Текст книги "Цельсиус"

Я посмотрела на часы: начало пятого. Такое ощущение, что этот день никогда не закончится. Об этом не хотелось сейчас даже думать, но мне предстояло сегодня еще одно дело. Поначалу я твердо решила, что не поеду к Руслану. Не буду опять выводить его из запоя. Не буду, и все. Но очень скоро я поняла, что у меня нет выбора. Я завтра встречаюсь с Котоминым. И о чем мне тогда с ним разговаривать? Какое может быть обсуждение договора, если я не буду знать, что с Русланом? Может, он допился наконец до шотландских чертей со своим виски? Так что хочу я этого или нет, но мне придется сейчас к нему поехать. Придется попытаться привести его в форму. И сделать это нужно как можно скорее.

Я собралась. Взяла с собой проект договора с Котоминым. Покрутила в руках телефон. Номер Руслана можно было даже не набирать. Бесполезно. Существовал только один способ до него достучаться: приехать к нему домой и позвонить в дверь. Повернуться спиной. И долго и гулко колотить по двери подошвой. Под конец вызвать бригаду спасателей с альпинистским снаряжением и спецтехникой. Человеку плохо, нужно спасать. Его самого и репутацию его компании.

Руслан мне может понадобиться уже завтра. И не просто в нормальном виде – в работоспособном. И для этого я готова пойти на что угодно. Даже срезать с петель его дверь стоимостью в несколько тысяч евро.

До этого, впрочем, дело не дошло. Руслан открыл сам. Прошло всего пять минут. И он открыл.

Он был пьяный и заплаканный. Мужчина в слезах, какая гадость. Почему-то, когда они в таком виде, их совершенно не жалко. Нисколько. Даже наоборот – хочется их добить. Чтоб не мучились.

В квартире оказалось на удивление чисто. Никаких следов обычного для пьяного Руслана буйства. Только пустые бутылки и липкие стаканы. Тоже пустые.

Сам Руслан в одних трусах сидел на диване в гостиной. В эпицентре своей личной драмы. Взгляд – в пол из бразильского ореха. Растрепанная слипшаяся шевелюра. Гладкое безвольное тело, ни единого волоска. Татуировка R. B. на левом плече.

Меня хватило только на самое начало. Все это я уже слышала. И не раз. Он снова влюблен, влюблен как подросток. И его опять бросили, снова разбили ему сердце.

Руслан всхлипнул. Мне ужасно захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым. Хотя бы вот этой вот аалтовской вазой «Савой» из дымчатого стекла.

– Я одного не понимаю: когда ты только успел?

Руслан хотел было еще раз всхлипнуть. Но, посмотрев на меня, передумал.

– Что значит когда? На яхте, я же тебе говорил…

– На яхте??? – мне показалось, я ослышалась.

– Ну да, – Руслан с опаской посмотрел на меня.

Повисла пауза. Что-то тут не сходилось. Вся эта история с яхт-клубом и Котоминым. Вот не укладывалась она у меня в голове, и все тут.

– А как ты вообще оказался на яхте?

Руслан отвел глаза.

– Ну познакомился кое с кем в баре, – сказал он смущенно, – поехали вместе в яхт-клуб.

– Почему в яхт-клуб?

– Не знаю. А почему нет? – Руслан пожал плечами. – Приехали, а там Котомин. Ужином нас накормил. На яхту пригласил. Была куча выпивки. В какой-то момент решили выйти в море.

– Кто решил?

– Кто, кто… Не помню я уже кто. Котомин, наверное, – он же владелец. Все поддержали. И…

Руслан вдруг замолчал.

– Что – и?

– И все. Через три дня вернулись обратно в яхт-клуб.

– И чем ты был занят на яхте эти три дня? Помимо того, что пообещал Котомину взяться за дизайн яхт-клуба?

Руслан ничего не ответил.

– Ты хоть отдаешь себе отчет, до чего ты дошел уже со своим пьянством? Сначала по пьяни подписался на этот котоминский проект. А сегодня взял и не явился на ключевую встречу с заказчиком. С твоим, между прочим, заказчиком. Ты сам его в бюро привел. Несмотря на все мои возражения.

Руслан поднял на меня глаза. Он трезвел стремительно и зло. Привычное спокойствие постепенно возвращалось к нему. Уже лучше.

