Текст книги "Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи"

Как пример он приводит коллизию с «черепом Николая II», на котором должен был оставаться след от сабельного удара, нанесённого ему ещё в бытность Наследника Престола японским экстремистом и который на черепе, вынутом из екатеринбургского могильника, обнаружен не был. Уязвляя научных коллег от медицины, он писал: «Российскими учёными методом исторической экспертизы восстановлена полная картина проникающего ранения в голову выдающегося русского полководца М.И. Кутузова. Убедительно доказано и признано, что его глаз сохранился. Так почему же с такой же убедительностью нельзя идентифицировать череп Николая II, расстрелянного на 150 лет позднее ранения Кутузова?»

Вопрос, поставленный академиком Алексеевым, не был оригинальным. Эта тема неоднократно звучала на заседаниях Комиссии, а также была включена в те «десять вопросов», ответы на которые требовала Православная Церковь, поэтому медицинская экспертиза обязана была высказать собственное своё авторитетное мнение. «Справку о результатах экспертных исследований костных останков», как заключительный аккорд медико-судебной экспертизы, представил на последнем заседании Комиссии главный судебно-медицинский эксперт В.В. Томилин. Среди прочих заключений, подтверждающих неоспоримую подлинность останков, четырнадцатым пунктом этого документа говорилось: «Императору Николаю II в 1891 году были причинены три рубленые раны головы. Одна из них сопровождалась поверхностным сколом кости толщиной “в лист обыкновенной писчей бумаги”. То есть повреждение затрагивало лишь наружную костную пластинку свода черепа. Однако к моменту исследования наружная костная пластинка в области локализации повреждения на черепе не сохранилась из-за их разрушения в результате длительного (70 лет) нахождения останков в условиях захоронения под действием влияния целого ряда внешних факторов. Поэтому судить о наличии или отсутствии повреждения в данной области головы не представляется возможным».

Не рассчитывая ни на какую реакцию и понимая полную бессмыслицу собственной инициативы, я всё же передал в адрес Правительственной комиссии «Записку», в которой выразил своё отрицательное отношение к работе, проведённой прокурором-криминалистом Соловьёвым, отметив, что в ней полностью отсутствует следственно-криминалистический анализ и что всё так называемое следственное производство по своему содержанию представляет собой не юридический документ, а популярное литературно-детективное изложение исторических событий по известным источникам. В конце своего Заявления я написал:

«Во все годы работы Комиссии я придерживался убеждения и его высказывал (мои письменные материалы, переданные в Комиссию 17 апреля 1994 года, 11 ноября 1995 года, 20 октября 1997 года, 12 января 1998 года – Приложения № 39, № 40), что одновременно с заключением судебно-медицинской экспертизы Комиссия должна представить профессионально-убедительное заключение по тем вопросам, которые волнуют широкую общественность, как в нашем Отечестве, так и за рубежом, порождают сомнения и недоверие, с тем, чтобы в будущем была устранена всяческая возможность уязвлять Комиссию в недобросовестности и уж, тем более, в злонамеренности.

В связи с тем, что моя инициатива оказалась неэффективной, я должен с огорчением для себя и справедливости ради признать своё участие в работе Комиссии беспредметным» (Приложение 41).

Следствие 1918–1919 годов по делу об убийстве Царской Семьи было проведено по горячим следам совершённого злодеяния по распоряжению Верховного правителя России адмирала Колчака высокопрофессиональным, добросовестным и непредвзятым следователем по особо важным делам Николаем Алексеевичем Соколовым.

