Текст книги "Дом с привидением"

Моя Женщина исправно выполняла план и вносила солидную лепту в пополнение бюджета компании.

Да, с нового года действовала неудачная система оплаты труда. Все менеджеры получали поровну, хотя моя Женщина приносила больше, чем остальные вместе взятые. Денег ей, естественно, не хватало. А когда денег не хватает – их занимают. Это нормально. Но только не у клиента! Заем у клиент – это табу. Клиент – это святое. Деньги клиента принадлежат исключительно компании и никому более. Даже если эти деньги не имеют никакого отношения к рекламному бюджету клиента. Того самого бюджета, за счет которого живет программа, сайт, руководство, бухгалтерия…

Из директорского кабинета Моя Женщина шла c с глазами тяжелыми от непролитых слез. Тяжелыми, как беременная дождем июньская туча, безуспешно отрывающая свое черно-серое брюхо от шершавого магнита земли. Глядишь на нее и понимаешь: все усилия тщетны. Еще одно касание и беременность разрешится ливнем.

– Пойдем, покурим? – Моя Женщина пытается улыбнуться, но я вижу – мы выйдем на лестницу, и натянутую улыбку сменят неподдельные слезы.

Вообще, моя Женщина не плачет при чужих. Она и при мне-то редко плачет. От того я себя чувствую тоже немного чужим.

Бесконечный ряд ступенек, низвергающийся в бездну с тринадцатого этажа, создает иллюзию полного одиночества.

– За что? – тихо всхлипывает моя Женщина и торопливо щелкает зажигалкой. – Я что-то у них украла?

– Так, успокойся. Что произошло? – в подобных ситуациях я всегда чувствую себя идиотом. Мне ясно, что с первой слезы мы начинаем двигаться по расходящимся дорогам. Я пытаюсь понять: в чем причина ее трагедии. Но моя Женщина не ищет понимания. Она не хочет ничего объяснять. Ей нужно только сочувствие

– Они три месяца обещают начать нормально платить. Я же надеюсь. Я отдам деньги. Как только оплатят – сразу отдам.

– Ты взяла деньги клиента? – Напрягаюсь я.

– Да.. Нет.. Дурак!

Удивительная способность вместить в три слова ответ, историю и диагноз.

– Ладно, я дурак. Но ты расскажи…

– Зачем? Тебе это зачем!?

– Затем, – я понимаю, что перехожу на ее язык, в котором слова не несут смысла, а лишь скрывают его, язык, которым я владею не лучше, чем китайским, а, значит, ни понять, ни сказать ничего не смогу.

– Так, все. – Я пытаюсь обнять ее.

– Отпусти, дай докурю. – Она все время боится, что в редакции узнают о наших отношениях. Как будто они для кого-то тайна.

– Ладно, – соглашаюсь я. В этом состоянии с Моей Женщиной спорить бесполезно. Она не скандалит, не орет. Она бродит где-то внутри себя по лабиринтам страхов, за вязкой броней отстраненности. Пробиться к ней невозможно. Нужно просто дождаться того момента, когда лабиринт ее отпустит и она выйдет ко мне. – Давай. Я буду говорить, а ты меня поправишь, если ошибусь.

Она молчит, я продолжаю.

– Ты заняла деньги у клиента, а отдать пока не можешь?

– Он не клиент. Знакомый. То есть…, мы вместе учились…

– Сколько?

– Две тысячи.

– Хорошо. А как начальство узнало?

– Он позвонил.

– Почему мне не сказала?

– Ты и так постоянно помогаешь…

– Атас! – тяжело вздыхаю я. Не понимаю этой тактики: загнать себя в угол с тем, чтобы все равно вернуться к единственно возможному решению. Лезу в карман, достаю деньги. Прикидываю: до зарплаты еще неделя, но если не задержат, то дожить хватит. – Держи. Отпрашивайся, езжай сейчас и отдай, чтобы снять все вопросы. И пусть больше не звонит.

Она не берет деньги. Указывает глазами на подоконник:

– Положи. Вечером из рук в руки – плохая примета.

Покорно кладу деньги на белый пластик. У моей женщины тысяча примет, как не стать бедной и быть богатой. Она всем приметам следует неукоснительно. Только деньги с ней роман не крутят. Наверное, они не верят в приметы?

