Текст книги "Между вещью и пылью"

«…ты замолкаешь, чтобы не сорваться…»

 
…ты замолкаешь, чтобы не сорваться
на слабый крик или на громкий шёпот,
в кафе, на станции, откуда не добраться
в такое время. На перроне топот
переезжающих в другое время года,
от этих мест подальше – или глубже.
Наличие билета – суть исхода
со станции – корабликом по луже,
ни утонуть в которой, ни уехать
куда-нибудь – кафе не отпускает
при расставании… Банальная помеха —
наличие любви – и каждый знает
из отъезжающих, что это неизменно
теперь уже, когда спустя полжизни —
единственная в жизни перемена —
прощание в кафе. И поезд дышит
почти что в спину, в рельсах застревая,
как в той же луже, что уже просохла.
И никого от края и до края.
И станция как будто бы оглохла.
 

Апрель 27 2013 г.

«Если зеркало мне не врёт…»

 
Если зеркало мне не врёт,
то со смертью не всё проходит.
Завершив неземной полёт,
крылья сушатся в огороде,
точно простыни на ветру
после жаркой любовной ночи.
Даже если я и умру —
жизнь не кончится между прочим,
свой воскресный свершив полёт,
как перо по листу бумаги,
в облаках, где гроза растёт,
заполняясь, как брагой фляги,
электричеством и дождём,
свежим ветром, слезой младенца,
перепуганного огнём —
никуда от огня не деться…
как не выжить в кромешной тьме.
Видно, всё-таки, прав Проперций:
ничего не кончается, нет,
там где слово застряло в сердце.
 

Апрель 28 2013 г.

«Река опять замёрзла, как постель —…»

 
Река опять замёрзла, как постель —
от одиночества. Стекольщик был не пьяный —
на совесть застеклил её. Теперь
она, как я в глухом углу дивана,
под матовым стеклом – в своём углу,
что, может быть, не лучше и не хуже
других таких же, но не по нутру
такое сочетание, к тому же,
замёрз пейзаж по берегам реки,
не сохранив былого украшенья.
И облака, что были так близки
порой – не поспешают с возвращеньем
и где-то прячутся, чтоб тоже не уснуть
в каком-нибудь углу, за пыльной шторой,
тем самым завершив небесный путь —
земною жизнью, в закромах которой —
уже достаточно. И не перечерпать
ладонями застывшую водицу,
как не согреть остывшую кровать —
после любви, что продолжает сниться.
 

Апрель 29 2013 г.

«Боюсь, как в детстве, грома тёмной ночью…»

 
Боюсь, как в детстве, грома тёмной ночью.
Он появляется в соседнем переулке
и там стоит. И уходить не хочет,
как будто ждёт того, кто на прогулку,
возможно, выйдет, или на работу,
чтобы догнать и в спину три удара —
наверняка, не разбирая, что там
потом случиться с человеком старым
или не очень – будто бы случайно,
как по ошибке, обознавшись домом…
И в этом, видимо, ещё из детства тайна
и страх за близких. И едва знакомых.
 

Апрель 29 2013 г.

«Меня забудут сразу и надолго…»

 
Меня забудут сразу и надолго.
А если вспомнят, то совсем случайно
и, справившись с прокисшим чувством долга —
опять забудут, что вполне банально
и предсказуемо, как дождь в конце апреля.
Погода, если верить показаньям —
лишь дополнение к событиям недели,
и без того печальных – в ожиданьях.
Всех забывают, даже тех, кто рядом
с тобою жил, пытаясь не загнуться
от суеты – забвение в награду
и рис с изюмом на столовском блюдце,
как дополнение к борщу и винегрету,
к холодной водке – для успокоенья.
Ещё горячая от повара котлета —
вполне сгодится для поминовенья,
как гуща для гадания и карта
для вымысла, который во спасенье…
Забудут всех. Меня – в начале марта
в другом году, в такой же день весенний.
 

Апрель 29 2013 г.