«Мне выпало на долю, – писал Соколов в предисловии к своей книге, вышедшей в эмигрантском издательстве «Слово» в Вене уже после его смерти, – произвести расследование об убийстве Государя Императора Николая II и Его Семьи. В пределах права я старался сделать всё возможное, чтобы найти истину и соблюсти её для будущих поколений», добавив к тому, что он предпочитает рассказывать об этом «языком хотя и сухим, но юридических фактов». Книгу он писал в эмиграции, куда ему удалось вывезти материалы следствия и те вещественные доказательства, которые были обнаружены в доме инженера Ипатьева и вокруг заброшенного рудника в районе деревни Коптяки. Всё повествование построено строго на основе фактического материала, без домыслов, размышлений и без всяческих теоретических фантазий. Это многочисленные допросы свидетелей и участников преступления, заключения разных экспертов по предметам, на которых заметен был след злодеяния, его собственные наблюдения.

Соколов приводит составленную судебным следователем Намёткиным, который вошёл в дом Ипатьева сразу же, как только Екатеринбург был освобождён от большевиков, подробную опись всех помещений, где в заточении находилась Царская Семья, и всего того, что там было обнаружено. Описывая прихожую, одна из дверей в которой ведёт в комнату, где обитал сам главный палач, Намёткин не упускает ничего, начиная от цвета, в который покрашены стены, и, педантично обходя комнату, фиксирует всё, что видит, и всё, что там находит.

«В правом углу, – пишет он, – между вешалкой и печкой полушёлковая свёрнутая портьера. В том же углу печка с герметической заслонкой; на полу у печи лежит куча золы, мелких углей, жжёной бумаги, среди которых оказались сгоревшие гильзы от револьвера, волосы, медальоны, половина погона, куски материи, пуговицы и разные металлические пластинки». Рядом он находит коробку «с остриженными волосами четырёх цветов», принадлежащими Великим княжнам, по словам сопровождавшего следователя при осмотре Ипатьевского дома Терентия Ивановича Чемодурова, Государева камердинера. Он же подтверждает, что обнаруженный в соседней комнате маленький ключ на белом шнурке принадлежал Наследнику Алексею Николаевичу, которым отпиралась шкатулка, где он хранил деньги, а пузырьки из-под лекарств, фарфоровая баночка с остатками борного вазелина, электрический прибор для согревания служили для лечения Цесаревича.

Через год, вслед за Намёткиным, Н.А. Соколов внимательно обследует дом Ипатьева. Обойдя верхний жилой этаж, все комнаты, где когда-то находилась Царская Семья, комнаты, где обитала охрана и комендант, описав всё, не упустив никаких мелочей и произведя фотосъёмку интерьеров и предметов, там обнаруженных, Соколов спустился вниз, в подвал. В протоколе осмотра помещения, «где произошло убийство Государя Императора и его Семьи», он подтверждает, что внешний вид этого помещения соответствует его описанию в акте члена Екатеринбургского окружного суда Сергеева, который, сменив Намёткина, вёл предварительное следствие. Со своей стороны он отмечает всё, что представляет юридическую ценность. Особенное его внимание привлекают следы «замывки обоев» и разрушения восточной стены, находящейся под аркой, как раз напротив входной двери. «Ясно видимых штыковых ударов, – записывает Соколов в протоколе, – нигде в комнате убийства не усматривается, но обращает внимание в этом отношении на себя арка, о которой упоминается в протоколе выше, в пункте “б”. На той стороне арки, которая ближе всего к косяку двери из комнаты убийств в кладовую, усматриваются продолговатые в 1–2 миллиметра разрывы обоев. Получается впечатление, что по этой стороне арки как будто бы скользило острие штыка». А в пункте «б», о котором упоминает Соколов, говорится: «На лицевой стороне арки, ближайшей к правому косяку двери, снята часть деревянной обшивки, покрывающей арку вместе с обоями. Над этой выемкой имеется сделанная чёрным карандашом надпись: “Рисовал…”, подпись фамилии неразборчива. Под этой выемкой в штукатурке арки имеется в глубину штукатурки углубление конусообразной формы, несомненно, пулевого характера. На стене, обращённой к Вознесенскому переулку, имеются три надписи, сделанные карандашом».

