Текст книги "Слуга царю..."

34

Александр шел, громко стуча подошвами подкованных ботинок по драгоценным паркетам дворца, не имея никакого желания оглядываться по сторонам на собранные здесь сокровища мировой культуры: картины величайших мастеров, прекрасные статуи, великолепные гобелены… На ладонях еще не успела высохнуть Володькина кровь, и кровь эта взывала к отмщению.

Сзади, несколько отстав, дробно грохотали соратники, с частью из которых он штурмовал и оборонял Арсенал, кого-то помнил по прошлому лету, а некоторых видел сегодня впервые. Только вот Бекбулатова среди них не было. Как же сказать Александру о нем?.. Как подобрать слова?.. Попадись же проклятый «рыжий»…

* * *

Еще несколько часов назад всемогущая властительница державы предстала перед покрытым пылью и кровью офицером всего лишь женщиной, усталой и испуганной, сломленной и раздавленной, но готовой до последнего биения сердца, словно наседка перед ястребом, защищать свое гнездо, своих ненаглядных птенцов.

– Возьмите все. Убейте меня, надругайтесь, но пощадите, ради Бога, моих детей.

Александр, совершенно не понимая смысла отчаянных слов едва стоящей на ногах женщины, сейчас всего лишь простой женщины и матери, готовой отдать все на свете ради жизни дорогих ее сердцу чад, окровавленным истуканом возвышался над хрупким созданием. В голове его бурей проносились воспоминания: окруженная августейшими детьми смеющаяся императрица на дипломатическом приеме, ставшем первым в его солдатской жизни, она же на званом «монаршем» ужине в узком кругу, данном в его, Александра, великого князя Саксен-Хильдбургхаузенского, честь, исхудавшая от переживаний за лежащего в коме супруга полужена-полувдова…

– Позвольте… – выдавил он с трудом, в смятении поднимая руку к лицу, не узнаваемому под слоем пыли, пороховой гари, крови и прочей военной грязи.

Женщина же истолковала его жест по-своему.

– Все это ваше. – Дрожащие руки суетливо, портя филигранные застежки, сорвали с шеи драгоценное бриллиантовое колье, слепо нашаривали серьги. – Только пощадите хотя бы детей…

Дверь распахнулась, и из полутемной комнаты вдруг, в неземном, как показалось всем, сиянии, возникло чудесное видение, настоящий ангел: прелестная цесаревна Сонечка, подросшая и еще более похорошевшая за прошедший год.

Замерев на пороге всего на мгновение, она радостно взвизгнула и стремглав кинулась к Бежецкому, ловко увернувшись от рук матери, пытавшейся заслонить ее своим телом от страшного «бунтовщика».

– Дяденька ротмистр! – Милый голосок, уже отлично выговаривающий коварную, никак не поддающуюся ранее букву, звенел от восторга. – Дяденька Бежецкий! Вы пришли спасти нас от страшных разбойников?..

Не обращая внимания на растерянность своего старого знакомца, на мать, находящуюся на грани обморока, девочка с разбегу прыгнула на руки перемазанного военного, узнанного ею сразу, с первого взгляда.

– Посмотри, мама, князь пришел, чтобы спасти нас!..

Осторожно сжимая в объятиях хрупкое детское тельце, Бежецкий взглянул в просиявшие вдруг узнаванием и надеждой глаза императрицы и промолвил непослушными губами:

– Я явился, чтобы засвидетельствовать свою верность вам, ваше величество, и данной мной присяге…

* * *

Откуда-то из-за портьеры, прямо под ноги идущему, кинулся серой мышкой какой-то невзрачный человечек, протягивающий на ладонях нечто сверкающее, и тут же рухнул на колени перед победителем, проехав метра два по полированным плашкам паркета.

