Текст книги "Как профукать миллион"

Глава двадцатая

Напрасно Клим надеялся, что директор забудет про славу. Про ту самую дурную славу, которую велел навесить на Клима всемогущий Роман. Не прошло и трех дней после прогулки по Москве-реке, как директор срочно пригласил Клима к себе и выслал за ним машину.

Вместо «Мерседеса» приехал микроавтобус с затененными стеклами, но Клим не придал этому значения, как и тому, что в машине сидели трое здоровых парней с подозрительными физиономиями. Пока Клим раздумывал о том, не выпросить ли у директора путевку на Канарские острова, машина подъехала к Красной площади и остановилась перед Васильевским спуском.

– А где Левон Армаисович? – спросил Клим, глядя то в одно, то в другое окошко.

– Он ждет тебя около Мавзолея, – криво усмехаясь, сказал один из парней, и тотчас все остальные накинулись на Клима, повалили на сидение, скрутили руки и стали стаскивать с него одежду. Клим приготовился к самому худшему, но все же продолжал яростно сопротивляться, а потом начал звать на помощь, но ему заткнули рот рукой. Весело переговариваясь, парни сняли с него всё, кроме носков, раскрыли дверь микроавтобуса и бережно выставили Клима наружу. Следом за ним из машины вылетела фанерная табличка с надписью: «Я, писатель Клим Нелипов, требую освободить рассадник высокой отечественной культуры издательство «Престо» от налогового бремени!» Дверь тотчас закрылась, парни помахали Климу из окон и посоветовали ему поторопиться к Мавзолею, где его ждет директор с одеждой. После чего машина тронулась с места и скрылась.

Клим, ожидавший ужасных безобразий, вздохнул с облегчением и на короткое время почувствовал себя счастливым. Но уже через мгновение в полной мере осознал кошмар своего положения. Клим стоял совершенно голым в самом центре российской столицы городе-герое Москве! Был полдень, вокруг слонялись толпы любопытных людей, и Клим уже через несколько секунд стал объектом их пристального внимания. Прикрыв причинное место фанерой, Клим на полусогнутых засеменил к Мавзолею, извиваясь от стыда, как червь на рыболовном крючке. Очень скоро голый человек привлек внимание многочисленных туристов, которые хотели полюбоваться шедеврами древнего зодчества, а также стремительной стайки подростков на роликовых коньках. Вскоре вокруг Клима образовалась приличная толпа, которая бесстыдно разглядывала его, аплодировала и, морально поддерживая, что-то скандировала. Пожилая иностранка с прической, похожей на гербарий из одуванчиков, схватила Клима под руку и оголила свои фарфоровые зубы, позируя фотографам, при этом она громко восклицала:

– Дас ист натюрлих! Их либе Русланд!

Длинный и робкий юноша, чья вытянутая сливой голова возвышалась над толпой, послал Климу воздушный поцелуй. Какая-то наглая девчонка с пивом привязалась к Климу, требуя подарить ей фанеру. Два подростка на роликах пытались поставить фломастерами на ягодицах Клима свои автографы. У Клима помутнело в глазах от всего происходящего, накатили горькие слезы, но никто этого не замечал, народ оставался жестоким и бессердечным и продолжал веселиться. Не пришлось долго ждать журналистов, которые набежали как татаро-монголы, слегка рассеяв эскорт, и принялись сверкать фотовспышками. Словно орудия тяжелой артиллерии в толпу врезались операторы с видеокамерами на плечах. Один из них пошел рядом с Климом вприсядку, крупным планом снимая все, что находилось за фанерой.

Дойти до Мавзолея Клим так и не смог. Милиционеры со свистками в зубах оттеснили от него толпу, отобрали у него фанеру и тотчас сломали ее об его голову. Скрутив руки, они отвели его в милицейскую машину. В машине Клим расплакался от счастья. Железный фургон с решетками стал для него вожделенной одеждой. Пока его везли в отделение, слезы высохли, и Клим почувствовал громадное облегчение, словно он защитил дипломную работу в своем институте и его с почестями вывели в большую жизнь. «Больше директор не будет надо мной издеваться, – убеждал он себя. – Этого скандала достаточно».

