Текст книги "Джунгли мегаполиса"

Глава 8. 2

Жора решил, что попал не туда. Ему даже показалось, что его обвели вокруг пальца и, потому говоря, обдули.

Адрес, который был указан ему за некоторое вознаграждение, привёл его в какой-то грязный подъезд старой постройки шестиэтажного дома. Лифт не работал, и на четвёртый этаж ему пришлось подниматься пешком.

Стены подъезда были давно уже не крашены и исписаны углём. На потолке висели обгорелые спички, вокруг которых чернели пятна копоти.

Жора брезгливо озирался по сторонам, на потолок и панели, исписанные неприличными словами. Давно уже ему не приходилось бывать в такой захолустной трущобе.

Поднявшись на четвёртый этаж, он немного постоял перед дубовой, морёной дверью, с массивной полированной медной бляшкой, на которой, отблёскивая в полумраке подъезда, выступали цифры номера, потом нажал на кнопку звонка.

На мелодичный звук, приоткрыв щёлочку в двери, высунулся пожилой человек, глянул на Жору через стёкла очков:

– Вы к кому, молодой человек?

– Да, наверное, к вам.

Он назвал установленный пароль, полученный вместе с адресом. Это подействовало как «Сезам, откройся!», дверь широко отворилась, и хозяин жестом пригласил его войти.

В тесной прихожей небольшой, по-видимому, квартиры по стенам было развешено много всяческой одежды, производившей впечатление хлама.

«Не похоже, чтобы здесь такой человек жил», – решил Жора, озираясь.

Хозяин не задержал его надолго в прихожей и, повернувшись к нему спиной, молча пошёл вглубь квартиры, предлагая тем самым следовать за ним.

Оглядывая его байковый халат, наброшенный на мешкообразное, бочковидное тело, подпоясанный где-то в районе живота, на талию, которая совсем не просматривалась, Жора начал сомневаться, туда ли он попал, да и к тому ли его послали, кто был нужен, и, когда они оказались в большой, но дурно обставленной комнате, – мебель была старая, обшарпанная, да ко всему этому занимала какое-то неуклюжее, незаконченное, промежуточное положение, будто бы кто-то взялся её переставлять, да так и бросил, не доделав, – задал вопрос:

– Вы, собственно говоря, знаете, зачем я к вам пришёл?

– Догадываюсь, молодой человек, догадываюсь, – хозяин квартиры плюхнулся, будто устав стоять, в глубокое кресло, достал из кармана халата папиросу и закурил. – Ко мне все приходят за одним и тем же, вообще-то.

Он затянулся и выпустил струю дыма в сторону гостя.

Жора опустился в кресло напротив:

– И что, вы всем даёте то, что им нужно?

– Ну-у, кто платит, соответственно, – он заёрзал в кресле. – Давайте к делу: у меня нет времени на рассусоливания. Первый взнос – триста долларов – за посещение.

Жора невольно присвистнул, откинувшись назад:

– Неплохо начинаем! Ещё ничем не успели обменяться, а деньги потекли ручьём! Не многовато ли? Я понимаю – десять, ну, пятнадцать долларов, но не триста!..

Что ж, хозяин квартиры недовольно потёр руки, мне очень жаль, но, видимо, мы с вами не сработаемся. Очень плохо, что вас не предупредили, на каких условиях сюда надо идти.

– Нет, почему же! Мне сказали, что надо брать с собой зелёные, и много. Я готов и заплатить, но только за информацию.

Видите ли, у каждого уважающего себя человека, такого, как я, существует порог, ниже которого он не работает. Если клиент не может выложить мне сразу, вот точно так, как вы, первоначальный взнос, то с ним приходится прощаться. Я не собираюсь ни у кого шариться по карманам, но такое поведение даёт мне все основания полагать, что он не состоятелен. И поблажки, исключения, я не делаю никому, это мой принцип. Деньги в руке – лучший и единственный аргумент для продолжения беседы… Итак?

Он сделал недвусмысленную паузу, и Жора понял, что надо либо раскошеливаться, либо проваливать. Отступать назад, как ни жалко было платить, было некуда: скупой платит дважды, – и он уже ступил на дорогу, по которой было бы дешевле идти вперёд, чем пятиться назад, идти на попятную.