Останавливая жестом залязгавших за его спиной затворами соратников, Бежецкий сделал шаг по направлению к странному человеку, смутно напоминавшему кого-то знакомого. Вот и вицмундир на нем…

– Извольте вот… К стопам вашим припадаю… – лихорадочно бормотал субъект, все стараясь всунуть в руки Александра свою сияющую ношу. – В чаянии справедливого и милостивого суда, аки архангела Гавриила с мечом огненным мню…

– Князь Карпинский? Аристарх Леонидович! – узнал наконец в дрожащем слизняке бывшего заносчивого вельможу Александр. – Не вы ли, князь, предлагали мне давеча сдаться на милость победителя?

– Страхом обуян был и помрачением разума, – твердо заявил низверженный столичный голова. – Паки диавольскою властью…

– Говорите понятным всем языком, князь, – брезгливо отстранился Бежецкий. – Вы что, в духовной семинарии обучались?

– Отдал дань в отроческие годы, – не стал отпираться Карпинский и снова попытался впихнуть свое «что-то» в ладонь собеседника. – Вот… Возьмите… Не откажите милосердно…

Александр наконец разглядел, что за штуковину сует ему челкинский лизоблюд.

– Да вы никак орденом Андрея Первозванного меня решили наградить, господин генерал-губернатор?! Не много ли о себе возомнили? – и обернулся к своей свите. – Возьмите-ка его…

Еще минута, и бывший генерал-губернатор забился, брызжа слюной, в стальных руках решительных и вооруженных людей, покрытых пылью и пороховой копотью.

– Это ошибка!.. Я невиновен!.. Я только подчинялся насилию!..

Бежецкий уже забыл про него, двигаясь дальше, но обернулся на пороге, услышав:

– Отпустите меня! Я знаю, где узурпатор!..

– Не врете?

– Христом богом клянусь! – Князь задергался в руках держащих его людей еще сильнее, пытаясь перекреститься. – Матерью своей клянусь, детьми и внуками! Здоровьем и благополучием их во веки веков!..

Александр кивнул:

– Отпустите его.

Внезапно отпущенный на свободу Карпинский рухнул на четвереньки и так, по-собачьи, подбежал к Бежецкому, только что не виляя хвостом. Он готов был облобызать грязные ботинки победителя, но тот брезгливо отстранился:

– Ведите же нас, князь… Только, ради бога, встаньте на ноги. Неудобно как-то…

* * *

Когда последние солнечные лучи на исходе этого заполошного и сумбурного дня, найдя щелку в плотно затворенных шторах, окрасили в ярко-красный цвет стену скромно обставленной комнаты, где в окружении многочисленных приборов и медицинских приспособлений, опутанный проводами и трубками, словно щупальцами спрута, пробужденного к жизни стараниями жрецов Асклепия, лежал самодержец, бледный и спокойный, будто мраморный памятник самому себе, вдруг тревожно замигали лампочки, запели трели сигналов, заверещали перья самописцев, начавших тут же покрывать бумажные ленты своими невразумительными кривыми…

Медики, окружившие постель своего высочайшего пациента, так долго не подававшего признаки жизни, с трепетом увидели, как впервые за много дней дрогнули и приоткрылись глубоко запавшие глаза, пока еще пустые и бессмысленные, словно у новорожденного младенца…

ЭПИЛОГ

Два мужских силуэта замерли под настоящим снегопадом из опадающих цветочных лепестков над скорбным памятником, едва видным из-под венков и живых цветов. Глубоко высеченная на полированном черном граните под простым православным крестом надпись гласила:

«Княжна Анастасия Дмитриевна Лопухина».

И все. Никаких дат, эпитафий, скорбящих ангелов…

– Ты знал, Саша?

Стоящий с низко опущенной головой Бежецкий молча помотал головой. Он знал ее как Маргариту… Всегда она была только Маргаритой. Его Маргаритой. Маргаритой фон Штайнберг…

– Как это случилось, Саша?

Александр пожал плечами. Он знал почти столько же, сколько и его близнец. Почти столько же… Разве что видел ее мертвой, а тот, другой – нет… Так пусть же навсегда останется для него любимая женщина, предавшая его во имя высокой цели и жестоко наказанная за это, прекрасной и желанной, не имеющей ничего общего с тем, что предстало тогда перед ним… Нет, она не заслужила такой участи, того, что с ней сделал этот зверь в человеческом облике. И в человеческом ли?..

