Текст книги "Под тенью Феникса"

Глава 3
Трудное расставание с Краснинским

Баня была прогрета – будь здоров. Висевший на стене градусник показывал сто десять градусов и того гляди норовил треснуть вдоль рассохшихся волокон. Мы парились последними, пропустив вперёд всех своих бойцов, чтобы иметь возможность спокойно посидеть вдвоём. Лёжа на лавке, Томми смотрел в потолок и продолжал рассказывать о своём детстве, а я слушал и пытался отследить в его голосе, манере разговора или озвучиваемых фактах хоть какие-то зацепки для сомнений. Не получалось. Томми нравилось говорить, к тому же было видно, что эту историю он рассказывал уже много раз.

Затем мы сидели в предбаннике и пили чай в виде отвара полевых трав. Томми явно что-то сосредоточенно обдумывал, а затем спросил:

– Слушай, а вообще какие у тебя планы на ближайшее будущее?

– Ты меня на рыбалку пригласить собираешься, что ли?

– Нет, не совсем, – усмехнувшись, ответил Томми и, уже в который раз за последние два часа, почесал волосатое плечо. Только сейчас я обратил внимание на ещё не полностью заживший круглый шрам под буйным волосяным покровом, – эта весна, потом лето… Что планируешь?

– Да ничего особенного. Поля под паром засевать планируем. Конюшни расширять. Но этим всем больше Пахом заведует, я в хозяйственные дела особо не лезу.

– Ты его завхозом назначил?

– Да нет, само так устаканилось. Кто во что горазд, тот тем и занимается. Я был единственный, кто прошёл армейку, вот и стал атаманом.

– Вот как. То есть, ты просто водишь патрульный отряд по окрестностям? Не руководишь посёлком?

Этот вопрос меня слегка уколол. Был, признаться, в глубине души слой ила, который лучше было не тревожить, но иногда это случалось. Вообще атаман повсеместно являлся лидером общины, царьком, только у нас получилась несколько иная история.

– Я отвечаю за оборону посёлка и всё, что с этим связано. За плугом не хожу и дрова не рублю. Не командую теми, кто этим занимается, и делать этого не собираюсь.

– Прости, и в мыслях не было тебя поддеть, – Томми чуть дёрнулся было, чтобы похлопать меня по плечу, но вовремя остановился, – просто это выглядит так…необычно. Сложно организовать группу людей, когда есть два равнозначных лидера.

Он выделил интонацией слово «равнозначных», совсем чуть-чуть, но вполне заметно. Я уловил этот, не самый тонкий, намёк. Последовавшее молчание, нарушавшееся только шумным прихлёбыванием чая, уже было частью ответа. Томми это хорошо понимал и потому тоже молчал, пил чай и всем своим видом изображал расслабление и безмятежность. Помолчав секунд двадцать, я с чашкой в руке склонился над самоваром и ответил:

– Пахом здесь главный. Он меня пригласил, поставил атаманом.

– Что, просто так, сразу поставил?

– Не просто. Там из-за какой-то ерунды перестрелка с мужиками с соседнего хутора началась. Наши вели себя глупо, набились в узкое помещение всем скопом, так что ни отстреливаться нормально не могли, ни укрыться. Привыкли только кулаками да топорами махать, детский сад просто, ей-богу. Семеро человек просто так враз полегло. И положили бы всех, если бы я не начал командовать. До того как-то стеснялся, самый молодой был, а вокруг все здоровые мужики. Думал, понимают что-то, да хрен там. Ну а когда такая мясорубка пошла, уже само собой образовалось. К слову, того хутора уже лет десять как нет, нашими усилиями.

– Ну ясно. А дальше как? Сразу в чин возвели?

– Нет, конечно. Началось: "А что умеешь, а что знаешь". Потом поставили тренировать, азам тактики обучать. А потом Пахом понял…

– Что от тебя подлости можно не ждать?

– …Да. И что самому ему, в случае какой заварушки, навстречу пулям бежать совсем не хочется. Вот так и получилось.

Томми с интересом слушал, подавшись вперёд и оперевшись переплетёнными в замок руками о колени. Внимательное выражение его физиономии искажалось лёгкой усмешкой.

