Текст книги "Слуга царю..."

15

Весна-красна, кажется, наконец добралась и до этих глухих мест.

Хотя ночами еще трещали морозы, днем солнце припекало чуть ли не по-летнему, заставляя снег на пригорках съеживаться и темнеть. Просыпались от зимнего оцепенения мелкие обитатели тайги, веселее пели птицы, рыба в речке, готовясь к предстоящему нересту, готова была хватать чуть ли не на пустой крючок…

Вместе с первыми признаками весны появились первые признаки тоски у членов экспедиции. Конечно, не у непосредственных подчиненных Бежецкого и уж точно не у казаков: тем хоть трава не расти – служба необременительная, жалованье капает, а скромные радости, скрашивающие досуг, пытливая русская натура сможет найти хоть на Луне… Лишь бы там было из чего самогонку гнать. Затосковали ученые.

Можно было уже сейчас сказать, что экспедиция увенчалась полным успехом и в ходе ее удалось открыть первый полностью функционирующий, пусть и с периодической активностью, проход в параллельный мир, причем не просто в абстрактное скрытое пространство, подчиняющееся неизвестно каким законам, а в мир вполне реальный, к тому же обитаемый.

Один из обитателей «потусторонней страны» лежал, замороженный (одним лишь ночным морозом профессор Кирстенгартен не ограничился, применив какой-то экзотический прибор, резко понижающий температуру в радиусе пары метров от его сверкающей тарельчатой антенны), в специальной термостатической упаковке, в ожидании отправки на Большую землю. С какой целью в багаже научной экспедиции оказался упомянутый прибор да и сами большие многослойные мешки из светоотражающей пленки самого подходящего размера, к тому же герметично застегивающиеся, Бежецкий, конечно, понимал – не сопливый пацан, видал всякое… Но не всерьез же готовилось начальство принимать «груз 200»? Воображение, правда, подсказывало очень удобную и обтекаемую мысль о том, что руководство надеялось на получение «биологических» образцов изначально…

Бежецкий мог биться об заклад, что ученые, готовящиеся к славе первооткрывателей, обуянные звездной болезнью, уже сочиняли – кто в уме, а кто и на бумаге – статьи, доклады, диссертации, а некоторые – и монографии о «Тунгусском артефакте». Да что там первооткрывателей – соискателей Нобелевской премии! В том, что эпохальное открытие достойно этой престижной награды, не сомневался никто: столетиями человечество надеялось найти обитаемые миры или хотя бы признаки жизни в холодной дали безбрежного космоса, а российская экспедиция взяла да и нашла вход в один из них под самым боком, не на расстоянии десятков световых лет, а всего лишь в нескольких тысячах верст от столицы.

Сразу после того, как общими усилиями из «зыбучего камня» удалось извлечь зонд-вездеход, как ни в чем не бывало слушавшийся управления «по эту сторону мироздания», ученые в два счета выяснили, что причиной его неповиновения была незримая преграда между мирами. Неощутимый барьер, свободно пропуская материальные тела, вплоть до воздуха, постоянным потоком уходящего в «ворота» с момента их открытия, непроходимой преградой вставал на пути любых электромагнитных волн и полей. Не проходил ток по кабелю, и все тут! Поэтому ни роботом управлять, ни изображение тамошнего пейзажа получить при помощи встроенных в зонд камер высокого разрешения никак не удавалось.

Выручила, как всегда, русская природная смекалка. Обычную любительскую видеокамеру просто-напросто привязали к испытанной Тунгусовой «палочке-выручалочке», как падкие до терминов «научники» окрестили жердь, уже два раза выручавшую в сложной ситуации, и, включив, засовывали внутрь обманчивой тверди. Работала такая связка высокой технологии с орудием едва ли не каменного века, как швейцарские часы…

На экране монитора перед умирающими от любопытства членами экспедиции разворачивались унылые пейзажи чужого мира, кажущегося плодом фантазии некого художника: бескрайняя гладкая равнина, уходящая в бесконечность и теряющаяся в сумраке… В крайне неуютном сопредельном пространстве царил жуткий холод – лабораторный термометр зафиксировал минус сорок три градуса, радиация, заметно превышающая нормальный уровень, низкое давление и полумрак. Светило, если мутно-белесое пятно можно было так назвать, почти невидимое из-за низкой облачности, проглядывало не более двух часов в сутки, но было ли это постоянным явлением или сезонным – полярной ночью, например, – установить можно было только после постоянных наблюдений (уже было одобрено руководством решение оставить возле артефакта постоянно действующий пост, регулярно делающий замеры методом Тунгуса).