Зашуршали бумажки, передаваемые из рук в руки.

– Ну, что вас интересует? Вернее, кто?

– Бонди Бом.

Теперь настала, видимо, очередь удивляться хозяину квартиры:

– Это вы замахнулись! Круто, круто! Впрочем, представьтесь.

Жора что-то смекнул про себя:

– Я, кажется, имею право оставаться неузнанным, инкогнито.

– Не совсем, к сожалению.

– Это почему же?! – Жора едва не выпрыгнул из кресла от возмущения. – Получается, что за свои же деньги я пришёл сам на себя настучать, так что ли?!

Собеседник загадочно улыбнулся:

– Ну, нет. Зачем же? Вы должны представиться мне хотя бы из вежливости, как и я вам, впрочем. Давайте, я сделаю это первым. Меня зовут Марк Ильич.

– Хотелось бы верить, что это ваше действительное имя.

– Как хотите.

– Не получается. Не получается верить.

– Дело ваше.

Жора начал злиться. Его сильная натура не могла смириться с тем, что его пытаются обвести вокруг пальца.

– Вы говорите, что у вас нет времени, а навязываете какую-то тухлую игру!

– Вовсе нет! Мне же надо как-то к вам обращаться. Да и в себе я должен создать некий образ, с которым буду общаться.

– Тогда двести.

– Что двести? – не понял Марк Ильич.

– Двести долларов – за предоставление информации. Сто оставляю вам.

Марк Ильич закачал головой, видимо, удивившись, что недооценил своего гостя, потом без лишнего возмущения вернул деньги.

«Отпирается ещё, гад! – подумал Жора, пряча зеленовато-серые купюры. – Все карты у него в руках. Но пусть хоть увидит, что не на дурака нарвался».

– Мне нужно знать про него всё: где живёт, чем занимается официально и неофициально, связи… ну и так далее.

– «Так далее» – у вас карманы будут дырявые. Это же будет стоить миллион. Если бы вы заинтересовались какой-нибудь продавщицей или секретаршей, за пару дней я бы выложил вам всю её подноготную от и до за пару сотен. Но вы же вон на кого замахнулись… я, понимаете, как наёмный убийца, – чем крупнее дичь, тем больше ставка. Но ставка может оказаться больше, чем жизнь, ваша, если у вас не хватит мощи, и моя, если я делаю пасс. Данный случай стоит, кажется, на пороге и того, и другого.

– Вы что это, отказываетесь?! – возмутился Жора – Тогда я требую оплатить неустойку. Верните мне мои триста.

– Ну, во-первых, этого я не сделаю, а, во-вторых, во-вторых, я вовсе не отказываюсь. Итак, по порядку. Плата за всё отдельно. Первое…

– Первое: все грязные дела.

Хозяин квартиры встал, обошёл кресло, открыл старый комод. В глубине его стала видна стойка аппаратуры компьютера. Марк Ильич быстро затарабанил пальцами по клавиатуре. Через десяток минут он заговорил:

– Какой период жизни?

– Сначала сознательного.

– Так, так. У меня только, начиная со службы в армии. Так, будете записывать сами или вывести на принтер.

– Лучше на дискету.

– Хорошо, – Марк Ильич нажал ещё с два десятка кнопок.

На экране дисплея, мигая, стали меняться, уходя один за другим, кадры с текстом. Просматривая их, марк Ильич заметил:

– Да, у него неплохая биография. Недаром говорят, что самая уязвляющая информация та, что доходит через время. В армии этот ваш, Бонди Бом, промышлял воровством по мелочам, грабя запчасти с машин и сбывал наворованное налево. По каждому факту имеется почти точная дата похищения, – в этом ценность информации. Подойдите сюда, посмотрите сами… О-о, здесь он уже начал работать «по-крупному»: медь идёт на Запад эшелонами. Смотрите – всё есть: цена за тонну, количество, дата отправки, пункт назначения, посредники…

Жора подошёл и встал рядом с Марком Ильичём, просматривая текст.

