Текст книги "Осколок империи"

6

Молоденький часовой у двери в «Кремль» пытался остановить Алексея, но на него зашикали, и он смущенно отступил, оправдываясь:

– Прощения просим, ваше благородие… Не признал…

Молодой человек взбежал по лестнице, разминувшись со спускающимся ему навстречу сгорбленным стариком, и только на самом верху обернулся.

– Николай Петрович?.. – неуверенно спросил он.

Старик вздрогнул, помедлив, повернул трясущуюся голову, и Еланцев-младший поразился, как горе может в короткий срок преобразить человека. Потеряв младшего сына, инженер Спаковский еще держался, но теперь горе сразило его наповал.

– А-а… Алешенька, – пробормотал он, робко улыбаясь. – Алексей Владимирович… А Петенька, вот, мой…

Вцепившись дрожащей рукой в перила, инженер начал осторожно подгибать ноги, словно собираясь встать на колени прямо здесь, на лестнице.

– Что с вами, Николай Петрович? – испугался Алеша, сбегая вниз и стараясь удержать Спаковского. – Сердце, да?

– Алёшенька, – рыдая, мужчина обнял молодого человека. – Алексей Владимирович… Господин Еланцев…

– Что вы, что вы…

– Спасите моего сына, господин Еланцев, – прорыдал Спаковский. – Христом-Богом вас молю, Алексей Владимирович, – спасите Петеньку! Вы ведь были так дружны с ним! Замолвите словечко перед папенькой, господин Еланцев! Вы же тоже отец!..

– Николай Петрович… – лепетал Алеша, пытаясь оторвать от своей одежды цепкие стариковские пальцы. – Николай Петрович…

С огромным трудом он вырвался и, втянув голову в плечи, бегом поднялся наверх. Вслед ему неслись тяжкие, как камни, слова:

– Господь вас накажет, Алексей Владимирович! Вас, вашего батюшку и детей ваших. На все ваше потомство до седьмого колена ляжет кровь моего Петеньки…

Он ворвался в кабинет отца без стука.

– А-а, Алеша, – оторвался тот от бумаг. – Извини, сейчас мне некогда. Зайди, пожалуйста, после обеда…

– Папа! – сын оперся на отцовский стол, смахнул в сторону стопку документов.

– Что ты себе позволяешь?.. – начал Еланцев-старший, но наткнулся на яростный взгляд сына и осекся.

– Папа, – выпалил Алексей. – Это правда?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что Петр Спаковский и его товарищи…

– Будут повешены за государственную измену, – закончил отец за сына, спокойно глядя ему в глаза. – Они преступники, Алеша, и должны понести наказание. По их вине погибли люди.

– Люди были расстреляны по твоему приказу!

– Да. Приказ стрелять отдал я. Но неужели ты хотел, чтобы здесь, на земле Новой России, повторилось то, что мы пережили в той, оставленной нами стране?

– Ничего этого не было бы, – потерял напор молодой человек. – Эти люди…

– Эти люди, конечно же, шли сюда с оружием в руках, чтобы засвидетельствовать нам свое почтение, – сарказм Еланцева-старшего прожигал до костей, как кислота. – Вот, посмотри, – он швырнул сыну простреленную фуражку. – На два пальца ниже и мы бы с тобой разговаривали уже не здесь.

– Но…

– Убито четверо солдат, девятеро ранены, – безжалостно продолжал Владимир Леонидович. – Двое из них вряд ли выкарабкаются, несмотря на все усилия медиков. Но это все пустяки по сравнению с тем, что мы потеряли отца Иннокентия.

– Мне очень жаль…

– И я имею свидетельства того, что стрелял в безоружного человека, священника, один из этих… – полковник брезгливо, ногтем оттолкнул список. – Заговорщиков… Возможно, даже твой дружок, за которого ты пришел хлопотать. Имей в виду, я отказал его отцу, откажу и тебе.

– Но должен же состояться суд… присяжные…

– Увы, ничем не могу тебя порадовать: дела о государственной измене рассматриваются военно-полевым судом. В ускоренном порядке. Без присяжных.

– Как скоро? – упавшим голосом спросил Алеша.

– В течение ближайших дней. Власть должна показать свою правоту и силу. И готовность к жестким решениям.