«В этой же комнате, – продолжает Соколов, – Сергеев обнаружил на южной стене надпись на немецком языке:

Belsatzar ward in selbiger Nacht

Von seinen Knechten umgebracht[10]10
  У Гейне имя библейского царя «Bulthasar», а на стене комнаты было написано «Belsatzar», т. е. «Белый Царь» – неофициальный титул русского монарха в народе.


[Закрыть].

(В эту самую ночь Валтасар был убит своими холопами.)

Это двадцать первая строфа известного произведения немецкого поэта Гейне “Balthasar”. Она отличается от подлинной строфы у Гейне отсутствием очень маленького слова “aber”, то есть “но, всё-таки”.

Когда читаешь это произведение в подлиннике, становится ясным, почему выкинуто это слово. У Гейне двадцать первая строфа – противоположение предыдущей двадцатой строфе. Следующая за ней и связана с предыдущей словом “aber”. Здесь надпись выражает самостоятельную мысль. Слово “aber” здесь неуместно…

На этой же южной стене я обнаружил обозначение из четырёх знаков. Снимок передаёт их вид».

Во всё время проведения следствия Соколова сопровождает Роберт Вильтон, корреспондент английской газеты. Покинув красную Россию вместе с Соколовым, уже у себя на родине он издал книгу «Последние дни

Романовых», написанную по следственным материалам, которые Вильтон пунктуально фиксировал и собирал. В начале своего повествования он писал: «Я долго изучал места, где происходило Екатеринбургское злодеяние, начав с Ипатьевского дома. Меня свёл туда судебный следователь Соколов. Он разъяснил мне ход драмы с точностью, не допускавшей сомнения. На стенах подвальной комнаты я видел кровавые пятна, о которых большевики, когда мыли комнату, позабыли; я видел непристойные надписи, рисунки, сделанные рукой русских тюремщиков; я прочёл другие надписи на немецком, на венгерском, на еврейском языке».

Подытоживая всю проведённую работу внутри дома Ипатьева, Соколов написал:

«Доказано, что между 17 и 22 июля 1918 года, когда Ипатьев восстановил своё нарушенное владение домом, в нём произошло убийство. Оно случилось не в верхнем этаже, где жила Царская Семья. Кровавая бойня совершилась в одной из комнат нижнего, подвального этажа. Один выбор этой комнаты говорит сам за себя: убийство было строго обдумано. Из неё нет спасения: за ней глухая кладовая без выхода; её единственное окно с двойными рамами покрыто снаружи толстой железной решёткой. Она сильно углублена в землю и вся закрыта снаружи высоким забором. Эта комната – в полной мере застенок.

Убивали из револьверов и штыком. Было сделано свыше тридцати выстрелов, так как нельзя допустить, чтобы все попадания были сквозные, и пули не остались бы в телах жертв. Одни из жертв находились перед смертью вдоль восточной и южной стен, другие ближе к середине комнаты. Некоторые добивались, когда лежали уже на полу. Если здесь была убита Царская Семья и жившие с ней, нет сомнения, что из своего жилища она была заманена сюда под каким-то лживым предлогом. Наш старый закон называл такие убийства “подлыми”».

Кровавый след из подвала Ипатьевского дома ведёт следователя Соколова на рудник в урочище Четырёх Братьев. От дома Ипатьева он идёт пешком, по той дороге, по которой годом ранее в тёмную июльскую ночь убийцы увезли «хоронить» свои жертвы. Миновав Верх-Исетск, дорога уходит в лес, который тянется на протяжении всего пути. Примерно на девятом километре от Верх-Исетска дорогу пересекает «горно-заводская» железнодорожная ветка, на перекрёстке которых находится переезд № 184 с домиком для путевого сторожа. В этом месте лес отступает и дорога к переезду идёт по открытой местности, но вскоре за переездом она снова уходит в таёжную темень.

«В четырёх верстах от Коптяков, – пишет Соколов, – к западу от дороги, имеется старый рудник. Наружными разработками и шахтами здесь некогда добывали железную руду. Это было давно… Между переездом № 184 и описанным рудником коптяковской дороги имеются и другие рудники. Они ближе к Екатеринбургу. К ним гораздо легче подъехать, так как коптяковская дорога местами плоха для езды.