Образцы грунта – темного снега, перемежающегося слоями не то пыли, не то золы, и слежавшегося в монолитную массу, мало чем отличавшуюся от льда, тоже пришлось брать, применив при доисторический метод: посредством проволочной кошки. С помощью всяческих скребков и хитрых захватов, в придумывании которых соперничали все без исключения, в кратчайшее время была натаскана едва ли не тонна образцов, обогативших науку массой невиданных доселе микроорганизмов, простейших и даже мелких членистоногих, похоже отлично чувствовавших себя при зверском холоде «сопределья» и довольно высоком радиационном фоне. Представители «потусторонней» фауны лагерь больше навещать не пытались, но камера пару раз зафиксировала нечто движущееся, причем то, что обитатель или обитатели «холодильника» (неофициальное название, данное учеными неласковому, насквозь промороженному миру) относятся к иному, чем уже знакомый, виду, стало ясно сразу – размерами он вряд ли превышал обычную крысу или хомяка.

Оставалось только отправить туда исследователя, но… Ни Бежецкий, ни его ученые коллеги не могли взять на себя ответственность за жизнь или здоровье человека, хотя добровольцев было больше чем достаточно, и первый из них – все тот же Алеха Маятный, надеявшийся, видно, разбогатеть на этой удачно подвернувшейся халтурке. Слово было за подготовленными не хуже космонавтов специалистами, оснащенными по последнему слову науки и техники в области защиты и снаряжения. К тому же кто знает, может быть, давешние «собаковолки» на той стороне встречаются не реже нашенских бродячих шавок, да еще и стаями?..

Каждый вечер в свете костра перед зачарованно слушающей аудиторией то один, то другой ученый делал доклад о каком-нибудь аспекте исследований, видимо репетируя грядущую премьеру где-нибудь в Московском его императорского величества Алексея II технологическом институте. Александр неоднократно пытался послушать повествование, которому посвященные слушатели внимали, будто оперной арии в исполнении какого-нибудь прославленного тенора, но (как, кстати, и в опере) уже на десятой-пятнадцатой минуте его непременно смаривал необоримый сон… Придя в себя через некоторое время, Бежецкий с изумлением обнаруживал, что Тунгус, неизменно присаживающийся к костру во время всякого ученого действа, увлеченно слушает. Хотя, возможно, он просто спал с открытыми глазами, как еще в советские времена умудрялся дремать на политзанятиях, не вызывая подозрений замполита, дружок Александра, лейтенант Савиных…

Волновало не это. Ученых можно было слегка подбодрить, например, по методу другого старого знакомца Бежецкого из прежней жизни, майора Бубеллы, искренне считавшего, что «солдат без работы – преступник»: организовать субботник по уборке территории или спортивные соревнования, лыжный кросс, к примеру, завуалировав его под подготовку к возвращению… Побурчали бы «высоколобые» немножко, попытались симулировать разнообразные хвори и недомогания, но бодрости добавилось бы. И все бы ничего, но четвертые сутки уже не было связи с Санкт-Петербургом. Вообще никакой…

* * *

Александр, почти не надеясь на успех, утопил клавишу своего спутникового телефона и прижал его к уху. Как всегда: все огоньки исправно помаргивают, дисплей светится, выдавая строчку поиска станции, но в наушнике, кроме потрескивания каких-то далеких разрядов, опять ничего…

Представилось, как там, в нескольких сотнях километров над головой, растопырив крылья солнечных батарей, несется с огромной скоростью по орбите вокруг зелено-голубой планеты спутник связи. Неужели что-нибудь случилось с этой коробкой, наполненной сотнями тысяч, если не миллионами всевозможных транзисторов, конденсаторов, сопротивлений и прочих электронных штуковин, ведь не только телефоны не функционируют, но и нет подключения к информационной сети?