«Запретить бы почту, чтоб больше тревожных писем…»

 
Запретить бы почту, чтоб больше тревожных писем
не приходило. Достаточно телеграммы
по телефону, где в буквах и в сумме чисел —
всё объяснимо, хотя и довольно странно
в перечислении, но сохраняет память
всю информацию, что от других досталась.
Всё и отличие, что не возьмёшь руками,
не зачитаешь дольше, чем полагалось
в самом начале. Бумага – лишь только повод
снова напомнить, заполнить конверт словами,
как пару камушков бросить на память в воду,
не дожидаясь известий от них – кругами
или волной на берег. Бумага терпит
переживания, да и другую правду.
Лучше не знать – что там ещё в конверте —
по крайней мере, всё ещё живы как бы…
 

Апрель 29 2013 г.

«Птичка не вылетает, и старый фотограф спит…»

 
Птичка не вылетает, и старый фотограф спит.
В парке «Гидростроитель» совсем безлюдно.
Пара торговцев шарами. Во всю хрипит
старый динамик – с годами и это трудно.
Видимо, всё-таки время берёт своё,
и баба с веслом торчит не на лучшем месте,
а репродуктор хрипит, но ещё поёт,
т. е. пытается выжить, на самом деле.
Но, как ни старайся, – всему наступает срок,
и за оградой парка другие лица
переживают прожитого урок
или экзамен, что больше не повторится —
в этом пространстве точно. Таков удел —
чем долговечнее память – короче вечер…
Старый фотограф спит, как всегда хотел.
Мысли хватает лишь на возможность встречи
с кем-то из прошлой жизни, кто жив ещё,
может быть, помнит или хотя бы узнает
по фотографии в парке, откуда всё
и начиналось, но птичка не вылетает,
не шелестит в деревьях своим крылом,
смяв под собою листья и даже – ветки,
чтобы, уже состарившись – на потом
не оставлять от жизни своей отметки,
т. е. следы когтистые. Сквозь стекло,
из-за деревьев даже не видно парка.
Как там фотограф старый? В глазах его
запечатлелось то, что терзает Парка —
тонкую нитку, что заплела следы.
Баба с веслом кивает случайным встречным,
как заблудившимся в прошлом, откуда ты
не доберёшься уже – слишком краток вечер.
 

Апрель30 2013 г.

«В углу двора всех переживший тополь…»

 
В углу двора всех переживший тополь
глядит, как распускаются сирени
в конце апреля. Крыши кроют толью,
чтоб не промокли жители деревни
на майские – синоптик обещает,
что будет дождь с грозой в начале мая,
но время точное пока ещё не знает —
и оттого прогноз его случаен.
Цветы на ветках расточают запах,
как на картинах импрессионистов.
Лишь старый тополь смотрится невнятно
в таком пейзаже лиственно-ветвистом —
из-за сухих корней и старой кожи,
но солнце пригревает, и приятно
становится ему, хоть это и невнятно
в его ветвях – он в ожиданье смерти.
Достаточно, что был он очевидцем
всего на свете, как письмо в конверте,
проделав долгий путь. Вагоны, лица.
Помятая листва едва скрывает
немалый возраст и следы старенья.
Он по привычке, молча принимает
оставшиеся краткие мгновенья.
 

Май 1 2013 г.

«Вот и пришёл теплоход, что везёт домой…»

 
Вот и пришёл теплоход, что везёт домой.
Отпуск окончен, остался момент прощанья
и забывания встречи с чужой женой,
как стало ясно после, в конце свиданья,
но ничего не исправить теперь уже,
разве что стрелки перевести обратно
или закрасить краской пятно в душе,
но не поможет вымысел, вероятно —
это уже трагедия новых мест,
где теплоход причалит и будет встречен
кем-то из близких, сжавших в руках букет —
для опознания, если наступит вечер,
и не останется шансов найти следы,
чтобы уже добраться к начальной точке,
где все пути и сходятся у воды,
как на почтамте письма с пометкой «срочно»…
Только откуда ж знать, что теперь она
будет всю жизнь вспоминать эти две недели
и в продолжение вымысла или сна
письма писать куда-то, где опустели —
жизнь и гостиница – как не сказать судьба.
Что ей осталось? – только считать потери
от невозможной встречи. И все слова
в перечислении – только про две недели
и про прощание утром среди других,
про теплоход, который уже отчалил
и растворился где-то, среди своих,
не раздражая утро ни криком чаек,
ни длинным гудком, ни плачем… Пустынный пляж
не обещает встречи на прежнем месте —
только луна – невостребованный антураж —
напоминает ей о его отъезде.
 