Но ни один из них не имеет других удобств, какими отличается рудник в урочище Четырёх Братьев: он совершенно закрыт для постороннего взора густой чащей молодого леса; нигде нет такой удобной глиняной площадки, лишённой всякой растительности, и рядом с ней глубокие шахты».

На основании показаний большого количества свидетелей, лиц, причастных к убийству, или непосредственных участников этого злодеяния Соколов составил очень убедительную картину событий, происходивших на руднике. Он достоверно установил, что движение по Коптяковской дороге было прекращено на рассвете 17 июля и возобновлено 19 июля с шести часов утра. От Екатеринбурга застава, откуда уже был проезд запрещён, находилась недалеко от железнодорожного переезда № 184. С севера Коптяковская дорога была перекрыта в километре от самой деревни. Вся территория была оцеплена. В зоне оцепления оказалось примерно около семи километров Коптяковской дороги. Всё это время попасть в деревню или выехать из неё местный житель не мог, и все попытки проехать дорогой или миновать её стороной, которые совершали некоторые смельчаки, оборачивались встречей с вооружёнными людьми и угрозами за ослушание неминуемой расправой. Пересекать запретные кордоны могли лишь те, кого пропускала охрана, то есть непосредственные участники и организаторы всей этой таинственной акции. Важные сведения о том, что происходило в эти дни, дал следователю Соколову опрошенный им путевой сторож с переезда № 184 Яков Иванович Лобухин. Он рассказал, что в ночь на 17 июля, когда уже начало рассветать, он проснулся от шума мотора, очень тому удивившись, ибо никогда прежде его переезд в такой ранний час никакие машины не пересекали. Проснулся и его сын. В окно они видели, как в рассветной дымке мимо их домика со стороны Екатеринбурга в сторону Коптяков по объездной дороге прошёл грузовой автомобиль, в кузове которого сидело четыре человека с винтовками в солдатской форме. Тогда же сразу было прекращено движение по Коптяковской дороге.

В семь часов утра, опять же из города, через переезд прошёл грузовой автомобиль, но в лес он не углубился, как первый, который путевой сторож со своим сыном видели ночью, а остановился, как показал Соколову Лобухин, «саженях в ста пятидесяти» от их переезда. Точно они не утверждали, но обоим показалось, что в кузове были «бочки или ящики». Через несколько часов переезд пересёк ещё один грузовик и тоже на Коптяки не поехал, а остановился возле предыдущего. «Тут я хорошо запомнил, – как записано в протоколе допроса Я.И. Лобухина, – что в этом автомобиле в железных бочках бензин везут». Сын Лобухина показал на допросе Соколову, что он решил воспользоваться случаем и, взяв бутылку, отправился к месту, где остановились оба грузовых автомобиля. Тогда он уже точно увидел, что в автомобилях везли бензин в железных бочках, которых он насчитал не менее трёх. Около машины были вооружённые люди в солдатской форме, человек пять. Лобухин-младший попросил, чтобы ему дали бензину, и один из охранников налил ему полную бутылку.

«Многие видели, – подытоживая рассказ Лобухиных, написал Соколов, – как возили бензин. Оценивая показания свидетелей, я утверждаю, что его было доставлено на рудник самое меньшее сорок пудов» (640 килограммов).

Бензин на грузовиках довозили до того места за переездом № 184, на которое указывали Лобухины, а дальше к руднику уже перевозили на лошадях. Кроме бензина на рудник, как установило следствие, было привезено более 11 пудов серной кислоты. Соколов этот факт устанавливает документально. Большевики, покидая в спешке Екатеринбург, многие документы не успели уничтожить, что для следствия явилось очень важным доказательным материалом. В протоколе Следственного дела от 16 декабря 1919 года Соколов приводит тексты предписаний, адресованные на имя управляющего аптекарским магазином «Русское Общество»:

1. «Предлагаю немедленно, без всякой задержки и отговорок выдать из вашего склада пять пудов серной кислоты предъявителю сего. Областной Комиссар Снабжения Войков».