Зато какой фурор произвел он в отделении, когда назвал себя! Милиционеры, чтобы исключить факт самозванства, раздобыли где-то книгу «Штопор в заднице» и сличили фотографию автора с лицом хулигана. Убедившись, что задержанный не врет и действительно является знаменитым писателем Нелиповым, они в клочья изорвали протокол, принесли приличную одежду, забытую в метро пьяным бизнесменом, накатили стакан водки и попросили подписать книги для всех сотрудников отделения. Клим лично вскрыл пачку с новенькими, пахнущими краской книгами, и больше часа старательно выводил расслабленной рукой искренние пожелания Толяну, Коляну, Вовану, Юрку, Саньку, Игорьку и другим достойным защитникам законности и правопорядка. Домой его отвезли на черной служебной «Волге» с мигалками, маячками, светлячками и страшным ревуном.

Сюжет о голом писателе Нелипове, разгуливающем по Красной площади, показали в вечерних новостях все телевизионные каналы. А на следующий день Климу посыпались телефонные звонки от всевозможных коммерческих, политических и правозащитных организаций с предложениями проделать то же самое еще раз, только с другим воззванием на фанере.

Глава двадцать первая

Повалили пригласительные. Каждое утро Клим вынимал из почтового ящика стопку конвертов, за чашкой кофе вскрывал их и с удовольствием читал умилительные тексты о себе, исполненные в самых торжественных, с завитушками и хвостиками, шрифтах: «Многоуважаемый Клим Нелипов! Коллектив ткацко-прядильной фабрики № 6 зачитывается Вашими очаровательными книгами, по достоинству считая их ярчайшим образчиком душевной и проникновенной литературы…» Или так: «Господин Писатель Клим Нелипов! Позвольте величать Вас только так, ибо из современных писателей личный состав нашей гвардейской, дважды орденоносной танковой роты знает и признает только Вас! Ваши книги бойцы прославленной, гвардейской, дважды орденоносной танковой роты читают по ночам запоем и вслух, что даже негативно сказывается на уровне боеготовности (шутка)…» А самое трогательное письмо пришло из роддома: «Дорогой наш, единственный, горячо любимый, обожаемый Клим Нелипов! Ваши книги так полюбились нашим роженицам, что только на прошлой неделе из семерых родившихся мальчиков пятерых назвали Климами, а одну девочку – Климентиной. От чтения Ваших замечательных произведений у молодых мамочек увеличивается количество молока, а младенцы лучше сосут и крепче спят…» Все подобные письма заканчивались приглашениями на посиделки или литературные вечера.

С Кабаном Клим встречался всё реже, потому как Кабан до обеда обычно спал, а ближе к вечеру уходил в психиатрическую лечебницу записывать бредни для «Харри Фоттера», а Клим до вечера был занят либо в фитнес-центре, либо на посиделках в женских коллективах. Тем не менее, Клим аккуратно и своевременно выплачивал Кабану жалованье, оставляя деньги на столе гостиной. Кабан не успевал тратить столь огромные по его понятиям суммы, и пачка купюр на его подоконнике росла изо дня в день. Чем больше становилась пачка, тем более опасливо и недоверчиво поглядывал на нее Кабан. Клим не мог понять, что именно пугает телохранителя, потому как никаких претензий или комментариев не было, лишь однажды Кабан мрачным голосом произнес:

– За три дня я получаю столько, сколько моей тетке три месяца на фабрике горбатиться надо.

В его голосе было столько злобного упрека, что Клим подумал, а не урезать ли Кабану зарплату. В прежней двухкомнатной квартире Клим почти не появлялся, в отличие от Кабана, который каждый вечер относил туда набитые параноидальным бредом диктофоны. Штат наборщиц увеличился до четырех человек, а позже туда же въехали верстальщик и художник с громоздкими компьютерами, и квартира стала называться не иначе, чем «Центральный офис Нелипова».