– Всё это идёт на дискету? – кивнул он на экран.

– Конечно.

– Я потом проверю.

Марк Ильич растянул тонкие губы в улыбке:

Не сомневаюсь. Имеете полное право.

Немного успокоившись, Жора отошёл и занялся более детальным осмотром комнаты. «Интересно, что у него в этих несуразных шкафах», – думал он, проходя мимо предметов меблировки. Оригинальный способ, которым был спрятан компьютер.

– Молодой человек, не надо там ходить, – попросил его Марк Ильич, заметив, что он занялся не тем, что нужно.

– Вы, кажется, осведомились о моём имени, не так ли?

– Ах, да. Игорь, не ходите там, пожалуйста.

– Ладно, – Жора грузно опустился в кресло.

Кажется, у него было немного времени подумать.

Тот, против кого он готовил столь обширное и дорогое досье, был крупной фигурой, и не только в теневых сферах всевозможной незаконной торговли и перепродаж, но и на политическом небосклоне. Там его место было где-то недалеко от контрольно-конституционой коллегии – это коллективного монстра от института власти. Бонди Бом в политике был всего лишь навсего министром какого-то чугунно-тяжёлого направления индустрии, утюжившего эту бедную страну своим катком, превращающим её в место какого-то невероятно огромного то ли побоища, то ли отхожего места.

Столь высокое положение обязывало относиться к персоне Бонди Бома с благоговейным почтением. В том, официальном мире у него, конечно, было другое, вполне приличное имя, но для Жоры, который и себя-то больше воспринимал, как Бегемота, он был не кто иной, как Бонди Бом, отпетый и отъявленный мошенник, опасный тем более. Сто сумел дорваться до мощных рычагов власти. Мельничные жернова, приводимые ими в движение, могли переломать кости нет только такому, как Бегемот, но десятерым таким.

Жора понимал, что ввязался в опасную игру, но другого выхода у него не было: слишком большие деньги были положены на кон, слишком много было уже потеряно и хотелось вернуть, если не большее, то хотя бы то, что было упущено.

Когда человек узнаёт, что его тем или иным способом надули и обокрали, в душе его поселяется едкое беспокойство, не оставляющее его и саднящее, как плохо заживающая рана от бритвы. Стоит лишь коснуться её, и это причиняет острую боль, которая поселяется и таится где-то в глубине сознания, пока, наконец, что-то не удасться решить или сделать, либо вернуть похищенное, либо изгнать и проблески сомнений и надежды сделать это, заменив их уверенностью в непоправимости случившегося.

Жора ещё надеялся что-то поправить. Потеря оказалась неожиданно велика для него. Может быть, для воротилы масштаба Бонди Бома это была копейка, так, мелкий приработок, по сравнению с теми доходами, которые поступали к нему благодаря его высокому общественному и государственному положению, но для него, Жоры, это было целое состояние, доставшееся ему тяжело и отнюдь не праздно, и тем обиднее было себя чувствовать бедняком, у которого богач забирает последнее.

Некоторое время назад, в середине лета, в руки к Жоре, которого друзья-приятели, да и все блатные в его родном городе, знали не иначе, как под кличкой Бегемот, попал целый архив всевозможных документов.

Бумаги всегда представляют какую-нибудь ценность, особенно если содержат угрозу разоблачения кому-нибудь.

Те содержали и не одному, а нескольким десяткам, если не сотням человек, совершенно незнакомых друг с другом, никогда, может быть, не встречавшихся и живущих в разных регионах страны, поэтому адресов для продажи было очень много, и заниматься каждым по отдельности было неоправдано разорительно.

Бегемот сбыл бумаги мелкооптовыми партиями, растасовав их по группам.

И вот совсем недавно ему стало известно, что его «бумажки» идут по такой баснословной цене, что те деньги, которые он выручил за них от продажи, – подачка нищему. Торговлю ими теперь вёл, шантажируя своих клиентов, тот самый Бонди Бом, широко известный в теневых сферах крупный воротила. Это ему через посредников сбыл свой товар Жора и теперь, узнав об истинной стоимости бумаг, желал вернуть справедливо причитающуюся долю. На достижение такой цели уже было затрачено много сил и средств. Ради этого Бегемот уже вторую неделю жил в Москве, где жизнь теперь была такой дорогой. Но это были мелочи жизни по сравнению с тем, какие затраты пришлось произвести на сбор информации.

