тита Отацилия Красса и Луция Валерия Флакка в 261 г. до н. э. По крайней мере Фронтин приводит следующий рассказ, наглядно показывающий отношение карфагенских полководцев к собственным наемникам и способы решения возникавших с ними проблем: «Карфагенский полководец Ганнон в Сицилии узнал, что около четырех тысяч галльских наемников сговорились перебежать к римлянам, так как они несколько месяцев не получали жалованья. Наказать их он не решался, боясь мятежа. Он поэтому обещал щедро вознаградить их за просрочку. Когда галлы благодарили его за это, он обещал им и в подходящий момент предоставить возможность пограбить. Вместе с тем он направил преданнейшего казначея к консулу Отацилию; выдав себя за перебежчика по вымышленным мотивам, он донес, что в ближайшую ночь четыре тысячи галлов будут высланы для грабежа и их можно будет перехватить. Отацилий, с одной стороны, не сразу поверил перебежчику, однако, с другой стороны, не счел возможным оставить такое дело без внимания. Он расположил в засаде отборнейший отряд. Галлы были перехвачены, и Ганнону от этой хитрости была двойная польза: галлы нанесли римлянам урон и сами все были перебиты» (Frontin. III, XVI, 3).

Победа под Акрагантом в 262 г. до н. э. стала решающей в противостоянии за Сицилию, позволив римлянам подчинить себе большую часть острова и овладеть стратегической инициативой. По сути, лишь прибрежные города, поддерживаемые господствовавшим на море карфагенским флотом или боявшиеся его нападения, продолжали сопротивление. Сами же пунийцы под натиском римлян были вынуждены отойти в свои давние владения в западной части острова, где их надежными военно-морскими базами оставались Лилибей, Панорм и Дрепана, имевшие мощные укрепления и удобные гавани, позволявшие снабжать их всеми необходимыми припасами. Окрыленные успехом, римские сенаторы поставили армии задачу «совершенно очистить остров от карфагенян и тем усилить свое могущество; к этому-то обращались все надежды их и помыслы» (Polyb. I, 20, 2). Однако после акрагантской виктории удача в островной войне от римлян отвернулась. У римского войска сменились главнокомандующие, которыми стали консулы 261 г. до н. э. Луций Валерий Флакк и Тит Отацилий Красс, а из Карфагена после смещения Ганнона на Сицилию в качестве главнокомандующего был направлен Гамилькар. Диодор сообщает о затянувшейся на семь месяцев осаде римлянами города Митистрата, для которой было построено множество осадных машин, но в итоге она завершилась безрезультатно. В дальнейшем боевые действия на острове велись с переменным успехом, и ни одна из сторон не могла получить решающего преимущества. На захват и разграбление римлянами небольшой крепости Мазары в области Селинунта Гамилькар отвечал победоносным сражением при расположенных на северном побережье острова Фермах, где было истреблено четыре (по данным Полибия) либо шесть (согласно Диодору) тысяч римских союзников (Polyb. I, 24, 4; Diod. XXIII, 9, 4).

Таким образом, война на Сицилии перешла в затяжную фазу, в которой решающего перевеса не могла получить ни одна из сторон. Главной проблемой было господство пунийцев на море, не дававшее римлянам надежно закрепиться на побережье, ведь в то время «многие материковые города перешли на сторону римлян в страхе перед их сухопутными силами, зато большее еще число городов приморских отложилось от них из страха перед карфагенским флотом» (Polyb. I, 20, 6). Кроме того, карфагеняне начали переносить военные действия на италийское побережье, угрожая разорением крупных римских торговых центров – Остии, Цере, Неаполя, Тарента. В 260 г. до н. э., по сообщению Павла Орозия, «Ганнибал Старший с помощью флота, состоявшего из ста тридцати кораблей, опустошил морское побережье Италии» (Oros. IV, 7, 7), не говоря уже о захвате пунийцами римских военно-транспортных и торговых судов, ставшем к тому времени повседневным явлением.

Полностью осознав сложившуюся ситуацию и не желая далее наблюдать, как карфагеняне опустошают берега Италии, в то время как африканское побережье остается для римлян совершенно недоступным, римляне приступили к строительству собственного мощного военно-морского флота.

Глава 7. «…многоголосые глубины стонут»: рождение римского военного флота и первые морские сражения (260–256 гг. до н. э.)