– Судить будут только Спаковского и его товарищей?

– Да, только их.

– А как же остальные бунтовщики? Как же крестьяне?

– Ты хочешь, чтобы я, по примеру большевиков, устроил децимацию[22]22
  Децимация – казнь каждого десятого. Широко применялась как средство устрашения в Древнем Риме. В Гражданскую войну по приказу Льва Троцкого была перенята Красной Армией.


[Закрыть]? – прищурился отец. – Нет. Хватит с них и двенадцати убитых. Кому-то ведь и землю пахать надо… И так среди крестьян бродят мысли о том, чтобы бросить деревни и переселиться в глубь Запределья. Хотят основать свободное крестьянское государство. Без всякой власти.

– Тебе это кажется справедливым?

– Крестьянин, как дитя, – пожал плечами генерал-губернатор. – В бунте нет его вины. Вся вина лежит на зачинщиках.

– В том числе и на тебе, папа. Зачем у крестьян отобрали детей? Это и послужило поводом к бунту.

– Не отобрали, а спасли, – последовал ответ. – Если бы не расторопность Сергея Львовича, темные, необразованные люди, испуганные чудесами, устроили бы над ними самосуд. Не все же из них такие, как этот мальчик…

Владимир Львович замолчал, передернувшись от одного воспоминания об испещренном шрамами тельце малыша. Всех «блаженных», от греха подальше, свезли на дальний прииск и приставили охрану. Привалов, вызвавшийся присматривать за ними, рассказывал, что расставание с семьями и переезд те восприняли с полным безразличием, опять разбившись на группки и занявшись своими, малопонятными делами. «Ненормальные» дети остались лишь в семьях горожан, ни в какую не соглашавшихся с ними расстаться.

Видя состояние отца, Еланцев-младший предпринял еще одну попытку:

– Зачем же мы будем истреблять друг друга? Погибли люди, крестьяне хотят бежать от нас… Почему просто не отправить заговорщиков в изгнание. Поверь мне – это будет достаточно жесткое решение! Небольшая группа людей в огромном, диком и враждебном мире…

– Ты знаешь, сынок, что нам готовил твой приятель сотоварищи?

Владимир Леонидович порылся в столе и выложил перед Алешей пухлую пачку разнокалиберных бумаг. На самом верху лежала газета с портретом некого усатого брюнета на половину полосы.

– Их организация называлась «Единством». И планировали они, знаешь что?

Алексей не отвечал и не глядел ему в глаза.

– Ни больше ни меньше, как воссоединение Новой России с большевистской. Этакая новая Переславская рада. Хотели поднести красным на блюдечке весь новый мир со всеми его богатствами. Как ты думаешь, какая роль была бы отведена мне, тебе, Вике, твоим детям?

Молодой человек молчал.

– Мы были бы лишними. Мавр сделал свое дело – мавр может уходить. Крестьян бы снова загнали в колхозы, а нас… Вряд ли кто-нибудь из нас остался бы в живых. Столько надежд, столько усилий, столько жертв и все напрасно? Скажи мне, Алексей: ты этого хотел бы? Разве ты не помешал бы Спаковскому и его сообщникам, если узнал бы об их планах?

Алеша глубоко вдохнул, словно собирался броситься в воду, и выпалил прямо в лицо отцу:

– Я знал о планах Спаковского. Знал и не донес на него. Значит, я тоже сообщник заговорщиков. Прикажи арестовать меня и суди вместе с ними!

– Ты с ума сошел! – полковник оглянулся на закрытую дверь: не слышал ли кто. – Замолчи! Ты сошел с ума!

– Нет, я полностью отдаю отчет в своих словах! – упорствовал сын. – Прикажи судить меня и повесить вместе с ними! Сделай сиротами твоих внуков! По крайней мере, это будет справедливо!..

Отец с сыном спорили еще до самой темноты.

– Я подумаю над твоими словами, – сухо попрощался Владимир Леонидович с Алешей, провожая его до двери. – Но ничего не могу тебе обещать.

– Мне не разрешили свидание с Петей… со Спаковским, – Еланцев-младший избегал смотреть на отца. – Хотя бы с этим ты можешь мне помочь?