– Спасибо. – Ее длинные, нервные пальцы бережно сворачивают две тысячи и опускают в карман джинсов. Немного подумав, она торопливо целует меня в щеку.

– Пошли? – Докуренная почти до фильтра сигарета одинокой красной звездой летит в урну. Я загадываю желание: «Чтобы все закончилось хорошо…»

Беру ее за плечи, разворачиваю к себе лицом и гляжу в глаза. В них нет слез. Они сухие и сосредоточенные. Летний дождь не состоялся. Так и у Природы случается: туча проползает брюхом по земле, оставляет десяток тяжело шлепающих в пыль капель и уходит восвояси.

– Что?

– Ничего…

Я иду на рабочее место и пытаюсь дописать материал о проворовавшемся председателе ЖСК.

Через час сотовый Моей Женщины перестает отвечать. Меня охватывает пустота и беспокойство. Я понимаю – Моя Женщина снова провалилась в какую-то дыру во времени и пространстве. Провалилась и не ясно: вернется из нее или нет? А если вернется, то когда? Еще через тридцать минут в редакцию заглядывает Вера, наш Директор.

– Здравствуйте – Это «здравствуйте» вовсе не значит, что она кого-то в редакции сегодня не видела. У Директора фишка такая: здороваться по сорок раз на дню. Помесь склероза и гипертрофированной вежливости. – Николай Валерьевич, вы не знаете где Петрова?

– Поехала к клиенту отдавать деньги.

– Не доехала. (пауза) И пропала. (пауза) Как вы это можете объяснить?

Черные, диковатые глаза Директора пытаются просканировать мой мозг. Это ее любимый фокус: уставиться в глаза подчиненного и ждать, пока он не опустит свой взгляд. Уже и не знаю, кем она себя в этот момент ощущает: удавом или парой вороненых кольтов. Только мне все равно. Я камень. А камню, что удав, что пуля. Мной проще подавиться, чем меня проглотить.

Вообще у нас с Директором отношения нетипичные. Она меня побаивается, я ее недолюбливаю. За комсомольский энтузиазм и шаблонно ВЛКСМоское неумение работать: «Хоп, хоп, ребятки, навались, а ну-ка, давай. Мы сейчас всех победим!». А на что навались и кого победим – потом разберемся.

В редакции её не любят все. За глаза зовут просто Верой, хотя в нее не верит ни кто. Но если мама с папой так назвали, значит, на что-то надеялись.

– Никак. Как можно объяснить, что солнце встает на востоке и садится на западе? Это от меня не зависит. Спросите у солнца.

– Хорошо. Я разберусь. – Директор и сама не знает: угрожает она или пытается помириться.

Лето…

– Давай искать квартиру. Не хочу жить в общежитии. – Моя Женщина полулежит в кресле на балконе. Она уже остыла от скандала до такой степени, что готова подогреть себя под лучами солнца.

– Давай. – эта тема последнюю неделю звучит с периодичностью один раз в четыре часа. Я не считаю Мой Дом общежитием. Здесь все трещинки на потолке знакомы. Они неоднократно заделывались во время многочисленных ремонтов, но всякий раз возвращались в том же виде и на том же месте. Иногда мне кажется, что за те тридцать лет, что я прожил в этих стенах, мы сроднились. Я привык к ним, они – ко мне. Они маскируются слоями новой краски, кремами шпатлевки, урбанистическим макияжем пыли и копоти. Я меняю одежду, теряю волосы и вообще неспешно старею, но, несмотря на постоянные изменения, мы находим друг друга и узнаем, чтобы с нами не происходило. Я не хочу уезжать из этого дома. Именно поэтому не спорю. Согласитесь: искать квартиру и уехать – разные действия. Искать – это процесс, при умном подходе способный занять годы. Переезд – конкретное действие в конкретные сроки.

– Давай, – еще раз повторяю я и сразу меню тему, – Слушай, девушка, а ты не пробовала загорать на пляже?

– Сначала нужно загореть, а потом на пляж.

– Угу.

– Что, угу? – она лежит с закрытыми глазами. Утренний, но уже жаркий ветер, скользит по ее нежной коже. Я завидую ветру: мне Женщина может сказать «да», а может бросить: «Отстань». Ветер делает с ней все, что хочет. Одинокий, не выбритый волосок, выглядывает из под узкого треугольника плавок. Я присаживаюсь перед Женщиной на корточки и начинаю гладить ее подтянутые упругие бедра.

