Текст книги "Цельсиус"

Он

Будильник забился в дребезжащих музыкальных конвульсиях и пинком вытолкнул меня из сна. Я нащупал телефон и поднес его к расфокусированным за ночь глазам: на экране вместо аларма пульсировал незнакомый настойчивый номер. Этот неожиданный утренний обман заставил меня провести пальцем по экрану – я не смог устоять перед соблазном свалить вину за свое пробуждение на вполне конкретного человека, хоть и понятия не имел, на кого именно.

– Да?

– Але? Это Никита? – спросил низкий мужской голос.

– Никита. А это кто?

– Хер в пальто. Здесь я задаю вопросы, мудила.

Я проснулся стремительно и сразу – настолько, что головной мозг накрыла острая форма декомпрессионной болезни, слишком уж быстрым оказалось всплытие из сонных расслабленных глубин.

– Боже, неужели это моя совесть?

– А ты не охуел там случаем, долбоеб? Это что еще за приколы такие – разбивать стекло в машине и оставлять номер своего телефона?

Я перестал дышать. Если я сейчас разговариваю с Жанной, то та параллельная реальность, куда занесло меня спросонья, была мне совсем не по душе.

– Слышь, ты там обледенел, что ли? – мужчина на том конце провода терял терпение, и делал он это явно быстрее, чем я осознавал свалившиеся на мою сонную голову проблемы.

– Да. То есть нет. Уверены, что вы не моя совесть? И что здесь нет никакой ошибки?

– Какая, нахуй, ошибка, мудила? Ты Никита?

– Никита. А вы кто?

– Виктор Константинович.

– Вы от Жанны?

– От Хуянны. Ты че, бухой, что ли?

– Боюсь, что ответ на этот вопрос расстроит вас еще больше. Давайте я лучше…

– Давайте без давайте.

– О’кей, я хотел сказать – позвольте мне срезюмировать. Вы Виктор Константинович, у вас белый «Порше Кайен», у вашей машины разбили камнем стекло, а в салоне вы обнаружили записку с моим именем и телефоном. Все верно?

– Ну.

– Ну тогда это пиздец, я согласен.

– Что – согласен? Согласен он. Ущерб возмещаем? Или же потребуется личная встреча? Ты же, сука, мне весь салон расхерачил. Реально не врубаешься, что ли?

– Сколько?

Мой утренний собеседник сказал сколько.

– У меня столько нет.

– А мне срать, есть у тебя или нет. У тебя времени – до вечера. Номер телефона, который у тебя высветился, привязан к моим счетам в Сбере, Альфе и Райфе – выбирай, что больше нравится. Если до вечера денег не будет, начну тебя пробивать. В реале. Но тогда и сумма будет больше. Время, моральный ущерб, все дела. Ты понял меня, мурзилка?

«Что еще за мурзилка?» – хотел было спросить я, но не успел – связь прервалась, и я подумал, что при самом благоприятном раскладе я этого никогда не узнаю.

Надо было вставать и срочно что-то придумывать, мой гениальный план достучаться до Жанны конгениально не сработал, зато теперь я знал, сколько стоит отремонтировать салон внедорожника с эмблемой «Порше» на капоте, после того как туда влетел булыжник, – и как только я жил без этого знания целых двадцать семь лет? После недолгих размышлений я набрал своего ангела-хранителя: единственный способ убедить закрывшего мне кредитную линию Гришу дать в долг – это рассказать ему всю правду. Это сработало – история про то, как я намеренно запустил камнем в первый попавшийся мне под руку «Порше Кайен» да еще и любезно оставил номер своего телефона, настолько потрясла моего брата, что уже через несколько минут необходимая сумма была у меня на банковском счету. Впрочем, провела она там совсем немного времени, почти сразу я переправил ее дальше, неведомому и грозному Виктору Константиновичу, и оперативно получил от него СМС успокоительно-нейролептического содержания: «Инцидент исчерпан, мурзилка. Еще раз сделаешь так – убью».