2. «Предлагаю выдать ещё три кувшина серной кислоты». Получатель тот же, предписание подписано тем же лицом и тем же днём: 17 июля.

Касательно этого вопроса Соколов допросил Ивана Матвеевича Сретенского, бывшего, как указано в протоколе, «в момент февральского переворота уездным исправником», который показал: «Я сам осмотрел кислоту на складе. Она была в японских глиняных кувшинах, а кувшин помещался в ящике (те самые, которые видели Лобухины в кузове грузовика. – А.Г.). Они (ящики) были довольно толстые: иначе они и не могли быть сделаны, так как кувшин кислоты весил два пуда и тридцать один фунт» (это более 40 килограммов).

Итак, следователем Соколовым было установлено, что на рудник в урочище Четырёх Братьев было в общей сложности привезено не менее 650 литров бензина и 176 литров серной кислоты.

«Что же привозил на рудник грузовой автомобиль в ночь на 17 июля? – задаёт вопрос Соколов. – Что прятали на дне шахты? Зачем привозили сюда кислоту и бензин? Самый лучший ответ на все эти вопросы дадут предметы, которые были найдены на руднике».

Пьер Жильяр, наставник Цесаревича Алексея Николаевича, вместе с Вильтоном принимавший участие в расследовании Соколова, вспоминая дни, проведённые на руднике, писал: «Следственные власти предприняли систематические изыскания в лесу. Каждая пядь земли была изрыта, ископана, испытана, и вскоре шахта, почва лесной поляны и трава по всей окрестности выдали свою тайну. Сотни предметов и обломков вещей, по большей части затоптанных и втоптанных в землю, были открыты; их принадлежность была установлена, они были классифицированы следственной властью. Были найдены среди прочего…» Жильяр приводит перечень многих предметов, найденных в самой шахте и в округе Ганиной Ямы, принадлежащих как членам Царской Семьи, так и их окружению. «Наконец, – пишет он далее, – кости и куски обгоревших костей, частью разрушенные кислотой и частью носящие на себе следы режущего орудия или пилы; револьверные пули (те, вероятно, которые остались в трупах) и довольно значительное количество расплавившегося свинца».

Соколов даёт более точное юридическое заключение: «24 кусочка свинца, 2 пули от револьвера системы Нагана и одна оболочка от такой же пули. Форма кусочков свинца весьма характерна. Свинец расплавился в огне и, охлаждаясь затем, сохранил неправильную форму застывшей массы. Пустая оболочка от пули – закопчена. Из неё вытек свинец под действием огня» (24 кусочка свинца – это, возможно, 24 пули, расплавленные в костре, а если это так, то застрять они могли не в одежде, а в телах убитых. – А.Г.).

Возле рудника Соколов обнаружил следы двух кострищ, сохранившихся с прошедшего года. Один костёр находился совсем рядом с шахтой, в восьми с половиной метрах от неё, круглой формы и диаметром в один метр. Другой костёр немного в стороне, в двадцати девяти шагах от первого, как отметил Соколов, был значительно крупнее, занимая территорию в три метра в диаметре. Территория костров, глиняная площадка, на которой был разведён один из них, вся местность вокруг открытой шахты были подвергнуты тщательному обследованию. Большинство находок было сделано именно там. Там же была обнаружена часть костных останков.