– Как там Владимир? – спросил он вместо ответа.

Теперь уже настала очередь Александра пожать плечами.

– Володька?.. А что с ним сделается? Железкой больше, железкой меньше… Тем более сквозняком прошла. У него ведь все жизненно важные органы знаешь где находятся? То-то… Заживет все как на собаке. Уже сестер милосердия, говорят, лапает… Еще немного – и свидания начнет назначать… Если кобелизма своего не потерял – все в порядке.

* * *

Государь, заметно идущий на поправку, но все равно еще очень слабый и не покидающий постели, принял обоих Бежецких в Большом Гатчинском дворце, избранном им своей летней резиденцией сразу после восхождения на престол в 1993 году.

Развеять слухи об участии «единого в двух лицах» князя в успешном «удалении от власти» Челкина не удалось, да и не пытался никто этого делать. Слишком уж много было свидетелей, лично видевших Александра и во главе повстанцев, теперь иначе чем спасителями Отечества и не называемых, и в каземате Петропавловской крепости.

Кстати, призрак крепости витал некоторое время над обоими близнецами, причем даже не самих казематов, а равелина… Так как выступление гвардии, пусть даже в защиту государя, которого никто официально и не пытался утеснить в его правах, как ни крути, являлось государственным преступлением, был суд над зачинщиками, скорый и правый, причем приговоривший их всех к самой суровой каре. Однако император милостиво объявил всеобщую амнистию (странным образом не коснувшуюся назначенных Борисом Лаврентьевичем сановников, привлеченных по иным статьям), помиловав всех участников заговора и даже наградив особенно отличившихся… О самом «виновнике торжества», Челкине, по мнению одних, тайно убитом, других – заключенном в качестве новой Железной маски в Шлиссельбург или даже мрачный уральский Шарташ (тюремный замок, воздвигнутый в 1937 году близ Екатеринбурга по личному повелению императора Алексея II для особо опасных государственных преступников), либо бежавшем за границу при помощи начальника Дворцовой охраны, также таинственно исчезнувшего, вспоминать прилюдно очень скоро стало считаться проявлением дурного тона…

Падкая до всякого рода романтических и загадочных историй столичная публика удивительно легко восприняла двуличие (в самом хорошем смысле этого слова, господа!) князя Бежецкого, так потрясшего всех прошлым летом сначала свалившимся на него монаршим венцом, а затем – еще более своим демонстративным отказом от оного… Кумушки вовсю судачили по углам о некой тайне рождения двух близнецов, одному из которых было суждено возложить на себя корону (интересно, кто бы это мог знать без малого сорок лет назад, когда и «корононоситель» предыдущий был полон сил, и некой Елены, через которую она перешла к другому, на свете не было?), а второму – уготовано забвение и прозябание в провинции, где и вырос он сущим дикарем на лоне природы… Мужчины, не менее склонные к сплетням, игриво подмигивая, вещали о том, что второй Бежецкий – вовсе не сын уважаемого всеми Павла Георгиевича, а прижит его супругой от некой титулованной особы… Вторая версия не выдерживала никакой критики ни со стороны элементарной логики (в таком случае высокородными бастардами должны были быть оба князя), ни с биологической, но именно она безумно нравилась многим дамам… И наконец, существовала еще одна версия – о похищении в нежном возрасте второго Сашеньки цыганами (увы, здесь имело место прямое обвинение Бежецкого-старшего в шизофрении: кто бы, пребывая в твердом уме, стал называть двух близнецов одним и тем же именем?) и воспитании его до совершеннолетия в бродячем таборе…

Словом, домыслов, вымыслов, догадок и прямых спекуляций вокруг чудесного раздвоения князя Бежецкого было столько, что сразу несколько литераторов разной степени лихости пера, выставляя всех действующих лиц, конечно, под вымышленными именами, описали эту историю в своих опусах, причем в различных жанрах: в виде комедии, трагедии и эпопеи… Последняя, кстати, была позднее экранизирована несравненным режиссером Нахалковым под названием «Цыганский цирюльник», и фильм делал неплохие сборы в течение целого сезона как в Империи, так и за ее рубежами.