Александр вспомнил, как еще совсем малышом, приоткрыв рот, сидел рядом с отцом, чинящим в очередной раз сломавшуюся их старенькую черно-белую «Аврору» – телевизор, выпущенный в год пятидесятилетия Великой Октябрьской, восхищенно следя, как дымящийся паяльник в умелых руках Бежецкого-старшего смело втыкается в нагромождение серебристых и разноцветных цилиндриков или похожих на миниатюрные черные шляпки, вроде как у Чарли Чаплина, штуковин на длинных серебристых стебельках-ножках… Конечно же в недрах столь сложной «машинки», как спутник, ничего подобного быть не может, Александр даже толком не представлял, как выглядят здешние спутники, не то что их начинка, но грезилось именно так.

Так, если все приборы связи разом выйти из строя не могли и не со спутником что-то произошло – удар шального метеорита, например, – то непременно возникли какие-то проблемы в самом Отделе. Что же делать?

Пока потери связи никто не заметил: спутниковый телефон только у начальника, то есть у Бежецкого, а у остальных – обычные «поминальники», у кого покруче, у кого попроще, но все без исключения не работающие из-за нахождения вне зоны покрытия сети. С компьютерщиками еще проще, так как, давно привыкшие к капризам своей сложнейшей и живущей по собственным иррациональным техническим законам системы, они относились ко всем сбоям и отказам со стоицизмом российского крестьянина, не ропщущего ни на засуху, ни на проливные дожди. Все в руце Божьей… Но что будет, если, не дай бог, случится что-нибудь экстренное? Вот навскидку: тривиальный приступ аппендицита у кого-нибудь из подопечных, и начальника возьмут за горло: вызывай, дескать, подмогу. Отнекиваться тем, что телефон не работает? А что ты сделал для того, чтобы установить альтернативный канал связи?

Свернуть всю экспедицию? Ученые будут этому только рады: выполненных работ, сделанных замеров и добытых образцов – словом, научных результатов хватит на три таких «полевых вылазки», если не на тридцать три или даже триста тридцать три. Но решиться на это без распоряжения начальства… Хотя. Отношение к подчиненным, и Александр имел уже возможность убедиться в этом, здесь отличается редким либерализмом. По головке его за проявленное самовольство вряд ли погладят, но… Выговор, взыскание – ладно, их Бежецкий, прошедший суровую школу Советской и Российской армии в покинутом мире, не то чтобы не боялся – считал чем-то неотделимым от любой службы, но как быть, если из-за этой оплошности прервется новая карьера? Ведь руководство данной экспедицией – не рядовое задание нового служащего «компании», а явный экзамен, своеобразное испытание на «аттестат зрелости». Сдашь – принимаем в крепко спаянный коллектив на правах равного, не сдашь – милости просим с шапкой на паперть, петь жалостливые песни, клянча у прохожих медяки. Сами, дескать, мы не местные… Если же следовать элементарной логике, то совсем не исключено, что потеря связи – именно запланированное усложнение экзамена, проверка на вшивость, так сказать, и от того, выйдет ли из этой ситуации командир с честью или кинется с ревом к мамочке, зависит вся его дальнейшая карьера…

Вертолет не вызовешь – связи нет, поэтому остается один вариант: отправить небольшой отряд из нескольких человек к ближайшему населенному пункту, поселку Куторан, который расположен в двух с лишним сотнях километров отсюда, если верить карте, чтобы попытаться установить связь с «центром» оттуда. Например, поручика Иевлева, одного из двух бессловесных подчиненных (или, наоборот, контролеров), двух казаков – Кузьмича и Алеху Маятного и конечно же Тунгуса. Все четверо отлично стоят на лыжах, с проводником не заблудятся, при этом хорошо вооружены и вообще не вчера на свет божий появились. Так, если принять во внимание рыхлый весенний снег, они затратят на дорогу до дня четыре-пять дней, самое большее – шесть… Еще полдня кладем на вертолет… Вполне возможно, но откладывать, однако, не стоит – солнце начнет припекать, и через несколько дней тайга неизбежно превратится в сплошное болото…

Бежецкий аккуратно спрятал в футляр из искусственной кожи бесполезный телефон и отправился на поиски Тунгуса…

* * *

С утра, как назло, повалил снег, поэтому выступление пришлось отложить на пару часов, ожидая, когда распогодится настолько, чтобы можно было различить окружающий пейзаж хотя бы на сотню метров.

