Текст книги "Джунгли мегаполиса"

Самолюбие Гладышева первое время страдало от такой зависимости, но вскоре смирилось. К тому же, какая это была зависимость, она ни к чему не обязывала: он был волен распоряжаться своим временем как угодно и делать, что вздумается. Необходимо было лишь выполнять одно-единственное условие: сопровождать его, Бегемота, во всех его путешествиях, куда бы ему не вздумалось и не понадобилось ехать. Первое время это условие заставляло чувствовать Гладышева, что он часть багажа, чемодан, который таскают везде и всюду за хозяеввами с толком и без толку, но потом это прошло, и с этим душа его смирилась быстрее даже, чем он ожидал. Зато такой пансион позволил ему уделять больше внимания своей творческой работе, своей личности, своему уму и своей душе.

Вместе с Бегемотом и Вероникой Гладышев отправился на Чёрное море, в геленджик, затем с ними выехал в Москву после непродолжительного заезда домой.

В Геленджике, правда, молодую чету сопровождал и кое-кто ещё из их прежней компании, но вот в Москву они уже нге поехали. Бегемот везде возил с собой только его персону, предоставляя ему довольно щедро деньги на всевозможные расходы, лишь изредка забывая сделать это и, таким образом, оставляя его на некоторое время без средств к существованию, как сейчас.

Иногда Бегемот общался с Гладышевым с глазу на глаз. Это было заведено у них с давних времён, едва только они познакомились, и Бегемот открыл в нём незаурядного собеседника, полётом своей мысли способного возноситься в недоступные, заоблачные дали и увлекать за собой кого угодно. Видимо, это было ценным и необходимым качеством, составляло некоторую потребность, и потму Бегемот так привязался к Гладышеву. Они, конечно, не были друзьями. Это были слишком разные люди, которые могли скорее возненавидеть друг друга, чем полюбить. Но то, чего не доставало Бегемоту, он черпал у Гладышева, а тотвосполнял свои запасы из космоса культуры и из источников, какими способнва питаться лишь творческая натура.

Уже здесь, в Мосвке на глаза Гладышеву попались две заинтересовавшие его книги, и он выложил лоточникуза них все деньги, что были тогда при нём.

Первую, Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» он прочитал взахлёб за пару бессонных ночей, после которых отсыпался сладко и безмятежно целыми днями в своём уютном и дорогом номере.

Вторую же, Кнута Гамсуна, читал уже с меньшим энтузиазмом, пропустив роман «Голод», как изюминку из булки выклевав заинтересовавший его роман «Мистерии», а за «Пана» так и не взявшись.

Особенно не по душе пришлось Гладышеву, что главный герой в «Мистериях», а, значит, по всему видно, и сам автор, нелестно отзывалсиь о Толстом, называя его чуть ли не бездарностью, но, несмотря на это, было в романе нечто очаровательное.

Затем он выискивал всюду запрещённого Монтеня, но никак не мог найти не то чтобы собрания сочинений, но хотя бы «Опытов». Чем насолил этот беззлобный француз Верховной коллегии представить было невозможно. Хорошее старое издание Библии, о котором Гладышев так мечтал, тоже ни разу не встретилось ему нив одном букинистическом магазине. После объявления «Положения об ограничении неупорядоченной информации для населения» она в числе многих других попавшая в списки неугодных была изъята из всех видов торговли.

Гладышев жалел, что несколько месяцев назад, когда выпала нечаянная возможность обзавестись древнецерковной Библией, написанной ещё на закате средних веков на старославянском языке, не смог уговорит Бегемота отдать её ему в качестве подарка. Кроме того, что книга эта представляла собой несомненный интерес, как памятник истории, она была и носителем подлинности, дошедшим из глубины веков. Несколько дней толстые тома этой тяжёлой, рукописной, словно живой книги пролежали у Гладышева дома, и он видел, как они испускают в темноте пусть слабое, но всё же сияние, и это было настоящее чудо. Ему так не хотелось расставаться с этой книгой.

В таких раздумьях пребывая, Гладышев забрал ключи от номера у дежурного администратора, зашёл в лифт и поднялся на девятый этаж гостиницы.