Видимо, своей личной благорасположенностью к новоявленному Янусу государь стремился одновременно положить конец всякого рода сплетням и узаконить статус обоих.

– А-а-а, господа Бежецкие! – Император при виде вошедших с поклоном дворян улыбнулся и сделал попытку подняться, но был решительнейшим образом удержан сидящим рядом недреманным оком в лице ветхого старика-лакея, помнившего его величество еще веселым и румяным карапузом. – Входите, входите… Дайте мне собственными глазами убедиться, столь ли велико сходство между вами…

– Осмелюсь возразить, – довольно дерзко заявил один из Александров, – оставляю вам самим догадаться, кто именно. Сейчас это довольно легко сделать, ибо один из нас невредим, а у другого не сошли еще с лица следы от раны, полученной во славу государства Российского и вас, ваше величество!

– Вижу, вижу, – улыбнулся Николай Александрович. – Прошу вас присесть, господа, в ногах правды нет… Я вызвал вас, господа Бежецкие, – произнес он после нескольких минут разговора, светского по сути и пустого по содержанию, – чтобы сообщить вам свою монаршую волю…

Проникнувшись торжественностью момента, оба поднялись с мест и замерли.

– Еще весной, на последнем перед… – император замялся, но быстро проскочил неприятную для себя тему, – полковом обеде, я пообещал вам, Александр Павлович, – глаза Николая II остановились именно на том Александре, который был ему нужен в данный момент… – место дворцового коменданта… Увы, я не могу вам доверить это место…

Его величество сделал паузу, якобы чтобы передохнуть, а на самом деле – проследить за впечатлением от своих слов, но оба Бежецких были невозмутимы, будто изваяния Геркулеса, поддерживающие потолок по углам комнаты.

– Я назначаю вас, князь Бежецкий, шефом Пятого отделения моей Особой Канцелярии вместо подавшего прошение об отставке по возрасту и общей немощности князя Корбут-Каменецкого…

Тут уже Александр не выдержал и растерянно моргнул, что не укрылось от зоркого глаза монарха.

– Вы же, князь Бежецкий, – торжественно обратился он ко второму Александру, – назначаетесь шефом создаваемого Шестого отделения, целью которого будет охрана Отечества нашего от зловредного проникновения из других пространств, равно как и разведка в оных.

– Думаю, – добавил он, – никто, кроме вас, уроженца одного из сопредельных миров, не сможет сделать этого лучше…

* * *

Кирилл Ладыженский собрал недавних соратников по «делу» в «Купце», явно чтобы покрасоваться перед остальными своими новенькими погонами ротмистра, давным-давно вожделенными и заслуженными, но еще несколько недель назад недосягаемыми, словно сияющая вершина Эвереста для дождевого червя у его подножия. Увы, его торжество было изрядно омрачено видом, к примеру, полковничьих погон князя Вяземского, Анны третьей степени Петеньки Трубецкого или адъютантского аксельбанта барона Штелля… Окончательно добили изрядно поддавшего свежеиспеченного ротмистра генерал-майорские звезды на плечах новенького, с иголочки, лазоревого мундира заскочившего буквально на минутку Бежецкого. При виде посетившего сей развеселый сабантуй генерала, да еще такого серьезного ведомства, разноголосый шум сразу смолк, словно по команде. Перестали греметь приборами и притихли все, не исключая пестрого табунка цыган и их неизменного ручного медведя, как две капли воды походившего на приветствующее всех у входа чучело с подносом для визиток в передних лапах.