Жора понимал, что затеял охоту на зверя, который сожрёт его в ту же минуту, как только заметит его внимание в свой адрес. Поэтому действовать требовалось скрытно, и из засады показываться лишь в тот момент, когда всё будет готово для мощного прицельного удара.

Однако укрытие его таило в себе множество прорех, которые ему – то были как раз неизвестны: он действовал в окружении чужих людей, и деньги были ненадёжной гарантией, что его не выдадут противнику, в такой ситуации. Здесь нужно было дружеское участие, поддержка круговой поруки, на которую можно было бы рассчитывать у себя дома, в своём городе, где он обладал некоторым весом среди мира блатных и дельцов местного калибра. Авторитет его там был довольно ощутимым. В Москве же он был чужаком, наглым заезжим выскочкой из провинции, приехавшим потягаться со столичными кланами и даже рассчитывающим ещё что-то от них получить обратно.

Кроме сотен досье с подмоченными репутациями было в тайнике и ещё кое-что другое. Картины, иконы, серебряные украшения, золотые оклады, посуда старинного производства, мелкий антиквар, – всё это хранилось там неизвестно сколько лет, приготовленное кем-то к отправке, собранное и аккуратно уложенное в добротные ящики, перестеленные соломой и картоном. Не составило труда перевезти это в надёжное «своё» место. Туда же попали тысячи старинных книг, рукописи, какие-то папки с чертежами, контейнеры с дискетами и голограммами на пластинках, – в этом, казалось бы, надо будет разбираться не один год, но это того стоило. У Жоры был нюх на деньги, и это пахло очень большими деньгами.

Чтобы убедиться всё-таки, что интуиция не подводит его, Жора немедленно после того, как завладел содержимым тайника, выбрал с помощью нанятого им им инженера-электронщика, одну из папок с какими-то схемами, чертежами и вложенной дискетой для компьютера, которая могла бы заинтересовать какую-нибудь ведущую электронную фирму, и заслал с ней курьера в Японию, откуда тот через несколько дней привёз большое «мерси» в швейцарском банке и лазерный голографический видеомагнитофон последней модели в качестве подарка.

Однако кроме одной этой папки воспользоваться Жора ничем больше не успел: пока он отдыхал на черноморском побережье, объездив со своей компанией все пляжи от Геледжика до Сочи, все эти ценности были нагло похищены. Склад, где они хранились кто-то нагло взломал и вывез то, на чём Бегемот рассчитывал построить фундамент будущего благополучия.

То, что дала ему одна единственная папка, вполне хватило, чтобы сыграть шикарную свадьбу с Вероникой, купить ей в качестве свадебного подарка большую трёхкомнатную квартиру, а себе «Мерседес» самой последней марки, к которым он издавна питал страсть.

Теперь же денег оставалось совсем немного, и к концу его пребывания в Москве они должны были и вовсе иссякнуть. Но Жора надеялся, что к тому времени ему удасться хоть что-то вернуть, и это поможет жить дальше столь же безбедно и с шиком.

Кража несказанно удивила и возмутила Жору. О его тайных складах знали лишь довольно близкие ему люди, да ещё пара-другая человек, которые относились к делу, из посторонних. Случайные грабители не могли похитить столько. В лучшем случае они забрали бы только золото, серебро, ну, может быть, ещё и иконы. Чтобы вывезти всё, потребовался бы хороший грузовик, каким в своё время воспользовался сам Бегемот. Те, кто туда приезжал, знали это.

Бегемот стал наводить справки о возможных похитителях сразу же по возвращении с Чёрного моря. Нити опять потянулись в Москву. Кто-то работал по-крупному. Из местных на такое мало кто был способен, а качество операции, организованность и «бесшумность» и вовсе начисто отвергали «местный» вариант.