Навстречу ему попалась хорошо одетая парочка, направлявшаяся, быть может, в ресторан, – всякие предположения, которые человек делает, во многом зависят от того, о чём человек думает: о чём болит, как говорится, о том и говорит. Гладышев снова подумал, что нужно попросить у Бегемота ещё денег. Делать это было очень неудобно, но ничего другого не оставалось: у него не было иных средств к существованию, – и даже самому себе Гладышев боялся признаться, что пристрастился к подачкам от Бегемота, пусть щедрым, но от того не менее унизительным, как к наркотику. Признаться в этом значило нанести удар собственному самолюбию, которое теперь и без того было ущемлено.

Говорят, что нищий заранее ненавидит того, кто подаёт ему милостыню: всякий, бросающий монету к его ногам, наносит тем самым невидимый укол его чувству собственного достоинства. Подачки столь мизерны, что их приходиться переносить в огромном количестве, и эти многочисленне уколы образуют в его душе незаживающую, кровью сочащуюся рану, в недрах которой и рождается ненависть к любому следующему, кто безо всякого умысла подходит и опускает в его шляпу горстку медяков.

Нечто подобное происходило и в душе Гладышева. Он был нищим, живущим в шикарном отеле, но в любую минуту рискующим лишиться этого места. У него был один, но очень солидный податель, который не скупился. Однако Гладышев всё-таки пребывал в этом униженном положении и опасался, как бы ненависть всё-таки не завладела его сердцем.

Ключ мягко вошёл в полукруглую скважину дорогого замка. Гладышев нажал на него, чувствуя приятное, упругое сопротивление пружин. Раздался мягкий щелчок, дверь открылась, и он вошёл в прихожую одноместного «люкса», скинул грязные боттинки, босиком прошлёпал в ванную, разделся, повесил на крючок свою одежду, немного покрутился перед большим, во весь рост, зеркалом, вмурованным в стену: потрогал рукой свой вялло висящий член, словно бы желая вытянуть его и сделать длиннее, повернулся спиной и придирчиво и в то же время будто желая самого себя, с томной тоской во взгляде осмотрел свои небольшие круглые ягодицы с симпатичной родинкой чуть меньше копейки на одной из них, перевёл взор выше, на бёдра, потом повернулся к зеркалу боком, критически оценивая свою худощавую фигуру, которой не мешало бы иметь побольше мышц на своём костяке, и, вздохнув с сожалением, что не имеет воли к занятиям тяжёлой атлетикой, полез в ванну, задёрнул штору и, опрустившись на холодную бледно-розовую эмаль, лёг и стал наблюдать, как его тело исчезает под тёплой водой.

Вскоре над поверхностью воды остались только плечи, волосатый лобок, на котором примостился как мышонок, вялый член и носки ног с крючковатыми, неправильной, как ему казалось, формы пальцами, расширяющимися, расплющенными к кончикам. Тело его пребывало во взвешенном состоянии. Он сделал небольшое усилие, и оно погрузилось. Волосатый островок ушёл под воду, ягодицы коснулись эмалированной поверхности металла. Он снова расслабился. Островок со своим маленьким обитателем снова всплыл. Струи тёплой воды приятно омыли его бёдра, с особой силой скользя между ног.

Гладышев не мог спокойносмотреть на своё обнажённое тело. Весьма распространённый недуг, которым мальчики обычно имеют неосторожность заболеть в четырнадцать-пятнадцать лет, не отставал от него и поныне. Он соблазнялся сам собой, и самым пугающим было то, что он, молодой, здоровый, красивый парень совсемне нуждался в женщинах. Его это устраивало: не надо было лишни хлопот и сомнений, лишних растрант, подарков, покупок, угощений, – но устраивало до некоторых пор, до техсамых, когда такое обстоятельство стало беспокоить его всё больше и больше.

Последний год он испытывал особенно мучительную борьбу между соблазном и совестью, волнами сменявшими друг друга. Это была жуть его одиночества, конца которой не было видно. Стыдно было сказать, но ему так и не довелось побыть с женщиной ни разу, хотя про это он знал всё. Но лучше, как говорится, один раз увидеть, чем сто раз услышать, а он «живой» п…ды, как оговорят в народе, ни разу и не видел.