– Не веришь?

– Не то чтобы…

– А чего так напрягся-то?

– Да как-то ты легко откровенничаешь на такие темы, что иные бы упирались до последнего.

– Ты тоже не из молчунов, знаешь ли.

– Знаю. Но хорошо слежу за тем, с кем и о чём говорю.

– Как и я, Томми. Как и я.

Пару секунд мы смотрели друг на друга. Я понял, что расплываюсь в невольной улыбке, и с лицом моего собеседника происходило то же самое, пока мы хором не рассмеялись. Наклонившись вперёд, Томми ткнул меня кулаком в плечо, и я ответил ему тем же. Чуть успокоившись, он продолжил:

– Так вот, о чём это я… Каким ты видишь будущее Краснинского и его жителей? К чему оно идёт?

– Честно говоря, ничего особенного. Нельзя сказать, что мы ещё выживаем – скорее уже просто живём, и довольно таки неплохо. Но это и всё, лестницу в небо здесь строить пока никто не планирует.

– И как лично ты на это смотришь? Устраивает?

– Не знаю, что ты ожидаешь услышать в ответ. Колись давай, меня эти поддавки напрягают.

Томми устремил взгляд в потолок и подпёр подбородок сложенными ладонями, явно старательно подбирая слова, а затем быстро заговорил:

– Видишь ли… то, что сейчас происходит между людьми – это путь в никуда. В лучшем случае топтание на месте, но, скорее всего, верная деградация. Ты же видишь, что происходит: все только и делают, что находят поводы вышибать друг другу мозги да цепляются за свой кусочек земли. Ну, шакалов в расчёт не берём, они не люди и вряд ли могут ими стать. Никто не строит долгосрочных планов. Никто не думает о том, что будет через год, через два. У вас вон серомордые под боком объявились, и я не думаю, что это событие обернётся чем-то большим, чем очередная тема для разговоров на полторы недели.

– Ну, это ты загнул, мы…

– Ладно, может быть на две недели. Но я не верю в то, что здесь кто-то серьёзным образом настроен на перемены. А меняться придётся, вместе со всем окружающим миром, иначе только кости хрустнут!

– Послушай, если ты считаешь, что серомордые решили покорить наши леса…

– Да нет же! В смысле, я не только об этом говорю. Главная проблема состоит в том, что люди привыкли выживать, и теперь, когда у них появилась возможность к чему-то стремиться и чего-то достигать, по привычке живут на тихой волне. Понимаешь, к чему это может привести?

– Может быть. И к чему же?

– К смерти. Отсутствие прогресса это регресс. И пока другие строят планы и наращивают силы, остальные рискуют оказаться в стороне, чтобы затем исчезнуть, уступив дорогу тем, кто сильнее.

– Это кому?

– Вот смотри. Представь, что на каком-нибудь острове есть две стаи обезьян. Первая стая живёт на хреновой земле, еды мало, но каждая из них готова взять в руки дубину и пойти отвоёвать себе лучшую судьбу. Вторая стая живёт на хороших землях, обезьян там в десять раз больше, но все они только и заняты тем, что грызутся между собой и стараются подгрести под задницу как можно больше бананов. Как ты думаешь, кто в итоге будет лакомиться сладеньким и размножаться, а кто лежать в кустах с пробитым черепом?

– Понятно, что первое племя. Только я не пойму кого ты в него записываешь – пришельцев?

– Их. Или других людей, которые будут достаточно разумны и смелы. Словом, тех, кто будет объединяться и верно идти к чётко поставленным целям.

Кажется, Томми и сам услышал, как по-юношески романтично прозвучали эти слова – он выдохнул, прищурил до того широко распахнутые глаза, и продолжил спокойным деловым тоном:

– Я не знаю, о чём ты мечтаешь и к чему стремишься. Но есть у меня такое чувство, что тебе совершенно не хочется и дальше бороздить окрестные леса в качестве верного солдата Пахома, ожидая прихода противника, который, в конечном итоге, окажется вам не по зубам.

– Ты меня c цепным псом не путай. Я защищаю простых людей, которые хотят спокойно жить и растить своих детей.