…не имея средств к морской войне не то что значительных, но каких бы то ни было, никогда раньше не помышляя о морских завоеваниях и впервые задумавши это теперь, они принялись за дело с такою уверенностью, что решились тотчас, еще до испытания себя, помериться в морской битве с теми самыми карфагенянами, которые со времен предков их неоспоримо владычествовали на море.

Полибий. Всеобщая история, I, 20, 12 

Начало войны Рима и Карфагена за Сицилию быстро выявило наиболее уязвимую сферу военного дела римлян – слабость военного флота. В изложении Полибия это даже превратилось в надуманное утверждение о полном отсутствии римского военно-морского флота, что, несомненно, является явным преувеличением. Источники содержат некоторые упоминания о римских военных флотилиях, выполнявших боевые задачи задолго до начала Первой Пунической войны. Так, в 310 г. до н. э., в ходе Второй Самнитской войны (327–304 гг. до н. э.), римский флот под командованием консула Луция Корнелия высадил у Помпей десант, отправившийся разорять окрестности города Нуцерии (Liv. IX, 38, 2). Следующее упоминание о военной эскадре римлян относится к 282 г. до н. э., когда во время войны с Тарентом «тарентинцами был разграблен римский флот и убит дуумвир[8]8
  Дуумвир – в Древнем Риме одно из двух лиц, совместно исполняющих какую-либо должность.


[Закрыть], над ним начальствовавший» (Liv. Per. XII). Поскольку эта римская эскадра во главе с дуумвиром насчитывала десять кораблей, можно предположить существование еще одной такой же по численности флотилии и, следовательно, весь флот римлян насчитывал двадцать боевых судов. Согласно свидетельству, сохраненному Иоанном Зонарой, это были триремы (Ioan. Zon. VIII, 2B). Как видим, свидетельства источников о военном флоте Рима на рубеже IV–III вв. до н. э. крайне немногочисленны и позволяют составить лишь самое приблизительное представление о количестве и боевых характеристиках военных судов, а также подготовке римских моряков и флотоводцев к войне с Карфагеном. Не приходится, впрочем, сомневаться, что римский флот уступал пунийскому во всех отношениях – от количества и боевых характеристик кораблей до подготовки матросов и умения флотоводцев руководить действиями судов на море.

В 260 г. до н. э. в Риме была развернута масштабная государственная программа строительства военных кораблей, целью которой было создание военно-морского флота, способного не только на равных противостоять Карфагену на море, но и ликвидировать пунийскую талассократию – власть над морями – в Западном Средиземноморье. Подробный и, несомненно, несколько приукрашенный рассказ об этой программе приводит Полибий, сообщающий, что первоначально римляне заложили на верфях 100 пентер (квинквирем) и 20 триер (трирем). При этом, по его словам, не имевшие опыта строительства квинквирем римские кораблестроители взяли за основу карфагенскую пентеру, захваченную при благоприятном стечении обстоятельств еще во время переправы на Сицилию легионов под командованием консула Аппия Клавдия Каудекса: «В это время на римлян в проливе напали карфагеняне; один палубный, неприятельский корабль в порыве усердия бросился вперед, очутился на берегу и попал в руки римлян; по образцу его римляне и соорудили весь свой флот» (Polyb. I, 20, 15). При всей критичности отношения к данному свидетельству, вряд ли обоснованно отбрасывать его полностью, поскольку оно содержит зерно исторической правды. Римские корабелы, несомненно, изучали захваченные пунийские суда и пытались, по мере возможности, копировать их. О том, что достичь совершенства в этом деле удалось далеко не сразу, свидетельствуют все тот же Полибий, сообщающий, что «корабли римлян вследствие дурного устройства были неловки в движениях» (Polyb. I, 22, 3) и Луций Анней Флор, назвавший их «тяжеловесными и неуклюжими судами» (Flor. I, XVIII, 2, 8).

Ядро истины, судя по всему, содержит также сообщение Флора о стремительности строительства римского флота, который якобы был сооружен всего за два месяца: «Залогом предстоящей победы была сама быстрота сооружения флота. Ибо через 60 дней после того, как был срублен лес, флот из 160 кораблей стоял на якоре, так что казалось, будто не искусство людей, а дар богов превратил лес в корабли» (Flor. I, XVIII, 2, 7). В приведенном свидетельстве привлекают внимание и вызывают сомнения три момента. Во-первых, количество судов на 40 больше, чем указано у Полибия. Во-вторых, корабли, по словам историка, построили из свежесрубленного леса, что было невозможно, поскольку лесоматериалы требовали длительного просушивания и предварительной обработки. Наконец, в-третьих, невероятным кажется сам срок сооружения судов – всего два месяца.