Через неделю по окончании «медового» месяца, Бегемоту удалось найти водителя грузовика. Тот раскололся довольно быстро, – к нему не пришлось даже применять каких-нибудь серьёзных мер. Версия подтвердилась: наезжали столичные гости. Наводчиком был один из тех посторонних, с кем Бегемоту пришлось иметь общие интересы по последнему делу, но следы его также терялись где-то в столице. Мерзавец получил приличный куш от самого Жоры, но, видимо, посчитал, что этого мало, и решил вступить в более опасную и крутую игру. Жора знал, как теперь он поступит с ним при встрече…

– Игорь! Идите сюда, – позвал его Марк Ильич.

Жора отвлёкся от своих мыслей. Марк Ильич протягивал ему дискету. На лице его играла неуловимая, подловатая улыбка. Жора нутром почувствовал, что прои сходит что-то не то. Но что именно?

– Нет, пожалуй, я проверю её. Поставьте её обратно в дисковод.

– В дисковод? Пожалуйста.

Подобие улыбки на лице Марка Ильича потухло, и Жора даже подумал, не вышел ли он на верный след, и не собирался ли этот жидявый старичок с компьютером в комоде подсунуть ему какую-то не ту дискету.

Дисковод снова зарядили. Марк Ильич нажал несколько кнопок. Снова пошли мигать, словно бы перелистываемые страницы видеотекста.

– На принтер, – произнёс Жора.

– Что? – не понял Марк Ильич.

– На принтер выводите. Вдруг у вас какой-нибудь программный вирус на дискете. Я включу, а там всё сотрётся. Хочу, чтобы копия была на бумаге, – она надёжнее.

– Ну, что ж, пожалуйста, – Марк Ильич дотронулся ещё до нескольких кнопок. В соседнем отделении комода зуммером запел принтер.

Жора приоткрыл ящик и стал следить за выползающим оттуда один за одним листами бумаги, читая текст.

– Скажите, пожалуйста, уважаемый, Марк Захарович, а на чёрт мне, допустим, вот это: «Проходя службу в войсковой части … разукомплектовал двигатели автомобилей КамАЗ, продал три ТНВД, два генератора.» Свидетели Артёмин, Жуков какие-то. Адреса их Зачем?

– Вы же просили полную, исчерпывающую информацию. Так вот, пожалуйста, получите. А разве это не улика? Вот тебе преступление, а вот тебе свидетели. Тот, кто подчёркнут, может дать информацию за вознаграждение, а другой – неизвестно.

– Ну, хорошо, – согласился Жора, чувствуя всё же какой-то подвох во всём происходящем.

Он собрал листы вместе, положил дискету в карман, спросил:

– Папки у вас не найдётся?

– Нет. С вас десять тысяч.

– Чего? Десять тысяч.

– Не рублей, естественно.

– Почему так много?

– Информация на такого крупного человека стоит того. Давать её – очень опасно. Брать – это ваше личное дело, но давать. К тому же все документы заверены в нотариальных конторах и других инстанциях, поэтому достоверны. Собрать их – тяжёлый труд, и он должен быть хорошо оплачен тем, кому понадобится, кто будет в нём заинтересован, понятно?

– Но, скостите, хотя бы две-три тысячи! У меня с собой просто нет таких денег!

– Ну что ж, тогда оставляйте документы и приходите сюда за ними в другой раз, когда будут деньги. Только не задерживайтесь надолго, иначе я всё просто уничтожу.

Чувствуя, что видимо, в этом и был подвох, Жора выхватил из внутреннего кармана костюма револьвер.

– О-о! – изумился Марк Ильич. – На этот случай у меня всё предусмотрено! Мальчишка! Обернитесь.

Жора оглянулся через плечо. Сзади стоял человек. В руке его был пистолет, направленный ему, Жоре, прямо в затылок.

– Бросьте оружие! – скомандовал Марк Ильич. – Считаю до трёх, потом он будет стрелять! Итак. Раз. Два…

Жоре пришлось повиноваться. Его разоружили, отняли все деньги и ценности, что у него были и вытолкали в подъезд.