– Руслан, послушай меня. Ты взрослый мужик. Красивый, успешный, состоятельный, одаренный. Никто не вправе указывать, с кем тебе спать и сколько тебе пить. Это твое личное дело. Но только компания – это другое. Бюро принадлежит, конечно, тебе. Но там работают живые люди, почти сотня человек. И пока я ею управляю, пусть и в качестве наемного менеджера, как ты недавно выразился…

– Я этого не говорил…

– Подожди, не перебивай. Так вот, пока я занимаюсь оперативным управлением R.Bau, я буду делать все, чтобы твои проблемы не превратились в проблемы компании. И если ты считаешь, что я слишком много на себя беру, так и скажи. И лучше скажи это прямо сейчас. Я просто уйду, и все. Безо всяких обид. Но пока я твой заместитель, я за репутацию бюро кому угодно глотку перегрызу. Включая тебя.

Я замолчала. Руслан опять уставился в пол.

– Котомин соскочил, как я понимаю? – спросил он наконец.

– Пока нет. Я встречаюсь с ним завтра вечером в яхт-клубе. Попробую его переубедить. И если это мне все-таки удастся, тогда уже без тебя как руководителя бюро и к тому же ведущего дизайнера проекта будет не обойтись. Так что нужно поставить тебя на ноги. Как хочешь.

Руслан кивнул.

Я достала телефон. Отыскала в списке контактов номер Германа Николаевича. Тот пообещал незамедлительно приехать.

– Жанн, спасибо тебе. Если бы ты только знала… – начал было Руслан, но я его остановила.

– Руслан, давай только без сантиментов этих и соплей, ладно? Я не хочу сегодня допоздна здесь торчать. У меня завтра очень тяжелый день. Иди приведи себя в порядок. И надень уже что-нибудь.

Руслан послушно поднялся с дивана и направился в спальню.

Через полчаса приехал Герман Николаевич со своим чудо-чемоданчиком. И я почти сразу ушла. Убедилась, что с Русланом все в порядке, что его мобильник включен. И ушла.

Но даже после этого мой сегодняшний безумный день не закончился. Оказалось, что какой-то мудак припарковался возле моего «Порше» вторым рядом. И наглухо заблокировал мне выезд. Номера телефона владельца автомобиля за лобовым стеклом не оказалось. И мне пришлось целых двадцать минут ждать, пока тот появится и отгонит в сторону свой отвратительно маскулинный «Рендж Ровер».

И думаю, именно из-за того, что я так спешила убраться наконец от дома Руслана, и случилось то, что случилось. Других объяснений у меня не было.

Я чересчур сильно разогналась на узкой, заставленной машинами улице. И, не успев среагировать, сбила человека на нерегулируемом пешеходном переходе.

Он

Заоконное видение Жанны в белом платье из снега и льда отправило меня в восхитительный послеполуденный трип по Петроградской стороне, во время которого я старался держаться солнечной стороны улиц. Еще я пытался представить себе, как Жанна выглядит без этого своего платья, но это мне почему-то никак не удавалось. Наконец я немного отогрелся (чуть было не сказал – протрезвел), вытащил из кармана смартфон, намереваясь сориентироваться хотя бы во времени, и неожиданно обнаружил два пропущенных звонка от Гриши. Неужели он передумал и хочет назад свои деньги за разбитый «Порше»? Я надеялся, что все-таки нет, и, ведомый этой зыбкой надеждой, набрал номер брата.

– Когда ты в последний раз разговаривал с мамой? – с ходу спросил меня Гриша.

– Это что – блиц? Ты задаешь вопрос коротко, я отвечаю необязательно коротко?

– Мама, оказывается, уже несколько дней в больнице, в гинекологическом отделении, – сказал Гриша. – Они там с отцом шифруются, я сам только сегодня узнал, совершенно случайно.

Вот так новости… Я сказал, что могу приехать в больницу прямо сейчас. Гриша продиктовал адрес и сказал, что сам он появится позже, к концу дня, и, если у меня нет планов на вечер, можно где-нибудь пересечься после больницы.

С мамой я разговаривал неделю назад, и она ни на что не жаловалась и уж тем более не говорила ни про какую больницу. Впрочем, она вообще никогда ни на что не жалуется. И ни в чем меня не упрекает, хотя могла бы, – например, в том, что мы слишком редко с ней видимся. Нет, я захожу время от времени к ней в библиотеку – это чуть ли не единственное место в городе, где вероятность столкнуться с отцом уходит в отрицательные значения, нарушая одновременно и математические законы, и здравый смысл. Хотя я мог бы, наверное, делать это чаще, мог бы приезжать к ней домой… Мог бы, если бы научился подгадывать, когда отец будет на смене, – только я так и не придумал, как мне это сделать. Не спрашивать ведь у мамы каждый раз: а отца сегодня дома точно не будет? Точно-точно?