Вечерами, когда Клим оставался один, и ему становилось скучно, он развлекался тем, что влезал в интернет, открывал свой новенький сайт, изобилующий его фотопортретами, и отвечал на многочисленные письма читателей. Всё, что он писал, оставалось на сайте, и напоминало бесконечную пресс-конференцию. Полет его фантазии был неудержимым и бесконтрольным, а потому Клим нередко противоречил сам себе. Описывая свою незаурядную жизнь, он указал, что в восемнадцатилетнем возрасте он принимал участие в ликвидации аварии на химическом заводе, где по колени вляпался в жидкий азот, после чего перенес ампутацию обеих ног. А в другом ответе он поведал о том, как в двадцать лет, во время службы в миротворческом подразделении воздушно-десантных войск, с отрядом спецназа был заброшен к талибам, где в одиночку разгромил базу террористов. Особенно пространным, на дюжину страниц, получился рассказ о том, как банда врачей-оборотней вырезала ему почку и отправила ее в холодильном контейнере нидерландскому миллионеру, и как Клим, истекая кровью, гонялся за этим контейнером по всей Европе, да так и не догнал, потому что впал в кому и услышал божественное повеление взять гусиное перо и начать творить. Затем Клим подробно расписал, как он трудится, как черпает сюжеты из сновидений, которые приходят к нему еженощно, как пишет исключительно рукой, исключительно гусиным пером и исключительно на туалетной бумаге, разматывая ее подобно рулону папируса. Не забыл Клим упомянуть, что является потомственным дворянином, что на его генеалогическом древе, подобно яблокам, висят французские вельможи, видные государственные деятели, графы и князья, и по преданиям, его прапрапрапрадедушкой был сам король Франции Людовик Четырнадцатый.

Все вопросы были очень хорошие, предполагающие самовосхваляющий ответ. Вот только один вопрос несколько подпортил Климу настроение и заставил задуматься. Некая девушка Катя из Тулы писала, что в какой-то газете прошла информация, что писатель Клим Нелипов – гомосексуалист и зоофил, и в связи с этим Катя выражала сожаление, что такой симпатичный молодой человек пропадает почем зря, и миллионы поклонниц теперь вынуждены выкинуть его из своих пылких сердец. Клим едва смог побороть в себе желание немедленно написать, что всё это гнусные враки. «Как бы не навредить своей славе, – грызя ногти, думал Клим. – Пиарщики из «Престо» знают свое дело. Но что же ответить?» Он долго мучился, тупо глядя на экран монитора, а потом очень обтекаемо написал, что в какой-то степени это правда, ибо дыма без огня не бывает, но правда тоже бывает разной, и всё намного сложнее, и есть тысяча нюансов, и вообще он не хотел бы говорить на эту тему.

Отработав очередную партию вопросов, Клим под конец работы просматривал диаграмму интерактивного опроса населения. На вопрос: «Каково Ваше отношение к писателю Климу Нелипову?» было дано три варианта ответа: 1. «Он самый лучший писатель эпохи». 2. «Я не могу жить без его книг». 3. «Никто и никогда не писал лучше его». Никаких иных вариантов ответа этот опрос не предусматривал, и потому читательские голоса распределялись почти равномерно.

Когда Клим накачивался флюидами всеобщего обожания под завязку, до одури, то отползал от компьютера, заходил в ванную и подолгу любовался своим отражением в зеркале. Он придумал для себя интересную и приятную игру: представлял, что смотрит не на собственное отражение, а на портрет великого писателя, и старался вызвать у себя чувство зависти к нему. «Какой у него высокий, благородный лоб, – думал он. – И очень интересный излом губ. А уши… Да, они несколько великоваты, но это уши незаурядного человека, а значит, что их форма и размер – это признак избранности, штучности. А какие у него глаза! Ах, какие глубокие, проницательные глаза! В облике этого человека есть что-то божественное, угадывается тонкая, ювелирная рука Творца, потратившего на создание этой личности много времени и выдумки». И в тот момент, когда самовнушение достигало своей цели, и Клим начинал едва ли нет робеть перед зеркалом, он со взрывной радостью восклицал:

– А это я!! А это я!!