Предстоящий поход был обставлен как обычный охотничий: за то время, пока экспедиция шумела и галдела на всю тайгу, дичь успела откочевать так далеко от лагеря, что Тунгусу с казаками, дабы пополнить запас свежего мяса, приходилось раз от раза уходить все дальше и дальше. Порой такие охотничьи мини-экспедиции затягивались на два-три дня, так что особенного интереса у ученых подготовка к очередной не вызвала, да и сам ритуал прощания был сокращен до минимума.

Если быть честным до конца, то весь научный контингент обуревали совсем другие желания и проблемы: два дня назад совершенно неожиданно (вернее, ожиданно, но не так) опять начались загадочные для непосвященных «флюктуации». Возможно, они предвещали скорое закрытие «ворот», поэтому все ученые дневали и ночевали возле артефакта, стараясь выжать из него все, что возможно, а также боясь пропустить само явление, уже заранее, по аналогии окрещенное «коллапсом», и все связанные с ним процессы.

Бежецкий намеревался проводить группу километров пять-шесть, якобы из начальственного рвения, но на самом деле, чтобы прикинуть хотя бы начальные ориентиры на тот случай, если с ней что-то случится в пути. Карта картой, но все же…

Экономя силы, посланцы, навьюченные тяжелыми рюкзаками и карабинами, особенно не торопились, поэтому намеченное расстояние до «точки возврата» покрыли почти за два часа. Тунгус все время исчезал то справа, то слева от лыжни, как охотничий пес, ищущий добычу, возвращаясь обратно через несколько минут с разочарованным видом, чем еще больше напоминал умное животное. Наконец Александр решил, что с него хватит и, попрощавшись с товарищами, дав им последние цеу и пожелав счастливого пути, направился обратно.

Зарубки на стволах кедров и лиственниц, сделанные по пути, видны были отлично, подправить пришлось только две-три, лыжня, хорошо утрамбованная пятерыми не самой хрупкой конституции людьми, сама бежала под ноги… Пока все шло удачно.

Уверенно скользя, Бежецкий даже начал насвистывать какую-то мелодию, любуясь окружающей его заснеженной тайгой. И в самом деле: еще какие-то несколько дней, и снежный рай начнет постепенно превращаться в сущий ад, наполненный мириадами всяческой ползающей и летающей мелочи, разнообразной на вид, но непременно отличающейся одним общим качеством – вся она будет жутко кусачей. А пресловутый гнус, от которого нет спасения даже медведям и лосям! Приходилось, видали-с!.. От одного воспоминания об этой крылатой напасти у бывшего майора ВДВ зачесалось все тело.

Скрип лыж под чьими-то быстрыми ногами он услышал только за самой спиной…

* * *

– Это ты? Какого черта?..

Невозмутимый, как всегда, Тунгус замер перед Александром, скрестив руки на груди. Даже не вспотел вроде бы. Проклятый абориген…

«Черт возьми, – мысленно чертыхнулся про себя Бежецкий. – Опять этот синдром белого человека…»

– Ты что-то позабыл? – спросил он проводника уже мягче, стараясь унять в себе злость за то, что его, опытного человека, так легко и просто застали врасплох. – Что-то случилось?

Тунгус молча улыбался.

– Почему ты молчишь, е…….! – вскипел Александр, раздраженно сжимая кулаки. Вот еще тупица отыскался на его голову – дитя природы!