– Но в остальном я оказался прав, не так ли? Ты видишь тупиковость этого положения вещей, хочешь его изменить, но пока не знаешь, как именно это сделать, верно?

– Допустим… допустим, изредка я о чём-то таком и задумывался. И что ты в связи с этим хочешь мне предложить?

– Свободу. Перспективы. И целый новый мир, – Томми широко улыбнулся, но в этой его улыбке не было ничего издевательского, – мы объединим наши силы и наведём порядок в районе. А потом будем объединять людей под своей эгидой и, кто знает, может быть, начнём строить государство. С двумя атаманами у меня крепкая договоренность уже есть, стало быть, с тобой нас будет уже четверо.

В свете рассуждений о том, как объединение будет сокрушать разрозненные силы, последняя фраза Томми здорово походила на шантаж. Хотя вряд ли он был настолько глуп, чтобы шантажировать меня здесь, в Краснинском. Скорее всего, это предложение следовало воспринимать именно в той форме, в которой оно было сделано, хотя в нём и содержалась возможность отсроченной угрозы, подключить которую можно было в любой момент.

С другой стороны, молодой атаман мог блефовать, но для чего? Ради намёка на возможное запугивание в дальнейшем, что ли? Неожиданно поймал себя на мысли о том, что ищу подвох в основном потому, что предложение Томми было мне прямо-таки безмерно интересно и приятно, как глоток свежего воздуха в затхлом подвале. И вот эта скорость и лёгкость развития событий обескураживала, порождала страх совершить непоправимую ошибку. Сказав, что пока не готов продолжать этот разговор, я вывернул на себя ведро холодной воды, быстро обтёрся полотенцем и вышел из бани. Томми не стал меня останавливать – он также безмятежно пил чай, развалившись на лавке, и почёсывал свой шрам.

Гостивших в Краснинском чужаков, по распоряжению Пахома, расселили в разных домах, и вопрос питания каждый из хозяев решал по-своему. Абсолютное большинство согласилось кормить верхнеуральцев в обмен на трофеи, захваченные у серомордых, причём многие явно прогадали, с радостью приняв автоматы М4, использовавшие натовский патрон который в наших краях днём с огнем не сыскать.

Меня несколько удивило радушие Пахома, легко разрешившего Томми и его ребятам остаться на три дня в Краснинском. Но после не самых продолжительных раздумий понял, что это был самый правильный поступок в сложившейся ситуации, а также что мне, возможно, предстоит весьма непростой разговор с ним в ближайшее время.

Так оно и случилось: во второй половине дня, когда я отоспался и перекусил, меня нашёл Митя, бывший у Пахома конюхом, и сообщил, что тот хочет со мной поговорить.

Пахом жил в большом доме недалеко от клуба ещё с прошлых времен, когда он был председателем посёлка. Так что после катастрофы, можно сказать, ничего не изменилось – человеком он был опытным и волевым, так что вопрос передачи власти даже не поднимался. Одно время некоторые пытались называть его «Батя», но, слава Богу, не прижилось, благо имя было уже достаточно необычным, и необходимость в каких-то уважительных кличках отпадала сама собой.

Когда я вошёл на веранду, Пахом как раз завершал свой обед чаепитием. По его постоянному румянцу на полных щеках и вечно красному носу можно было бы предположить, что трапезу он традиционно сопроводил кружечкой грушевки. Вообще вопрос с алкоголем был едва ли не единственным конфликтом между нами. Он считал, что человеку запрещать пить нельзя ни в коем случае, ибо от этого он может взбеситься на фоне постоянного стресса. Я, по большому счёту, был с ним согласен, но настаивал, что состоящим в боевой группе мужикам пить ни в коем случае нельзя. А, так как в боевую группу могло входить мужское население посёлка, споры на этот счёт у нас раньше случались самые жаркие. В итоге утряслось таким образом, что в постоянном составе боевой группы я оставил наименее жадных до алкоголя бойцов и строго запретил прикасаться к спиртному во время походов. Мне удалось выбить для них освобождение от большинства хозяйственных работ, так что обиженных не осталось. Для остальных жителей алкоголь, как и раньше, был универсальным заменителем денег и трудового регламента. Стоит ли отдельно упоминать, что Пахом подмял под себя самогоноварение Краснинского? Разумный мужик, чего уж.