И вот теперь она в больнице, и мое запоздалое чувство вины настолько же банально, насколько неисправимы и многочисленны неблагодарные сыновья – разве не об этом была моя пьеса «Журавлев в небе»?

Через час я был уже в клинике и, прорвавшись через грубость охраны с ее непонятно кем и с какой целью придуманным тихим часом, очутился в нужном мне отделении. И когда постучался и вошел к маме в палату, сразу же понял – дело плохо. В небольшой комнате с белыми стенами и потолком было всего две кровати, на одной из которых сидела мама. На другой же – сюрприз, сюрприз – расположился отец, и, судя по его заметно скисшему виду, именно его экстренно госпитализировали в гинекологическое отделение. Мама же, наоборот, выглядела спокойной и безмятежной, как и всегда, при моем появлении она с улыбкой поднялась с кровати и обняла меня. Отец хмуро кивнул мне и, как показалось, затосковал еще сильнее – видимо, от него не укрылось, как я, увидев его, замер и сделал непроизвольное движение назад, в коридор.

Следующие полчаса моего пребывания в палате ушли на доказательство двух довольно простых тезисов – во-первых, волноваться не о чем, мама здесь на обследовании, которое почти уже завершилось, и через день-два ее отпустят домой. И во-вторых, какой я молодец, что зашел ее навестить. И хотя волноваться совершенно не о чем, все равно – какой же я молодец. Отец, по обыкновению, сунулся с приготовленной для таких случаев ложкой дегтя («мог бы и навестить нас, не дожидаясь, пока мать положат в больницу»), но мед сегодня был слишком молод, вязок и густ, так что деготь почти сразу без следа утянуло на дно. Как водится, неудача отца не остановила, и когда я собрался уже уходить, он решил попробовать еще раз и шагнул следом за мной из палаты – «проводить», как он выразился. И в самом деле, мало ли что могло случиться со мной в больничных катакомбах; к тому же это ведь не первый раз, когда я не сумел отыскать правильный жизненный путь без его навязчивой помощи.

– Говорят, ты взялся за ум? – сказал мне отец, когда мы оказались в коридоре.

– Кто говорит?

– Григорий, кто же еще.

– А он не сказал, какой именно рукой я это сделал?

Я посмотрел на начавшее полнеть лицо отца – нет, я все понимаю, но кто мне объяснит, почему он никак не может остановиться, зачем столько времени пытается самоутвердиться за мой счет?

– Все шутишь, да? – сказал отец. – А между прочим, я всегда говорил, что руки у тебя золотые.

– Ага, золотые, – согласился я. – Только растут они из золотой жопы.

Отец открыл было рот, но я его опередил.

– Не знаю, что там Гриша тебе наговорил. Наверняка что-нибудь, что ты так жаждешь услышать. И в целом он не врет, я сейчас действительно подрабатываю в компании, занимающейся отопительными системами. Но только я эти системы продаю. Не собираю их, не монтирую, не отлаживаю и не обслуживаю. Я их про-да-ю. И на проценты с продаж покупаю себе свободное время. Покупаю возможность заниматься тем, что мне по-настоящему нравится, – пьесами и сценариями.

Я посмотрел на отца и подумал: сейчас начнется. Именно из-за этого я и сбежал несколько лет назад из дома, из-за постоянных попыток склонить меня к противоестественному – к этой его чертовой энергетике. Это казалось мне тем более несправедливым, что, как по мне, я выполнил свою часть негласного договора – поступил в Политех, как он настаивал, и честно там отучился. Чего он от меня еще хочет? Почему не замечает совершенно очевидных вещей – что это не мое, категорически не мое? На последних курсах университета я начал писать пьесы для студенческого театра, и родители прекрасно об этом знали. Но почему отец – в отличие от мамы – так ни разу и не появился ни на одном из моих студенческих спектаклей? Боялся увидеть, что у меня получается, боялся проститься со своей мечтой о династии? Неужели ему Гришиных успехов недостаточно, с каких пор энергетика стала сектой, так что всех вокруг просто необходимо обратить в свою скучную инженерную веру?