На руднике вскоре после бегства большевиков побывал лесничий Василий Гаврилович Редников. На допросе у Соколова 4 августа 1919 года он сообщил: «Утром я, Зубрицкий, Тетенёв и пять человек из нашей команды пошли со мной туда на рудник. Мы обследовали тогда, как могли, состояние открытой шахты. Около шахты было кострище, другое кострище было дальше, у старой берёзы. Мы стали копаться в кострищах и нашли в обоих кострах следующие вещи: несколько обгорелых планшеток от корсетов, несколько фестонов от обуви, как нам показалось, три топаза, горелые всевозможные пуговицы. Я не могу теперь сказать, – продолжает далее Редников, – какие именно вещи и в каком именно костре мы находили, но я точно помню и категорически удостоверяю, что тогда мы в костре у шахты нашли несколько мелких осколков раздробленных обгорелых костей. Это вовсе не были кости какого-либо мелкого животного. Это были осколки крупных костей крупного млекопитающего и, как мне тогда казалось, осколки трубчатых костей. Они, повторяю, были обгорелые. Мы их находили в самом кострище».

В тех же кострищах при более тщательной обработке грунта Соколов уже в следующее лето обнаружил ряд вещественных улик, не замеченных Редниковым и его спутниками, в том числе, как отмечено в одном из протоколов, «куски сальных масс, смешанных с землёй». А со дна открытой шахты, где в течение месяца Соколов проводил раскопки, были извлечены труп маленькой собачки, женский палец и осколки костей «млекопитающего», разрезанные, разрубленные и сильно обожжённые. Все эти находки были засыпаны землёй с глиняной площадки, на которой сохранились остатки одного из кострищ.

«Крушение власти Адмирала, – писал Соколов, – не позволило мне произвести научное исследование этих костей, какое бы я желал. Однако врач Белоградский, которому они были предъявлены мною на допросе, показал: “Я не исключаю возможности принадлежности всех до единой из этих костей человеку. Вид этих костей свидетельствует, что они рубились и подвергались действию какого-то агента”».

Следствие в своих выводах пришло к полной убеждённости, что в подвале дома инженера Ипатьева была умерщвлена Царская Семья и Её верные слуги. Трупы убитых были вывезены из Екатеринбурга через Верх-Исетск в сторону деревни Коптяки. Следователь Соколов уже в эмиграции, подводя итог своим изысканиям на руднике и вещественным находкам, там найденным, написал:

«Рудник выдал тайну Ипатьевского дома.

Вечером 16 июля Царская Семья и жившие с Ней люди были живы.

Ранним утром 17 июля, под покровом ночной тьмы, грузовой автомобиль привёз их трупы на рудник в урочище Четырёх Братьев.

На глиняной площадке у открытой шахты трупы обнажили. Одежду грубо снимали, срывая и разрезывая ножами. Некоторые из пуговиц при этом разрушались, крючки и петли вытягивались. Скрытые драгоценности, конечно, были обнаружены. Некоторые из них, падая на площадку, среди множества других, оставались незамеченными и втаптывались в верхние слои площадки.

Главная цель была уничтожить трупы. Для этого, прежде всего, нужно было разделить трупы на части, разрезать их. Это делалось на площадке. Удары острорежущих орудий, разрезая трупы, разрезали и некоторые из драгоценностей, втоптанные в землю. Экспертиза установила, что некоторые из драгоценностей разрушены сильными ударами каких-то твёрдых предметов: не остро-режущих орудий. Это те именно, которые были зашиты в лифчиках Княжон и разрушены в самый момент убийства пулями на их телах.

Части трупов сжигались на кострах при помощи бензина и уничтожались серной кислотой. Оставшиеся в телах пули падали в костры; свинец вытапливался, растекался по земле и, охлаждаясь затем, принимал форму застывших капель; пустая оболочка оставалась. Сжигаемые на простой земле трупы выделяли сало. Стекая, оно просалило почву. Разорванные и разрезанные куски одежды сжигались в тех же кострах. В некоторых были крючки, петли и пуговицы. Они сохранились в обожжённом виде. Некоторые крючки и петли, обгорев, остались не разъединёнными, не расстёгнутыми.

Заметив некоторые оставшиеся предметы, преступники побросали их в шахту, пробив в ней предварительно лёд, и засыпали их землёй. Здесь та же самая картина, что и в Ипатьевском доме: скрыть от мира совершённое зло.