– Я не говорил, что ты переворачиваешь мои представления о жизни?

Моя женщин не ввязывается в философские споры, не поддается на провокации. Она ждет. А может быть дремлет.

– Всегда считал, что люди идут на пляж загорать.

Она открывает глаза. Черные зрачки в обрамлении изумрудной радужки чуть светятся мягкой иронией. Но в голосе звучит раздражение:

– Все вокруг черные, а я приду вот такая и буду на пляже одна белая. – Моя Женщина становится чужой. Она небрежно отталкивает мои руки, – Солнце заслоняешь.

– Партия проиграна!

– Ты о чем? – теперь и в глубине зрачков появляется тень недовольства.

– Белая королева в окружении черных фигур. Партия проиграна…

– Дурак.

– Хорошо, пойдем на пляж в Рощу. Там никого знакомых нет, а что думают чужие – какая разница.

– Разговаривай с ребенком.

– Как прикажете, королева, – выдвигаюсь с балкона спиной вперед, дверь с легким стуком поддается давлению пятой точки. Моя женщина закрывает глаза и отдается горячим ласкам ветра.

– Эй, красотка, пойдем на пляж?

– Нет! – Настя сидит на диване, разговаривать ей некогда: она спасает мир вместе с ленивой, бестолковой и гламурной Стеллой.

– Наська, – встаю между ней и телевизором. – пляж, шашлык, река!

Ребенок наклоняет голову, пытаясь на практике применить принцип дифракции волн. Но такое крупное препятствие, как я волны в видимом диапазоне обойти не могут. Настя быстро перемещается в правый угол дивана.

– Анастасия! Ку-ку, я здесь!! – начинаю размахивать руками, изображая помесь вентилятора с большой нелепой птицей. В отличие от мамы, Настя не раздражается. По ее губам пробегает легкая улыбка, в глазах зажигаются веселые искорки. Ребенок готов поддержать игру, но большой, мерцающий яркими вспышками глаз телевизора не отпускает.

– Дай досмотреть!!!

– Наська, лето коротко, а Винкс бесконечен. Продолжение я тебе по дороге расскажу.

– А ты смотрел? – ребенок переключается с телевизора на меня. Это победа.

– За кого ты меня принимаешь?

– Если не смотрел – как же расскажешь?

– Очень просто: наши победят! – кнопкой «питание» на пульте я закрепляю успех. Телевизор зло сужает зрачок в яркую вертикальную линию, гаснет и умолкает.

– А матрас возьмем?

– Куда же мы денемся?

Этот воняющий химией муляж огромной порции мороженного Настя выиграла в прошлом году. С тех пор каждый выезд на реку для меня превращается в упражнения на укрепление мышц и увеличение жизненного объема легких. Первые двадцать минут пребывания на пляже я, посиневшими от напряжения губами, делаю матрасу искусственное дыхание. Делаю до тех пор, пока в нем не просыпается способность самостоятельно держать наплаву. Главная отличительная черта этого тренажера заключается в сексуальной ненасытности: без моих губ он неспособен прожить и получаса. Процедуру искусственного дыхания приходится повторять за день раз десять.

За полчаса до ухода в матрасе-извращенце просыпаются мазохистские наклонности. Он категорически не желает выпускать из своего вонючего тела воздух, с которым так легко расстается наплаву. Мне приходится его скручивать, сдавливать, тискать изо всех сил, одновременно массируя сосок, который хлюпая и давясь, сражается за каждый кубический миллиметр внутреннего объема.

Я чувствую себя стриптизером-извращенцем. Приблизительно так же меня воспринимает пляжная общественность.

Я не жалуюсь. Я борюсь. Таковы принципы жизни: женщины создают трудности, мужчины их должны преодолевать. Впрочем, женщины наверняка уверены, что главная причина проблем – мужчины, а главные специалисты в преодолении сложностей – представительницы слабого пола.

Весна

– Добрый день. Майор Федотов.

– Старший оперуполномоченный Уткин.

Офицеры мнутся на пороге редакции, не скрывая любопытства, вглядываются в лица, пытаясь найти те, которые уже видели на телевизионном экране.