Утреннее недоразумение с «Порше Кайеном» – с «Фальшеном», если уж быть совсем точным, – прошлось адреналиновым передозом по самым удаленным нейронным связям в моей голове. Я словно бы не рассчитал и чересчур сильно проснулся, с разбегу проскочив станцию «бодрствование» и укатив далеко за флажки нормальности. Поэтому неудивительно, что по дороге в «Цельсиус» я почти сразу сбился с пути и, пройдя через невидимые, звенящие крохотными серебряными колокольчиками ворота, неожиданно оказался в стране «Что, если?». Это очень трудно описать или объяснить, это всегда происходит внезапно и сразу, вот как сейчас – у моих сказочных историй отошли мистические воды и все, что я успел сделать, это второпях вытащить телефон и запустить на нем диктофон.

Что, если… Что, если… Что, если…

Что, если детерминизм больше не работает и следствие теперь предшествует причине? Что, если главный герой, скажем дизайнер в бюро, проснувшись однажды утром, чувствует, что у него онемело все тело с правой стороны и сильно болит голова, тоже справа? Он умывается, чистит зубы, а когда сплевывает остатки пасты в раковину, видит бурую кровь, много крови. Потом он внезапно обнаруживает, что не может дозвониться до своей девушки. Придя на работу, он узнает, что его без объяснения причин сняли с проекта, который он вел последние несколько месяцев. Причем его проект передали не кому-нибудь, а его лучшему другу. Он пытается дозвониться до друга – никто не берет трубку. Еще раз набирает свою девушку – то же самое. Он уходит из офиса, в прострации бродит по городу, пытаясь понять, что происходит, и на одном из нерегулируемых пешеходных переходов его сбивает машина. Он чувствует сильный удар справа, и в этот момент понимает, что все это время, с самого утра он на самом деле находился в больнице, в палате интенсивной терапии, куда попал после дорожного происшествия.

Или же… Или же… Или…

Что, если человек решил стать писателем, реально – уволился отовсюду и засел за роман и через какое-то время стал замечать, что попросту исчезает, что постепенно становится невидимым? Сначала замолчал его телефон, потом его перестали видеть люди на улице – прохожие шли прямо на него, продавцы игнорировали его в очередях, водители маршрутки не останавливались на его поднятую руку. Потом это перекинулось на неодушевленные предметы, на нем больше не срабатывали датчики движения – перед ним не открывались автоматические двери, он не мог помыть руки в туалете торгового центра и даже телефон отказывался распознавать его лицо. В конце концов от него уходит единственный близкий человек – его девушка. Она, как и все остальные, в определенный момент просто перестает его видеть, и не только его, она больше не видит себя рядом с ним. Так главный герой окончательно превращается в человека не от мира сего…

Я судорожно выдохнул, надеясь на паузу, летящие в меня истории разогревали воображение и кровь, моя кожа дымилась, меня мучила жажда, но вдохновением дирижировал вовсе не я.

Что, если главный герой – слабохарактерный и безвольный человек, попросту тряпка, все им помыкают, не ставят его ни в грош? И даже любимая жена постоянно говорит ему об этом, каждый день дает ему понять, что не будет вечно мириться с его слабохарактерностью. Наконец в один прекрасный день ему все это надоедает. Он проходит тренинг по развитию воли и принимается за дело. Он начинает раз за разом отстаивать свою точку зрения, делать то, что считает нужным, а не то, что ожидают от него окружающие. И постепенно его жизнь меняется, он зарабатывает себе репутацию человека с железной волей и делает стремительную карьеру на работе. Сослуживцы, которые раньше над ним посмеивались, теперь становятся его подчиненными. К нему внезапно начинают липнуть женщины – буквально, даже в самых неподходящих местах. С женой в результате он расстается – невозможно жить с человеком, который в тебя не верил. В финале главный герой отправляется в служебную командировку, приезжает в аэропорт, и тут на нем срабатывает рамка металлодетектора. Его обыскивают с ног до головы, даже заставляют раздеться, но ничего не находят. И поскольку аппаратура упорно показывает присутствие большого количества металла, человека с железной волей отказываются пускать в самолет. С тех пор главный герой вынужден передвигаться только поездами, и это единственное неудобство в его новой прекрасной жизни.