И начинал щипать себя за лицо, фамильярно шлепать себя по щекам и дергать за нос. За этим занятием его как-то застал Кабан.

– Что это ты делаешь? – спросил он, заглянув в ванную.

– Да вот, – смутился Клим, – прыщик выдавливаю…

Кабан постоял немного на пороге ванной, а затем сказал:

– Я гулял по центру и увидел кафе, которое называется «Клим Нелипов».

– Да ты что! – удивился Клим. – Правда? Не может быть! А какое оно? Народа много?

– Да так… – пожал плечами Кабан. – Красивое. Столы стоят, люди что-то пьют. На стенах твои книги в рамочках висят.

Климу показалось, что Кабан ему позавидовал, хлопнул его по плечу и приободрил:

– Я прикажу, чтобы туда повесили твои фотографии. Чтобы все знали в лицо моего личного телохранителя…

– А все уже и так знают, – каким-то странным голосом ответил Кабан и протянул Климу скрученную трубочкой газету. – Это мне врачи в психушке подарили.

Клим раскрыл газету. Весь центральный разворот был занят большой статьей под названием «Личный телохранитель писателя», а в середине текста была врезана фотография Кабана, сделанная в ресторане «Прямой эфир».

– Поздравляю, – не без усилия выдавил Клим, впервые испытывая обиду на Кабана за то, что тот примазался к его славе.

– Только здесь всё неправда, – сказал Кабан. – Написано, что я воевал в Афгане, в Ираке и в Чечне, что у меня двенадцать пулевых ранений. Что нет одного глаза, а половину черепа заменяет титановая пластина.

– Ну и ладно, – махнул рукой Клим, возвращая Кабану газету. – Какая разница, половину и весь череп заменяет титановая пластина? Тебе-то от этого что?

– Так надо мной весь поселок смеяться будет! Там же меня все как облупленного знают!

– А разве ты собираешься когда-нибудь вернуться туда? – усмехнулся Клим.

Кабан то ли не захотел отвечать на этот вопрос, то ли не успел, так как в этот момент в дверь позвонили. Кабан пошел открывать. Клим привык к вечерним визитам незнакомых людей. Обычно это были корреспонденты из журналов и газет. Они платили по сто, а иногда по двести долларов за интервью или за возможность снять Клима на фотокамеру. Клим никому не отказывал, и потому нередко на лестничной площадке перед квартирой выстраивалась очередь из журналистов. Но на этот визит Кабан отреагировал необычно.

– О-о-о! – раздался его удивленный голос из прихожей. – Это ты? Откуда? Ого! Вот это да! Глазам не верю!

Клим вышел в прихожую и увидел Таню. Он не сразу ее узнал, и сначала принял за телеведущую, чье лицо примелькалось настолько, что перестало вызывать эмоции. И лишь когда девушка, глядя на Клима почти с ужасом, произнесла: «Вы… вы… ходите?», он вспомнил, что это излишне доверчивая и впечатлительная корреспондентка из газеты «Сельская новь».

– Привет, – без особой радости сказал Клим.

Ее глаза были полны слез. Она смотрела на него и судорожно сглатывала. «Принесло же сюда эту поливную клумбу! – подумал Клим, изо всех сил улыбаясь. – Теперь она будет мурыжить меня расспросами, чтобы накалякать статейку в свою жалкую газетенку. И уж, конечно, ни копейки не заплатит».

– Да ты рассказывай, как там наши? – радостно гудел Кабан. – «Алик» еще не прикрыли? А пацаны как? Митевахин, наверное, опять пытался поросенка спереть? А менты без меня не скучают?

Таня Кабана не замечала. Не сводя глаз с Клима, она опустила тяжелую сумку на пол и сделала слабый шажок к нему.

– Клим, я столько думала про вас… я так боялась, что всё уже напрасно… я… я…

Она не нашла в себе сил сказать что-либо еще и кинулась ему на шею, покрывая мокрыми поцелуями его лицо. «Во, как ее прихватило, – сконфуженно подумал Клим. – И что я теперь должен делать?»