Редакция оценивает гостей. Никогда не знаешь, чего принесут полицейские: сюжет или проблемы.

Я вижу, как Моя Женщина опускает голову и прячет лицо за монитор компьютера.

– Здравствуйте. Что вы хотели? – Марина задет вопрос не из любопытства, а по обязанности. Она сегодня дежурный журналист. Два года назад я долго сомневался: принимать ее на работу или отдать предпочтение другому соискателю. Нет, по профессии к ней не возникло никаких претензий. Она сразу подготовила пару приличных статей на сайт и быстро разобралась со спецификой передачи. Но постоянное нахождение в офисе ее, очевидно, тяготило, а подчиняться даже таком авторитету, как Света, Маринка не считала нужным. В первый же день работы юная пятикурсница журфака повздорила с маститой телевизионной звездой. На следующее утро Света позвала меня в монтажку и шепотом, чтобы не было слышно в офисе, предложила:

– Николай Валерьевич, вот эту темненькую и вредную, как её?

– Марину?

– Да. Давайте возьмем. Из нее толк будет. А вы как считаете?

Я согласился.

Так темненькая и вредная стала спасать бабушек и мочить «па-адонков» – отрицательных героев наших сюжетов по терминологии Светы.

Светленькая, интеллигентная и ответственная Ксюша понравилась сразу. Но ей пришлось значительно сложнее. Ксюша так вежливо общалась с «па-адоками», что регулярно нарывалась на выговоры начальства: «Ксения, с крысами нельзя разговаривать на «будьте любезны! Они от такого обращения начинают думать, что им все можно!»

– Извините, но крысы не могут думать. – вежливо, но твердо возражала Ксюша.

Через год без обеих трудно было представить себе работу редакции.

– Нам бы Светлану Михайловну, – Уткин попытался заглянуть за монитор, которым прикрывалась Моя Женщина.

– Её нет, – более подробные пояснения Марине не позволил дать телефон.

– Она воюет. – вмешался я.

– Что, командировка в Чечню? – сообразил опер Уткин.

– Нет. Местных подонков мочит. А что вам нужно?

– Вот у него, – Уткин ткнул пальцем в майора, – Окна пластиковые.

– И?

– Давай, говори сам. – Уткин подтолкнул приятеля в спину.

– Ну, че. Позвонил по объявлению, приехал парень. Замерил. Взял задаток и, – … майор задумался, подыскивая подходящую формулировку.

– И исчез, – помог я.

– Точно. Телефон не отвечает. А потом в управу человек пять терпил обратилось. С той же историей.

– И вы его нашли?

– Нет. Нашли вы. На прошлой неделе показали, там, где Светлана Михайловна его к себе домой вызвала.

– Был такой сюжет. Молодой человек сильно удивился. Сначала пластиковым окнам в квартире, а потом телевизионной камере.

– Нам бы его адресок, если есть… Мы бы его тряханули!

– Помогите полиции, а то ей преступников ловить некогда? – Прикрыв телефонную трубку рукой Марина, не скрывая иронии, смотрит на майора. Она не любит полицию, как и любые иные органы власти. В душе Маринка, несомненно, анархистка.

– Мы преступников ловим. И раскрываемость у нас на уровне. Но и на помощь гражданских рассчитываем. А если будете спасать мошенников, то можем и официально обратиться! – возбудился Уткин, почувствовав настроение Марины.

– Если будете угрожать, то можете даже не обращаться. Это я вам как зам. главного редактора говорю, – меня наезды силовиков раздражают не меньше чем Марину. – Хотя паспортные данные мошенника, мы, в отличие от вас зафиксировали.

– Кто угрожает? – майор быстро оценил негативные последствия конфликта. – Мы просим.

– Вы нам даете телефоны терпил и видеоматериалы задержания. Мы даем адрес. – я понимаю, что только на таких условиях Света согласилась бы на обмен.

– Так не положено. Пишите запрос в пресс-службу. Там рассмотрят. – упирается Уткин.

– Нет проблем. Пишите заявление на имя главного редактора. Рассмотрим.

– Да брось ты Вася, договоримся без формальностей, – сдается майор Федотов. – Ведь договоримся?

– А то, – соглашаюсь я, ощущая, что свой долг перед Светой выполнил на 150%.