Все.

Трясущейся рукой я отер пот с горячего лба, на языке противно перекатывался сухой песок африканской пустыни, я зашел в первый попавшийся магазин и остановился перед двухметровым шкафом-холодильником. На маркетологов «Кока-колы» в этом году снизошло божественное озарение – на каждой из красных этикеток охлажденных пол-литровых бутылок, словно на сайте знакомств, красовалось женское имя. Я честно перебрал все до одной бутылки, но Жанны так и не обнаружил. Пришлось довольствоваться Юлей, кассир меланхолично пробил чек, я вышел на улицу и скрутил запотевшую неподатливую пробку. Через пять минут с Юлей было покончено – пустая липкая бутылка из-под газировки отправилась в урну.

Истории всегда обдавали меня жаром – с тех самых пор, когда меня, полуживого, едва не погибшего от переохлаждения, вытащили из полыньи на Неве. После этого я как-то незаметно выпал из своих дружеских компаний и начал проводить почти все свободное время у мамы на работе, в читальном зале библиотеки нашего района. Мама сама подбирала для меня книги, у нее был безупречный литературный вкус, и мне нравится думать, что он частично передался и мне, вместе с русыми волосами и зелеными глазами. Правда, книги – точнее, романы – довольно быстро мне наскучили. Тогда я этого еще не понимал, но теперь могу сформулировать очень четко – я искал в романах прежде всего сердцевину, собственно историю. Мне нравилось чувствовать ее пульсацию, ее тепло, что обдавало с ног до головы, нравилось ловить это излучение пальцами, кожей, губами, даже закрытыми веками. Но в романах эта сердцевина была спрятана за толщей слов, словно специально расставленных таким образом, чтобы пропускать через себя как можно меньше. И чем талантливее был писатель, тем изощреннее и крепче оказывалась паутина слов. Отступления, описания, пейзажи, размышления, психологические зарисовки, поток сознания – все это сбивало и мешало воспринимать главное, и я начал понемногу остывать к книгам. И тут мама, видимо что-то почувствовав, дала мне почитать Шекспира. До сих пор помню тот шок, который я испытал, – это была история в ее изначальном, дистиллированном виде, горячая настолько, что временами приходилось прикрывать ладонью глаза. Казалось невероятным, что история способна существовать самостоятельно и обособленно, что можно взять и вырвать ее из романных оков. С тех пор я читал в основном только пьесы, ну разве что сценарии еще иногда.

Показалось здание бизнес-центра, день окончательно утвердился в своей привычной колее, словно и не было сегодня утром телефонного землетрясения и последовавшего за ним кратковременного выхода в стратосферу еще не сочиненных историй. На стоянке перед бизнес-центром я увидел белый автомобиль Жанны, с неповрежденным салоном и целыми стеклами, и едва не рассмеялся – вот ведь идиот, надо было хотя бы номера ее машины запомнить… Хотя нет, не идиот, а как он там меня назвал – мурзилка?

Я поднялся на лифте в «Цельсиус», нацепив на лицо деловую сосредоточенность и крайнюю степень занятости – этот универсальный бронежилет всех офисных бездельников, и следующий час торопливо расшифровывал свои бесценные диктофонные записи. Будучи перенесенными на экран, а потом и на бумагу, овеществленные мной сегодня истории по-прежнему оставались горячими и пульсирующими – так что я снова вспотел, даже несмотря на то что предусмотрительно снял с себя пиджак. Наконец я вытащил из уха упругий вкладыш наушника: отличный улов, целых три сюжета и – бонусом – щемящее сладкое чувство, что тебе принадлежит весь этот огромный мир целиком. Я закинул руки назад, сложил пальцы в замок на затекшей шее и с удовольствием потянулся. Затем поднялся, снял со стула пиджак и направился к выходу: еще не было и двух часов дня, а я все, что хотел, сегодня уже сделал.