Он набрал воздуха в легкие побольше, чтобы обрушить на голову «хозяина тайги» все, чему его научили полтора десятка лет в армии, но осекся…

Тунгус гордо вскинул подбородок и отчеканил без малейшего акцента, не говоря уже о своих вечных «капитана» и «однако»:

– Постарайтесь быть несколько вежливее, господин майор, когда разговариваете с офицером и дворянином…

* * *

– Я вернулся за вами, Александр Павлович, – невозмутимо сообщил проводник, оказавшийся ротмистром Оороном, как он представился, когда Бежецкому не без труда удалось закрыть рот. – Разворачивайтесь, поспешим, пока ваши посланцы не успели уйти далеко. А посвящу вас в суть дела по дороге…

Ротмистр-оборотень неутомимо бежал по целине рядом с Александром, лыжи которого скользили все же по накатанной лыжне, и рассказывал, рассказывал, рассказывал, не сбиваясь ни с дыхания, ни с шага…

Как и предполагалось, контролер у начальника экспедиции был с самого ее начала, причем постоянный и неусыпный, докладывавший в столицу о каждом его шаге, хотя и совсем не тот, кого подозревал Бежецкий.

– Большинство сообщений были весьма лестны для вас, – успокоил он своего подопечного, улыбаясь во все тридцать два зуба.

– Большинство?..– отрывисто, боясь потерять дыхание, спросил Бежецкий. – А остальные?..

– Не без критики! – ухмыльнулся ротмистр еще шире, хотя это было физически невозможно. – Но что же вы хотели, в конце концов?

– Кстати, как вас звать-величать?

– Николай Церенович, – вежливо представился Оорон, не забыв при этом по-гвардейски четко впечатать подбородок в видавший виды мех малицы на груди. – Князь, если не возражаете, случаем…

«М-да… Неловко получилось, – подумал Александр, со смущением вспоминая свое недавнее казарменное „красноречие“. – Эк я его, по-русски… Стыдоба!..»

– А почему мы так торопимся, князь? – спохватился он в конце концов. – И куда? И вообще, что со связью?..

– Экий вы нетерпеливый… – поморщился ротмистр Оорон. – Я ведь только что сам все хотел вам рассказать… Дело в том, что несколько дней назад в Санкт-Петербурге совершено покушение на особу государя императора…

Бежецкий остановился, будто налетев с размаху на телеграфный столб.

Покушение? Не попытка?.. император…

В памяти тут же встало улыбчивое лицо монарха в тот единственный дружеский вечер в кругу августейшей семьи: Елизавета Федоровна, цесаревич, Сонечка… Неужели больше никогда не доведется встретиться?..

– император жив, Александр Павлович, – поспешил заверить князь, увидев, как переменилось лицо Бежецкого. – Увы, в глубокой коме и без особенных надежд на поправку, но жив… Хуже другое. Пользуясь слабостью ее величества и безутешностью в постигшем ее горе, в Россию возвратился светлейший…

– Он же…

– Да, Челкин получил в прошлом году перед своим отъездом, якобы на воды, негласное высочайшее предписание не возвращаться в пределы Империи без особого на то соизволения, и теперь конечно же ему грозит императорский гнев, но… Императрица, как я уже говорил, слаба…

– Получается, что Челкин…

– Да, он сейчас на вершине власти. Более того, он этой властью активно пользуется: арестованы и заключены в крепость практически все высшие офицеры Корпуса, смещен премьер-министр, другие высокопоставленные лица, градоначальник…

– Это же форменный переворот!

– Да, это именно так. Поэтому вы и должны немедля вернуться в Санкт-Петербург.

– Немедля? Но как же…

– В пяти километрах отсюда вас ждет вертолет.

– А…

– Ваши функции перейдут к Леонарду Фридриховичу. Он уже в курсе. Остальных членов экспедиции во все подробности посвящать признано нецелесообразным.

Несколько сотен метров бежали не произнося не слова, и только когда впереди замаячила приметная купа деревьев, у которых Бежецкий некоторое время назад расстался со своими подчиненными, он решился нарушить молчание:

– Один вопрос: в чье подчинение я должен буду перейти в столице? Вы же только что говорили…

– Вы переходите в полное распоряжение баронессы фон Штайнберг. Именно она вызывала вас.

16

– Интересно, сколько мы еще будем торчать в этой богом забытой дыре? Вы случайно не знаете, пан Пшимановский?

Вопрос, конечно, был риторическим: Войцех знал не более, чем Бекбулатов, а, возможно, благодаря некоторым врожденным свойствам своего интеллекта – гораздо менее.