И Света думала так. Только менты нас кинули. Адресов не дали, мошенника тряханули и отпустили. Зачем им мошенник, если деньги вернулись в кошелек? Уткин и Федотов были уверены, что больше с нами не столкнуться, а, значит, никаких обязательств перед нами не имеют. Я тоже думал, что больше их не увижу. Ошибались мы все.

Лето

Всего через три часа мы оказываемся на улице. Солнце по-прежнему печет, но, не сияя в выгоревшей голубизне неба, а прожигая дыры в надвигающихся полчищах облаков. Ветер, внезапными порывами, проносится над раскаленным асфальтом тротуара, панибратски хватая по пути тополя за раскинутые лапы ветвей. Деревья отвечают недовольным шелестом, переходящим в гудение и отчаянно отмахиваются от назойливого ветра.

– Ну, все, загорели! – констатирует моя Женщина.

– Я не хочу на пляж! – Настя все еще надеется вернуться к телевизору. – Сейчас гроза будет!

Камень грозы не боится, а потому я, молча, поворачиваюсь к Женщине. Что бы ни решил камень, будет так, как решит Женщина. И я жду решения. Но короткий джинсовый сарафан продолжает ритмично покачиваться в такт шагам, длинные ноги в голубых шлепанцах несут Женщину вперед. Она не готова менять свои планы. Где-то вдали начинает глухо погрохатывать гром.

– Ну, мама!

– Иди, не ной.

– Не кричи на меня! Ты меня не любишь! – Настя останавливается и поворачивается спиной к уходящей Женщине, ко мне, зависшему в пространстве где-то между мамой и дочкой.

Они  друг без друга жить не могут, но иногда схлестываются жестко, до крика, до слез. Кажется, еще мгновенье и их раскидает навсегда  так далеко, что они уже не смогут найти дорогу друг к другу. Но мгновенье не превращается в пропасть разрыва. Я не успеваю вмешаться, а Женщина уже обнимает Настю. Они вместе хлюпают носами. Мама шепчет на ухо дочери что-то нежное, магическое, действующее безотказно, как транквилизаторы.

Я подхожу к ним. Женщина не видит меня, но чувствует мое приближение и, не оборачиваясь, говорит: «Отойди. Не мешай!». Голос жесткий: в нем неприязнь и раздражение. Как будто я причина ее ссоры с дочерью.

Было время, когда такие слова резали меня, как циркулярная пила, вскрывая ребра, легкие, взрывая в пену кровь в сердце. Но я очень быстро каменею. Теперь уже не переживаю, не обижаюсь, разворачиваюсь и иду вперед

Я изучил свою Женщину. Она пройдет еще как минимум полквартала. До подвальчика, где в царстве вечной прохлады стоят кеги с пивом, а на витрине ровными рядами, словно на военном параде красуется вяленная, копчена, соленая рыба. Пиво и рыба ее слабость. Я ее спонсор, то есть, главный специалист по слабостям.

– Ты куда?

Я оглядываюсь на голос. Мимо с шелестом и хлопками пролетает стая сумасшедших, грязных полиэтиленовых пакетов. Они гонятся за взметающимся в небо столбом пыли, догоняют его и, погрузившись в серый туман, исчезают где-то в облаках.

– Туда, – машу неопределенно в сторону темного горизонта. Ветер давит на висящую за спиной, разбухшую от матраса и полотенец спортивную сумку, разворачивает и толкает меня вперед. Я подчиняюсь попутному ветру: зачем спорить с тем, что помогает?

В тесном подвальчике вечный аншлаг. Полтора десятка покупателей роятся в маленьком зальчике, пытаясь изобразить подобие очереди. Трое продавцов энергично насаживают пустые пластиковые бутылки на металлические крючки кранов, наглядно демонстрируя справедливость утверждения, что природа не терпит пустоты. Литровки, полуторки, двушки неспешно тяжелеют, меняя цвет. Золотисто-желтые, светло-коричневые, темные, почти черные и даже ядовито-зеленые гигантские ягоды вызревают прямо на глазах страждущей публики.

– Все заказали? – кричит из-за прилавка бодрая тетка, обернутая в синий с белыми рюшечками фартук.

– Ты будешь? – Моя Женщина горячо дышит мне в шею.

– Нет. Не хочу. – Я не любитель пива.