– Как ты нас нашла? – спросил он, чтобы как-то перекрыть этот поток нежности и слез, осторожно взял ее за руки и отстранился.

– Я бегала по всем больницам, – прошептала она и неловко пожала плечами. – Думала, что…

– А почему по больницам? – не понял Клим.

– Так вы… – не без труда произнесла она. – Ну как же… Двадцать восемь дней… И вот как раз…

– А-а! – вспомнил Клим и хлопнул себя по лбу. Он не знал, куда деть глаза. Но еще больше ему хотелось куда-то деть Таню. «Вцепилась в меня, как клещ!» Кабан, которому очень хотелось узнать последние новости из родных мест, обнял Таню за плечо и повел в гостиную. Таня едва успела подхватить свою тяжелую сумку. Вытирая платком глаза, она торопливо говорила Климу, что привезла ему еще одну бутылку настойки женьшеня, масло лимонника, эликсир из сока алоэ и другие мощные иммуностимуляторы, а также свеженьких мясных деликатесов и грибочков собственной засолки.

Кабан продолжал засыпать Таню вопросами, она отвечала вяло и порой невпопад, и выставляла на стол бутылки и банки, а Клим в это время ходил из угла в угол своей комнаты и думал, куда ему теперь деть эту провинциалку вместе с ее обостренной чувствительностью и любовью. Как назло, в дверь снова позвонили, и на сей раз приперлась целая бригада с телевидения.

– Мы хотим снять фильм о вашем отрочестве, – сообщил маленький энергичный человечек в кепи с большим козырьком и принялся нагло осматривать прихожую. – Так, отлично, отлично, здесь мы отснимем первые кадры, как будто вы входите в эту дверь из далекого прошлого в настоящее…

«Ох, некстати Танька приперлась! – подумал Клим. – Сейчас она расскажет им, как потомственный дворянин и родственник Людовика Четырнадцатого мыл полы в отделении милиции поселка Таракановка и печатал свои нетленные произведения во вшивой районной газетенке. А если она ляпнет, что я болен СПИДом, и дни мои сочтены, то будет вообще катастрофа. Артаусов меня убьет. Такой мощный пиар зарыть в землю!»

Он попросил телевизионщиков подождать на лестничной площадке, зашел в гостиную и сел на край стола перед Таней.

– Не плачь, – сказал он, жуя губы. – Я еще не умер. Тебе повезло. Редкая журналистская удача!

Таня подняла голову, с недоумением глядя на Клима. А Клим, разогревая сам себя, стал говорить громче и жестче:

– Ты рассчитала всё точно. Ты не только возьмешь у меня последнее интервью, но и побываешь на моих похоронах. Замечательный материал получится!..

– Клим, что вы такое говорите… – прошептала Таня, но Клим не дал ей договорить.

– Весь поселок зальется горькими слезами, а областная газета обязательно даст перепечатку. Как ты назовешь свой материал? «Творец и Смерть»? Шикарный заголовок, не так ли? И тираж вашей газеты разойдется в считанные часы, и придется отпечатать дополнительные экземпляры. И ты получишь большой гонорар, и станешь самой знаменитой журналисткой, и ваша тухлая газетенка снова всплывет с помойного дна и на некоторое время станет популярной.

– Клим, это неправда…

– Я готов! Доставай диктофон! Я отдаю свои последние часы жизни тебе! Давай, делай на мне свою карьеру!

– Я вас… умоляю…

Клим прижал ладони к лицу, делая вид, что плачет. Таня вышла так быстро и тихо, что он даже не услышал. И когда отнял ладони, то увидел перед собой бугристое лицо Кабана.

– Ты гад, – сказал Кабан. – Пойду, провожу ее.

Он вышел. Клим нашел расческу и привел голову в порядок. «Нет, – думал он, глядя на себя в зеркало. – Я не гад. Я великий писатель Клим Нелипов».

Он вышел в прихожую и пригласил в квартиру телевизионщиков.