Так говорят о преступлении самые лучшие, самые ценные свидетели: немые предметы».

* * *

Выводы, к которым пришло следствие, были приняты как факт. Мир был абсолютно убеждён в том, что узники дома Ипатьева, или, как он именовался в официальных советских документах, Дома Особого Назначения, в ночь на 17 июля, обманно сведённые в подвальное помещение, были там злодейски истреблены. Безжизненные их тела были вывезены на Ганину Яму, где в течение двух суток, в разведённых кострах, густо обливая трупы бензином и кислотой, убийцы уничтожали следы своего кровавого преступления. Пепел и недожжённые фрагменты человеческих тел они сбросили в шахту или утопили в болоте. Таковая картина вполне корреспондировалась со взглядами на большевиков того времени, о кровожадности и жестокости которых ходили легенды.

В 1989 году, спустя семь десятилетий после гибели Царской Семьи, весь мир облетела сенсационная весть, кардинально менявшая взгляд на эту трагическую страницу нашей истории. 16 апреля газета «Московские новости» опубликовала статью под броским названием «Земля выдала тайну», в качестве иллюстрации к которой была напечатана фотография черепа, принадлежавшего, как там утверждалось, Государю Императору Николаю II. Автором этого сенсационного открытия и обладателем величайшей «реликвии» явился, тогда, конечно, никому ещё не известный, Гелий Трофимович Рябов, как потом выяснилось, старый сотрудник МВД и сочинитель сценариев на темы чекистских подвигов. Сам о себе он написал: «Я не эксперт-криминалист, не графолог, но знаком с этой профессией и теоретически и практически. Я работал следователем».

Следом за газетной публикацией, в том же апреле, журнал «Родина» начал печатать, как было указано в уведомлении об авторе, «журнальный вариант повести» Рябова под названием «Принуждены вас расстрелять», с параллельным комментарием доктора исторических наук Генриха Иоффе.

Выводы следователя Соколова, к которым привели его находки на руднике, о том, что тела Царственных мучеников были полностью уничтожены, Рябов объявил ошибочными. Ошибочным объявлялась и злодейская суть большевиков. Никакого надругательства над трупами и огненной экзекуции на Ганиной Яме большевики не учиняли. В кострах сожгли только одежду. Тела вывезли в сторону Екатеринбурга и похоронили на Коптяковской дороге, рядом с железнодорожным переездом № 184.

Через четыре дня после публикации в «Московских новостях» Рябов выступил в Историко-архивном институте. Там он очень подробно изложил все перипетии, связанные с поисками Царской могилы, посвятив довольно много времени событиям семидесятилетней давности, достаточно примитивно эти события осветив, постоянно подчёркивая собственные монархические симпатии и свою глубокую приверженность православной вере. Это, конечно, вызывало эмоциональную реакцию в основном молодёжной аудитории, часто сопровождаемую бурными аплодисментами. Надо помнить, что времена ещё были советские и «научный атеизм» являлся одним из основополагающих звеньев коммунистической идеологии. Повествуя историю своего открытия, Рябов сказал:

– Я занялся этим делом довольно случайно. Дело в том, что, когда по поручению Министерства внутренних дел я приехал в Свердловск для того, чтобы встретиться с личным составом свердловского управления (понятно, что МВД. – А.Г.) и поговорить о фильме «Рождённые революцией» (автором сценария которого был он сам. – А.Г.), в тот момент, когда я сошёл на перрон, я сказал встречающему: «Отвезите меня в особняк Ипатьевых». Сказал непроизвольно, инстинктивно, интуитивно, как угодно. Утром за мной приехала милиция, естественно, меня отвезли в этот особняк, мне показали абсолютно всё, в том числе и подвал, в котором всё это произошло. Потом меня познакомили с очень симпатичным краеведом, геологом по профессии, которому я почему-то совсем неожиданно сказал, что, с моей точки зрения, главное, что надо сделать, – это найти могилу Романовых, потому что только это даже с точки зрения абсолютно марксистской откроет истину, и если мы это найдём, то многое сможем доказать и многое подтвердить. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего и сказал, что сделать это невозможно, потому что, по его предположениям, они уже давно сгнили и, во-вторых, в этих местах построены дома, проложены дороги, железные дороги и это всё совершенно невозможно. Я сказал, что я беру на себя документальную часть вопроса (то есть получение закрытой информации) и что если удастся установить когда-нибудь это место, то всё остальное будем делать вместе.