Как представляется, разница в количестве кораблей у Полибия и Флора вполне может объясняться тем, что часть из них были не пентеры или триеры, а транспортные либо легкие разведывательные суда, о строительстве которых греческий историк попросту не упоминает. В любом случае, информация Полибия о количестве боевых кораблей представляется более достоверной, поскольку подтверждается также свидетельством Диодора Сицилийского (Diod. XXIII, 10, 1). Скорость строительства может быть объяснена лишь наличием просушенного строительного леса, из которого, возможно, даже были предварительно изготовлены соответствующие детали корабельных корпусов. По крайней мере, тот же Полибий сообщает, что в 254 г. до н. э. в трехмесячный срок римляне построили 220 судов (Polyb. I, 38, 5–6), что было возможно лишь при наличии готового строительного материала. Все это заставляет полагать, что подготовка к постройке большого военного флота велась римлянами задолго до 260 г. до н. э., по всей видимости, с самого начала противостояния с Карфагеном. Именно тогда римские кораблестроители изучили захваченную пунийскую пентеру и приступили к заготовке лесоматериалов и даже производству отдельных составных частей судов. Античные же историки упоминают лишь о завершающем этапе постройки флота, когда готовые детали собирались воедино, и который, благодаря наличию заранее заготовленных частей, действительно мог продлиться считаные месяцы.

Как бы то ни было, 260 г. до н. э. действительно можно считать условным годом рождения римского военно-морского флота, обладавшего значительным количеством боевых судов и подготовленными командами моряков и гребцов, которых для 120 боевых кораблей требовалось не менее 30 тыс. Отчасти их предоставили союзники, но подавляющее большинство рекрутировали из латинских крестьян и городских бедняков, не подлежавших призыву в сухопутную армию. Об их обучении также сообщает Полибий: «Пока одни заняты были возложенным на них сооружением судов, другие собирали команду и на суше обучали ее гребле следующим образом: они посадили людей на берегу на скамьи в том самом порядке, в каком они должны были занимать места для сидения на судах, посередине поставили келевста[9]9
  Келевст – начальник гребцов, задававший ритм гребли ударами деревянного молотка.


[Закрыть] и приучали их откидываться всем разом назад, притягивая руки к себе, а потом с протянутыми руками наклоняться вперед, начинать и кончать эти движения по команде келевста» (Polyb. I, 21, 1–2). После спуска флота на воду команды еще некоторое время потренировались в открытом море, а затем консул-патриций Гней Корнелий Сципион, которому по жребию выпало взять на себя командование флотом, приказал вести римскую эскадру вдоль западного берега Италии на юг, к Мессинскому проливу.

Первая встреча нового римского флота с карфагенским произошла при неблагоприятных для римлян обстоятельствах в гавани города Липари, у одного из расположенных к северу от Сицилии Липарских островов. Здесь попал в западню передовой отряд из семнадцати римских кораблей под непосредственным командованием Корнелия Сципиона, заранее отправившийся в Мессану в качестве квартирьеров с целью подготовки условий для приема и размещения основного состава флота. Стоянка в Липари была вызвана известием, что городом можно легко овладеть благодаря изменническим настроениям в среде горожан, и, понадеявшись на легкую победу, консул велел бросить якоря судов своей флотилии в липарской гавани. Установление контроля над Липарскими островами могло иметь для римлян стратегическое значение, поскольку позволяло взять под контроль Мессинский пролив и существенно облегчить плавание от побережья Италии к Сицилии. Это хорошо понимали пунийцы, флот которых стоял неподалеку, на рейде Панорма (современный Палермо), и которые, вполне возможно, изначально распространили ложную информацию об измене липарцев, чтобы заманить римлян в ловушку. По приказу командовавшего флотом Ганнибала Старшего пунийский военачальник по имени Боодес повел эскадру из двадцати боевых кораблей к Липари. Подойдя под покровом ночи к городской гавани, карфагеняне блокировали стоявшие в порту суда римлян, отрезав им выход в открытое море. Сложилась патовая ситуация для Корнелия Сципиона, который не мог ни выстроить корабли для морского сражения, ни отступить в город, чьи ворота оставались заперты. Экипажи кораблей, не имевшие опыта боевых действий на море, запаниковали и сбежали на берег, а сам консул был взят в плен Боодесом. Плененный римский консул вместе с захваченными римскими кораблями был доставлен к Ганнибалу в Панорм (Polyb. I, 21, 4–8).