Глава двадцать вторая

Эта проклятая тема – о СПИДе – снова всплыла на читательской конференции в академии наук. И случилось это неожиданно, отчего Климу пришлось сымпровизировать уж слишком смело. Знал бы он, что кто-то из академиков готовит ему каверзный вопрос, ответил бы мягче, и обман, может быть, не получился бы столь масштабным. Но когда Клим входил в аудиторию, заполненную мировыми научными светилами, он думал только о том, как бы не потерять дара речи от страха. Все его студенческие фобии вдруг пробудились от спячки и принялись играть на его нервах. И чтобы поскорее справиться с ними и не упасть в глазах ученой элиты страны, Клим, взойдя на кафедру, сходу принялся учить академиков жизни. Минут тридцать он держал всю аудиторию в состоянии глубочайшего оцепенения, рассказывая убеленным сединами мужам о том, как избавиться от юношеских прыщей, как правильно пользоваться контрацептивами и как вести себя с девушкой на первом свидании.

Когда он прервался на то, чтобы перевести дух и глотнуть водички, зал вяло зааплодировал, а сухенький старичок из второго ряда, по внешнему виду очень дотошный и вредный, спросил, какое у Клима образование. Клим ответил, что писателю образование не обязательно, лишь бы имелся дар божий. Старичок снова потянул вверх сухую руку и настоял на своем вопросе: «И всё-таки?» Клим снова отпил из стакана водички, и стал обстоятельно рассказывать, как хотел после школы поступить в инженерно-строительный институт, да вдруг впал в летаргический сон и проспал ровно четыре года, три месяца и шесть дней. Сон его прервался после того, как он свалился с кровати и ударился головой об утюг. И как ударился, так сразу и проснулся, и тотчас услышал голос, идущий из недр его сознания. И голос этот призывал его взяться за перо и творить во благо людям…

Половина аудитории заснула, другая половина принялась читать научные книжки, но только вредный старикан никак не хотел угомониться. Он поднялся, громко кашлянул, отчего проснулась первая половина аудитории, а вторая оторвалась от чтения, и принялся размахивать обрывком газеты, как флагом.

– Это районная газета «Сельская новь», – объявил он, ядовито сверкая глазами, прикрытые кустистыми бровями. – И здесь написано, что писатель Клим Нелипов болен СПИДом, и дни его сочтены.

«Эх, Таня, Таня», – с укором подумал Клим и сделал сенсационное заявление, от которого сразу встрепенулись журналисты, сидящие на задних рядах:

– А я вылечился.

– Вылечились? Как вам это удалось? Где? – посыпались со всех сторон вопросы.

Клим ляпнул первое, что пришло ему на ум:

– У бурятских буддистов.

Наверное, у аудитории была скверная акустика, и несколько дней спустя в газетах прошло сообщение, что известный писатель Клим Нелипов вылечился от СПИДа у бурятских нудистов. Что тут началось! На адрес Клима посыпалась такая лавина писем, что они не вмещались в почтовом ящике. Его спрашивали, его умоляли рассказать, как найти этих нудистов, обещая за информацию огромные деньги. Телефон тоже звонил, не умолкая. Начали проявлять интерес и заграничные медики. У подъезда Клима сутками напролет дежурили машины «скорой помощи», и врачи не давали Климу прохода, уговаривая его поехать в больницу, чтобы пройти комплексное обследование и подтвердить сенсационное заявление.

– Климушка, птичка, синичка! – сказал ему по телефону Артаусов. – Ты что там ляпнул в академии наук про СПИД, чудила? Издательство атакуют наркоманы и проститутки со всей страны! Все просят рассказать, как можно вылечиться. А мы-то ничего не знаем! Дуй к нам!

Через час Клим в сопровождении Артаусова зашел в кабинет директора. Он ожидал серьезную головомойку и, как минимум, штрафные санкции за порчу дорогостоящего пиара. Но директор вовсе не выглядел злым. Он, скорее, напоминал муху, нацелившуюся на свежую кучу дерьма, и алчно потирал руки.

– Ну-ка, солнышко, – обратился он к Климу, – выкладывай, где эти твои нудисты обитают?

Клим признался, что неудачно ответил на неудачный вопрос, и никогда ни у кого не лечился от СПИДа по той причине, что бог уберег его от этой скверной напасти.