Жестом он пригласил меня присесть рядом за стол:

– Садись, Феликс. Как спалось?

– Спасибо, Пахом Иванович, хорошо. Вы хотели послушать о том, что произошло ночью в лесу?

– Об этом я уже вчера послушал, хотелось бы поговорить. Разницу ощущаешь?

– Вполне.

– Ты хороший атаман. Храбрый, умелый и верный. Спасибо тебе за это, Краснинский в большом долгу. Только вот в последнее время у тебя дисциплина хромать начала, – говорил Пахом спокойно, без нажима, будто делая выговор за самый незначительный пустяк на свете, – что ж ты так расслабился-то, Феликс? Ничего никому не сказал, на ночь глядя в лес пошёл, троих ребят потерял, чужую банду сюда притащил… Ну куда это годится, а?

Я слушал его, молча и не перебивая, чтобы понять, за что именно меня будут распекать. Оказалось, за всё сразу. Значит, и защищаться следовало одновременно по всем фронтам. Отвечать я старался ровно и уверенно, но не слишком в уставной манере.

– Я, как атаман, не имею возможности согласовывать с Вами каждый свой шаг. Мы на войне, а значит, некоторые решения неизбежно будут приниматься одним командующим без дополнительного согласования, иначе есть риск упустить драгоценное время. Ребята погибли, и это очень печально, но вряд ли можно сказать, что смерть бойца является чем-то из ряда вон выходящим. С их женами я вчера уже поговорил, и сегодня найду в себе достаточно мужества, чтобы поговорить во второй раз. А что касается чужаков, то они в бою показали себя надёжными и честными людьми, и я лично головой ручаюсь за каждого из них. Пахом Иванович, проблем не будет.

Тот в комичном умилении чуть руками не всплеснул:

– Ты смотри, какую складную речь подготовить успел! Стало быть, понимал, где проштрафился, да? Проблем я, конечно, не жду, потому и разговариваю с тобой как с человеком, а не раком ставлю. Только с твоим самовольством вопрос остаётся открытым. Рация у тебя была? Сообщить мог?

– Рация к доту не достаёт, решения принимать в любом случае приходилось на месте.

– А когда только в лес вышли – что же, нельзя было сообщить?

– Да чем это наш выход от обычного патруля отличался?! Примерно в то же время, только в конкретном направлении и с конкретной целью.

Пахом, было, вдохнул воздуха и расширил глаза, чтобы заявить что-то уничтожительное, но потом спохватился, восстановил на лице выражение расслабленной доброжелательности и спокойно ответил:

– Хорошо, понимаю. Только в следующий раз любой целенаправленный выход и любая внештатная ситуация в обязательном порядке согласуются со мной, лады?

– Конечно, Пахом Иванович. Обязательно.

Затем он угостил меня чаем с печеньем, и мы ещё какое-то время вполне спокойно и на равных обсуждали хозяйственные вопросы размещения верхнеуральцев в Краснинском. Конечно, вопрос пропитания не стоял и вчетверть так остро, как он был заявлен. Все понимали: вооруженные организованные чужаки здорово нервируют сельчан и такая ситуация грозит обернуться чем-то нехорошим. Я пообещал чаще мелькать на улицах в компании Томми или кого-то из его ребят, это должно было помочь разрядить обстановку. Однако, обещание покинуть посёлок в заявленный срок, должно было выполниться в любом случае. В наше время люди очень болезненно реагируют на невыполненные обещания, могут и топором сгоряча махнуть.

Мира уже чувствовала себя немного лучше, так что можно было ожидать, что послезавтра она полностью оклемается, так что трёхдневный срок пребывания Томми у нас в гостях выдерживался. Таким образом, разговор вырулил на вполне оптимистичное направление, и, завершив его, мы с Пахомом попрощались рукопожатием. Это можно было считать наилучшим знаком, ибо пахомское рукопожатие было явлением редким и в решении серьезных вопросов считалось гарантом спокойствия и выполнения всего оговоренного на высшем уровне и в кратчайшие сроки.