– Сценарии, значит, – отец саркастически улыбнулся. – И как, Никит, получил ты уже свой «Оскар»?

– Ага, – сказал я, – получил. Ты разве не слышал? По всем федеральным телеканалам передавали. Мне даже президент звонил.

С Гришей мы условились встретиться на улице Восстания, в бельгийском гастро-пабе – забавное сочетание не предназначенных к бракосочетанию слов, и где, я извиняюсь, прокто-паб или – на худой конец – нефро-паб? Я приехал раньше, настолько, что к моменту появления брата мне совершенно расхотелось пить.

– Здоров, Григорианский календарь. Как жизнь высокооктановая? Или правильнее говорить – высоковольтная? – поприветствовал я Гришу, наконец материализовавшегося возле моего столика безупречной иллюстрацией преуспевающего топ-менеджера крупнейшей энергетической компании города. Сегодня, правда, чуть-чуть более задумчивой, чем обычно, – вполне понятное послевкусие больничных стен и приемных покоев.

– Обе – правильно. И обе – ничего себе, спасибо, – ответил Гриша, отодвигая стул.

Я дождался, пока он сделает заказ, и сказал:

– Ты зачем отца вводишь в заблуждение? Ты подумал о том, как его обратно из этого заблуждения выводить?

– А, я смотрю, вы с ним сегодня все-таки пересеклись, – казалось, Гриша нисколько не удивился моему вопросу. – Я бы не драматизировал – мы все живем в своих заблуждениях. И потом – тебе жалко, что ли? Ты в кои-то веки работаешь в конторе, которая хоть какое-то отношение имеет к энергетике. Пусть отец порадуется на старости лет. Расскажи лучше, что это за дикая история с «Порше»?

Я рассказал – вернее, перечислил факты, которые Гриша и так уже знал, но, поскольку мотивация моего поступка так и не была предъявлена, туман остался туманом, а недоумение брата сменилось еще более сильным недоумением. Поэтому я поспешил поменять тональность разговора и сказал, что если оставить в стороне те деньги, которые мне пришлось занять у него на «Порше», я готов начать расплачиваться с долгами.

– Ого, я смотрю, отдел продаж рулит. Круто. – Гриша улыбнулся, продемонстрировав безупречно ровные белые зубы. – А какие планы вообще? Новый спектакль? Или же собрался на какое-то время зависнуть в продажниках?

Я покачал головой.

– Увы. С театром пока как-то не очень, долго рассказывать. Я вот думаю – может, мне в журналисты податься?

– Типа в газету «Мой район»? – спросил Гриша.

– Ага. А лучше – «Немой район». Я уже и название своей первой статьи придумал.

– Да? И какое? – Гриша взял в руки бокал с минеральной водой.

– «Вильнюс. Все, что вам нужно знать об Эстонии».

Гриша прыснул в стакан, вода пошла у него носом, совсем как в детстве, только сейчас с нами не было отца, а потому некому было выгнать нас из-за стола.

Я дождался, когда Гриша откашляется и отсмеется, – мне, кстати, раньше казалось, что это два взаимоисключающих действия, – и задал ему наконец вопрос, который крутился у меня сегодня весь день.

– Послушай, Гриш, Лена…

– Какая Лена?

– Твоя жена Лена… Как ты узнал, что она – это она? Что ты больше не встретишь в своей жизни никого лучше, красивее, умней, сексуальнее?

– О-о-о, – Гриша вскинул брови и внимательно на меня посмотрел, – да у нас тут кто-то влюбился… Кто она, я ее знаю?

– Ты не поверишь, я не так давно прочитал в одной книге, что когда люди задают вопрос, они обычно рассчитывают услышать ответ.

– Никитос, ты такой смешной, когда серьезный, – заметно повеселевший Гриша откинулся на спинку стула. – И я не знаю, что тебе ответить. Правда.

– Скажи хотя бы, тебя от нее вымораживало?

– Что???

– О’кей. Давай я повторю свой вопрос медленно и членораздельно. Когда ты. В первый раз встретил Лену. Ты чувствовал: еще немного. И ты умрешь от переохлаждения?