Позднейшая римская традиция, стараясь оправдать незадачливого консула, объясняла бесславное пленение Корнелия Сципиона коварством пунийцев, якобы обманом заманивших римского флотоводца в засаду под предлогом мирных переговоров и вероломно захвативших его в плен (Liv. Per. XVII; Flor. I, XVIII, 2, 11; Eutrop. II, 20, 1; Oros. IV, 7, 9). Более правдоподобной, впрочем, представляется изложенная грекоязычным писателем II в. н. э. Полиэном версия о том, что изначальной военной хитростью была сама ложная информация о возможности сдачи римлянам города Липари вследствие измены части горожан: «Карфагеняне возле Сицилии, узнав, что римляне имеют больше кораблей, чем они, и желая их отвлечь, убедили некоторых из собственных граждан стать перебежчиками. Они, придя к римскому военачальнику Гнею Корнелию, обещали передать ему остров Липару, принадлежащий Сицилии. Он же, поверив, заполнив половину судов, отплыл на Липару» (Polyaen. VI, 16, 5). Попытавшись далее объединить эту вполне правдоподобную версию с устоявшимся у римлян мнением о захвате Корнелия Сципиона в плен путем обмана, Полиэн приводит рассказ о том, как сказавшийся больным пунийский флотоводец попросил консула явиться для переговоров на карфагенский корабль, где римлянин и был захвачен в плен. Отбросив эти явно вымышленные подробности второй части повествования Полиэна о липарском инциденте, следует признать его первую часть вполне вероятной и более близкой к реальным событиям. После удачно вброшенной неприятелю дезинформации и успешного блокирования его кораблей в гавани Липари, карфагеняне могли требовать у покинутого собственными матросами римского консула не переговоров, а исключительно полной и безоговорочной капитуляции. Скрыть ее позорный факт и были призваны возникшие впоследствии рассказы о вероломстве пунийцев.

Впрочем, всего несколько дней спустя римлянам представился шанс сквитаться с карфагенянами за пленение своего флотоводца и захват семнадцати кораблей. Согласно свидетельству Полибия, Ганнибал Старший «слышал, что римский флот, идущий вдоль Италии, уже близко, и, желая точнее узнать численность и вообще расположение сил неприятеля», отправился во главе эскадры из пятидесяти кораблей на рекогносцировку. Обогнув южную оконечность Италии (по всей видимости, край Калабрии), пунийский флотоводец неожиданно столкнулся с шедшим стройным походным порядком римским флотом, более чем вдвое превосходившим по своей численности флотилию карфагенян. Существенное количественное превосходство римлян, неготовность пунийцев к бою и, вероятно, неблагоприятные для карфагенян природные условия, такие как встречный ветер или течение, привели к тому, что большая часть кораблей Ганнибала была потоплена, а ему самому едва удалось спастись бегством (Polyb. I, 21, 9—11).

Не ставя под сомнение саму возможность столкновения римского и карфагенского флотов у входа в Мессинский пролив и потерю пунийцами части их эскадры, стоит критично отнестись к утверждению Полибия о том, что Ганнибал потерял большую часть своих кораблей. Это представляется маловероятным, поскольку будь эта победа римлян столь выдающейся, она была бы закреплена в античной традиции в качестве их первого победоносного сражения в Первой Пунийской войне. Так как этого не произошло, вероятным представляется предположение, что потери карфагенян были далеко не такими значительными, как указывает Полибий. Скорее всего, Ганнибал провел разведку боем и быстро отступил, едва ли потеряв в бою больше нескольких кораблей и, вероятно, к тому же потопив несколько римских. Это позволяет считать первое морское боестолкновение римлян с пунийцами малозначительной стычкой с ничейным результатом. Настоящее победоносное для римлян сражение на море произошло несколько позже, когда флот возглавил второй из консулов 260 г. до н. э. Гай Дуилий. Пока же римские корабли проследовали в Мессану, где экипажи продолжили учения и подготовку к решающей битве с пунийцами. Сюда же был срочно вызван Гай Дуилий, до этого командовавший сухопутными войсками, а теперь взявший на себя руководство военно-морскими силами.