– Полтора литра крюгера, классики – Подводит итог короткой дискуссии моя Женщина.

– А мне? – возмущается Настя

– И литр лимонада, – дополняет заказ Женщина.

Белые рюшечки стремительно разворачиваются, выхватывают из неоткуда сверкающую пустую полторашку и с щелчком нанизывает ее на никелированный крюк крана.

– Ш-ш-ш-хе-е-е! – труба выплевывает струю пива и бутылка покрывается матовым налетом испарины. В жару нет лучшей рекламы, чем матовая пленка влаги на бутылке холодного пива. Я внезапно чувствую сухость во рту и, подчиняясь спонтанному приступу жажды, говорю: «Литр чешского, нефильтрованного».

Моя Женщина смотрит на меня удивленно, но одобрительно.

– Давай еще возьмем рыбное ассорти? – предлагает она.

– Давай.

– А мне кальмаров. – Пищит Наська.

– А тебе кальмаров, – соглашаюсь я, хотя с трудом представляю себе: как можно запивать соленых кальмаров приторно сладким лимонадом. Но, как говориться, о вкусах не спорят.

На выходе из подвальчика нас поджидало солнце. Пока мы покупали пиво, оно бесследно испарило целое поле туч и торжествующе жгло по коже, словно подбадривая: «На пляж, ребята, на пляж!»

Наська первая отозвалась на зов природы.

– Поехали купаться!

– А как же гроза? – вяло возразила моя Женщина. Она уже настроилась пить пиво в кресле на балконе.

– Ну, мам, давай на пляж!

– Поехали. Будет дождь – вернемся домой. – Поддержал я Настю.

– Как хотите… Помоги, – Женщина сует мне в руки бутылку. Я с щелчком поворачиваю пробку. «Ф-ф-ф-ф» – сквозь резьбу поприветствует нас пиво. Нежно белая пена закудрявилась, пробираясь к горлышку. Моя Женщина сделала два сладких глотка, закрутила крышку и аккуратно уложила бутылку в сумку.

– Я готова, поехали.

Девчонки весело потопали на остановку. Следом потянулось вьючное животное с пивом, лимонадом, матрасом, полотенцами и стойким ощущением, что транспортировка тяжестей не то, для чего его создала природа. Впрочем, так, наверное, рассуждают все вьючные животные от ослов до биндюжников.

Весна…

Тогда весной, когда директор вышла из редакции, я все же взялся за телефонную трубку. Взялся, хотя был уверен, что нарвусь на привычное: «Ты за мной следишь?».

На звонки с офисного телефона отзывались только длинные, тягучие гудки. Моя Женщина не отвечала. Я вышел на лестницу и набрал с сотового. Четвертая или пятая попытка увенчалась успехом.

– Они меня заперли!!! – я слушал ее всхлипывания и чувствовал, как ощущение неопределенности и беспокойства вытекает из меня, как вода из дырявого ведра. Я еще не понимал: что за приключение Моя Женщина нашла сегодня, чем оно грозит и как ее спасать, но важно было другое – она жива. Воронка времени не засосала ее навсегда, а покрутив, выкинула в реальный мир.

– Ты где?

– У клиентов.

– У каких клиентов?

– Оконщики. Напротив дворца спорта. Они меня заперли!

– Так, спокойно. Кто запер?

– Я зашла в туалет. Они закрыли офисы и ушли.

– А ты чего ждешь?

– Здесь решетка. Я не могу открыть.

– Сейчас приеду.

– Не надо. Дежурный на втором этаже уже позвонил в охрану.

– Ладно. Разберемся.

На часах начало восьмого. Рабочий день окончен. В редакции меня не держало ничего, кроме недописанной статьи. Но статью можно дописать и дома.

В дверях сталкиваюсь со съемочной группой.

– Представьте, Николай Валерьевич! Этот мальчишечка на меня с кулаками кинулся! – Светлана еще не остыла от недавнего интервью, – Если бы ни Владимир, я бы его там же порвала на тряпки!

Владимир – двухметровый потомок викингов – стоит в центре редакции, единственной точке, где он помещается, оставляя хотя бы узенький проход для передвижения других сотрудников, и спокойно улыбается.

– Вы скинете съемки с диска на компьютер? – Светлана видит, как я достаю из гардероба куртку и деликатно напоминает о моих неписанных обязанностях.