Май 2 2013 г.

«Я выйду следом, чтобы проводить…»

 
Я выйду следом, чтобы проводить
твой силуэт, ещё доступный глазу
в неярких фонарях, чтоб не забыть,
и чтобы вечер кончился не сразу —
с твоим уходом… Полицейских рой
кружит у фонаря, где посветлее,
не оставляя шансов на покой
энтомологии, и бабочка быстрее
летит согреться к лампочке другой…
Тебя проводив, я возвращаюсь
в пустую комнату, где сладкий запах твой,
твоих духов под лампочкой летает,
как мотылёк, но лампочку гашу,
чтобы не портить вечер отраженьем
своим в окне, и на фонарь гляжу,
что за окном – для бабочки спасенье.
 

Май 2 2013 г.

«Пустые вещи спрятаны в комод —…»

 
Пустые вещи спрятаны в комод —
хозяин съехал вместе с остальными
в начале месяца ещё, на Новый год,
пока погода позволяла – только имя
осталось на губах. Среда вещей,
разложенных по ящикам, немного
таких, чтобы отдать и без затей
о них забыть… И дальняя дорога
здесь не при чём – обычный переезд
того, кто, жизнь оставил за порогом,
внутри квартиры. Крашеный подъезд,
расписанный в три буквы – ненадолго —
сотрут, забудут – новая печать
на Времени уже… или на стенах
окажется потом – ни дать ни взять —
кто позаботится о новых переменах,
как о вещах в комоде, что молчат,
как брошенные дети в детском доме…
На Новый год кромсают поросят,
но, кажется, тебя никто не тронет
своим вниманием, чтоб скрасить твой побег
из этих мест, что ближе и дороже
других, таких же… Новогодний снег —
всегда белей – почти что невозможно
так перекрасить траченный пейзаж —
бензином, грязью или просто – лужей —
оставшийся от прежних антураж,
почти забытый и немой к тому же,
как некая подсказка, что молчит
до времени, переводя дыханье —
не от усталости… Хозяин тихо спит,
найдя себе другое оправданье…
 

Май 3 2013 г.

«Зима зашила крестиком окно…»

 
Зима зашила крестиком окно,
оставив лишь отверстие для глаза
для обозрения двора, что всё равно
почти не видим, как пустая фраза,
рассказанная кем-то. Мёрзлый взгляд,
застывший на заборе, остывает
на крашеной стене – никто не рад
такой погоде. Небо отдыхает
в такое время. Некого винить
в происходящем – кто теперь ответит
за то, что Парка растрепала нить?..
И лишь глазок в стекле немного светит.
 

Май 3 2013 г.

«Я назову твоим именем город, откуда мы…»

 
Я назову твоим именем город, откуда мы
с тобой убежали, успев на последний поезд,
спрятав в карманы вещи и смыв следы
мокрою тряпкой, чтоб после заткнуть за пояс,
как бы на память об этих последних днях,
что будут после клеймить нашу жизнь участьем
в происходящем, как с будущим на полях
перемежает радость сплошным несчастьем.
Город с твоим названьем будет ждать —
не возвращения – нет, но случайной встречи,
чтобы тебе ещё что-нибудь сказать,
что не успел, прощаясь в последний вечер.
 

Май 4 2013 г.

«Дождь кончился к полудню и в окно…»

 
Дождь кончился к полудню и в окно
влетело солнце с мокрыми ногами,
расправившись с погодой, как в кино,
оставив только титры на экране —
недлинные – буквально пару слов,
чтоб знать, кто виноват и в чём тут дело,
пока вода смывала пыль с листов,
прикрывшись облаком, достаточно умело,
как одеялом, чтоб перехитрить
всех наблюдателей – досужих очевидцев
того, как под дождём терзает нить
самозабвенно парка, чтоб не слиться
совсем с пейзажем. Мокрая земля,
как выжженная выглядит – с изнанки,
на солнце высыхая, говоря
тем самым о конечном варианте
немного непонятном для других —
кто всё проспал, а, выспавшись, увидел —
земля суха, как высохший родник,
и, как родник, спасения не видит.
 