Первая встреча с карфагенским флотом не была для римлян напрасной, наглядно продемонстрировав превосходство тактико-технических характеристик пунийских кораблей и уровень подготовки их экипажей. Не имея возможности на равных соревноваться с карфагенянами в искусстве кораблевождения и традиционных приемах маневренного морского боя, римлянам нужно было найти эффективный способ побеждать в морских баталиях. Решение проблемы оказалось простым и вместе с тем гениальным: римляне решили использовать в сражениях на море самую сильную составляющую своего войска – тяжеловооруженную пехоту. Вполне возможно, что именно во время пребывания римского флота под командованием Гая Дуилия в Мессане был изобретено и обустроено на военных судах римлян приспособление, позволявшее брать на абордаж и штурмовать вражеские корабли. Оно представляло собой снабженный невысокими перилами в передней части перекидной мостик, достигавший 10 м в длину и 1,8 м в ширину. На его внешнем конце находился мощный, слегка изогнутый железный крюк или шип, торчавший по направлению к неприятельскому судну наподобие хищного птичьего клюва. Эта внешняя схожесть с птицей, равно как и сам механизм действия приспособления, напоминавший клевание, привели к тому, что легионеры назвали перекидной мостик «вороном» (лат. corvus). При сближении с вражеским кораблем такой установленный вертикально «ворон» поворачивали в нужную сторону и стремительно обрушивали на палубу неприятеля, так что железный клюв пробивал доски и намертво впивался в добычу. Перекинутый мостик позволял римским легионерам, ставшим морскими пехотинцами, перебраться на неприятельское судно и вступить в бой с его командой. «Как только вороны пробивали палубные доски, – пишет Полибий, – и таким образом зацепляли корабли, римляне со всех сторон кидались на неприятельское судно, если сцепившиеся корабли стояли бок о бок; если же корабли сцеплялись носами, тогда воины переправлялись по самому ворону непрерывным рядом по двое. При этом шедшие во главе воины держали щиты перед собою и отражали удары, направляемые с фронта, а следующие за ними опирались краями щитов о перила и тем ограждали себя с боков. Сделавши такого рода приспособления, римляне выжидали благоприятного момента для морской битвы» (Polyb. I, 22, 9—11).

Возможность опробовать изобретение, а вместе с ним и новую тактику морского боя, не заставила себя долго ждать. Узнав о том, что десант карфагенского флота опустошает окрестности города Милы, расположенного на северном побережье Сицилии, к западу от Мессаны, Гай Дуилий выдвинул свои корабли по направлению к неприятелю, встретившись с ним около мыса Милы. По разным данным, римский флот насчитывал примерно 120–130 кораблей, тогда как силы карфагенян были равны римским (130 судов), либо, по данным Диодора Сицилийского, даже существенно превосходили их, насчитывая 200 боевых кораблей (Polyb. I, 23, 3; Diod. XXIII, 10, 1; Oros. IV, 7, 7). С презрением относившиеся к морским потугам римлян пунийцы под командованием Ганнибала «с радостью и поспешностью спустили на море сто тридцать кораблей, которые все носами вперед пошли навстречу неприятелю; карфагеняне не находили даже нужным соблюдать боевой порядок и шли как бы на верную добычу» (Polyb. I, 23, 3). Высившиеся на палубах римских судов невиданные дотоле «вороны» несколько смущали карфагенских моряков, однако, исполненные пренебрежения к врагу, они смело ринулись в бой. Ганнибал был настолько уверен в превосходстве своего флота, что даже не позаботился о том, чтобы выстроить корабли в надлежащий боевой порядок, и безрассудно бросил на численно превосходивших римлян состоявший из тридцати пентер карфагенский авангард.