Когда с Жорой было закончено, хозяин квартиры направился в небольшую комнату, переоделся, поехал к себе домой, отправив также охранника и заперев как следует двойную дверь, спрятанную под одеждой в коридоре и напоминающую дверцу сейфа. Перед уходом он позвонил в приёмную Толстунину:

– А где Борис Борисович?

– На совещании. Кто ему звонит?

– Марк Ильич. Передайте, что им интересуются. Чек факсом.

Глава 9. (04)

«Каждый человек виноват сам во всех тех несчастьях, которые с ним происходят», – Гладышев стоял на мосту и, глядя вниз на волны на поверхности Москвы-реки, разговаривал сам с собой.

Он сам себе не смог бы сейчас сказать, как очутился на этом мосту, бесцельно бродя по городу, иногда опускаясь в метро и выходя из него на какой-нибудь совершенно ненужной ему станции.

Мимо проносились одна за другой машины. Путь их неизмсенно лежал мимо Красной Площади, собора Василия Блаженного и стоянки, забитой огромными автобусами. По другую сторону высилась шикарная гостиница «Россия», окружённая со всех сторон своего подножия магазинами, ресторанами, барами и даже кинотеатром, у входа в который толпилось сейчас множество народа, собравшегося к очередному сеансу.

Вечерело, и в окнах и витражах «России» всё больше загоралось света. Солнце уже скрылось за горизонтом, но небо ещё продолжало быть светлым, голубым.

Гладушеву так не хотелось, чтобы наступал вечер.

Он всё продолжал стоять, перегнувшись над чугунными перилами и едва ли не рискуя перевалиться через них и полететь вниз, туда, где проплывал освещённый огнями теплоходик. В руке его была папка с рукописью романа, и, глядя на неё, Гладышев лишь горько ухмылялся.

Со ст ортоны, наверное, можно было подумать, что молодой человек готовиться проглотить бумаги и, подавившись ими, упасть с моста в реку, покончив жизнь самоубийством. К нему даже подошёл милиционер, поинтересовался:

– Чего здесь стоишь?

– Так просто! – обернулся Гладышев.

– Вниз, что ли, сигануть собираешься?

– Да нет. Что мне, делать больше нечего!

– Смотри, парень…

Милиционер хотел добавить что-то ещё, но махнул рукой, пост оял, тупо уставившись, ещё с десяток секунд и пошёл прочь.

Его появление лишь ненадолго отвлекло Гладышева от мрачных раздумий, и. хотя он и думать не думал о самоубийстве, в голове у него промелькнула шальная, подталкивающая в спину мысль: «В самом деле, почему бы не прыгнуть?» онаи прицепилась к нему, как липкая зараза и потянула вниз.

Ему едва удалось освободиться от этих внезапных и крепких пут.

С наступолением вечера стало быстро холодать, и на улице сделалось неуютно. Гладышев захотел вернуться в гостиницу, но мост, уже охваченный темнотой и отблесками от фар автомобилей, окружённый огнями со всех сторон, не хотел его отпускать.

Внизу загадочно темнела река. Оттуда поднималась прохлада.

Гладышев усмехнулся самому себе и, как окурок сигареты, не бросилл даже, а просто выпустил папку с бумагами.

Она распахнулась, листы с машинописным текстом выскользнули оттуда, рассыпались, разлетелись и печальным листопадом, отбрасывая из темноты неясные блики. Кувыркаясь и кружа, стали опускаться вниз.

Стайка их растаяла в темноте, и Гладышев представил себе, как они легли на поверхность реки и поплыли неспешно по течению.

«Писака!» – с язвительной горечью подумал Гладышев, стараясь обидеть самого себя как можно сильнее, чтобы душа зашлась от неизгладимой тоски и печали, чтобы ей одно это слово было как удар остро отточенной бритвой, который рассёк бы её на две половины, восставшие одна против другой.

Он, наконец-то, отклеился от чугунных, покрытых жирной, липучей пылью перил старинного ограждения моста и пошёл прочь.

Кажется, Гладышев точно не знал, мост этот назывался Кузнецким и, если верить слухам, то знаменит был тем, что сюда много лет назад приземлился какой-то немецкий лётчик, парень лет двадцати, на спортинвом самолётике, вылетивший из Германии, и за этот перелёт поплатился креслом целый министр обороны, не говоря уже о сошках помельче.