Гриша в изумлении уставился на меня, словно я внезапно поменял пол или как минимум обзавелся третьим глазом. Очень красноречиво, ничего не скажешь – но, по крайней мере, я узнал все, что хотел. Точно так же, кстати, смотрел на меня Кир, когда я пытался рассказать ему про холод и тепло в телефонной трубке. Он тогда решил, что я над ним издеваюсь, ведь любому продажнику известно, что холодный звонок – это первый контакт с клиентом, а теплый – повторное касание уже подготовленного пассажира, а если все это так – тогда какого хрена я тут ему несу?

– Гриш, ты бы видел сейчас свое лицо, это просто содом и умора. Ты что, правда купился? – я дал изумлению на лице брата скукожиться до размеров недоумения и сменил тему. – Скажи лучше, у тебя нет на примете какого-нибудь хорошего художника или дизайнера?

– Что? – Гриша явно не поспевал сегодня за мной. – Дизайнера?

– Или художника.

– Могу поспрашивать, – сказал Гриша, – а тебе зачем?

– Я тут подумал, может мне комиксы начать делать – очень модная сейчас тема. Только я рисовать не умею. Зато у меня настоящий супергерой уже есть. Будет просто бомба, по-моему. Вот послушай: «Человек-кавычки». Расправляется с врагами убийственной цитатой, спасает недоумков цитатой мудрой.

После встречи с Гришей я решил прогуляться по центру, май в этом году не стал дожидаться календарного лета, и сопротивляться искушению пройтись по заполненным до краев теплым воздухом улицам было невыполнимой, а главное, бессмысленной задачей. Поэтому я отказался от предложения брата меня подвезти и не спеша двинулся по улице Восстания, выбрав в качестве единственного ориентира свое нежелание выходить на Невский проспект. С Восстания я повернул налево, на улицу Некрасова, и после Литейного ненадолго сменил Некрасова на Белинского. Затем пересек Фонтанку и по набережной добрался до Итальянской, моей собственной версии центральной улицы города – всего один квартал от Невского, а какой фантастический контраст.

Я гулял по давным-давно забывшему о зиме городу, и чем дольше я шел, тем сильнее расцветала у меня в груди какая-то странная легкость, не очень понятная поначалу, но со временем все более и более очерченная и узнаваемая. Это ощущение было созвучно с дыханием улиц, с вибрацией фасадов домов, радостно вбирающих в себя преждевременное летнее тепло, с вечерней расслабленностью прохожих, с облегчением стряхнувших с себя дневную целеустремленность. Мое внутреннее зрение словно постепенно подкручивало сбитый объектив в поисках потерянного фокуса, так что когда по Итальянской я добрался до канала Грибоедова, я уже точно знал, что вызревает у меня внутри, – это везение, то самое везение, без которого никуда. Везение нельзя, невозможно контролировать, но – если очень сильно захотеть – его вполне можно задобрить и даже ненадолго приручить. Как там говорят: я этого хочу, и, значит, это будет, но только я не Генри Форд, я не хочу консервную банку на колесах, я хочу Жанну Борген, заместителя гендиректора архитектурно-дизайнерского бюро R.Bau.

Так все и случилось, я ступил на Большую Конюшенную улицу, и в тот же миг везение соткалось из вечернего летнего воздуха и снизошло на меня, материализовалось правильно угаданным цифро-буквенным кодом на номерах государственной регистрации белого люксового автомобиля. В первый момент я даже не рассмотрел Жанну за рулем, только номера ее машины, которые сегодня утром выучил наизусть. Но все это было уже не важно, решение созрело во мне мгновенно – мотор внедорожника взревел на нерегулируемом пешеходном переходе, и я в два быстрых шага оказался на проезжей части прямо перед ним.

Я плохо помню сам момент столкновения. Я инстинктивно попытался сгруппироваться, чтобы удар пришелся в бок и плечо, но, похоже, все-таки стукнулся – и довольно сильно – о капот головой, потому что на какое-то время отключился. Помню резкий звук сдираемых об асфальт покрышек, глухую боль с правой стороны и падение, помню, как позади меня закричали какие-то люди и на этом все – в следующий момент я открыл глаза и увидел склонившуюся надо мной Жанну. В том самом белом платье, в тех же самых туфлях на высоком каблуке, с той же невозможной морозной сингулярностью посреди по-летнему расслабленного города. Именно этот холод, словно нашатырь, и привел меня в чувство, я с трудом поднялся, ощущая странное онемение в правой руке, чуть выше локтя. Лицо Жанны едва заметно двоилось и раскачивалось, словно я заново учился смотреть, а главное – понимать, что вижу, но даже сквозь помехи возможного сотрясения мозга я отметил, насколько она бледная и перепуганная.