Я вышел на лестничную площадку, нажал на кнопку и в ожидании лифта отошел к выходящей на улицу стеклянной стене, прижался лбом к запаянному в стеклопакет спокойствию и звуконепроницаемости. Весна давно уже обосновалась на отбитых у зимы позициях, укрепила периметр зеленью листвы на деревьях и побегами сочной, словно только что выкрашенной травы, на всякий случай выставив на городских термометрах несколько лишних – сверх установленной нормы – крупнокалиберных градусов.

Я скосил глаза немного вниз и вправо и вдруг обездвижел, примерз лбом к мгновенно покрывшемуся инеем стеклу: на парковке напротив бизнес-центра стояла Жанна, в ослепительном белом платье и туфлях на высоком каблуке. В руке у нее был телефон, она переводила взгляд с него на дорогу и обратно, словно дожидалась кого-то. Ее белый, в тон платью «Порше Кайен» прирученным псом стоял тут же неподалеку, готовый в любой момент прыгнуть, вцепиться в глотку любому, кто попытается приблизиться к его хозяйке.

Я полностью, целиком превратился в зрение, в один большой и жадный глаз, и даже мои губы обзавелись вожделенной дальнозоркостью. Не обращая внимания на густеющий вокруг меня холод, я поедал Жанну, поглощал ее, впитывал в себя. Я совершенно утратил ощущение времени, какую-либо связь с реальностью, теперь во всем окружающем мире была только она, Жанна, и ее белое, головокружительно облегающее безупречную фигуру платье. Я скользнул взглядом вниз, на ее бежевые туфли, акробатически поднятые тонкими каблуками над землей. Лодыжки, изящные косточки, выглядывающие сквозь хитроумно переплетенные ремешки. Гладкие, матово-ровные, словно парафиновые икры, округлые колени, едва угадываемые под тканью платья бёдра… Позабыв про опасность переохлаждения, вообще про все позабыв, я впускал в себя холод Жанны, и мою грудь, все мое тело заполнила головокружительная невесомость. Я словно бы на полной скорости влетел на самую высокую дугу американских горок, тележка качнулась, центр тяжести сместился, и через мгновение я ухну, свалюсь в звенящую от нетерпения пропасть.

Жанна застыла, оторвалась от экрана телефона и вдруг резко подняла голову.

Мне словно плеснули в лицо кипятком. Я отпрянул, отпрыгнул от стекла, едва не вскрикнув от неожиданности и боли, – на мгновение мне показалось, что кожа со лба так и осталась на заиндевевшей стеклянной поверхности, намертво к ней примерзнув. Я схватился за саднящий лоб, и наваждение тотчас прошло. Я осторожно вернулся к стеклянной стене, но Жанны на стоянке уже не было, и лишь ее холеный, обманчиво флегматичный автомобиль по-прежнему смотрел на проходивших мимо людей немигающими светодиодными фарами.

Я отошел от стены, вернулся к лифтам и только сейчас осознал, насколько онемело от холода все мое тело – пора бы мне уже привыкнуть к тому, как действует на меня эта девушка, но только как к этому привыкнуть? Я подышал на окоченевшие ладони, потер их друг о друга, и тут меня настиг выпущенный из волшебной страны «Что, если?» бумеранг воображения. Он больно ударил меня по гудящему затылку, и еще один сюжет выпал из моей головы, раскрылся перед глазами, словно чудом процарапавший вечную мерзлоту подснежник.

Что, если точно такое же онемение испытывал Пигмалион всякий раз, когда пытался оживить собственноручно созданную статую? Что, если он так же коченел и замерзал, стоило ему только приблизиться к мраморному изваянию нечеловеческой красоты? И что, если со временем все это только прогрессировало и ухудшалось, усугублялось и прогрессировало и одна за другой попытки Пигмалиона вдохнуть в статую жизнь застывали изморозью на его обмороженных губах? Так что, вместо того чтобы оживить отполированный холодный мрамор, Пигмалион в конце концов сам превратился в неподвижную статую. В уродливый усталый монумент, в остывший памятник всем любовям мира…

Она

Потолок должен быть белым. На самом деле он может быть любым. Но в комнате, в которой нахожусь я, он должен быть белым. И потолок послушно подчиняется мне. Он белый.