– Я распоряжусь, чтобы тебя пропустили в тюремный замок.

– Спасибо…

Свет в кабинете генерал-губернатора в ту ночь горел до утра…

* * *

– У вас полчаса, – буркнул тюремный стражник в черном мундире, гремя ключами в большой связке в поисках нужного. – Мне положено присутствовать, но если хотите…

– Да, оставьте нас наедине, – в ладонь тюремщика лег золотой полуимпериал[23]23
  Империал – золотая монета достоинством в 10 рублей (до 1897 года – 15 рублей). Полуимпериал, соответственно, 5 рублей.


[Закрыть], тут же растворившийся в воздухе, будто его и не было.

– Я могу насчет чайку распорядиться, – тон стражника разительно переменился, и нужный ключ отыскался сразу.

– Спасибо, не стоит, – Алексей шагнул через порог камеры.

– Как прикажете, ваше благородие. Я тут, поблизости буду. Если чего нужно будет – стучите в дверь, не стесняйтесь. А теперь извиняйте – запру я вас. Так положено…

Металлическая дверь захлопнулась за Алешиной спиной, и он ощутил, как по его спине пробежал холодок.

«Будто дверь склепа, – мелькнула мысль. – Могила для живых…»

Петя лежал на узенькой койке, был бледен и, как в первый момент показалось Еланцеву, не дышал.

– Петя… – тихонько позвал он, и темные набрякшие веки «покойника» дрогнули, поднимаясь.

– А, это ты, – без всякого выражения произнес Спаковский, остановив свой блуждающий взгляд на госте. – Проходи, присаживайся… В ногах правды нет…

Он тоже казался постаревшим на десять лет. Может быть, из-за щетины, порядком отросшей за несколько дней на подбородке.

– Бритвы мне не дают, – улыбнулся Петя, перехватив взгляд Алексея и проведя исхудавшей рукой по подбородку. – Боятся, наверное, что перережу себе горло… Буду отращивать бороду. Как думаешь: мне пойдет?

– Вряд ли, – честно признался Еланцев, усаживаясь на деревянный табурет.

– Ну, какие новости на воле? – как ни в чем не бывало, спросил Спаковский, садясь на постели и зябко кутаясь в тоненькое одеяло: в камере было прохладно. – Кого из наших видел?

– Всех ваших арестовали, – пожал плечами Алексей. – Если ты имеешь в виду членов вашего «Единства».

– Ты и это знаешь… А скажи мне, друг мой: не ты ли нас заложил своему батюшке?

– Думай, о чем говоришь, Петр. Если бы я тогда донес на вас, то ничего бы этого не случилось – вас бы арестовали в тот же вечер.

– Это точно, – улыбнулся Спаковский. – Я рад, что не ошибся в тебе. Жаль, что тебя не было с нами.

– А мне не жаль! Ты знаешь, что вас будет судить военно-полевой суд? Тебе известно, что это значит?

– Суд скорый и правый, – пожал плечами узник. – Папаша уже сообщил тебе, что нас ждет?

– Что ждет? Виселица!

Петя вздрогнул и потупился. Когда он снова поднял глаза, они подозрительно блестели.

– Маму жалко… Твой отец хочет нас непременно повесить?

– А тебе хочется расстрела? А, может быть, гильотины, как французскому революционеру?

– Я бы не горевал, если бы все эти вещи меня миновали.

Друзья помолчали.

– О чем вы думали, когда устраивали этот заговор?

– О чем?.. Ты серьезно думаешь, что Новая Россия сможет долго просуществовать в изоляции от внешнего мира?

– Просуществовала же десять лет…

– Да, просуществовала. Пока большевикам было не до нас. Стоит им заняться освоением здешних мест, и мы окажемся заперты тут, как крысы. И выродимся за два-три поколения. Если из глубин Запределья не придет еще какая-нибудь напасть. В этот раз нам повезло – погибли только дети…

Спаковский сглотнул, помолчал и продолжил:

– А если в следующий раз грянет что-нибудь вроде чумы настоящей? Месяц, и тут останется ни души. У Новой России нет будущего без Советской России. Там сейчас правят совсем не те люди, что десять лет назад…

– Сталин?