Досаднее всего было то, что неожиданная заминка случилась именно на том участке долгого пути, когда казалось, что самое трудное уже позади.

Вопрос с плаванием вверх по Дону уладился просто: дядюшка Ашота, Мкртыч Тер-Оганез, распознав по акценту во Владимире славянина, проводил единоверцев (то, что поляк оказался не православным, а католиком, его ничуть не расстроило) в христианский квартал, где не только накормил до отвала и устроил переночевать, но и свел с еще одним своим родственником, оказавшимся весьма полезным…

Уже следующим утром два путника покинули гостеприимный Азау, стоя на борту небольшого колесного пароходика, который, нещадно дымя, тянул за собой против течения приличных размеров баржу с товаром, предназначенным как раз для недавно покинутой Речи Посполитой Московской… Правда, возвращаться туда Владимир со своим спутником не собирались, покинув «плавучую коптилку», заставившую вспомнить прочитанные в детстве книги Марка Твена, на калмыцких землях.

О-о-о! Молодой калмыцкий хан Церен-Дондука III слыл большим любителем европейского образа жизни и, если верить льстивым языкам, настоящим реформатором. С первыми свидетельствами продвинутости местного владыки путешественники столкнулись тут же, на расцвеченной пестрыми ханскими бунчуками пристани Зурсу, увидев, что все надписи арабской вязью, читать которую не умел ни один, ни другой, продублированы латинскими буквами, хотя зачастую по трудночитаемости соперничали с польским языком, в котором, как известно, совсем не редкость пять согласных подряд. Другим примером европеизированности степного монарха оказались таможенники, потеющие в тесных, кургузых и неудобных мундирах, будто скопированных с того, от которого мыши некогда так счастливо избавили Войцеха, и меховых малахаях с огромными золочеными кокардами. Увы, почти европейцы на вид, чиновники оказались сущими азиатами по степени жадности, и кошелек Бекбулатова после близкого знакомства с ними, и так уже изрядно опустевший после Азау и особенно армянского парохода, совсем полегчал…

Уже на первом десятке верст трясущийся в колымаге, гордо именовавшейся здесь дилижансом, бок о бок с Войцехом, мучительно переживавшим на сей раз «дорожную» болезнь, Владимир ощутил что-то для себя родное… Если хану, возможно, и повезло с первой из извечных российских бед (хотявряд ли…), вторая целиком и полностью сближала его с российскими реформаторами. Дорог здесь, в краю кочевников, столетиями привыкших передвигаться верхом, не было вообще! Поэтому, когда вдали засеребрилась великая река, и Пшимановский и Бекбулатов искренне поздравили друг друга с завершением затянувшейся изощренной пытки…

Увы, поздравлять, как оказалось, было рано: хорошо спланированное «на бумаге» и успешно начавшееся путешествие на этом застопорилось.

Во-первых, Волга, в отличие от более южного Дона, вскрылась только недавно и по вспучившейся грязно-бурой воде временами величаво проплывали целые горы серого ноздреватого льда, медленно несомого течением из неспешно освобождающихся от зимних оков верховьев в Каспийское море, и поэтому желающих плыть вверх по течению с риском пробить днище о «плавучие рифы», кроме как на специально оборудованных судах, находилось немного. Во-вторых, выяснилось, что совершенно неожиданно для этого, еще прохладного, времени года педантично заботящиеся о своем здоровье немцы объявили карантин якобы из-за угрозы распространения холеры, занесенной, как всегда, персидскими кораблями в соседнюю Астрахань. На самом деле, если верить шепчущим по углам всезнающим сплетникам, маркграф Лебербурга просто принял «асимметричные меры» против повышения тамошним ханом-самодуром таможенных тарифов, резко снизивших активность перевозок вверх по течению. В третьих, финансовое состояние путешественников оставляло желать лучшего, и это еще мягко сказано…