Гладышеву захотелось закурить. Курение, как он справедливо полагал, было вредной привычкой, но сейчас это его не остановило бы. Однако сигарет у него не было, денег на них тоже, да и «стрельнуть» сигарету он не мог решиться, хотя навстречу то и дело попадались курильщики.

На улице уже совсем стемнело. Сойдя с моста, Гладышев направился к «России», обошёл её кругом, наблюдая за жизнью за огромными витражами, где всё блестело в бликах света, преломлённого в хрустале светильников и люстр. Там виднелись улыбающиеся, праздные люди. Они стояли у роскошных витрин, выбирая покупки, и в руках у них сверкали цепочки и кольца, блестело золото украшений, сидели за удобными столиками в мягких, глубоких креслах, и вокруг них суетились, шныряли официанты.

Гладышев поймал вдруг себя на мысли, что завидует этим людям, хотя силился не делать этого. У них были деньги, было положение, было то, чего никогда не было и никогда не будет у него. Он понимал это слишком хорошо, чтобы не завидовать, но зависть всё же исподволь закрадывалась в его душу, и с ней надо было бороться, потому что она сеяла злобу.

Красная Площадь ещё не опустела, и люди толпились у мавзолея, ожидая смены караула. Гладышев пересёк её наискось, спустился по улице вниз и, огибая Кремль, зашёл в парк.

Кое-где на лавочках здесь ещё можно было встретить людей, сидящих парочками и небольшими группками. Это было довольно обычно для будничного дня, тем более осени.

«Почему так не получается, чтобы человек стал просто писателем, безо всяких там препон, чтобы ему не чинили никаких препятствий, – думал он, неспешно пересекая парк по аллее. – Человек трудился, потел, думал. Где-то в глубине души он надеялся, наверное, что труды его будут по достоинству оценены, а когда его тяжёлая работа закончится, он обретёт пусть даже не славу и уважение, не широкое признание и почёт, но какое-то новое качество, которое позволит ему чувствовать себя если не причастным к искусству, если не творцом, то хотя бы не отверженным и оплёванным, как я».

Что-то подсказывало ему, что плоды его тайных усилий окажутся напрасными, и что его роман никогда не будет опубликован. Ведь он не писатель, и потому не имеет никакого права писать. Для этого нужен какой-то особенный статус, официальная определённость, которая заводится раньше, чем умные мысли в голове, и, видимо, как за руль автомобиля нельзя садиться без водительских прав, так и за письменный стол – без корочки члена Союза писателей, или хотя бы диплома об окончании факультета с литературным уклоном.

Все несчастье Гладышева заключалосьв том, что мысли в его голове стали появляться прежде, чем он успел сделать что-либо из этого. Как стать членом Союза писателей – для него это, вообще, было полнейшей загадкой, тем более, что этому вопросу он не стал бы уделать по складу своего характера и одной минуты. Одно только упоминание об этой организации наводило на него такой непонятный ужас, какой испытывал он лишь при слове «армия», куда скооро предстояло идти служить.

Ему представлялись старые деды с седыми бородами, которые засели там за ккафедрами, как в окопах, и защищали занятые когда-то неимоверными усилиями бастионы от нападок малолетних наглецов, на что-то уже претендовавших. Этот механизм давал хорошую зуботычину всякому, посягавшему без права наследования на отеческие права, и её запоминали надолго, может быть, на всю жизнь, но во всяком случае, на вторую попытку решались не раньше, чем заимев такие же седины.

Те же, кто имел права наследовать отцовскую стезю, уверенно вставал на неё и стремителтьно поднимался на пьедестал к папаше, ничего тольком ещё не сделав и отложив свершение литературных подвигов на когда-нибудь потом. Скольких действительно талантливых людей отбил от желания заниматься литературой этот механизм одному богу известно. Вот и Гладышев получил сегодня зуботычину.

Где-то в груди саднило и болело, и он не мог найти себе места. Если бы у него было сейчас хотя бы немного денег, он бы достал выпить, больше – пошёл бы в ресторан. Но без денег податься было некуда.