Только выйдя на улицу, и пошарив языком по зубам в поисках застрявших там сладких крошек, я избавился от наваждения благостности и вернулся к реальным мыслям. Конечно, Пахом нервничал. Даже если не обращать внимания на то, как он пытался разыгрывать непринуждённость и потерпел в этом деле фиаско. Самое главное – имея одну серьезную претензию ко мне, он предъявил её в комплекте с двумя другими, совершенно несостоятельными. Казалось бы, зачем, если и так можно было устроить мне разнос по первое число и выдавить пачку клятвенных обещаний сделать что угодно для того, чтобы загладить свое упущение.

Но нет. Он так нервничал, что не сообразил должным образом и прижал меня совершенно по-детски, попытавшись пристыдить сразу за всё и вызвать у меня ощущение тотальной неправоты. Однако, делал это мягко, по-отечески, стараясь не взвинчивать меня. Вот это было в высшей степени странно, так как раньше такой обходительности я от него никогда не видел, зато разносов с рычанием и брызганьем слюны – сколько угодно, пальцев не хватит пересчитать. Вот эта разница ощущалась очень остро. Так быстро и круто люди могут изменять своё поведение, только ощущая страх.

Ведь действительно, наши с ним гладкие отношения держались исключительно на том, что я никогда не качал права, занимаясь только военным делом и только в пределах обеспечения безопасности поселка. Никогда не спорил – благо, и Пахом в наши боевые дела старался вмешиваться по минимуму. То есть, я состоял у него в верных подчинённых, причём таких, которым это нравится и потому ожидать от них неприятностей не приходится. Сказать, что мне нравилось, значило бы чудовищно преувеличить, но к вопросам власти и организации у меня с детства было стойкое отвращение, не нравилась сама идея обращения с группой людей как с единой однородной массой, из которой нужно было лепить то, что нужно по состоянию на данный момент. В армейских вопросах – совсем другое дело. Когда ты единственный прошёл подготовку, то и на командование смотришь иначе: забиваешь куда-то поглубже весь свой мандраж и с холодной головой претворяешь в жизнь то, что знаешь о ведении боевых действий. Конечно, психологически очень тяжело, когда кто-то из твоих бойцов погибает. Даже не знаю, можно ли к этому вообще привыкнуть, вчера ночью вообще не знаю, что бы со мной было, если бы сам не под шоком находился.

Так я и сторонился происходящего в посёлке, полагая, что настоящая жизнь – это с автоматом в руках и по лесам да полям, что может быть более достойным. Мол, пускай они там все живут, как живётся, а наше дело зверьё гонять. А вот о том, как именно они распоряжаются добываемым в боях относительным спокойствием, я старался не думать. Как и о том, почему до сих пор нет жены, при том, что у нас на троих мужиков по пять женщин приходится. Отдалился от всего, спрятался под камуфляжем, стало быть. А жизнь меж тем идёт, и далеко не всегда в лесах под Краснинским. Как и в нём самом… Томми, Томми – что ж в тебе такого особенного, что самые простые слова прям до сердца доносишь, а? Ведь верно говорил, здесь лишь безысходность и ожидание непонятно чего, с наибольшей вероятностью грозящего явиться полным кирдыком – быстрым либо же медленным, в зависимости от обстоятельств.

Неужели я это раньше не видел? Видел. И понимал. Но где-то там, на задворках сознания, куда сам все эти мысли и задвинул с глаз долой, в ожидании чего-то. Понятия не имею, чего именно я ждал. Но, кажется, наконец, дождался.

Погружённый в размышления, я шагал вперёд просто для того, чтобы задавать шагами такт мыслям, но нисколько не удивился, поняв, куда меня принесли ноги. Я стоял аккурат перед баней, где вчера состоялся короткий, но такой важный разговор. С самым праздным видом возле стены на лавочке, улыбаясь заходящему мартовскому солнышку, сидел Томми. Он очень убедительно таращил глаза в свою электронную книжку, любезно делая вид, что находится здесь случайно и не замечает меня, пока я не подошёл вплотную и не заслонил ему солнце. Тогда Томми поднял голову и улыбнулся:

– Добрый день! Тоже пришёл на солнышке погреться?

– Привет. Вроде того. А ты чего здесь, лавочка особенно понравилась?