Теперь стены. Стены тоже обязаны быть белыми. Но сегодня это не так – стены обледенели. Покрылись толстым слоем пойманной в движении воды. Мороз такой сильный, что лед на стенах потерял прозрачность. Стал матовым. Серовато-мутным. И цвет стен не рассмотреть.

Мой взгляд возвращается на потолок. Я вижу неясное движение. Тени. Линии. Углы. В самом центре появляется прямоугольник. Но это не просто прямоугольник. Я смотрю на него, примериваюсь. Для корня из двух он слишком вытянут. Скорей всего, это корень из трех. Так и есть – это прямоугольник с отношением сторон корень из трех.

Прямоугольник раздваивается. Сам он остается на месте. А его реплика поворачивается на сорок пять градусов. Сначала в одну сторону. Копия. Затем в другую. Остановка.

Теперь передо мной шестигранник. Но я знаю, что это не все. В каждом углу шестигранника что-то вызревает. Медленно. И симметрично. Еще несколько мгновений, и я понимаю что. Это снежинка. В каждом шестиграннике живет снежинка. Нужно только убрать все лишнее.

И вот снежинка отделяется от потолка. Величественно падает вниз. Затем еще одна. И еще.

Снег начинает валить с потолка. Сплошной белой стеной. Снег медленно покрывает все мое тело – грудь, живот, лоб, руки, ноги. Холод постепенно проникает ко мне внутрь. Прорастает в меня. Он проходит сквозь кожу прямо в меня. И кристаллы льда в моей груди благодарно звенят. Разрастаются. Множатся. Смерзаются в сплошной ледяной панцирь. Они спасают меня. Защищают меня. Делают меня холоднее. Тверже. Незыблемей. Сильней.

Снег. Снег. Снег. Снег.

Я не знаю, как это выходит. Но почти всегда, когда мне нужна моя сила, моя твердость, уверенность в себе, я ее получаю. Почти всегда.

Сегодняшнее утро не стало исключением. Я поняла это сразу, как проснулась. Очнулась от своего холодного завораживающего сна. Лед в груди был крепок как никогда. И сегодня он мне очень, очень пригодится.

Встреча с олигархом была назначена на два. За час до нее я решила сделать последнюю попытку. Пока заказчик и Руслан не ударили по рукам, у меня еще оставалось пространство для маневра. Нет, я не надеялась отговорить Руслана от яхт-клуба. Я видела, что это невозможно, хоть и не понимала почему. Но. Можно было попробовать убедить его сдвинуть сроки запуска проекта. Хотя бы на пару месяцев. За это время мы бы форсированно закончили квартиру на «Чернышевской». И перекинули бы освободившихся людей на яхт-клуб. Конечно, тогда нам бы пришлось объясняться с клиентами из листа ожидания. Но это совсем не то же самое, что калечить уже начатые проекты.

Я вышла в приемную. Спросила у Вероники, на месте ли уже Руслан.

– Руслана Константиновича сегодня еще не было, – сказала Вероника, и хрустальные многогранники изо льда в моей груди тревожно завибрировали.

Я посмотрела на часы: 13:15. Вернулась к себе в кабинет. Набрала номер Руслана – телефон выключен. Набрала другой личный номер – то же самое.

Я отложила телефон. Кончиками пальцев нажала на виски. В кабинете стояла прозрачная тишина, мягко гудел кондиционер. Я отыскала пульт, уменьшила температуру еще на пару градусов. Снова посмотрела на часы. 13:20. Формально Руслан еще даже не опаздывал. Но выключенный телефон… Можно было, конечно, просто забыть поставить его на зарядку. Да, можно было. Если бы речь шла не о Руслане, а о каком-нибудь другом человеке…

Я встала, прошлась по кабинету. Оправила идеально сидящее платье. Постояла в задумчивости перед собранным из стальных трубок стулом Бройера «Василий». В принципе, все мои сомнения снимались элементарно. Нужно было просто позвонить его домработнице и все.

13:25. Я взяла со стола телефон и набрала Евгению Михайловну. Через несколько секунд ее вежливый голос коснулся моего уха. Еще через пару минут я попрощалась с ней и нажала на отбой. Евгения Михайловна больше не работала у Руслана. Она уволилась. Сама. Еще две недели назад.