Вскользь Рябов упоминает краеведа-геолога в своём сочинении, опубликованном журналом «Родина»: «…Красивый человек средних лет слушает мои вопросы. Нет, он ничего не знает».

Уже после крушения советской власти, в 1991 году, давая объяснения прокурору Свердловской области В.И. Туйкову, Рябов несколько иначе излагает свой приезд в столицу «красного Урала». «В августе 1976 года, – записано в протоколе, – я по просьбе бывшего министра внутренних дел Щёлокова приехал в Свердловск для представления работникам милиции моего фильма. Начальник политотдела УВД, полковник предложил мне осмотреть достопримечательности города. Я сказал, что с удовольствием познакомился бы с историей города восемнадцатых-двадцатых годов. Начальник политотдела сказал, что он знает человека, который интересуется и знает много об этом периоде. Через некоторое время мы с ним приехали к этому человеку. Им оказался Авдонин Александр Николаевич, кандидат геологоминералогических наук (это тот самый геолог-краевед, о котором Рябов говорил студентам-историкам. – А.Г.). Увидев у меня на пиджаке значок “Заслуженный работник МВД СССР”, Авдонин принял моё знакомство с ним настороженно. Но потом, когда начальник политотдела уехал, мы с Авдониным разговорились, в том числе и об императоре России, и не помню, в связи с чем и почему, я ему сказал, что нельзя ли попытаться найти могилу бывшего царя Николая II и членов его семьи. Авдонин ответил, что, во-первых, скорее всего никакой могилы царя нет, а во-вторых, зачем это надо, ведь с ними давно покончили и что теперь историю ворошить. Сказал, что если и попытаться это сделать, то всё равно ничего не получится».

Авдонин тому же Чуйкову, за месяц до встречи прокурора с Гелием Рябовым, сообщил следующее:

«С детства я занимался краеведением, но, так как я жил в Свердловске, я заинтересовался и вопросом об обстоятельствах расстрела семьи императора Николая II. Меня интересовал и вопрос о месте захоронения их останков. Много лет я читал соответствующую литературу, беседовал с различными людьми, знающими об этом. В одной из бесед с Геннадием Николаевичем Лисиным в 60-х годах, а ему в то время было около 80 лет, он сообщил мне примерные ориентиры места, где сжигали останки семьи Николая II (то есть значит, что всё же сжигали? – А.Г.). Об этом он знал с того времени, когда помогал следователю Соколову в 1919 году в поисках места захоронения Романовых (если его сведения идут от Соколова, то «ориентиры места» указать он мог только на Ганиной Яме. – А.Г.). В итоге я решил, что, когда у меня будет свободное время, я попытаюсь найти место захоронения Романовых.

Примерно в 1976 году в Свердловск приехал Гелий Рябов. Познакомились мы с ним при следующих обстоятельствах. Я хорошо знал Корлыханова Ивана Степановича, работника Чкаловскою РК КПСС. В момент приезда Рябова он был начальником политотдела УВД Свердлоблисполкома. Он и познакомил меня с Рябовым. Я узнал, что его волнует судьба Романовых, так как он намеревался создать о них фильм. Я ему рассказал о том, что знаю. Он спросил, знаю ли я место захоронения семьи Романовых. Я ему сказал, что предположения у меня есть, но требуются архивные материалы. Он пообещал мне помочь в этом вопросе, сказал, что ничего бояться не надо, так как будем работать под эгидой Щёлокова».