– Хм, да ты прямо знаток Советской России… Хотя бы и Сталин. Ты знаешь, что Лев Троцкий, так досаждавший нам в Гражданскую, отставлен от всех постов и сослан в Туркестан?

– О чем это говорит?

– О том, что большевистский эксперимент провалился и свернут за ненадобностью! Красные уже готовы не только к разрушению, но и к созиданию. Ты бы знал, какие сейчас идут по всей России великие стройки! Беломорканал, Днепрогэс…

– И что эти каналы дадут нам?

– Что? Главное, что мы можем дать им! Огромный мир, полный природных богатств! За одно это красные простят нам прошлое…

– А почему они должны нас прощать? Прощать за то, что у нас отняли все, за то, что убивали и насиловали нас? Прощать за то, что нас лишили Родины? Прощать должны мы… К тому же – почему ты думаешь, что они были бы настолько нам благодарны за открытие Нового Мира? Он их устроит и без нас. Мы же не коренные жители, с которыми нужно считаться, – одной братской могилы хватит на всех.

Петя молчал. Ему нечем было возразить старшему другу. Он и сам за проведенные в одиночке дни и бессонные ночи сотни раз пожалел, что, как неразумное дитя, влез во взрослые серьезные игры. Поддался выпестованной им же самим химере. Как хотелось ему, домашнему ребенку из интеллигентной семьи, вернуться сейчас под отчий кров, где его так любили, холили и лелеяли. Выспаться под теплым одеялом, на пуховой перине, взбитой заботливыми мамиными руками, снять с полки книжного шкафа любимую книгу и читать под зеленым абажуром, хрустя чем-нибудь вкусненьким… Нет, впереди его ждала лишь промозглая камера, жесткая койка, душная вонь параши, неудобоваримая баланда и жиденький чаек вместо домашней снеди. А в недалекой перспективе – позорный эшафот и пеньковая петля…

– Это не ты хотя бы стрелял в отца Иннокентия? – нарушил Алексей затянувшееся молчание, вслушиваясь в мерные шаги тюремщика, доносящиеся из коридора.

– Нет, – помотал опущенной головой Спаковский. – И никто из наших. У нас вообще не было оружия. Мы лишь читали доставленную извне литературу, строили планы… Вооруженная борьба была впереди, в отдаленной перспективе…

– Борьба… – с горечью повторил за ним Алексей. – Чего вы добились своей борьбой? Новая Россия гибнет на глазах. Многие крестьяне собираются покинуть колонию и перебраться в другие места. Кто-то, самый торопливый, уже тронулся в путь. Они обречены – маленьким группкам не выжить в диком мире. Среди образованной части населения тоже раскол… Выродились бы мы когда-нибудь или нет – до этого еще нужно дожить. А по вашей вине Новая Россия прекратит существование уже в течение нашей жизни…

Он оборвал себя, вспомнив, что уж Петенька-то точно не успеет увидеть гибели Осколка Империи. Ему стало до слез жалко этого глупенького мальчика, своими руками набросившего петлю на свою шею и шеи таких же маменькиных сыночков, как и он сам. Просто так – из юношеской бравады, из романтических прожектов, не имеющих под собой ничего реального…

– Мне пора, – пробормотал он, коснувшись ледяной руки Спаковского, по-прежнему сидящего с опущенной головой, и поспешно отдернув ее: ему показалось, что это – рука уже мертвого человека. – Хочешь, я уговорю отца, чтобы он позволил тебе увидеться с родителями?

– Зачем? – срывающимся голосом прошептал Петя, и Еланцев с болью понял, что тот плачет. – Приговоренным положено свидание с родными перед… перед… Ведь твой отец не лишит меня последнего права? – с вызовом вскинул он мокрые глаза на друга.

– До свидания, – Алеша поднялся на ноги и подошел к двери: ему было невыносимо оставаться здесь, под физически давящими на него мертвыми сводами.

– Прощай… – услышал он под скрежет ключа в замочной скважине…

* * *

Повинуясь приказу судьи, все присутствующие в зале суда, в который на время процесса превратилось самое большое в Новой России здание – зал кинематографа «Одеон», поднялись со своих мест. Встали и преступники в своей загородке. Когда затих стук, шорох, покашливание и прочие звуки, издаваемые массой людей – в немаленький, в общем-то зал, набилась едва ли не четверть жителей Запределья, – господин Нойверт огласил приговор.