– Я скину, – из монтажки выглядывает Федор. Режиссер монтажа – полная противоположность Владимира. Тихий, маленький, худенький, почти прозрачный, навсегда погруженный в себя. Когда он начинает работать, кажется, что Федор врастает в монтажную машину и становится самой важной частью компьютера. Но с картинкой творит чудеса. Любой съемочный брак способен «вытянуть» до приемлемого состояния.

– Спасибо, добрый человек – это одно из любимых Светиных выражений. Есть еще парочка нестандартных нецензурных словосочетаний, которых она в моем присутствии избегает и хлесткая характеристика отрицательных героев сюжетов. Их она называет кратко: «Па-адонки!» Причем именно так, через длинное «а».

– Николай Валерьевич, не уходите… Нет, правда, посмотрите: я из этого бомбу сделаю!

Пока Федор перекачивает файлы, Светлана торопливо закидывает в себя чуть теплый фастфуд, попутно прихваченный в буфете на первом этаже, жалуется, что первый раз за день ест, отвечает на десяток звонков на сотовый и в лицах рассказывает, как съездила к мошенникам, недорого продающим несуществующие вакансии.

– Пять звонков за один день. И все жалуются на «Энлайн». Эта конторка, якобы, помогает найти работу. Люди приезжают к ним. Тащатся через весь город. Платят тысячу рублей за поиск подходящей вакансии. Потом ждут.

Звонок по сотовому прерывает монолог.

– Да, Сергей Сергеевич. Вашими молитвами. Все хорошо, только работы много. Поесть некогда. Да. Да. Да. У меня просьба: дайте комментарий. Да, по вашей теме. Какой вы добрый человек! Завтра в четыре вас устроит?

Я украдкой гляжу на часы. Ощущение беспокойства постепенно возвращается. Встаю со стула и начинаю утаптывать пыльный ворс коврового покрытия, дважды за маршрут просачиваясь между столом и живым монументом поколениям викингов.

– Коля, сядь, у меня уже голова кружится, – сообщает Владимир, добродушно улыбаясь.

– Сам бы сел. Тебя проще перепрыгнуть, чем обойти.

– Попробуй. – Гудит он откуда-то из-под потолка.

Я задираю голову и понимаю, что погорячился: без шеста или катапульты мне такую высоту не взять.

– Вова, освободи проход, а то пожарные оштрафуют.

– Не могу, стулья больно хлипкие. Сяду – опять сломаю.

Он не может сесть, а я не могу остановиться. Ноги тащат меня к выходу. Им не терпится, не дожидаясь неспешной кабины лифта, собрать виражи лестничных ступеней до самого первого этажа и выкинуть меня на улицу. И я бы подчинился ногам, но, во-первых, моя женщина просила не приезжать. Во-вторых, не хочется обижать Светлану. Она вполне заслужила пять минут триумфа у коллег за свою сумасшедшую пахоту.

– Я звоню в «Энлайн», – продолжает рассказ Света, – представляюсь, прошу к телефону директора. Николай Валерьевич, вы торопитесь? – она замечает мои стремительные перемещения по комнате.

– Нет, так, устал сидеть.

– А… Секретарша, фифа, мол, Дмитрию Анатольевичу некогда общаться с прессой. Как будто я президенту звоню. Не-ко-гда! Я говорю: «Тогда, как в рекламе – мы едем к вам!». Приезжаем, а..

Из монтажки выглядывает Федор.

– Можно смотреть.

Светлана подхватывает меня под руку и тащит к монитору монтажной машины. На экране брюнет лет двадцати в дорогом костюме. Хорошо откормленное холеное лицо. Я гляжу на него, и мне начинает мерещиться запах модного парфюма.

– Кто позволил сюда войти? – возмущается холеный брюнет.

– У вас секретное предприятие? – парирует Светлана.

– Прошла вон! Где охрана?

Где-то за кадром растерянно пищит секретарша: «Дмитрий Анатольевич, сейчас позову!»

С выбором тона юный барин ошибся. Если Свету завести, она колонну танков по оврагам раскидает.

– Мальчик, скажите: вы собираетесь возвращать деньги обманутым клиентам? – нарочито ласково задает вопрос Света.