Май 5 2013 г.

«То ли дятел на дереве, то ли в мозгу стишок —…»

 
То ли дятел на дереве, то ли в мозгу стишок —
не разобрать, проснувшись, кто донимает.
Кто обещает, что будет всё хорошо
вновь наступившим утром? Никто не знает.
Может быть, Осип Эмильевич просветит
или Иосиф Саныч откроет тайну
возникновения звука? Но он молчит,
как по ошибке, т. е. почти случайно,
не замечая как бы… Среди других
звук возникает эхом в пустой квартире,
чтобы уже остаться, как новый стих
в тонкой тетрадке – единственной в целом мире
для написания. Строчки за край листа —
как не сорваться в пропасть в конце страницы
следом за звуком – эхом по тем местам,
что ещё утром могли только сниться. Сниться.
 

Май 5 2013 г.

«Застигнутый врасплох спит воробей…»

 
Застигнутый врасплох спит воробей,
скукожившись на ветке после ночи —
вороной, что хозяйкой меж ветвей
кромсает сыр, доставшийся ей точно —
не из любви к искусству. Всякий раз,
скрываясь с сыром от других пернатых,
находит место, где любой рассказ
становится ненужным. Непонятным
при поедании, когда без лишних слов,
сыр исчезает, как и появился —
в одно мгновение почти… и был таков
его удел, что в басне повторился —
был переписан, пересказан, снят —
по разным поводам и к месту и не к месту…
Лишь воробей, нечаянный сосед,
остался не у дел – на прежнем месте.
 

Май 6 2013 г.

«Мой глаз уткнулся в ждущих на снегу…»

 
Мой глаз уткнулся в ждущих на снегу
охотников добычу. Странный выбор
художника… Загонщики в трубу
свою трубят. Снег ночью только выпал —
не хоженый ещё, лежит в ногах,
лишь кое-где примятый сапогами.
И с веток сыпется, как в старых детских снах
под Новый год… Голодными глазами
глядят охотники, как звери из кустов,
почти с надеждой на весёлый вечер,
что, как и снег, торчит из-за углов
в начале дня, следами изувечен…
И только небо трётся меж ветвей
ненужным дополнением к пейзажу
среди заснеженных деревьев и корней,
охотников в снегу. И небо даже
скорбит снежинками, и облако одно
печально выглядит, как недоразуменье,
как птица, залетевшая в окно,
найдя себе от холода спасенье
в чужих пределах, чтобы поутру,
оттаяв телом и душой, вернуться к жизни,
расправив крылья, вынырнуть в дыру
в проём окна, до обозримой выси,
назначенной с рождения. Окно —
лишь обрамление описанной картины,
где персонажи, ткнувшись в полотно
холодное, не видят половины
того, что вижу я через стекло,
что для защиты красочного слоя
от повреждения, от пальчиков того,
кто недоверчив к главному герою,
который час лежащему в снегу…
Загонщики трубят, снег облетает,
ворона каркает… и больше – ни гу-гу —
без продолжения – кто в этом понимает.
 

Май 7 2013 г.