– Это хуже, – произнес Артаусов, зубами открывая пробку из ополовиненной бутылки чилийского вина.

– Это лучше, – возразил директор. – Раз нудистов нет, значит, надо сделать так, чтобы они были. Спрос есть, должно быть и предложение.

– Грешно дурить больных людей, – запивая слова большими глотками, произнес Артаусов.

– А кто сказал, что мы будем их дурить? – взвился директор. – Я сказал? Я разве говорил, что мы будем их дурить? Мы будем их лечить!

– А вот это уже святое дело! – согласился Артаусов, часто моргая, словно ему в глаз попала какая-то дрянь. – Правильно! Где бы нам только нудистов с медицинским образованием найти?

– А чего их искать? – вопросил директор, метнулся к книжному стеллажу и снял с него пухлый томик, исполненный в загадочных багрово-черных тонах. – Вот… вот… только издали. Методики лечения всех болезней от народных целительниц госпожи Мариэтты, госпожи Маргариты и мадам Абрау-Дюрсо. Читаю: «Мы излечиваем геморрой, слабоумие, СПИД, алкоголизм, ожирение…» Слышали: СПИД излечивают! Замечательные женщины! Вот их фотографии… А лица, лица какие одухотворенные! В рамках не умещаются… Сразу видно, что честные и бескорыстные гражданки. Надо немедленно позвонить им, пусть собираются срочно выехать в Бурятию. Будем открывать медико-магический центр имени Клима Нелипова «Бурятский Нудист».

– Гениально, шеф! – не сдержал восторга Артаусов и чувственно обнял Клима.

– Дай-ка и я его обниму, – с завистью произнес директор и, отпихнув Артаусова, тоже прижался к груди Клима.

– Климушка, ты настоящий друг! – выпалил Артаусов, прижимая ладонь к сердцу. Он хотел еще что-то добавить, но от избытка чувств не нашел подходящих слов.

– Он просто… просто… – сказал директор, тоже с большим трудом подыскивая определение, – он просто классный парень! Сейчас… сейчас…

В порыве чувств он заметался по кабинету, выбирая, чтобы подарить Климу, заглянул под стол, пробежал глазами по книжным стеллажам, потом сунул руку в карман и вынул горсть мятых купюр.

– Вот… вот… – приговаривал он, разглаживая стодолларовые бумажки. – Вот даю тебе триста баксов просто так! Просто так, от чистого сердца!

– И я бы дал, да у меня с собой просто денег нет, – поклялся Артаусов, хлопая себя по карманам.

Климу стало совестно. Получилось так, будто он вымогал у Артаусова деньги. Это чувство вины он нес в себе до самого дома, придумывая, как бы отблагодарить своих дорогих издателей, но так и не придумал, потому что около подъезда его стали атаковать поклонники, врачи, больные и представители правозащитных организаций. Спасибо консьержке, которая ринулась на толпу с лопатой для чистки снега и закрыла Клима своим телом.

Было время обеда, и китайский повар уже накрыл в столовой. Кабан то ли дремал над тарелкой, то ли внимательно рассматривал фиолетовые шарики, усыпанные пупырышками из теста, и никак не отреагировал на появление своего работодателя. Клим кашлянул, сел за стол, пожелал Кабану приятного аппетита, и только тогда Кабан поднял голову. Можно было подумать, что он не узнает Клима; его водянистые глаза были пусты, и казалось, что сквозь них внутрь черепа свободно проникает дневной свет.

– Ах, да! – по-своему понял странное поведение Кабана Клим, хлопнул себя по лбу и полез в карман. Вынул подаренные ему доллары и протянул Кабану. – Это тебе на четыре дня вперед.

Но Кабан при виде денег вовсе не оживился. Он отодвинул от себя тарелку, так и не прикоснувшись к еде, налил в пустую соусницу женьшеневой настойки, которую привезла Таня, и, не поднимая глаз, пробурчал:

– Не надо денег… Я уезжаю.

– Куда?

– Домой.