Для всех, включая Алексея, полной неожиданностью стало решение генерал-губернатора рассматривать дело о мятеже не в военно-полевом суде, а на открытом процессе, подготовка к которому затянулась на месяцы. Сейчас на дворе уже стоял декабрь, поздняя осень Запределья, а заговорщиков – вчерашних гимназистов и студентов – было не узнать. Похудели, многие отрастили бороды и длинные волосы… Но не они одни сидели за высокими перилами «лобного места» – в уголке тесно жалась кучка растерянных бородачей. По указанию полковника Еланцева было проведено тщательное расследование трагических событий и выявлены стрелявшие тогда в солдат и священника.

Парадоксально, но аресты виновных крестьян не только не увеличили поток желающих убраться из пределов Новой России на «вольные хлеба», но снизили его до минимума. Темные – не темные, но более всего ценящие справедливость крестьяне отлично понимали: если виновны – должны ответить. Не пытались скрыться даже сами «убивцы», сидящие теперь рядом с «подстрекателями». Следствие и процесс только укрепили в крестьянах веру в данную им Господом власть: не Царя-батюшку, злодейски убиенного большевиками, так его законного наместника в здешнем диком краю.

Мнение присяжных разделилось – девять голосов против трех, и теперь, затаив дыхание, все ждали самого главного.

– …признанные виновными в заговоре против законной власти и подстрекательстве к бунту приговариваются к десяти годам каторжных работ и бессрочной ссылке.

В зале возник шум. Кто-то из женщин – наверное, матери «заговорщиков» – рыдал от облегчения, кто-то роптал на мягкость приговора, кто-то переговаривался с кем-то… Судья постучал деревянным молотком, призывая к тишине, и завершил.

– Однако, учитывая специфические особенности Новой России, каторга и ссылка заменяются вечным изгнанием осужденных за пределы обжитых мест. Отныне, под страхом смертной казни, им запрещается приближаться к городам и селениям Новой России более чем на пятьсот верст иначе как по письменному распоряжению властей…

Окончание приговора потонуло в шуме, грозящем обрушить потолок кинозала…

* * *

– Может быть, останешься?

Отец и сын прощались на окраине города. Огромный обоз уже тронулся в свой бесконечный путь, но телеге, на которой был сложен скарб семьи Еланцевых, еще только предстояло дожидаться своей очереди. Отъезд ссыльных, из гуманных соображений, был отложен до весны – гнать людей в заснеженные леса Запределья, на верную смерть, было бы более жестко, чем подвергнуть их немедленной казни. К тому же отправлялись они в изгнание не одни – со многими из заговорщиков решили поехать их родители, невесты, друзья. А к изгоняемым крестьянам присоединилось немало односельчан, надеющихся на лучшую долю в необжитом краю. Стоит ли говорить, что большее их число составляли те, кто лишился своих «чудных» детей. Чудеса пугали привыкших к размеренной жизни и честному труду землепашцев.

Таким образом, население осколка Империи разом сократилось почти на четверть. Теперь это уже было не изгнанием, а переселением – как и всякий организм, Новая Россия наконец дала «отводок», а укоренится он на новой почве или нет – должно было показать время. Но большинство понимало, что это – естественный процесс, повышающий шансы горстки людей, затерянных в необитаемом мире, на выживание. Именно так распространялся в незапамятные времена человек по Старому Миру, в конце концов населив все, хоть сколько-нибудь подходящие для жизни клочки суши…

Отъезд сына не стал для Владимира Леонидовича неожиданностью. Он давно почувствовал его отчуждение и отлично знал, когда именно между ними пролег незримый рубеж. Что ж, это тоже был вполне естественный процесс…

– Нет, папа, – покачал головой Алексей, одетый по-походному, и посадил на повозку Ванечку, зачарованно наблюдавшего за вытягивающейся вдаль цепочкой телег и фургонов. – Я не останусь. Это давно решенное дело, и ты сам перестал бы меня уважать, если бы я передумал в последний момент.