– Да-а-а, ты, Саша, нас всех переплюнул! – обвел широким жестом собравшуюся за огромным столом откупленного на весь вечер ресторана публику бравый драгун, уже довольно нетвердо держащийся на ногах. – Как же, как же, польщены вниманием-с…

На него тут же зашикали со всех сторон и задергали за полы расстегнутого по обыкновению мундира.

– Извини, Кирилл, – развел руками Александр. – Так уж получилось… Хотя, по-моему, никто из присутствующих за столом не в обиде…

– Виват господину генералу! – вскочил со своего места Петенька, салютуя своему бывшему командиру и настоящему кумиру фужером шампанского. – Виват Александру Павловичу!

– Виват! Виват! Виват! – загремело со всех сторон, а в руках Бежецкого словно по волшебству оказался огромный хрустальный бокал с искрящимся напитком. – Виват!!!

Осушая сосуд, Александр думал о том, что фига с два отдаст парнишку близнецу, а непременно перетащит в свое отделение несмотря ни на что. Но пока – ни гу-гу…

Когда осколки разбитого об пол бокала перестали прыгать по ковру, Кирилл торжественно обнял и облобызал своего боевого товарища.

– Вот это по-нашему! Вот это по-гвардейски! Господа, я хочу сказать речь!..

Спич Ладыженского и в трезвом виде далеко не оратора – запутанный и велеречивый, к тому же неоднократно прерываемый тостами «за Россию», «за государя императора», «за гвардию», «за дружбу» и еще за множество всяких достойных вещей, затянулся надолго, грозя войти в анналы истории гвардейского Петербурга как самый многословный и бестолковый.

Выручило Александра, поминутно глядевшего на часы и с отчаянием замечавшего, что постепенно пьянеет, появление близнеца:

– Имейте совесть, господа! – обратился второй жандармский генерал к опешившим гвардейцам, изрядная часть которых, позабыв спьяну про слухи, приняла пришельца за первый звоночек гостьи, неизбежной при подобном образе жизни, – белой горячки. – Отпустите же князя Бежецкого наконец!..

Такого вопля восторга он не слышал еще ни разу в жизни.

Увы, все дела, намеченные на этот день, пришлось отложить…

* * *

– Ну что, князь. – Улыбающийся Александр повернул лицо к своему, заметно волнующемуся близнецу. – Вперед?..

«Кабарга» свернула на безымянный, но хорошо заасфальтированный проселок, считавшийся таковым лишь в зловредном воображении местного обер-полицмейстера его императорского величества Дорожной инспекции барона фон Штильдорфа, по совместительству являвшегося старинным приятелем и соседом отца Бежецкого, Павла Георгиевича, и остановилась. Путь ей преграждал старательно раскрашенный белыми и красными косыми полосами брус шлагбаума, украшенный слегка тронутой ржавчиной табличкой с фамильным гербом и надписью-окриком: «Стой! Частная собственность! Ты вступаешь на территорию родового поместья графов Бежецких».

– Постой… – Александр повернул ключ зажигания и откинулся на спинку сиденья, прикрыв ладонями глаза. – Дай мне еще несколько минут…

– Чего ждать? – возмутился Бежецкий. – Ты что, считаешь отца таким уж чудовищем?

– Да нет, Саша, – признался сконфуженно Александр. – Понимаешь, я сейчас будто на приеме к венерологу: и идти нужно, и оттянуть насколько возможно хочется…

– А были прецеденты? – с хохотом ткнул Бежецкий своего близнеца в бок. – Приходилось?..

– Иди ты!..– с хохотом оттолкнул его Александр. – Будто у самого не было!..

Смеясь и дурачась, словно мальчишки, Бежецкие пересекли импровизированную границу и углубились в графские владения, но далеко продвинуться им не удалось: метрах в ста за шлагбаумом дорогу им заступили несколько сумрачных людей, вооруженных охотничьими ружьями и дрекольем. Возникло некоторое ощущение дежа вю…

– Это что еще за партизаны? – недоуменно воззрился на колоритных аборигенов Бежецкий. – Саш, у тебя случайно табельный пистолет не с собой?