– Ой, в той избе, где вы меня вписали, такая сырость стоит, жуть просто. Подумал, что если ты меня захочешь найти, то мимо этого места не пройдёшь. Угадал?

– Угадал, – ответил я и сел рядом, – я подумал о том, что ты говорил вчера.

– Хорошо. И что ты думаешь на этот счёт?

– Хочу знать, в чём состоит твой план на ближайшее время.

– Планы можно раскрывать только союзникам, Феликс. Ты же понимаешь…

– Конечно, понимаю. Так что рассказывай, давай, как ты там новый мир строить предлагаешь, мне тоже интересно.

Томми улыбнулся ещё шире и протянул вперёд свою раскрытую ладонь, сопроводив это действие вопросительным изгибом брови. Я тут же схватил её и крепкое рукопожатие качнулось в золотистых лучах заходящего солнца.

Как Томми говорил и раньше, в данный момент его план предполагал полное вытеснение любых недружественных сил с территории, на которой он в данный момент укрепился – пятака около сотни километров диаметром с центром в Верхнеуральске. По большому счёту, этот этап уже был близок к завершению, и дальше план вступал во вторую стадию – расширению сферы влияния и уверенному захвату подъездов к Челябинску, в котором даже после стольких лет разграбления ещё можно было найти много всего полезного. Организовав хороший прямой коридор, можно было наладить регулярный методичный вывоз из города всего необходимого, начиная от пищевых концентратов и заканчивая тяжёлой строительной техникой для укрепления основного лагеря в Верхнеуральске. Идея укрепиться в самом Челябинске не приходила в голову даже последнему психу: в одно мгновение лишившийся своих жителей, город превратился в гиблое место, где глоток воды или случайный порез легко мог обернуться, например, заражением какой-нибудь из болячек, разносимых повсюду крысами. Серия аварий на крупных промышленных объектах, застой в водопроводных и канализационных трубах, постепенный выход из строя всех систем, поддерживавших инфраструктуру. Из места комфортной жизни город превратился в опасную зону для недолгих рейдов.

Затем в планах значилась отстройка города, пригодного для жизни и постепенного его расширения с учётом растущего населения. Будет ли город возведён на базе Верхнеуральска или построен с нуля на ровном месте, Томми ещё окончательно не решил, но больше склонялся ко второму варианту, как более соответствующему его масштабным планам. В итоге на просторах Урала должен был вырасти один самодостаточный город-крепость.

Томми несколько раз сделал акцент на том, что нам несказанно повезло с регионом, который даст будущему городу и обширные сельскохозяйственные угодья, и все необходимые полезные ископаемые, и производственные мощности заводов, большую часть оборудования которых можно было сравнительно несложно вернуть в строй. Я попытался было предположить, что там уже разворовано, в ответ на что молодой атаман лишь рассмеялся, пояснив затем, что заводские станки – это последнее, что будут утаскивать в свои логова наши конкуренты по части мародёрства. «Мыслят узко, говорю же тебе», – подытожил он, назидательно постучав себя кончиком указательного пальца по лбу.

Широта же мысли Томми просто ошеломляла. Прямо передо мной, зрелым мужчиной, посвятившим годы своей жизни охране городка огородников, сидел молодой парень и увлечённо рассказывал о возведении в чистом поле города-мечты, который сможет объединить всех людей, защитить их, прокормить, и в итоге сплотить в один большой и сильный народ, который станет хозяином всего континента, и это только для начала. Просто фонтан романтического бреда, разоблачить который не было никакой возможности. На любой мой вопрос Томми давал исчерпывающий ответ:

– Где ты достанешь такое количество стройматериалов?

– Да вот хотя бы в Коркино – там есть большой цементный завод. Уже имеющихся на нём запасов нам хватит надолго, а ведь можно ещё и восстановить производство! Считай, цементом, бетоном и железобетоном мы уже обеспечены!

– Так, а строить-то чем, откуда техника?

– Я тебя умоляю! Ты хоть представляешь, сколько всего находится на автобазах лишь только в пригороде Челяба? Даже с учётом того, что было уничтожено бомбардировкой и сгнило под открытым небом, в ангарах ещё сохранилось достаточно бульдозеров, автокранов и самосвалов для того, чтобы начать пять штук таких строек, как у нас.