– Но мы хотя бы увидимся еще?

– Не знаю… Все в руках Божьих.

Телега тронулась вслед за остальными, унося в неизвестность маленькую семью Еланцевых, а на обочине остались Владимир Леонидович и полковник Манской, снова терявший чудесно обретенную сестру и племянников…

Часть 5
Дороже золота

1

Мокрые стебли вырвались из рук, и Зельдович ушел в трясину по шею. С огромным трудом ему удалось зацепиться непослушными пальцами за какую-то чахлую растительность и вытянуть себя по грудь, но эта опора тоже оказалась ненадежной, и спектрометрист завис в неустойчивом равновесии.

«А вот барон Мюнхгаузен, – совсем не к месту всплыла в памяти прочитанная в детстве книга. – В такой ситуации не тушевался… Смело брал себя за волосы и вытаскивал из болота…»

Но у того хоть были волосы… Прическа Льва Дмитриевича мало того что оставляла желать лучшего, но и была перемазана жидкой грязью настолько, что сходила за набриолиненную.

«Куда, однако, запропастился Зубов с остальными, – тоскливо думал геолог, чувствуя, как ледяная жижа неторопливо отыгрывает таким чудом отвоеванные у нее миллиметры. – Протянет еще минуту-другую, и придется ему считать пузыри на поверхности… Черт, не хотелось бы…»

Пятнадцатью минутами раньше Лев Дмитриевич, шедший в реденькой цепочке путников третьим, опрометчиво сделал шаг в сторону, на показавшуюся ему надежной кочку.

– Держись! – крикнул ему начальник экспедиции, просовывая под судорожно цепляющиеся за колючую осоку пальцы слегу – вернее, ее подобие, вырубленное из чахлой осинки, росшей на краю болота.

И вот Зельдович держался. Держался, хотя давно переломилась хлипкая опора, держался вопреки всем законам физики, ожидая, когда же появятся товарищи, стремглав кинувшиеся назад, к недалекому еще берегу, чтобы найти хоть что-нибудь, способное удержать на плаву человека.

«А если не найдут?.. А если сами провалятся?..»

Мысли эти отдавали пораженчеством, а коммунисту не пристало сдаваться при первой трудности. Но это, если бы она была первой…

Геологическая партия Зубова плутала вокруг громадного болота, судя по карте, раскинувшегося на сотни и тысячи гектаров вокруг точки, к которой они стремились.

Точкой этой был гипотетический кратер метеорита, упавшего в тайгу сотни лет назад.

Дело в том, что позапрошлогодняя экспедиция в окрестности Кирсановки доставила в Москву образцы с аномально высоким содержанием иридия и других редких металлов, согласно гипотезам, содержащихся в метеоритах, бороздящих просторы Вселенной и изредка сталкивающихся с Землей. Карта, с отмеченными местами забора проб, прямо и недвусмысленно утверждала, что концентрация, пусть и незначительно, но весьма заметно повышается с приближением к огромному болоту, затерянному в тайге. Последний шурф был пробит едва ли не по колено в грязи и дал рекордное содержание ценного металла, столь необходимого стране. Зубов тогда даже предположил со свойственной ему фантазией, что само это огромное болото – последствие древнего столкновения с Землей кометы или астероида, подобного Тунгусскому. И уже здесь, на месте, выяснилось, что фантазия эта не беспочвенна – легенды местных народностей прямо и недвусмысленно подтверждали метеоритную гипотезу. Дескать, в незапамятные времена над этим местом произошла извечная битва Добра и Зла. Зло, как водится, проиграло и рухнуло в тайгу со страшным грохотом.

Старый абориген, сморщенный как невиданный здесь гриб-сморчок, кивая головой словно китайский фарфоровый болванчик, даже сообщил, что в центре заболоченной тайги имеется круглая гора, а внутри у нее – чистейшее озеро. Только, мол, ходить туда нельзя, потому что свергнутый с небес злой демон все еще бродит вокруг того озера, сберегая его от посторонних глаз.

– Метеоритный кратер! – обрадованно хлопал товарищей по спинам Зубов. – Самый настоящий метеоритный кратер! А если в центре этой котловины и лежит он – посланец космоса? Вы представляете, какую ценность он представляет для народного хозяйства?