Александр вгляделся в живой заслон и, хохоча, нажал клавишу, опускающую боковое стекло.

– Тимофей, – обратился он, икая от смеха, к предводителю местного ополчения. – Ты что, зараза, опять автомобиль мой не узнаешь?

– Ой, Сан Палыч! – узнал молодого барина и друга по детским играм-забавам мордастый конюх, опасливо приблизившись и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в салоне сквозь тонированные стекла. – С приездом вас… А мы вот тут в дозоре…

– Что еще за дозор?

– Да батюшка ваш, Сан Палыч, послал оборонять границы имения от злобных ворогов.

– Угу, – понимающе кивнул князь. – Очередное обострение отношений с Иваном Карловичем?

– С ним, окаянным, – вздохнул Тимофей, чеша в затылке огромной пятерней. Двустволку, судя по богатой отделке, выданную старым графом из своего богатого охотничьего арсенала, он держал за ствол, как дубину. Несомненно, и зарядов в ней, от греха, не было. – Совсем обнаглели дорожники, ваше сия… тьфу, ваша светлость! Средь бела дня указатели дорожные выкапывают вместе со столбами! Смотришь, и шлагбаум утащат!..

– Да ведь мы, когда сюда ехали, никакого указателя не видели! – подначил его Александр. – Проморгали вы, братцы!

– Не может быть!.. Обошли, ироды! – взревел предводитель «графской милиции», потрясая своим оружием. – За мной, ребята!..

Уже пробегая мимо автомобиля, он бросил все-таки взгляд в открытое окно и, распахнув до предела рот, мешком осел в придорожную траву, размашисто крестясь при этом:

– Свят-свят-свят! С нами крестная сила!..

Все еще со смехом обсуждая комичное происшествие, близнецы выехали на опушку леса и снова заглушили двигатель.

– Дай еще подышать напоследок! – улыбаясь заявил Александр. – Не каждый ведь день находишь родной дом…

* * *

– О-о, пан Берестов! – Войцех в очередной раз прервал рассказ Сергея Владимировича бурными аплодисментами. – Ничего более чудесного и занимательного я не слышал за всю свою жизнь! Разве что давным-давно, в раннем детстве, читал в романах французов Жюля Верна и Альбера Робиды.[85]85
  Альбер Робида (1848–1926) – французский фантаст, современник Жюля Верна, автор многих книг (в том числе «Электрическая жизнь»), предвидевший многие открытия XX века и незаслуженно забытый в настоящее время.


[Закрыть] Ваша история, без сомнения, достойна быть занесенной на бумагу, чтобы ее узнали и другие…

– Записывай, конечно, – пожал плечами старик. – Если нужно, повторю, что не расслышал. Только когда вернешься домой, не вздумай выдавать за реальные события – прямиком в психушку угодишь… Не поверит ведь никто. Лучше уж стань вашим польским Жюлем Верном.

В кухню чебриковского дома, после исчезновения хозяина временно перешедшего в собственность Пшимановского и вернувшегося из столицы несколько дней назад Берестова, вошел огромный кот с обгрызенными в схватках ушами и покрытой старыми шрамами мордой. Внимательно оглядевшись и потыкавшись носом в пустую мисочку, стоящую возле печи, кот подошел к столу, за которым беседовали два путешественника, с минуту придирчиво созерцал обоих, ворочая из стороны в сторону ушастой головой, видимо выбирая, а потом тяжело запрыгнул на руки Владимирычу, тут же громко заурчав, словно работающий на холостых оборотах автомобильный двигатель. Казалось, он внимательно прислушивается к разговору, щуря разноцветные глаза: зеленый и ярко-желтый…

С появлением кота беседа сама собой свернула на пропавшего без вести ротмистра.