Я подошла к окну, просунула пальцы между полосками жалюзи. Июнь вызревал. Медленно и неотвратимо. Опухолью в обреченном чреве мая. Уродливой, пусть и доброкачественной. Жаркой и очень-очень душной. Но здесь, в моем кабинете, с защитой от прямых солнечных лучей и климат-контролем, ему до меня не добраться.

13:30.

Я еще раз набрала номер Руслана, еще раз прослушала безразличный механический голос. Затем взяла ключи от машины и вышла в приемную.

– Вероника, я дойду до машины. Без пятнадцати два соберите всех, кто участвует во встрече с Котоминым, в переговорной. Список я вам вчера посылала.

Вероника кивнула, а я направилась к выходу.

Решать проблемы по мере их поступления. Одно из главных моих правил. Руслан пока еще только задерживается. Не опаздывает, а именно задерживается. Из этого я и буду исходить. Если повезет, я смогу перехватить его на входе в здание. Чтобы сказать ему то, что я собиралась, хватит и пяти минут.

На улице оказалось теплее, чем я ожидала. Машинально захотелось уменьшить температуру на несколько градусов. Я отыскала тенистое место рядом с парковкой, неподалеку от своей машины. Посмотрела на проезжую часть. Я не знала, на чем подъедет Руслан. Он нечасто пользовался своим «Ягуаром». Предпочитал ему такси. Даже в те дни, когда не пил. «Свобода, – говорил Руслан. – Свобода прежде всего. Даже если я не пью, даже если у меня вообще в мыслях этого нет, я хочу оставаться свободным. Хочу знать, что у меня есть такая возможность – возможность выпить. Хотя бы гипотетически. Машина у меня эту свободу отнимает». Я еще раз посмотрела на дорогу. Набрала номер Руслана – абонент недоступен. Посмотрела на телефон. 13:40. Еще пять-десять минут, и отсутствие Руслана превратится в проблему.

Ноль мигнул, обернулся коротким вертикальным прочерком. 13:41.

И тут я замерла. Оцепенела. Внимательно прислушалась к себе.

Ступни начало покалывать. Несильно. Но вполне ощутимо. Так бывает, когда отсидишь ногу. А потом кровь возвращается. Приносит с собой колючее тепло.

Покалывание понемногу поднималось вверх по ногам. Лодыжки, икры. Затем колени. Когда это странное ощущение добралось до бедер, оно избавилось от игл. Теперь это было просто тепло. Но не обычное. Не то, от которого я всегда старалась укрыться, убежать. А другое. Очень тихое. Ненавязчивое. В чем-то даже… приятное?

Не вполне понимая, что делаю, я поддалась этому теплу. Вслушалась в него. И совершила первую за сегодня ошибку. Ледяные кристаллы в моей груди вдруг пришли в движение. Оплавили свои острые грани. Слегка деформировались.

От испуга я вывалилась из оцепенения. Вскинула голову, осмотрелась по сторонам. Стараясь угадать, где расположен источник этого странного тепла. И тотчас наваждение исчезло, покалывание прекратилось. Так же внезапно, как началось. И только оплавленный лед внутри меня напоминал о случившемся.

Я посмотрела на экран телефона: 13:45. Руслан не приехал. И через несколько минут будет уже совсем не важно, где он и что с ним.

Они появились в бюро ровно в два ноль пять. Сначала вошли молчаливые охранники. Четыре человека. Подчеркнуто вежливые и вместе с тем бесцеремонные. Им понадобилось несколько минут, чтобы проверить наш этаж. Затем в переговорной материализовался Станислав, человек с выключенными глазами. И лишь после него на пороге появился Котомин со свитой. Безошибочно определил среди нас главного. Подошел ко мне, протянул руку. Представился: Вальдемар. Невысокий – пусть ненамного, но все же ниже меня. Коренастый, начинающий лысеть. И оплывать.