– Привет, Жанн. Подбросишь меня до травмпункта, ладно?

Глаза Жанны расширились, она вгляделась в мое лицо и отшатнулась – казалось, внезапная вспышка узнавания разом выбила из нее потрясение от того, что она только что сбила человека.

– Никита, ты дебил?

– Не, она нормальная вообще? Сама сбила парня и еще наезжает на него. Совсем народ спятил, – вокруг нас уже собралась толпа сочувствующих и просто зевак, этих вечных друзей всех влюбленных, кто-то снимал происходящее на смартфон, и Жанна вынуждена была реагировать, и реагировать быстро.

– Знаешь, где ближайший травмпункт?

Я попытался было показать направление, но правая рука отказывалась слушаться, а использовать левую мой ушибленный мозг с ходу не догадался.

– На Малой Конюшенной.

Жанна кивнула на пассажирское сиденье ее автомобиля – что и требовалось доказать.

– Живой? – спросила она, когда мы оказались в салоне «Порше».

Я молча кивнул.

– А это что у тебя там? Это тоже я? – Жанна жестом указала на мою шею.

Я коснулся пальцами шрама – шарфа у меня на шее больше не было, наверное он слетел после удара о капот.

– Нет, это с рождения. Ну… со второго рождения, – я поднял воротник пиджака, чтобы хоть как-то прикрыть шрам.

– Так какого черта ты бросился под колеса?

– Я не бросался. Я просто шел по пешеходному переходу. Хочешь, можно свидетелей опросить – вон, они еще не разошлись.

– Хорошо, пойдем опросим свидетелей.

Я встретился взглядом с Жанной и почти сразу отвел глаза – смотреть на нее оказалось намного больней, чем быть сбитым ее автомобилем.

– Я что, дура, по-твоему? Сначала ты заявляешься к нам в бюро. Теперь вот чудесным образом я сбиваю тебя на пешеходном переходе. Это вы так в «Цельсиусе» клиентов дожимаете?

Я покачал головой.

– Нет? Тогда объясни, чего ты добиваешься?

Я повернулся к Жанне, к вымораживающей меня одним своим присутствием Жанне, и сказал:

– Тебя. Я добиваюсь тебя. Свидания с тобой. Всего одного свидания.

– Ну конечно, – Жанна посмотрела на меня как на умалишенного, причем свихнувшегося прямо на ее глазах, она уже развернулась на Невском и теперь снова въезжала на Большую Конюшенную. – Слишком сильно головой ударился, да?

– Рентген покажет. Я серьезно.

– Что – серьезно? Ты про рентген?

– Я про свидание.

Жанна не ответила.

Я обвел взглядом салон ее «Порше», машинально отметил двухцветную отделку, черную с бежевым, дорогую натуральную кожу с тиснением, футуристическую коробку передач, огромный сенсорный дисплей. На котором неожиданно разглядел причину своего озноба – климат-контроль поддерживал в салоне температуру в 14 градусов Цельсия.

– Так вот, оказывается, в чем все дело! – Я указал на забитый цифрами и иконками экран.

Жанна посмотрела на дисплей, потом на меня и сказала:

– Все-таки ударился головой о капот?

Автомобиль свернул в Шведский переулок, до травматологического пункта назначения оставалась всего сотня метров.

Наконец «Порше» остановился перед входом в трехэтажное здание с казенной вывеской, перед которым стояло несколько машин скорой помощи. Жанна какое-то время смотрела прямо перед собой, словно размышляла о чем-то, затем повернулась ко мне.

– Давай так. Раз уж ты у нас такой бравый, я дам тебе шанс. Всего один, как ты и сказал. Но у меня условие – ты пообещаешь оставить меня в покое, если этим шансом ты не воспользуешься. По какой угодно причине.

– О’кей, – ее ослепительно белое платье и сине-зеленые глаза уверенно превращали меня в едва шевелящего губами истукана.

– Что о’кей?

– Обещаю. Обещаю оставить тебя в покое.

– Вот и хорошо, – сказала Жанна, – тогда встретимся завтра в семь часов вечера.

– Где?

– У меня есть любимый дом на Петроградке. Встретимся возле него.

Мне показалось, что я ослышался.

– И это все? Ни адреса, ни улицы, ничего?

Жанна пожала плечами.

– Ты просил дать тебе шанс – ты его получил. Других шансов у меня для тебя нет.