Увы, попытки договориться с авиаторами о съемке интересующего геологов района с воздуха потерпели неудачу. Военлеты, базирующиеся на близлежащем аэродроме, недавно оборудованном для подстраховки очередного беспосадочного перелета, отказались помочь наотрез. Не помогли ни посулы, ни угрозы пожаловаться наверх, ни щедро скрепленные лиловыми печатями бумаги.

– Да вы с ума сошли! – орал краснолицый хрипатый пилот с капитанскими «кубарями» в петлицах, неприятно напоминавших НКВДшные. – А если случится что с движком? Вы только посмотрите, что за самолеты у нас! Стрекозы…

Пара приткнувшихся в конце коротенькой взлетной полосы аэропланов действительно имела мало общего с гордыми могучими машинами, штурмовавшими небо на экранах кинотеатров и страницах газет. Старенькие бипланы с обтянутыми парусиной крыльями совсем не походили на знаменитый «Сталинский маршрут» товарища Чкалова[24]24
  Надпись «Сталинский маршрут» была нанесена на борт самолета АНТ-25, на котором экипаж Чкалова, Байдукова и Белякова 18–20 июня 1937 года совершил перелет через Северный полюс в США.


[Закрыть].

– Весной вот было у нас ЧП! – хрипел военлет. – Пропал над тайгой самолет, и все – с концами. Четвертый месяц уже ищем. Тут же самолет искать – как иголку в стогу сена.

– Даже оттуда, – ткнул пальцем в потолок летчик, доверительно склонившись к просителям. – Товарищи приезжали. Не мог, говорят, твой самолет, Колычев… Колычев моя фамилия… За границу перелететь? К окопавшимся за кордоном белоэмигрантам, стало быть. А куда ему лететь-то? До границы горючего все равно не хватит… Едва отвертелся. Строгача, конечно, получил, да это ерунда… А вот если еще одна машина пропадет, то все – пиши пропало: зачислят во вредители и пособники…

Вот и пришлось геологам топать к заветной цели на своих двоих. И все бы ничего, не отважься товарищ Зубов, отчаявшись найти удобный брод, пойти напролом. Благо, местные жители в один голос утверждали, что такого сухого лета, как последние два года, отродясь в этих местах не видывали. Мол, вот два года назад болото было так болото, а сейчас – курица пройдет и ног не замочит. И поверили им…

Лев Дмитриевич, осторожно, чтобы не потревожить трясину, дотянулся до нового пучка камыша и подгреб его под себя. Вдобавок к холоду добавилось ощущение, что по телу кто-то ползает. И спектрометрист молил небеса, чтобы это оказалось обманом чувств, а не пиявками: всякую ползучую живность, будь то пиявки, гусеницы или даже безобидные дождевые черви, он ненавидел с детства.

«Нет, чтобы подождать… – подумал геолог. – Так нет же… Пробы, дескать, дают стабильное повышение уровня металла… Скорее бы они возвращались…»

Чтобы отвлечься от невеселых перспектив, Лев Дмитриевич принялся вспоминать все, что ему было известно о злосчастном иридии…

«Иридий – один из „платиновых металлов“, открыт в 1803 году англичанином Теннантом одновременно с осмием, которые в качестве примесей присутствовали в природной платине, доставленной из Южной Америки. Имя свое получил от греческого „ирис“, что означает „радуга“, за разнообразие окрасок соляных растворов. Встречается в природе вместе с прочими платиновыми металлами в виде осмистого иридия (невьянскит), зерна которого, вследствие более белого цвета, большей твердости и листоватого строения, легко могут быть отличены от зерен самородной платины, которая также содержит как бы вкрапленным осмистый иридий. Состав этого сплава бывает различный, от Ir3Os до IrOs. Иногда он приобретает название иридистого осмия (сисерскит), при составе IrOs3, до IrOs4. В некоторых платиновых рудах находится также сплав иридия (до 80 %) с платиной. После обработки платиновых руд слабой царской водкой для извлечения золота и затем крепкой – остается, кроме песка, именно осмистый иридий, который и служит материалом для получения свободного металла. Следующий способ был применен в 1872 году Дебрэ и Девиллем для получения чистого иридия…» – Вы, часом, не заснули, товарищ Зельдович? – услышал он над собой веселый голос начальника экспедиции и почувствовал, как что-то твердое и надежное просовывается под занемевшие от ледяной воды руки. – Просыпайтесь-ка…

* * *

– Как представишь себе, что обратно по этим хлябям добираться…

Иван Лапин, рабочий экспедиции, помешал угли кривым, похожим на кочергу, сучком, подняв фонтан искр. Вымотанные сумасшедшим днем геологи вповалку лежали у костра, не веря, что их злоключения завершились. По крайней мере – на сегодня.