Он снова погрузил своё тело в воду, и оно снова всплыло, едва он рассладил мышцы. Маленький головастик на кучерявом островке снова манил его.

«Чёрт! – выругался Гладышев и стал подниматься из ванны, чувствуя, что дальнейшее пребывание в такой обстановек нежелательно. – Все люди – твари!»

Он вылез из ванны на кафельный пол широкой ванной комнаты номера, снял с вешалки большое махровое полотенце и долго вытирался им, разглядывая себя в зеркало. Когда дело дошло до интимного места, ему снова пришлось сделать над собой усилие, чтобы вытирание не перешло в возбуждающие ласки. Это ему удалось, и, продолжая вытирать на ходу голову, он прошёл в комнату.

Гладышев был не очень наблюдателен, но ему в глаза бросилось, что предметы туалета, оставленные им в ванне, когда он вернулся, лежали вроде бы не так, как он оставил их. Однако, не предполагая чего-нибудь криминального, не допуская даже мысли, что кто-то в его отсутствие мог заходить в это холостяцкое жилище, где и ьрать-то было нечего, он отнёс такое несоответствие в обстановке в ванной комнате на счёт своей невнимательности и рассеянной памяти, которую, к тому же никто и не принуждал к твёрдому запоминанию положения вещей: кого ему было бояться? Он не был ни шпионом, ни приступником.

Нащупав в темноте торшер и дёрнув за врёвочку выключателя, он зажёг свет, но к своему удивлению и в комнате обнаружил слишком уж явные следы чьего-то постороннего присутствия. Всё было перевёрнуто кверху дном, и даже тот беспморядок, который в этом номере был с тех пор, как Гладышев заселился сюда, был ничем по сравнению с тем, что творилось здесь сейчас.

«Кто здесь был? Кто здесь рылся?!» – с недоумением подумал он и, обернувшись в тот угол, где стояла кровать, заметил, что кто-то лежит на ней.

Подойдя в невольном испуге и смущении ближе, гладышев понял, что это Вероника.

– Ты?! – только и смог спросить он, выпустив из рук полотенце.

Глава 10. (07) -> 013

Чужая беда не трогает ни сердца, ни души, ни ума. Не трогает дотех пор, пока не становится твоей бедой.

Так случилось и с ним. Трудно представить, сколько страданий и мучительных раздумий вдруг, сразу обрушились на голову Жоре, как только первые сомнения в верности жены пустили корни и дали небольшие всходы.

У него и без того было множество проблем, и было бы очень хорошо не думать на эту тему нисколько. Тем более, что Жора считал себя тем, кто стоит над подобными каверзами. Он полагал, что его положение, та материальная независимость и обеспеченность, которых он достиг прежде, чем женился, должны оградить его полностью от подозрений и ревности, которые испортили жизнь стольким людям.

Кроме того, он доверял Веронике. Она была из довольно бедной семьи, и в благодарность ему должна была беречься от необдуманных поступков, – так казалось Жоре.

Во время медовонго месяца он был почти постоянно вместе с ней. Вокруг них всегда крутилось столько друзей и приятелей, сколько было вполне достаточно, чтобы не скучать. Но с переездом в Москву всё изменилось. Здесь его ждала опасная и серьёзная работа, если так только можно было назвать ту авантюру, которую пришлось затеять, чтобы вернуть утраченное состояние.

Гладышева он взял с собой на всякий случай, сам толком не зная зачем. Этот безобидный, беззлобный. Инфантильный мальчик из его кампании создавал впечатление вполен лояльного человека. Несколько раз имея с ним дело и общаясь постоянно на всяческие отвлечённые темы, Жора создал себе представление, что он не способен не только нанести кому-нибудь обиду, но и защитить самого себя, как следует.