– Вот те на! – удивился Клим. – С какой стати? Я тебе мало плачу? Хорошо, с сегодняшнего дня я буду платить тебе по три тысячи.

– Куда мне столько денег? – пожал плечами Кабан и стал вытаскивать из кармана толстые пачки. – Я столько не пропью. Забери их обратно. А я уеду.

Клим подсел ближе к Кабану.

– Ты понимаешь, что тебе никто и никогда больше не заплатит таких денег? – спросил он.

Кабан не ответил и выпил. Соусница мало подходила для этого, и настойка проливалась мимо рта на скатерть.

– Хреново мне тут, – попытался он объяснить свое настроение. – Кто я такой в этой Москве? Только людей пугаю. У там меня все знают, и в «Алике» я чувствую себя хозяином.

– Я буду платить тебе по четыре тысячи, – предложил Клим, уверенный в том, что Кабан хитрит и пытается выжать из него побольше денег.

– Да на что мне твои тысячи? – скривился Кабан. – Здесь они как бумага для сортира. Я цены их не чувствую. А вот когда в «Алике» сидишь и последнюю мелочь из карманов выгребаешь, то даже копейка своей тяжестью руку оттягивает. Знаешь, как приятно, когда на последний стакан наскрести удается! Водка сладкой кажется.

– Да что ты со своим «Аликом»! – возмутился Клим. – Свет клином на нем сошелся, что ли? Ты в Москве, понимаешь? И с приличными деньгами. Здесь всё можно! Хочешь пей, хочешь ешь, хочешь в казино играй!

– Да на фиг мне твое казино сдалось! – крикнул Кабан и вдруг завыл дурным голосом: – Я домой хочу! Я по «Алику» соскучился!

«Ну и пусть катится! – подумал Клим. – У меня и без него дел невпроворот!»

Все ближайшие дни у Клима, в самом деле, были расписаны едва ли не по минутам. Сегодня его ждали на телевидении, где Клим должен был принять участие в записи популярной шоу-программы, на радио, где он обещал дать интервью, в клубе Изящной Словесности в качестве почетного гостя, в крупнейшем книжном магазине, где он должен был открыть новый отдел, полностью посвященный его творчеству и, наконец, на банкете в ресторане «Метрополь», куда его пригласил малоизвестный провинциальный миллионер, чтобы выпить с Климом на брудершафт и тем утереть нос своим друзьям. Клим даже не простился с Кабаном, поменял рубашку, на ходу сунул в рот королевскую креветку, сдобренную ткемалевым соусом, и спустился к ожидающей у подъезда машине.

Он настолько уже привык к тому, что его книги выходят как бы сами по себе, без его участия и каких-либо умственных затрат, что ни разу за весь насыщенный вечер не задал себе вопроса, а кто же теперь вместо Кабана будет добывать тексты. Задуматься над этим его вынудил Артаусов, позвонившись вечером следующего дня.

– Климушка, ягодка ты наша! Что там у тебя случилось? Наборщицы второй день сидят без работы!

Клим мысленно выругался и стал ковыряться антенной мобильника в ухе. Он сидел в президиуме Четвертого Всемирного Симпозиума Работников Культуры и готовился к получению почетного диплома. Про Кабана, как и про диктофоны, в которых телохранитель-дезертир приносил воспаленный бред пациентов психиатрической больницы, Клим уже успел забыть, и звонок Артаусова отравил ему настроение.

– У меня нет времени, – зашептал Клим в мобильник. – Я сейчас на симпозиуме, а потом еду на телевидение.

– Ты что, кормилец ты наш! – заволновался Артаусов. – А книги кто писать будет? У меня в плане на эту неделю стоит очередной «Харри Фоттер». Уже название одобрено: «Унитазный флюид». Но от тебя пока не пришло ни строчки!

– Да погодите вы со своими флюидами! – шепнул Клим и отключил телефон, потому как началось вручение почетных дипломов, и Клима вызвали первым.

Утром следующего дня, когда Клим собрался идти на массаж, на пороге квартиры появилось четверо мужчин почтенного возраста.

– Нас прислал Артаусов, – сказали они.