Я почувствовала разочарование. Я почему-то ожидала большего от долларового миллиардера. Чего-то более неординарного. Хотя бы в плане роста. Протянула ему руку. Коснулась его ладони. Улыбнулась. Встретилась с ним взглядом. И тотчас почувствовала себя голой.

Нет, не без одежды. Моя нагота никогда меня не смущала. Пусть смущаются те, кому довелось увидеть меня голой.

Я почувствовала себя обнаженной. Совсем-совсем беззащитной. От стальных глаз стоящего передо мной крепыша-коротышки исходила угроза. Спокойствие и сила заточенного лучшими мастерами клинка. От этого взгляда хотелось прикрыться. Хотелось сбежать. В буквальном смысле сделать шаг назад. А лучше два. Но Котомин продолжал крепко удерживать меня своим взглядом. Нарушая один параграф делового этикета за другим. И совершенно об этом не беспокоясь. Наконец я с усилием отвела взгляд.

Гости заняли места за стеклянным овальным столом в переговорной. Мы расположились напротив. Пришедших оказалось чуть ли не в два раза больше. Мое преимущество «своей территории» команда Котомина технично свела на нет.

Часы на телефоне показывали 14:20. Руслан не появился.

Руслан, который, несмотря на все мои возражения, взялся за этот проект. Который перевернул по этому поводу все бюро вверх дном. Этот самый Руслан не появился на ключевой встрече с клиентом. С его клиентом, между прочим.

Придется импровизировать. А я терпеть не могу импровизаций. Не помню, кто из великих сказал – на подготовку блестящей спонтанной импровизации уходит от одного дня до трех.

Я представила присутствующих за столом сотрудников R.Bau. Кратко описала роль каждого человека в предстоящем проекте. Котомин внимательно меня выслушал. Но раскрывать личности пришедших с ним людей не стал. Повисла неловкая пауза. Я повернулась к Кате Лайтунен. В ее глазах была растерянность. От природы белая кожа стала сейчас чуть ли не мелованной.

Я придвинула к себе документы по объекту и проект договора:

– Ну что же, можно начинать.

– А Руслан? – Котомин посмотрел на меня чуть ли не насмешливо. – Ничего, что я так фамильярно? Просто мы с ним неплохо знакомы. Или лучше – господин Бауров?

– Как вам будет угодно, – я старательно контролировала свой голос. – К сожалению, Руслан Константинович отсутствует сегодня по причинам форс-мажорного характера.

– Форс-мажорного? – переспросил Котомин.

– Да, думаю, это вполне можно назвать именно так. Он застрял во Франции из-за забастовки авиадиспетчеров, – новость об этом я прочитала накануне в интернете. И сейчас оставалось только надеяться, что авиадиспетчеры все еще бастуют.

– Интересно, – сказал Котомин. – Очень интересно.

Мы встретились с ним глазами. И вдруг мне показалось, что он все знает. Знает, где сейчас Руслан и что с ним. Этого не могло, конечно, быть. Откуда ему знать?

– В таком случае я не вижу никакого смысла в нашей сегодняшней встрече. Как можно всерьез что-либо обсуждать, если отсутствует руководитель одной из сторон? – проговорил Котомин, оставаясь абсолютно неподвижным. – И о каком дизайн-проекте может идти речь, если ваш гендиректор, он же разработчик дизайна яхт-клуба, элементарно не в состоянии появиться на встрече?

Свита, пришедшая с Котоминым на встречу, не шелохнулась. Охранники у дверей равнодушно смотрели сквозь присутствующих. А я вдруг поняла, что никто и никогда не говорил мне ничего подобного в лицо. Никто из заказчиков не позволял себе даже на секунду усомниться в репутации бюро. За все четыре года, что я была заместителем генерального директора R.Bau. Никто и никогда.

– Жаль, мне рекомендовали ваше бюро с самой лучшей стороны. Действительно, очень жаль. Но еще больше мне жаль своего потраченного впустую времени.