Говоря более прямолинейно, всегда щедрый на растраты Бегемот на этот раз продешевил. Ему теперь не хватало смелости признаться самому себе в том, что гладышев, этот тихоня и мечтатель, этот человек не от мира сего, взят им в Москву в качестве телохранителя, соглядатая и товарища по времяпрепровождению для Вероники. Ему хотелось, чтобы Гладышев выглядел в его глазах, как придворный философ, которого он таскает за собой то ли от того, что некуда девать деньги, то ли от скуки, то ли от тщеславия, и потому сам не заметил того, что в Москву приехал совсем неподготовленный для серьёзной бборьбы со столичными воротилами, к которым вели ниточки исчезнувшего богатства.

Но мало-помалу здесь стало что-то проясняться и налаживаться. Связи со своими не терял и, когда почувствовал, что стало совсем тяжело, вызвал на подмогу нескольких своих людей. Они прикатили в его чёрном «Мерседесе», которого также не хватало ему в последнее время, и он целиком ушёл в «работу», забыв обо всём на свете, в том числе и о Веронике. Это было похоже на азартную игру, где на карту поставлены не только миллионы, но и жизни людей, в том числе и его собственная. Он прекрасно понимал это, и потому, чтобы не выказать противнику слабое звено, местопребывания Вероники, перселился со своими парнями в другую часть Москвы, оставив присматривать за ней Гладышева. Ему об этом он ничего не сказал, даже не намекнул, полагая, что Гладышев не оставит его супругу в одиночестве, но и не позволит с ней чего-нибудь более интимного, чем лёгкий флирт и дружеское участие в её проказах и похождениях.

Раза два или три после того Жора заезжал к ним в гостиницу. Это было в довольно позднее время, и он надеялся застать Веронику в номере, но который раз жестоко обманывался и уезжал ни с чем. Последний раз Жора поднялся всё-таки на девятый этаж. Ему показалось, что за дверью номера Гладышева звучит приглушённый, сдавленный шепот и даже раздаются осторожные крадущиеся шаги.

В вестибюле администраторша подтвердила, что ключи от обоих номеров забрали, но Жора больше не стал подниматься. Сев за руль «Мерседеса», всю дорогу только и думал о том, чтобы это могло значить.

«Нежели они, сучки, спутались? – Эта мысль больно и глубоко уколола его в сердце. – Я же их поубиваю! Не дай Бог!»

Он прочёл немало книг, связанных с женскими изменами, но если они были для него раньше не более, чем развлечение, то теперь их сюжеты стали приобретать для него более глубокий и трагический смысл.

«К чему же тогда все мои старания?! Зачем я рискую жизнью?! Если окажется, что шлюха, то я этого не перенесу, – думал Жора, не замечая того, что акселератор вжат его ногой до отказа, и машина несётся по ночному проспекту как ветер, обгоняя и проносясь мимо прочих автомобилей стремительной стрелой. – Нет, если я узнаю об этом, то прежде я проучу её. А Гладышев?! Хорошо ещё, если этот растяпа просто откололся и не захотел участвовать в её похолждениях! Пусть тогда считает, что ему повезло. Но если только он с ней спутался, ему не сдобровать!»

От прилива ярости Жора ударил ногой по педали акселератора, но она итак упиралась в полик. Тогда, чтобы как-то сбить стресс и дать разрячдку своим нервам, он нажал на тормоза, чувствуя, как вместе с ними скрипят от кипящей злости его зубы. Мчавшийся сзади «Жигулёнок» едва успел уйти от столкновения, юркнув в соседний ряд.

«Сука!!!» – подумал он, снова дав газу.

В зеркале заднего вида замелькали красно-сине-зелёные мигалки. Видимо, постовой ГАИ не упустил из вида его бешенные выходки. Жоре пришлось уходить от погони.

Заехав в глубину кварталов, он остановился и долго-долго пытался прийти в себя. Сегодняшняя ночь была решающей, и за дело нельзя было братьс в таком виде. Но чёрные мысли никак не шли из головы, и тогда Жора решил заехать куда-нибудь, пропустить грамм двести чего-нибудь крепкого. Время у него ещё было.

Москва, всё-таки. Страшно огромный город. Это настоящие каменные джунгли, в недрах которых не живут даже, а прсмыкаются, копошатся словно черви в огромной помойной куче, миллионы людишек. Заезжие люди в лучшем случае знают лишь центральную часть этого города, да и то лишь те места, где находятся вокзалы, и уж совсем хорошо, если имеют представление, ксак и сколько стоит доехать до нужного аэропорта.