Чтобы снять номер в приличной гостинице на те гроши, которые остались после наполнения бездонных карманов таможенных хищников хана Церен-Дондуки, нельзя было и мечтать… Но так как «средний разряд» отсутствовал вообще, ютиться приходилось в настоящей трущобе, кормя полчища ненасытных, словно ханские опричники, клопов, оправляя естественные надобности в антисанитарных условиях (вернее – вообще при полном отсутствии условий), ежечасно рискуя подцепить ту самую пресловутую холеру. В питании путешественники тоже вынуждены были целиком перейти на местную кухню, ни разнообразием, ни удобоваримостью не отличавшуюся. Единственным достоинством местного «отеля» являлась его близость к порту и возможность первыми увидеть судно, направляющееся в нужную сторону. Самым же тягостным для обоих мужчин, вынужденных проводить дни в бездействии, было абсолютное отсутствие спиртного, за употребление которого, по законам шариата в местной редакции, полагалось публичное забивание виновного камнями насмерть, точно так же, как и за супружескую измену (жены, естественно, а не мужа) или намеренное искажение имени и титула «просвещенного» монарха.

Целыми днями напролет валяясь на кишащих всяческой мелкой и мерзкой живностью древних тюфяках в «отдельном» номере, отделенном от остальных таких же плешивым от возраста ковром непонятной расцветки, висящим на веревке, мученики дремали по очереди, потягивали кальян, арендованный у хозяина за астрономическую цену в три пула,[40]40
  Пул – мелкая разменная монетка, чаще всего медная.


[Закрыть] и, за неимением других занятий, травили анекдоты. Попутных плавсредств не наблюдалось…

– Интересно, сколько мы еще будем торчать в этой богом забытой дыре? Вы случайно не знаете, пан Пшимановский?

Поляк оторвался от чтения своей рукописи, продолжать которую был не в состоянии по причине исписанных уже вдоль и поперек листов, подумал с минуту и пожал плечами. Иного ответа от него Владимир не ждал:

– Вот и я о том же…

Сделав такое глубокомысленное замечание, Бекбулатов потянулся было за своим мундштуком, и в этот момент мутное стекло, плохо укрепленное в крошечном окошке, задребезжало от далекого трубного звука…

* * *

– Du hast nicht vom Affen, und vom Kamel, der Teufeldummkopf geschehen![41]41
  Ты произошел не от обезьяны, а от верблюда, чертов дурак! (Нем.)


[Закрыть]

Выругавшись в сердцах, Бекбулатов отошел от невозмутимого, словно упомянутое выше животное, матроса, с короткой винтовкой на плече охранявшего корабельный трап, и пожал плечами.

– Ничего мне не удалось добиться от этого тупицы, Войцех. Все «Ich habe die Rechte nicht»,[42]42
  Не имею права (нем.)


[Закрыть] да «Ich habe die Rechte nicht» … Есть какие-нибудь предложения?

Предложений у замерзшего и дрожащего как осиновый лист Пшимановского было много, но все либо крайне неприличные, либо достаточно бредовые, чтобы начать исполнять их незамедлительно. Рациональное зерно – да и то всего лишь половинка, содержалось только в одном: найти капитана канонерской лодки[43]43
  Канонерская лодка – военное судно с небольшой осадкой, приспособленное для действий по побережью, на мелководье, в устьях рек и в судоходной их части.


[Закрыть] «Stolze Adler» [44]44
  «Гордый орел» (нем.)


[Закрыть] и… Дальше можно не цитировать: кровожадность продрогшего и непривычно для себя трезвого Войцеха делала его разительно похожим на какого-нибудь североамериканского дикаря, жаждущего украсить свой вигвам свежим скальпом очередной бледнолицей собаки.

Так как капитана на борту уже не было, а добиться точного местонахождения командира от отличавшегося ослиным упрямством матроса у трапа не удалось, Бекбулатов решил действовать согласно дедуктивному методу, детально описанному в романах британского беллетриста Артура Конан Дойла.

– Искать морского офицера в портовых трущобах, я думаю, не стоит, – объяснял он на ходу своему спутнику, торопливо кивающему и ежесекундно клацающему зубами от холода. – Вряд ли моряка потянет в места с весьма условным сервисом вроде нашего с вами «Grand Hфtel». Куда бы первым делом вы направились, мой друг, сойдя на берег после продолжительного плавания, да еще в такую способствующую погоду?