Май

 
Уже наступило время жары и света,
тёплой воды из крана вместо холодной,
скомканной тени в полдень – портрет предмета,
птицы на ветке – до срока уже свободной
от продлевания рода… дождя и грома
после полуночи, ветра, когда светает —
без продолжения к полдню, когда истома
от перегретого камня не отпускает
дальше источника, чтоб не сгореть и сгинуть,
где-нибудь в выжженных солнцем чужих просторах,
т. е. в краях, которые раньше – мимо,
вместе с другими, в длинных названиях новых.
Время, когда состариться – лучший способ,
не дожидаясь лета, уехать к морю —
лишним попутчиком, чтобы уже вопросов
не оставалось у тех, кто изведал горе…
или беду хотя бы, на крайний случай,
чтобы почувствовать, как замирает сердце,
переместившись в пятки, к земле сыпучей,
не помышляя даже уже согреться
чьим-то теплом. Но это, по крайней мере —
лучше воды, вскипячённой в железной ванне,
что не теряет градус на самом деле
при остывании, как это было ранее.
Время настало, как не сказать – проснулось
от задыхавшихся длинной зимой сомнений,
чтобы уже согреться скамейкой, стулом
или другим предметом – без подозрений
со стороны глядящих… Прогноз изводит
температурой воздуха и давленьем,
скоростью ветра в полночь, что переходит
в мелкую дрожь, сравнимую лишь с волненьем
робкого юноши, что не щадит бумаги
в перечислении чувства к своей любимой,
впрочем, почти забытой, как капля влаги,
что прорастает быстрей, чем щека щетиной,
в высохшем камне. Листва заполняет площадь
раньше, чем можно, сгорая ещё в начале,
т. е. с рождения. Ветер её полощет
без сожаления – или не замечая.
Время, когда погода не позволяет
жаркому телу долго хранить молчанье
о пребывании в месте, под крики чаек,
где сохранилась жизнь, что почти случайно,
как бы виня себя за такую смелость…
В воздухе пахнет чем-то, чей пятый номер,
или похожим чем-то – поскольку бедность…
и состязание с вымыслом, что сегодня —
все развлечения. Медленно день сползает
за горизонт, давая возможность выжить
или хотя бы, выспаться. Ускользает
длинная тень, забравшаяся на крышу.
 

Май 8 2013 г.

«Тому, кому достался этот город —…»

 
Тому, кому достался этот город —
не стоит сокрушаться о везеньи,
о чём-нибудь ещё, чтоб лишний повод
не создавать для умозаключений
о странностях судьбы… Среди деревьев,
ровесников постройки, бродят тени,
кому досталась старая деревня
для обживания, кто, исключив сомненья,
остался здесь, на берегах реки,
что плещет рядом, как напоминанье
о том, что ночи слишком коротки,
и помнится лишь той реки названье
в исписанных листах, что так легко
чернила метят, как вода – рубаху
июньским утром. Киснет молоко —
от времени всего лишь – не от страха…
 

Май 8 2013 г.

«Застрявший навсегда в пустой квартире…»

 
Застрявший навсегда в пустой квартире,
от глаз чужих отгородившись шторой,
я вспоминаю, как мы хоронили
хозяина, что не дождался «скорой»
и век закончил в тишине квартиры
под старыми обоями в цветочек,
с собой забрав не то что бы полмира,
а так, чуть-чуть, что только между строчек
ещё хранилось, как бы на прощанье,
для неуспевших выпить напоследок,
сместив опять ночное пребыванье
в пространство улицы, неосвещённой светом
и чем-нибудь другим… Цветы с обоев
слетают так же быстро, как и жили —
ещё неровным, но красивым строем,
как только что над умершим кружили.
 

Май 8 2013 г.

«Неизвестного автора книга, почти полвека…»

 
Неизвестного автора книга, почти полвека
пролежавшая в ящике письменного стола,
согревает руки – то ли судьба человека
не даёт покоя, то ли его слова,
что так долго были доступны лишь только пыли
и какой-то вещи, что рядом в столе пылилась,
как сказал бы про это сказочник – «жили-были»,
если б только смог. Но этого не случилось.
Не вода, естественно – слёзы – тронет страницы,
и чернила дольше не сохнут от этой влаги.
Как сказал бы, наверно, сказочник – «Не приснится
эта сказка лучше, чем сказано на бумаге».
Что в столе пылилось полвека – ожило ночью
под настольной лампой, когда за окном ни звука,
ни жужжания даже под лампочкой, между прочим,
ни соседей каких-нибудь, что досаждают стулом
через стенку, ни воплей, ни криков внутри пейзажа,
что очерчен кругом от лампы в размер тарелки
или блюдца чайного, меньшего, может, даже,
ни часов с шуршанием тихим секундной стрелки —
ничего вообще, что могло бы сойти за правду.
Ничего, кроме пыли на вещи, что даже тряпкой
не стереть окончательно, переместив её как бы
в другое пространство, так же, как тряпка – смятое.
 