Жора тоже мог бы ппричислить себя к этой кагорте, если бы не наведывался в Москву в своё время несколько чаще, чем они, и не проездом, а для того, чтобы покуралесить здесь несколько деньков. Но и он все же знал этот огрогмный город не настолько хорошо, чтобы сразу же, как только ему захотелось немного развеяться, сообразить, в какую сторону ехать.

Соваться в центр сейчас было небезопасно. Это сулило неприятности, тем более, если гаишники засекли его иногородний номер, который он то ли поленился, то ли просто не захотел менять, полагая, что это лишнее и ему ни к чему. Но сколько он ни силился вспомнить местонахождение какого-нибудь бара или ресторанчика где-нибудь поблизости от себя – это занятие лишь бесполезно поглотило часть того времени, которым он ещё располагал.

Наконец-таки, плюнув на всё и решив: «Будь, что будет!», – он завёл двигатель и тронулся с места. Из ближайшего же телефона-автомата, в котором уцелела ещё и не ьыла срезана трубка, он позвонил в номерк «Фиксе». В трубке послышались слова, которые подсказали ему, что Лёва-Зуб слегка пьян. В телефон были слышны доносящиеся из глубины комнаты выкрики и женские визги. Жора прикинул. Кто там сейчас может веслиться: Гвоздев, который приехал по его вызовуяя, Витя-«Шланг», Лёвин дружок, который вовсе не нужен был ему в Москве, да и не только в Москве, но которого притащил за собой идиот «Фикса», Анжела, также Фиксина идея, которую он привёз, видимо, в качестве «выездной скретарши». Однако женских голосов доносилось явно больше одного.

«Неплохо резвяться ребятки! – с неожиданным озлоблнием подумал Жора. – Приедем домой – надобудет обломать немного „Фиксе“ рога, а то он чересчур стал задаваться, скотина! Уже считает, наверное, себя на короткой ноге со мной, сопляк! Ну, ничего!..»

«Алло! – прорычал он в трубку львиным басом, голос Фиксы. При этом тут же растворился, исчез, затих где-то на другом конце провода, и от того звуки бедлама в его номере стали слышны ещё отчётливее. – Вы что там, падла, совсем обнаглели!»

«Тихо! Тише вы!» – послышался сдавленный, натянутый голос шёпот «Фиксы». Визги и выкрики смолкли тотчас же.

– Лёва, – уже более спокойно продолжил Жора, ему было приятно, что «Фикса» его всё-таки ещё боится. – Ты что, устроил пьянку? Да?!

– Да нет, Жора, нет! Мы так просто, с девчонками сидим, – стал испуганно оправдываться тот.

– С девчонками, значит, – кивнул головой Жора: «Эх, жалко, что я сейчас не вижу твоей наглой рожи, а то бы я не удержался, чтобы пару раз двинуть по ней!»

Вместо этого он с чувством врезал кулаком в жестяную стенку телефонной будки:

– Что тат у тебя падает? – с фальшивой озабоченностью, через которую просачивались нотки трепетного страха, поинт ересовался «Фикса».

– У меня здесь всё нормально! А вот ты, я слышу, немного пьян. Не так ли?

«Фикса» хотел что-то забормотать в своё оправдание, но он не дал ему и рта раскрыть:

– Я же предупреждал тебя, скотина, чтобы ты и капли в рот не брал без моего разрешения! Мы же сюда не балду бить приехали! Ты понимаешь это, осёл?! Ты понимаешь, что мы здесь на разборках?!

«Фикса» что-то заблеял невразумительное, и Жоре стало ясно, что до этого болвана если что-то и дойдёт, то слишком поздно.

«Кого я взял себе в помощники?! С кем приходиться работать!» – Жора больно прикусил себя за палец. Горечь, саднившая его сердце, стала перерастать в боль.

– В общем так, урод. Даю тебе полчаса времени, чтобы ты привёл себя и всех остальных в чувства, собрал причиндалы и сидел в «Старом Арбате» со всеми вместе где-нибудь за угловым столиком. И чтобы были все как стёклышко.