– В кабак! – с готовностью выпалил поляк.

– Ну-у-у, я, наверное, тоже… А если алкоголь под категорическим запретом?

– Понежиться в тепле, поесть чего-нибудь деликатного, послушать музыку, на женщин красивых посмотреть…

– Ну, с женщинами тут тоже туговато – мусульмане все-таки, но три первых пункта найти можно. Вперед – в «Алтын-Гюль»!..

* * *

Командир канонерской лодки корветтен-капитан,[45]45
  Корветтен-капитан в шкале немецких военно-морских званий соответствует капитану третьего ранга (или майору сухопутных войск).


[Закрыть] Густав Моргенау был обнаружен, однако, не в «Золотом Цветке», ближайшей к гавани харчевне, претендующей на звание «ресторана», а только в четвертой по счету, «Идел» [46]46
  «Волга» (тюркск.).


[Закрыть] по праву славящейся лучшими в городе кулинарами.

– Хм… – Бекбулатов был приятно удивлен, разглядев в изрядно прокуренном помещении обтянутую темно-синим сукном широкую спину моряка, сидящего за дальним от дверей столиком. – А капитан-то не лишен вкуса!

Корветтен-капитан, уплетавший целиком зажаренного на угольях барашка с разнообразным гарниром, ничуть не возражал против того, чтобы к его столу подсел негоциант из Данцига (Войцех клятвенно утверждал, что в совершенстве владеет диалектом этого прибалтийского города-государства) со своим бахчисарайским компаньоном. Он учтиво поддержал беседу, снисходительно выслушал «свежие» европейские новости (полугодичной давности), охотно поведал о положении дел в Восточной Германии, посмеялся над парочкой бородатых анекдотов, однако стал на редкость неуступчивым, услышав просьбу взять на борт попутных пассажиров.

– Я командую не почтовым пакетботом, господа, – самодовольно заявил Моргенау, обсасывая аппетитное ребрышко (оба путешественника сглотнули слюну, постаравшись сделать это незаметно, так как только что отказались от формально вежливого предложения разделить трапезу – не дело уважаемым коммерсантам соглашаться на халяву), – а боевым кораблем флота его светлости, на борту которого не место сухопутным… э-э… обитателям, – с честью выкрутился офицер из щекотливого положения, в которое его едва не завело многовековое презрение моряков к сухопутным крысам. – К тому же «Гордый орел» возвращается после выполнения очень ответственной, скажу больше, секретной миссии. Да, да!

– Но чем же мы помешаем этой самой миссии? Мы готовы щедро заплатить за проезд.

– Увы, инструкции, полученные мной на самом высоком уровне, препятствуют этому, – сокрушенно развел руками, перемазанными жиром, господин Моргенау. – Поверьте, я очень сожалею об этом обстоятельстве.

Переговоры зашли в тупик и, судя по стремительно растущей на блюде куче обглоданных костей, времени для выхода из оного практически не оставалось. Намечался цейтнот.

Лихорадочно перебирая в уме самые убийственные аргументы в пользу немедленного зачисления их с Войцехом в штат команды канонерки, причем с полным довольствием, Бекбулатов внезапно обратил внимание на то, что Густав, учтиво поддерживая беседу, все время при этом скашивает глаза на соседний столик, где все время, пока продолжался разговор, шла азартная игра в кости, точнее, в одну из разновидностей трик-трака.[47]47
  Трик-трак – европейский вариант известной игры, считающейся прадедушкой всех игр, где присутствуют доска и фигуры, а ходы определяются броском игральных костей.


[Закрыть] Азартные игры указом целомудренного хана были также запрещены, но если за карты, три наперстка или петушиные бои, например, можно было угодить в соляные рудники, то на кости смотрели сквозь пальцы, особенно если игра шла не на живые деньги, а под запись или «на зубочистки». Сколько стоила одна зубочистка, зорких ханских стражников не интересовало. Один из них как раз прислонился к поддерживающей потолок колонне возле столика игроков, не обращавших на него ни малейшего внимания, увлеченно заглядывая через их спины, и шевелил губами, видимо подсчитывая ставки.