На улице совсем похолодало. Красным горящие звёзды Кремля ничуть не грели его души, и он понял, что нужно возвращаться в гостиницу.

Озябнув так, что начал дрожать, он вдруг почувствовл себя бездомным псом, нищим, чья судьба – ночевать на лавочке или в приёмнике отделения милиции, и ему сделалось страшно, что это может случиться с ним на самом деле, что он не так уж далёк от этого. Словно опомнившись от сна, в котором бродил, с испугом в сердце, Гладышев стал озираться по сторонам, будто бы соображая, где он оказался, и потом почти побежал к станции метро.

Было ещё сравнительно не поздно, но в его душе зародилось сомнение: не пробил ли уже час ночи: «Переход заканчивается в 1 час ночи».

Сомнения его развеялись, когда он увидел, что из подземного перехода в метро сворачиввают пешеходы. Гладышев пошёл тише, мысли его вновь стали отвлечёнными:

«Всё-таки нет. Если я что-то написал, то про меня уже нельзя сказать, что я не писатель. Я писатель, но не тот писатель, кто работает в литературе, кто создаёт подобно ремесленнику ради куска хлеба, а тот, кто творит свободно, раскрепощённый уверенностью в том, что материальная зависимость не отягощает его творчества, потому что создаваемое им ни принесёт ему выгоды ни на копейку, и, быть может, никем никогда даже не будет прочитано, и не будет удостоено внимания даже десятка человек. Это свобода от денег даёт большое преимущество творцу. Он может вынести на бумагу то, что он думает, то, чем полна его душа, а не то, что обязывает написать полученный в качестве задания социальный заказ. Ведь так свободно и независимо творили многие русские писатели прошлых веков. И граф Толстой писал огромную „Войну и мир“ ради чего угодно, только не ради денег. А раз не ради денег, то гда ради любви. Вот любви к чему – это уже другой, да инге суть важный вопрос. Главное – не ради денег.

Конечно, надо признаться, что я надеялся за счёт романа поправить своё материальное положение и, без сомнений, стать обеспеченным человеком. Хотя мне и раньше в это мало верилось, и я даже пытался надуть самого себя, что пишу просто от того, что мне интересрно, и просто потому, что хочу написать нечто, теперь я вижу уже совершенно отчётливо, что вот так вот – раз и всё – заработать деньги на литературе невозможно. У кормушки свиньи стоят плотным кольцом, и молодому поросёнку стоит больших усилий прогбиться туда, растолкать их в стороны и обеспмечить себе место в этом плотном ряду парада задниц: ничего не даётся без борьбы. Каравай литературы – это один из тех жирных и лакомых кусочков, возле которых так приятно иметь свой стол, и потому туда вдесятеро сложней пробиться, нежели куда-либо ещё. И хотя прежде, чем достаётся большой и увесистый куш, позволяющий жить не то что безбедно, но с известной долей роскоши, предстоит огромная, выматывающая работа ума, зрения и рук, мало кто останавливается, испуганный этим».

За такими рассуждениями, успокоившими его и приведшими нервы в нормальное, расслабленное состояние, Гладышев и достиг дверей гостиницы. Здесь, ёжась от прохлады осеннего вечера, он с удовольствием подумал, что сейчас, спустя пять минут, он войдёт в свой уютный номер, который снял для него Бегемот, разденется, примет тёплый душ – это ведь так приятно, когда есть возможность сделать это – с удовольствием нырнёт в свою постель, под тёплое одеяло. Затем он включит ночник и будет читать какую-нибудь ерундовую газетёнку, радуясь, как мальчишка, простым прелестям жизни. Быть может, он даже позвонит в ресторан и закажет себе чашечку кофе в номер, быть может, если наскребёт в своём кармане достаточно для чаевых: кажется, где-то в его одежде, что оставалась в гостинице, завалялись деньги. Если же не наскребёт, завтра обязательно попросит у Бегемота ещё три-четыре сотни, а, может быть, если хватит духу побороть робость и смущение, и всю тысячу. В конце концов, он ведь не просто обещал давать ему денег, а ни в чём не отказывать и выделять ему столько, сколько было необходимо.