Волоча на себе спасенного из цепких лап болотного духа, но окоченевшего донельзя спектрометриста, геологи не то шли, не то плыли еще около трех часов. Когда надежда выбраться на сухое пропала окончательно и люди с ужасом представляли себе ночевку по пояс в воде, дно, ранее представлявшее собой зыбкое переплетение корней и отмерших камышовых стеблей, внезапно обрело твердость. И мало того – заметно пошло вверх. Через несколько сот метров люди уже шагали по колено в напоминающей круто сваренный суп «няше», по выражению того же Лапина, аборигена здешних мест, а еще через полкилометра – по щиколотку.

Увы, до сухого места удалось добраться лишь в полной темноте, поэтому выяснить – остров это или «материк» не представлялось возможным. Юный Слава Ростовцев, правда, предлагал сходить на разведку, но начальник экспедиции пресек это в зародыше.

– Не хватало еще, Вячеслав Игоревич, – весельчак и балагур товарищ Зубов, когда было нужно, мог быть строг. – Чтобы вы впотьмах тут заблудились. Или тоже провалились в трясину, – кивнул он на спектрометриста, у которого зуб на зуб не попадал. – До рассвета от лагеря – ни ногой.

– А по нужде? – хмуро поинтересовался второй рабочий, тоже нанятый в Кедровогорске, – Николай Мякишев.

– По нужде – за ближайшими кустиками, – отрезал начальник. – Барышень тут нет, так что политесы разводить нечего.

К слову сказать, само наличие «кустиков» – скрюченных рахитичных деревьев непонятной породы, довольно густо обступивших место, выбранное для ночевки, – навевало определенный оптимизм. Ведь до этого момента последними деревьями, виденными путешественниками, были сосны на покинутом берегу, оставшемся в паре десятков километров позади. Но уточнить обстановку мешала непроглядная тьма, усугубленная плотным туманом, наползающим белесыми волнами с болота. Но топливом, по крайней мере, геологи были обеспечены.

– Странное какое-то болото, – поежился Слава, воткнув в тлеющую головешку прутик и наблюдая, как тот обугливается. – Тишина вокруг – даже лягушки не квакают.

– Как раз это ни странно, – пробормотал Лев Дмитриевич, переворачиваясь на спину и натягивая на себя сырое одеяло – его знобило и он боялся, как бы не вернулась малярия, подцепленная еще в Гражданскую и, казалось, давно и успешно залеченная. – Лягушки, мой друг, – не люди. Любить друг друга круглый год не могут…

– А при чем тут любовь? – смутился Ростовцев, поняв, что спектрометрист применил этот термин отнюдь не в платоническом смысле, а в самом что ни на есть плотском.

– Лягушки квакают хором лишь в периоды размножения, – откликнулся Зельдович. – Призывают таким образом особей противоположного пола. А вы что думали? Что они гимны возносят своим божествам?

– Нет, но…

В этот момент где-то далеко раздался жуткий вопль, разнесшийся на километры вокруг и замерший на тоскливой ноте.

– Что это? – вскочил Слава на ноги.

– Собака Баскервилей, – буркнул страдалец.

– Водяной! – переглянулись рабочие, оторвавшись от какого-то своего разговора вполголоса, и расхохотались.

– Успокойтесь, молодой человек, – покровительственно улыбнулся Валерий Степанович, отложил в сторону карту, аккуратно просушиваемую над углями, и осторожно вынул из планшета другой лист: вездесущая вода просочилась в герметический, казалось бы, пакет, и теперь карты и записи напоминали перепревшие осенние листья. – Это какая-то болотная птица.