Жора бросил, с силой опустил трубку на рычаг аппарата. Телефон обиженно загудел металлом в тишине погруженного в темноту и спячку двора. Он вышел из будки и огладел редкие светлые окна, за которыми ещё была жизнь. «По норам попрятались, свиньи, – подумал Бегемот, садясь в машину. – Ну, ничего. Оно так даже и лучше. Главное, чтобы всё удалось, и хватит с меня этой чёртовой Москвы. Здесь мне что-то явно не везёт».

Едв он подумал об этом, как предстоящее целиком завладело уже им. Волнение, сомнения, даже страх, – вот что теперь он испытывал. Даже те чувства, что захлёстывали его сердце несколько минут назад, не могли сравниться с этим. Впереди не было ничего, кроме риска. Конечно же, ему было оправдание: во что бы то ни стало вернуть утраченное, – но даже оно не могло ничего гарантировать.

Он взялся за ту игру, где проиграть можно жизнь, и приступил уже к самой решающей её части. Отступать назад было некуда, иначе нарушалась сама логика всей предыдущей жизни: он становился бы тогда просто никем, что ьыло для него равнозначно смертти. И сзади, и впереди была смерть, пусть разнородная, но всё-таки равнозначная. Сзади была смерть через позор, впереди – через риск, и первой он предпочитал вторую, ибо прежде, чем принять первую, он должен был бы стереть ещё и плевки в свой адрес, а вторая сулила лишь пулю.

Жора вырулил на проспект и, уже не спеша, повёл машину к центру Москвы. «И, всё-таки, это очень большой город – Москва», – подумалось ему почему-то, и оне передёрнул плечами точно от озноба.

У дверей «Старого Арбата» его встретил швейцар, преградивший дорогу:

– Извините, но мест у нас, к сожалению, уже нет, два и закрываться мы будем очень скоро.

В другой бы раз Жора сунул в его карман несколько купюр, и это сработало бы безотказно, но теперь у него было не то настроение, чтобы подмазывать какому-т о швейцару. Он чувствовал себя верхом на коне, несущемся во весь опор к краю пропасти. Он ещё не мог знать, удасться ли перепрыгнуть через эту пропасть, но готов был, если не удасться, утащить за собой в эту пропасть как можно больше народу. И потому он полез во внутренний карман своего костюма, где была пристёгнута кобура.

Швейцар ожидал, видимо, увидеть корочку какого-нибудь удостоверения, но вместо этого перед его лицом возникло дуло пистолета, в упор посмотревшее на него своим бездонным глазом.

– Дядя, я тебя сейчас же здесь положу и пройду дальше!

Рука швейцара, преграждавшая путь, ослабела и упала вовсе. Пройдя в холл, Жора убрал пистолет обратно и предупредил его:

– Не вздумай вызвть ментов! В зале мои ребята, и, если не я, то они завалят тебя в два счёта: только рыпнись!

С этими словами он прошёл к гардеробу, сдал пальто и поднялся в зал.

«Фикса» и компания уже си дели здесь в полном составе. Они занимали столик на четверых. Жора зыркнул на стол. Там стояла бутылка водки, какое-то вино. Однако, хотя бутылки и были откупорены, стаканы были ещё сухи.

Жора приблизился к столику. «Фикса» заметил его ёще при входе и провожал глазами через весь зал, потом нагнулся ближе к столу, что-то шепнул, и Анжелла встала и уступила ему место.

– Спасибо, детка, – бросил он ей, слегка улыбнувшись, полез за бумажником, отсчитал деньги. – Вот тебе на тачку, и может отправляться в номера: у нас сегодня будет жутко трудная ночка.

Он окинул взглядом всех присутствующих и снова обратился к Анжелле, которая уже успела скорчить кислую гримасу:

– Впрочем, можешь забрать с собой и Витю, – Жора скосил глаз на «Стропилу». – «Шланг», ты мне не нужен. Проводи даму в гостиницу.

Витя стал медленно подниматься, но «Фикса» остановил его, положив свою руку поверх его.