– Пошла на х…! – «мальчик» вылетает из-за стола и пытается отнять микрофон, но натыкается на могучий торс Володи. Камера крупным планом дает раннюю плешь на аккуратно постриженном затылке.

– Ты, бл… старая, я тебя убью! – мычит директор «Эмлайн» куда-то в ремень на операторском пупке.

– Мальчик, еще несколько слов для ваших потенциальных клиентов! – подбадривает буяна Света. Судя по движению камеры, Володя своим мощным, выпирающим как кенгурятник внедорожника прессом, отражает атаку мошенника, а рукой придерживает Светлану. И я понимаю, что если он ее не остановит, то и сам «мальчик» и его дорогой костюм приобретут вид бомжовый и непредставительный. Света – птичка маленькая, но боевая.

В кармане оживает сотовый телефон.

– Ты где?

– На работе.

– Я думала: ты ко мне едешь!

– Привет. Ты же сказала, что сама справишься.

– Приедешь?

– Да.

Трубка сразу переходит на короткие гудки. Похоже, у моей Женщины закончились деньги на счете. Она на телефон тратит половину своей зарплаты и еще половину моей. С кем она разговаривает? О чем? Зачем? Знаю только, что я в списке ее абонентов появляюсь лишь, когда на звонки не остается денег.

– Светлана, дико извиняюсь, бежать надо.

Света пытается остановить: «Сейчас самое интересное будет. Охрана… Полиция…»

– Знаю, что подлец, но действительно горит. Я завтра утром сяду и все отсмотрю.

– Ладно, – разочарованно соглашается Света. – До завтра.

– Всем счастливо, – вырываюсь из тесноты монтажки в коридор, на лестницу, через просторный холл, на пропахшую выхлопом и завязшую в мертвой пробке улицу.

Лето…

Старенький трамвайчик устало дополз до конечной остановки, надрывно заскрипел тормозными колодками и остановился. Несколько секунд он собирал силы, потом, как штангист на выдохе с шипением откатил двери. Видно и ему, железному пенсионеру, было утомительно раскатывать по городу, прорубаясь сквозь густой летний зной.

Два десятка пассажиров с облегчением вывалились из душного салона.

Я взвалил на плечо сумку, сгреб пакеты и довольно лихо спрыгнул на горячий асфальт остановки. Мои дамы замешкались.

– Выходи быстро!

– Ма-а-а, у меня билетик упал.

– Двигайся, говорю. Все уже вышли.

– Подожди!

– Да брось ты его!

– Он счастливый!

– Он грязный. На полу валялся. Выходи, трамвай сейчас поедет!

– Он не грязный! Он счастливый! Он на сидении лежал! Я его съем!

– Ага, съешь! А потом живот будет болеть! От счастья…

Ребенок с очевидным ускорением появляется в проеме дверей.

– Живот от счастья не болит, – обиженно бубнит Настя и начинает осторожно спускаться по высоким трамвайным ступенькам. Я подаю ей руку. Влажные детские пальчики крепко цепляются за мою ладонь. Я ощущаю себя человеком: большим, сильным и полезным.

– Нет счастья в жизни? – сочувствую Наське.

– Нет, – соглашается она и смотрит на меня сердитыми, влажными от ожидания слез, глазами.

– Топай, философ, – Моя Женщина – грамотный политик. Она на корню пресекает любые попытки создания какого-либо союза за ее спиной.

А я и не пытался. Интриги – не мое оружие.

– Отойди, я сама. – Женщина почти зло отталкивает мою протянутую руку, и я превращаюсь в маленький, никчемный и бесполезный придорожный булыжник.

Трамвай вздыхает и шипит приводом дверей уже не устало, а раздраженно, будто отгоняя всех от вагона. Тупо смотрю на исчезающие за дверью ступеньки и думаю, что словосочетание «конструкторская мысль», наверное, не про трамваи. В самом деле: кто на них ездит? В основном пенсионеры. Взобраться по отвесной круче трамвайных ступенек для них все равно, что здоровому человеку среднего возраста влезть по стенке на второй этаж. Спуститься – равнозначно прыжку с парашютом. Добавьте к этому испытанию еще сумки и тележки – вечные спутники российских стариков и скажите: в чем здесь мысль?

– Мороженное будешь? – Моя Женщина усиленно толкает маятник отношений с дочерью от точки «почти скандал» к зоне «близкие подруги».