Дальнейший ход битвы при Милах, по словам Полибия, в большей степени напоминал сухопутное сражение, нежели морской бой: «Во время схватки суда каждый раз сцеплялись с помощью описанных орудий, причем люди немедленно переправлялись по самому ворону, и бой происходил на палубах. Часть карфагенян была истреблена, другие в ужасе сдавались неприятелю сами… Таким образом карфагеняне потеряли те тридцать кораблей вместе с командою, которые начали сражение; вместе с ними захвачено и судно начальника». Ганнибал, вышедший в море на пентере, принадлежавшей ранее самому эпирскому царю Пирру, потерял судно и вынужден был спасаться бегством на лодке. Прибыв к остальным кораблям своего флота, он не смог уже предотвратить их сближение с кораблями римлян, и битва возобновилась. Карфагеняне попытались, правда, заходить на римские суда со стороны кормы и бортов, избегая таким образом установленного на носу «ворона», однако это мало им помогло – римские корабли удачно взаимодействовали друг с другом, а абордажные мостики, поворачиваясь во все стороны и охватывая до трех четвертей окружности, грозили пунийцам со всех направлений. Более того, даже при удачном таране карфагеняне не имели шансов, дав задний ход, потопить римский корабль и уйти самим – «вороны» немедленно падали на палубу пунийского судна и легионеры захватывали его. Пока насаженный на вражескую ростру корпус квинквиремы римлян удерживался на плаву пунийским кораблем, можно было наскоро подготовиться к тому, чтобы залатать пробоину, а после захвата вражеского судна приступить к полноценному ремонту. Еще проще решалась проблема в случае сломанных весел по одному из бортов – их меняли на запасные или уцелевшие на захваченном вражеском корабле. Наконец, даже в случае гибели римской квинквиремы всегда оставалась возможность перейти на захваченную пунийскую пентеру. Последнее, впрочем, могло произойти лишь теоретически, поскольку источники не сообщают ни об одном потопленном корабле римлян. Пунийцы же смогли выйти из боя и стремительно оторваться от римского флота, лишь потеряв еще около двух десятков кораблей. Догнать быстроходные и маневренные карфагенские корабли неповоротливые суда римлян не могли при всем желании, да, видимо, и не стремились к этому.

Первое крупное морское сражение пунических войн завершилось полной и безоговорочной победой римлян. Потери карфагенян составили до 50 кораблей, из которых 13 или 14 были потоплены и 31 захвачен, а также три тысячи убитых и семь тысяч пленных матросов и гребцов (Polyb. I, 23, 10; Eutrop. II, 20, 2; Oros. IV, 7, 10). «И никакая другая победа, – отмечает Евтропий, – не была приятней римлянам, ибо непобедимые на суше, они и на море очень многого достигли» (Eutrop. II, 20, 2). В ее честь на римском форуме была сооружена из белого мрамора Columna rostrata, названная так потому, что ее украшали ростры – носы боевых кораблей. Громадным было психологическое значение победы, благодаря которой римляне убедились, что могут громить лучших мореходов Западного Средиземноморья, равно как и ее стратегические последствия – отныне римский флот мог не только беспрепятственно доставлять войска и снаряжение на Сицилию, но также высаживать десанты на других крупных островах региона – Корсике и Сардинии – и даже грозить владениям пунийцев на североафриканском побережье.

Причины победы римлян, сумевших навязать свою тактику боя, нивелировавшую превосходства быстроходного и маневренного пунийского флота, отмечали многие античные авторы, из которых, пожалуй, наиболее подробным и красноречивым оказался Луций Анней Флор: «Восхищения достойна красота схватки, когда быстрые, как бы летавшие по волнам корабли врагов окружались нашими тяжеловесными и неуклюжими судами. Карфагенянам не помогла морская опытность – умение ломать весла и играючи избегать ростры, ибо железные крючья и мощные сооружения, до схватки многократно осмеянные врагом, заставляли его сражаться, как бы на суше и твердой почве» (Flor. I, XVIII, 2, 8–9). Так римский абордажный мостик оказался эффективнее весла карфагенского кормчего, а мечи римских легионеров на палубах вражеских кораблей выиграли битву у таранного удара ростры. Маневренность пунийских судов и мастерство их команд оказались бессильны перед новой тактикой боя, к которой карфагеняне, рассчитывавшие на привычный сценарий морского сражения, оказались абсолютно не готовы. Судя по количеству захваченных судов и числу пленных, да и по поведению пунийского флотоводца Ганнибала, они даже не имели на борту достаточного количества воинов, способных противостоять натиску римских легионеров, а моряки и гребцы предпочитали сдаваться в плен, а не оказывать упорное сопротивление и тем более контратаковать, захватывая римское судно.