Жора не принял этого молчаливого протеста, тем более, что был чрезвычайно зол на Лёву.

– «Шланг», я сказал, что ты мне не нужен.

«Фикса» сжал Витину руку, лежавшую на столе так, что у самого побелели костяшки на пальцах. «Стропила» так и застыл, полупривстав.

– Лёва, – обратился Жора к «Фиксе», – пусть он уходит. Не надо привлекать внимание публики, слышишь?!

«Фикса» медлил, не желая уступать. Костяшки его пальцев белели всё сильнее, и Витино лицо исказилось от боли.

Жора хотел сказать: «Я сейчас буду стрелять!» – но передумал: неизвестно, что могло бы случиться дальше, но в любом случае это означало конец задуманному – у «Фиксы» где-то были припрятаны три малогабаритных «Узи» – однако уступать «Фиксе» он вовсе не собирался: тот гнул своё, чтобы ему сошло с рук его сегодняшнее отвратительное поведение. Он откинулся на спирнку стула и с минуту молчал, наблюдая, как Витя приземлился на своё прежнее место, потом снова подался к нему и обратился к нему:

– «Стропила», там ведь будут стрелять – ты хоть это понимаешь? Лёва хочет, чтобы ты пошёл под пули рядом с ним, но ты смотри, ты ведь у нас длинный, тебя первого зацепят. К тому же я знаю, что ты не любишь таких мероприятий, где стреляют! А если ты поедешь с нами, то я дам тебе автомат и, если придётся, заставлю стрелять. Ты это понимаешь?

Было видно, как Витя побледнел. Он дёрнулся, пытаясь вырвать свою руку у «Фиксы», но тот уцепился за неё крепко, как рак.

– Лёва, отпусти его, – попросил Жора. – Видишь: он не хочет ехать с нами.

– Не хочешь, Витя? – спросил «Фикса», желая убедиться, что проиграл этот поединок.

Витя понуро замотал головой.

– Ну, и иди отсюда, «Шланг»! – он отпустил его руку.

Витя встал и пошёл с Анжеллой к выходу.

– Я тебе это запомню! – процедил сквозь зубы «Фикса».

Жора принял это на свой адрес, хотя и понимал, что слова эти обращены не к нему. Однако в этой ситуации требовалось, просто необходимо было показать себя глупее, чем был на самом деле.

– Это я тебе запомню! – поднял он вверх указательный палец. – Если мы останемся живы после сегодняшнего, то учти, что у меня к тебе очень большие претензии.

– А почему это мы не должны остаться живы? – осведомился «Фикса». Видно было, что он всё ещё навеселе.

– Да потому, кретин, что ты напился!

– Я немножко! Для храбрости.

– А я считаю, что достаточно для того, чтобы в нужный момент не успеть нажать на курок или промахнуться.

– Да ну-у, – потянул «Фикса».

– Ладно, мне пьяные разборки с тобой надоели! – отрезал Жора. – ерез пару часов станет ясно: «ну» или «не ну». «Ржавый» тоже пьян! – он перевёл палец на Петра Гвоздева. Тот, молча слушавший их перепалку, только и смог улыбнуться в ответ.

– Всё ясно! Этот тоже нажрался! – Заключил Жора. – Ну, что, мне с вами, дураками, делать? Если бы можно было перенести всё на другой день! Но «качели» сегодня, и нам надо там быть. Ну, сучки, пеняйте на себя! Кстати, где оружие?

– На месте! – пьяным жестом успокоил его «Фикса».

– Где именно?

«Фикса» наклонился и похлопал по сумке, лежавшей у его ног. В ней что-то звякнуло металлом.

– Хорошо, – в первый раз удовлетворённо кивнул головой Жора. – Тогда наливай по пятьдесят, и уходим.

«Фикса» разлил водку по рюмкам.

– Ну, – поднял свою стопку Жора, – чтоб нам всё удалось. Помните: своё добро выручаем.

Они чокнулись, опрокинули рюмки, поморщившись каждый на свой манер, закусили.

– Всё, пошли, – скомандовал Жора.

Он снова ощутил этот стремительный бег времени, несшего его навстречу разверзшейся пропасти.