– Но ведь техника топливо жрёт, и немало.

– Конечно. Но, во-первых, у нас ещё далеко не все заправки и хранилища ГСМ опустошены. Во-вторых, до сих пор ещё можно разжиться полным бензовозом, если знать, где искать. В-третьих, в области есть несколько НПЗ, но то, опять же, для отдалённых перспектив. Ну и в-четвёртых, всегда можно залить в бак спирт или растительное масло, на худой конец.

– Так, а знания-то откуда? Мы же не пещеры в земле рыть собираемся.

– О, ты уже говоришь: «Мы», – это хорошо. Да прямо сейчас у меня есть несколько инженеров – немолодые правда, многое подзабыли, но ещё вполне себе ничего. Плюс огромное количество информации и учебных пособий по предмету, в электронном виде конечно. Плюс перспективные ученики. Да, а как же без этого! Слежу за тем, чтобы каждый из моих людей осваивал какую-нибудь важную специальность: строители, врачи, механики. А кто ленив или неспособен – пожалуйста, поля и скотофермы ждут своих героев труда. Интересно, что естественным образом у нас и выходит примерно достаточное число сельхозрабочих на вроде как нормальное количество специалистов. Природа по уму устраивает, ей только мешать не надо.

– Гм. А как же люди? Что, если многие не захотят вливаться в метрополию?

– Наверняка такие будут. На первых порах много, потом – единицы. Ты бы променял жизнь в развитом, сильном, защищённом городе на открытые всем невзгодам гектары земли где-нибудь в отдалении? Скорее, нам придётся поморочить себе голову насчёт интеграции слишком больших количеств людей. Вот увидишь – тысячами попрут.

И далее в том же духе. Слово за слово, я убеждался, что в этом плане гораздо больше разумности и перспективности, чем в пахомовских самогонных манипуляциях. Да, кстати, ведь действительно, остаётся ещё Пахом… и Краснинский.

– Томми, а как же я своих брошу? Их же тут передавят.

– Зачем бросать? Ты полностью выполняешь свои задачи по защите посёлка, только в составе нашей маленькой армии. Даже если мы будем на какой-нибудь крупной операции, как минимум один отряд быстрого реагирования будет нести службу под Верхнеуральском. Стабильное радиосообщение мы наладим первым делом, это я тебе гарантирую. А вообще, поверь мне, уже через пару лет вся наша область будет самым спокойным местом Евразии!

– Это хорошо. Но с Пахомом переговорить придётся в любом случае, без его согласия ничего не выйдет.

– Точно? – спросил Томми, прищурившись.

– Да точно. Я уверен, что кое-кто из ребят не пойдёт против его воли.

– Ясно. Ну, тогда действительно придётся. Сам справишься, или тебя подстраховать?

Это любезное предложение задело меня сильнее, чем самые изощрённые и ядовитые обвинения.

– Нет, спасибо, не нужно. Я сам решу.

С разговором я решил подождать до позднего вечера, как раз было время собраться с мыслями и с духом. Про момент истины принято много и важно говорить, но как часто он случается в нашей жизни? Живёшь и вроде не скучаешь особо – выживаешь, убиваешь, умираешь иногда. А потом ррраз – и понимаешь, что раньше это была не жизнь, а так, существование. Отбывание номера на тихой волне. И даже крупные решения, значительные поступки тоже были частью этого номера, чтобы самому актёру казалось, будто сюжет на самом деле вот как лихо закручен и непредсказуем. Но кому это нужно? Актёру? Ох, вряд ли. Зрителю? А кто зритель? Да и вообще, есть ли он? Никому это не нужно, просто живёшь, как живётся, и не задумываешься о том, что можно и как-то по-другому. Пассивность, вот. Пассивность и серость.

А потом, если повезёт, наступает Момент Истины. Такой очень конкретный, требующий от тебя совершить выбор – или-или. И от этого становится не по себе – страшно менять существование на жизнь. Как если сидеть всю ночь в прокуренной комнате, а потом выйти на улицу и удивиться странному запаху свежего воздуха.