Май 9—10 2013 г.

«Мне выпало дожить до лучших дней…»

 
Мне выпало дожить до лучших дней,
т. е. когда ты вечером вернулась
спустя полгода – тихо, без затей,
как будто, просто выспавшись, проснулась
и вещи прибрала, чтоб с глаз долой —
из сердца вон – подальше и поглубже,
домой вернувшись – в омут с головой,
т. е. обратно – с нелюбимым мужем,
почти соседом. Странный вариант.
Луна за тучей прячется до срока.
Жена, как беспокойный квартирант —
не так добра, но не совсем жестока,
чтоб долго сокрушаться о былом
и письма жечь, как крылья, в чайной чашке…
Уж так устроен наш с тобою дом,
по принципу оставшейся, вчерашней,
прошедшей жизни – чтобы всем назло…
Как сказано потом – По крайней мере! —
отпущено! Вода опять – в вино…
И жизнь, опять, как верю и не верю.
 

Май 10 2013 г.

«Не вычитаешь глазами…»

 
Не вычитаешь глазами
строчки после чернил,
высохших под руками —
кто же так прочертил,
чтобы почти неслышно,
шёпотом, вскользь, перо
вывело слишком длинно —
Господи, чтоб пронесло
или хотя бы мимо,
чтоб не сойти на «нет»
в образе пилигрима,
прошедшего целый свет,
как в тапочках по квартире —
легко, не потупя взгляд,
пока остаются в мире
хоть кто-нибудь, кто – не спят.
 

Май 12 2013 г.

«В памяти остаются две-три знакомых фамилии…»

 
В памяти остаются две-три знакомых фамилии,
к которым не обратиться уже по прошествии времени
в силу разных причин, сходных в своём стремлении
раствориться, спрятаться где-нибудь в дальнем селении,
подальше от города, где торжество прогресса —
не так очевидно, как в месте со странным названием,
и не вызывает восторга и интереса —
разве что смутное чувство вины и страдания
по данному поводу… Ещё – сохраняются лица
тех, чьи фамилии давно не имеют смысла
в воспоминании, и предпочитают сниться,
как дополнение, как к чистым листам страница
с вязью чернил, что не разобрать, проснувшись,
и не припомнить даже спустя мгновение,
разве что только – случайно с лицом столкнувшись
в конце географии, в том самом глухом селении.
Память живёт вычитанием – лица, даты…
Смятая простынь – последнее, что в награду
За проживание, но до конца не смята,
как и страница, что тут же пылится, рядом.
 

Май 13 2013 г.

«За густою травой не видно воды, и берег…»

 
За густою травой не видно воды, и берег
переполз туда же, в траву, от случайных взглядов,
от случайной встречи, чтоб избежать истерик
и возможных последствий… Соорудив ограду
из травы и берега, вода перекрыла доступ,
отгородившись как бы от всех волнений —
новым традициям, что было совсем непросто,
включая в список радость и впечатления,
слившиеся с травою,
т. е. с оградой, т. е. почти с пейзажем,
что изначально был перемыт водою
и некой субстанцией, очень похожей на сажу
или на что-то ещё, от чего деревья
на берегу теряют листву и ветки,
там же в траве оставляя свои сомненья,
не помышляя – дальше сырой отметки…
Но у воды не спросишь – откуда ветер —
Только трава и знает, откуда дует… —
что-то ещё осталось на белом свете,
так недоступное смерти, когда другую
за старой волной приносит вода на берег —
будто бы малость, доступная только глазу,
который, прикрывшись слезой, и в неё не верит
и отправляет дальше, на волю – сразу,
чтобы уже водою не жечь сетчатку,
перемывая зрение за оградой,
там, где в воде не видно уже остатков,
ставших травой и берегом… Где-то рядом
облако стынет, запутавшись в старой тине,
не помышляя даже о лучшей доле
или о чём-то большем – оно отныне —
лишь отражение, всплывшее за травою.
 

Май 14 2013 г.