Втроём они вышли из зала, спустились вниз, к гардеробу. Одеваясь, «Фикса» попытался засунуть недопитую бутылку водки во внутренний карман своей кожанной куртки, но Жора отобрал у него бутылку, хотел разбить, но потом отдал гардеробщице.

– В другой раз я и сам не дурак погулять и выпить – ты же знаешь, Лёва. Но только в другой раз. Если всё будет здорово, я обещаю тебе: мы напьёмся с тобой, как свиньи – так что, не обижайся.

Выходя из ресторана, Жора пригрозил пальцем седовласому швейцару, с которым пришлось повздорить:

– Смотри у меня, дед. В следующий раз прищурься получше, когда будешь меня останавливать.

Швейцар проводил его широко открытыми от испуга глазами: такой птицы он прежде, видимо, здесь не видывал.

– Так, живо в машину! – скомандовал своим Жора. – У нас уже очень мало времени.

– А где будут «качели»? – поинтересовался «Фикса».

– Где – это не проблема, – ответил Жора. – А вот как туда войти с нашим барахлом – это вот да. Ладно, поехали, по дороге, быть может, что-нибудь придумаю.

Спустя полчаса онизгнали «Мерседес» на охраняемую парковочную стоянку, каких в москве развелось сотни, если не тысячи.

– Вот это специальная «качельная» стоянка, – сообщил своим спутникам Жора, – выключив зажигание. Здесь сторожем работает свой человек, который не выпустит отсюда ни одну машину без разрешения Бонди Бома.

– А как же он узнает, какую машину нужно задержать? – удивился «Фикса».

– Чудеса техники. Разве мало придумано телефонов, радиопередатчиков, селекторов? А там – чёрт его знает как. Нам от этого не легче.

– Зачем же мы тогда сюда приехали? – в первый раз подал голос «Ржавый», молчавший всю дорогу.

– Без этого туда вообще не сунешься. Мы сейчас выйдем из машины, и сторож тут же после нашего ухода сообщит своему шефу, какая машина приехала, и сколько в ней человек.

– А зачем это?

– А затем, что своих людей на «качели» приводить запрещено. Бонди Бом знает сколько с кем приедет людей. и если их окажется больше, то ребяток встретят не с добром: интересы безопасности. Там разбираться долго не станут, кого привезли изачем.

– А как же мы? – удивился «Фикса».

– Я сказал Бонди, что приведу с собой двоих новых, представлю их на качелях, потому что меня, по всей видимости, лишат всего, как нарушителя закона. Он согласился. Тем более, что о вас кое-что знают.

– И что мы будем там делать? – спросил Фикса.

– Слушать. Слушать, пока я не подам сигнал.

– Какой?

Жорак пронзительно свистнул:

– Если я сделаю так – значит начинаете крошить всех в капусту, а до того момента ведите себя очень спокойно, иначе нас расколят.

«Фикса» схватился за голову, словно пытаясь раздавить её руками:

– Вот это дела! Это ж в какую истоорию мы вляпались! Это что ж будет-то!

– Не ной! – прикрикнул на него Жора. – Я представляю, если бы напросился с нами твой «Шланг». Он бы вообще сопли распустил.

– Ну ладно, ладно! – ответил «Фикса», потом покачал головой. – И всё-таки, я чувствую, что будет что-то страшное. Это же начнётся настоящая война. Ты представляешь себе, Жора это ж в Москву потом и не сунься. Да что там в Москву! Они к нам на разборки пожалуют.

– Это мы ещё увидим! Нам сегодня жывыми надо будет уйти – вот что сейчас главное, вот о чём надо будет думать. Может быть, стрелять ещё и не придётся: я же не знаю, зачем меня сюда позвали и что там решат. Только в том случае, если меня решат прикончить, вот тогда, только тогда заговорят наши маленькие друзья. Кстати. Надо подумать, как нам их пронести с собой: ведь, наверняка, будут обыскивать. Куда их спрятать? Как ты думаешь, Лёва?

– Отстань от меня! Я, вообще, ничего не знаю! – вспылил «Фикса». – У меня такое впечатление, что меня заставляют расхлёбывать чужую кашу!