Строго говоря, я свой выбор уже совершил, осталось подкрепить его поступком. Все эти годы я искренне считал, что мы с Пахомом на равных, просто я считал вмешательство в хозяйственные дела будто бы ниже своего достоинства, даже когда был категорически не согласен с происходящим. А вот сейчас ещё раз посмотрел вглубь себя и понял, что Пахома я просто боялся. По-детски так, на ровном месте и в обход всех мыслей. Тридцать четыре года знаю себя, и вот такое открытие. Вот удивительно: на волка в одиночку ходил, на медведя, бандюков в ближнем бою вот этими самыми руками кончал – и ничего, от стресса только более сосредоточенным делался. А тут какой-то штатский царёк и вдруг такая власть. Есть такие люди, которые от природы умеют психически давить – сначала запутает на эмоциях, на переключении тем, чтобы ты сам себя дураком начал ощущать, а потом гнёт твоё мнение как ему нужно. А ты киваешь и думаешь только о том, как бы побыстрее из этого дурдома свинтиться. И, раз за разом, случается так, как нужно Ему, а ты чаще говоришь себе: «Ну и ладно», «Да хрен с ним», «Что, мне больше всех надо?», и прочие малодушные слова, которые, по-хорошему, произносить вообще не следует.

Я понимал, что без Томми вряд ли получил бы этот Момент Истины. Он меня подтолкнул, и он был психологически ничуть не слабее Пахома. Значило ли это, что меня просто перетянули из одной песочницы в другую? Безусловно, так оно и было. Только ставить между ними знак равенства было совершенно неуместно, ибо я осознанно менял существование на жизнь, и мечтал сделать это как можно скорее и решительнее.

Понимание верности своей позиции отсекает любые сомнения, волнение остаётся лишь в виде поверхностного мандража, возникающего по привычке, но от него можно просто отмахнуться. И вот я подхожу к дому Пахома, шагая широко и непринужденно. Мои плечи расслабленны, голова совершенно естественно склонена чуть вбок, в душе – безграничное спокойствие и абсолютная решимость.

Пахом стоял возле ворот и, пыхтя своей трубкой с какой-то вонючей смесью, не отрываясь, смотрел на меня. Он ждал. Он знал, что будет непростой разговор и тоже был к нему готов. Мы оба были готовы. Короткое приветствие, его приглашение войти внутрь, посидеть на лавочке. Моё согласие.

Он начал издалека, спросив, как заживает моя щека, и как расположились гости. Потом повосхищался совсем не по-мартовски тёплой погодой и предложил мне угоститься куревом из его кисета. Я отказался и сразу перешел к делу, сказав: «Пахом, я хочу уйти. Вместе со своим отрядом». Пока его лицо вытягивалось, я успел скороговоркой рассказать о том, что Краснинскому это пойдёт только на пользу, что отныне селение и все прилегающие области будет защищать организованный и сильный альянс из нескольких отрядов, число которых со временем будет лишь увеличиваться. Он слушал, краснея от возмущения и будто беспомощно вращая глазами, а когда я закончил, по-бабьи закатил мне настоящую истерику. Он вспомнил все свои заслуги и мои проколы, нажимая на самые болезненные точки и обзывая меня неблагодарным и высокомерным уродом. Затем, понемногу начиная брызгать слюной, называл меня предателем родного селения, которое я сейчас хочу оставить без атамана и без самых умелых бойцов. На все мои замечания касательно того, что селение только выиграет, так как получит серьёзную армию, которую даже кормить на первых порах не нужно будет, Пахом не реагировал никак. Он сейчас воевал на своем привычном поле – поле психологического давления и эмоций, и переходить на поле здравого смысла просто так не собирался. Я выдерживал его давление, что давалось мне далеко не просто, но не в пример легче обычного. Я больше не видел в нём всемогущего и всемудрого Пахома, я смотрел на царька, который не собирался мириться с мыслью о том, что кто-то пошёл против его воли и теперь, безо всякого согласования, просто ставит его перед фактом. Разумеется, ничего такого он не говорил, но вёл себя как отец, распекающий сына за то, что тот без спросу ушёл погулять в лес. Снова и снова он обрушивал на меня тонны обвинений, но я уже начал привыкать к этому, делаясь всё более собранным и невозмутимым.