Котомин замолчал. Его взгляд рассеянно прошелся по матово-белым стенам переговорной. По столешнице из закаленного стекла. По людям, сидящим на изогнутых пантоновских креслах. Остановился на моем лице. И тут сталь в его взгляде, холодная и равнодушная, на мгновение отступила вглубь. Я ожидала чего угодно, но только не этого. Вместо стали на меня плеснуло маслом. Жадностью и звериным голодом самца. Сильного. Уверенного в себе. Прекрасно сознающего, что делает. Но все-таки самца.

Всего-то лишь?

Я давным-давно привыкла к этому. Пусть так и не смогла понять, как ни пыталась. Впрочем, какая сейчас разница? В данный конкретный момент это был шанс. Может быть, наш единственный шанс. Почему бы не попытаться им воспользоваться?

– Поверьте, Руслану Константиновичу действительно искренне жаль, что по независящим от него причинам он не смог сегодня здесь появиться, – я обворожительно улыбнулась, персонально ему, Котомину. – Но, насколько мне известно, Руслан уже был на вашем объекте. И даже сделал кое-какие эскизы. То есть с его стороны работа над дизайн-проектом фактически уже началась. А оперативным управлением вашим проектом все равно буду заниматься в основном я.

– И что? – взгляд олигарха заметно подтаял. И даже если это было только мое воображение, факт оставался фактом: Котомин все еще сидел передо мной и не собирался никуда уходить.

– Не знаю, насколько убедительно для вас это прозвучит, но предварительная работа по подготовке договоров с клиентами входит в мои прямые служебные обязанности, – я включила все свое обаяние; даже сидящий рядом с олигархом Станислав не мог оторвать сейчас от меня своих пустых, выключенных глаз. – Другими словами, на данном этапе именно я являюсь ключевым представителем компании R.Bau. А гендиректор перед подписанием, как правило, лишь бегло просматривает подготовленные мной документы.

– Ну не знаю, – Котомин задумчиво потрогал свой двойной подбородок. – Мы так дела не делаем.

– Я понимаю, – я многообещающе улыбнулась. – Но тем не менее вы все еще сидите здесь, передо мной.

Котомин внимательно на меня посмотрел. Масло в его взгляде больше не думало прятаться.

– Знаете что, – сказал олигарх после недолгих размышлений, – давайте так. Я сделаю исключение – лично для вас. И пообещаю подумать. Скажем, до завтра. Вам ведь самой нужно осматривать объект, за который берется бюро?

– Нет, – я продолжала обворожительно улыбаться, эксклюзивно ему, Котомину, – но для вас я с удовольствием это сделаю.

– Вот и отлично. Думаю, за ужином в яхт-клубе у нас будет достаточно времени, чтобы понять, стоит ли нам с вами продолжать сотрудничество, – масло в последний раз плеснуло в глазах Котомина, и они снова стали стальными и непроницаемыми. – Завтра в семь вас устроит?

Отработанным движением я склонила голову. Локон послушно соскользнул с уха к виску. Полуулыбка обозначила небольшую ямочку на щеке.

– Вполне.

– Договорились. Я пришлю за вами машину.

После отъезда олигарха я, наверное, час просидела в своем кабинете. Приходила в себя. Пыталась полностью слиться своим белым платьем с минималистическим интерьером офиса. Бесцельно листала в интернете дизайнерские блоги. Бродила по каталогу мировых архитектурных шедевров. Затем вообще погасила монитор. Какое-то время смотрела на «яблочный» логотип. На серую полоску алюминия. Шершавую даже для взгляда. Затем подняла глаза на черную отражающую поверхность. Поправила волосы. Убедилась, что с макияжем все в порядке. Со стороны просто зеркало и королева…

Королева, как же. Я снова вспомнила то унижение, которое испытала на встрече с олигархом. «Жаль, мне рекомендовали ваше бюро с самой лучшей стороны». Еще пара таких инцидентов, и все. Хотя, может, и одного сегодняшнего будет достаточно – клиентов мы еще никогда не теряли. И если Котомин все-таки соскочит, на репутации бюро можно будет ставить крест. ВИПы существа пугливые. Брезгливые и непостоянные. И слухи распространяются среди них мгновенно: все друг друга знают. Так что мода на R.Bau может сойти на нет быстрее, чем мы успеем закончить текущие проекты.