– Любил он, похоже, эту баронессу, Войцех, – неторопливо рассказывал старик. – Когда-то давным-давно знакомы они были, любовь крутили, а потом потерял он ее… Думал, что погибла, а она, вишь, имя сменила, фамилию и жила себе поживала в Санкт-Петербурге… Понизила себя в ранге, замечу: была княжной, а стала баронессой, да еще немкой. Фамилия совсем как у моей благоверной: Штайнберг… Правда эта фон, а моя – просто Штайнбек…

– Кто же ее убил, Сергей Владимирович?

Берестов пожал плечами, извлек из своего портсигара «казенную» сигарету, понюхал ее с удовольствием и принялся вставлять в свой видавший виды плексигласовый мундштук. Закурив от услужливо протянутой поляком спички, старик продолжил, прерываясь иногда, чтобы затянуться ароматным дымом «Заокеанской мечты» по тридцать пять копеек пачка.

– А не знаю кто… И никто не знает… Но, похоже, из ворот появился, с того, значит, света… Петр Андреич только взгляд на свою любовь растоптанную бросил, понял все и в дыру эту сиганул с мечом наперевес… Не наперевес, то есть, а на изготовку, что ли… Да быстро так сориентировался! Только пару секунд за его спиной та дыра и искрила-то: сгинула без следа, и все. Был его сиятельство – и нет его… Я бы тоже, да не по себе мне стало, как увидел я ту баронессу растерзанную… Будто и не человек ее так, а зверь дикий – тигр или медведь какой… Хотя один Бог знает, какие страшилища могут с той стороны на огонек заглянуть… Да и Ксюша, горничная баронессы покойной, сомлела не ко времени… Ей ли, девчонке молоденькой, такие страсти-мордасти разглядывать… Да ротмистр, думаю, и один справится… Большой отваги, скажу я тебе, человечище, да и меч его при нем… Не завидую я тому чудищу, что его любимую угробило…

– Вы думаете, он вернется? – спросил Войцех, внимавший рассказчику, по-детски приоткрыв рот.

– Отчего же не вернуться? – Берестов ласково погладил по лохматой спине кота, замурлыкавшего еще громче. – Шаляпин-то вернулся. А ротмистр говорил, что потеряли его черт знает где, да еще едва живого, простреленного насквозь да с выбитым глазом… Вернулся, бродяга, сам дорогу отыскал, да еще и с двумя глазами… Нас, миропроходцев, просто так, на фу-фу не закопаешь! И граф вернется, помяни мое слово, вернется…

Шаляпин вернулся в отсутствие Сергея Владимировича и сразу повел себя в чебриковском жилище так, что Пшимановский не решился «отказать в доме» незваному пришельцу, почувствовав себя при странном коте на редкость неуютно… Хотя четвероногий путешественник оказался более чем снисходителен к двуногому, не требуя у него особенного почтения и каких-либо выходящих за пределы разумного услуг. Так, мягкая подстилка, блюдечко молока или, еще лучше, сметаны, печенка, рыбка…

Интересно, что появился он вовсе не из подземного хода, тщательно запертого ротмистром за своими гостями, свидетельствуя о том, что ворота в иные миры здесь отнюдь не одни-единственные…

– Может, и Николай с ребятами вернутся, – вконец загрустил старик, пригорюнившись и вытирая с морщинистой щеки скупую слезу. – Не верю я, что они навеки там в Запределье сгинули… Сердцем чую, что вернутся…

Кот вдруг встрепенулся и насторожил уши, глядя своими чудными разноцветными глазами куда-то сквозь кухонное окно. Через мгновение вдалеке негромко хлопнула дверь автомобиля и кто-то уверенно постучал в высокие тесовые ворота…

– Приветствую, Сергей Владимирович! Dzien’ dobry, Войцех! – На пороге стоял, сияя своей великолепной улыбкой, Бекбулатов, хотя и немного бледноватый, но по-прежнему жизнерадостный. – Принимайте в свою команду отставного за безвременным умертвием жандарма и отпущенного по ранению гусара, словом, мятущуюся душу! Что-то не нагулялся я, ребята, по иным мирам!..

Фрязино – Южноуральск

2003–2004