Текст книги "Пёс"

Описываемые события вымышлены. Совпадения случайны.

«Чёрные псы – призрачные огромные собаки. Они являются преимущественно ночными призраками и связанны с Дьяволом, а встреча с ними считается предзнаменованием смерти».

(Из Английской мифологии)

Глава 1

Холодный весенний дождь с ветром, метался между серыми пятиэтажками, в тесноте узких улиц ночного города. Извиваясь, подобно гигантским пресмыкающимся, мутные потоки скользили вниз по дорогам и склонам, смывая и унося с собой всю грязь, что скопилась за долгую зиму под серым рыхлым снегом. Налетавший с океана, будто, взбесившийся ветер, шутя, сгибал толстенные стволы тополей. Сухие ветки с треском сыпались вниз и, подхваченные водой, уносились в темноту ночи.

Петропавловск утонул во мраке. Голубые ослепительные вспышки, порождаемые замыканием перехлестнувшихся электрических проводов, выхватывали из темноты неприглядные картины, написанные разбушевавшейся стихией. Свечение сопровождалось треском и тяжёлым низким гудением. Для полного ощущения конца света не хватало только раскатов грома, но, увы, грозы для Камчатки – явление редкое.

Этой ненастной майской ночью Джульетта родила. Промучившись всю ночь, она разрешилась под утро девятью комочками, слепыми и мокрыми. Утомлённая тяжёлыми родами, она уснула. Но спать пришлось не долго. Девять маленьких организмов уже начали свой путь по этому миру, и кто знает, чем он закончится для каждого из них, не будь рядом матери.

Для роста нужна еда. Щенки всей оравой прилипали к набухшим и тёплым соскам, жадно чмокали, сопели и толкались. Насосавшись до шарообразного состояния, они отваливались от материнского тела и засыпали, сбившись в большую тёплую кучу.

– Ах, ты наша кормилица! – приговаривала хозяйка, поглаживая довольную Джульетту по лохматой голове. – Ты наша дорогая. Вот сколько радости нам принесла!

В ответ Джульетта слюняво улыбалась, вываливая алый мокрый язык, и поколачивала хвостом об пол. От стука щенки просыпались и вновь ползли к тёплым соскам.

– Смотри, мама, а этот толстенький, быстрее всех успевает доползти. И ест дольше. Он, наверное, будет самый сильный и дорогой? – Светловолосая девочка, дочь хозяйки – маленькая румяная булочка в застиранном спортивном костюмчике, присела у отгородки со щенками и подталкивала одного из них грязным пальцем.

– Да, Леночка. Конечно, – говорила хозяйка дочери. – И пожалуйста, не надави случайно щенкам на лапки, моя хорошая. А то лапки у них станут кривыми, и их у нас никто не купит.

– Вот и хорошо, хорошо, мамочка! Тогда мы их всех себе оставим!

– Ну что ты, глупенькая! – хозяйка, смеясь, подхватывала лёгкое тельце дочери тяжёлыми пухлыми руками и усаживала на мясистые колени, едва прикрытые полами жёлтого халата. – Нам и Джульки хватит. Вот представь, когда они подрастут, сколько места им понадобится? – Девочка морщила маленький нос-кнопку, представляла, а потом громко смеялась.

Дней через десять у щенков открылись глазки. Теперь на всё, что раньше издавало звуки и запахи, можно было посмотреть. И они смотрели, заползая от страха, в самый тёмный угол отгородки. Но страх со временем прошёл. Щенки, трясясь всем телом, вставали на, ещё не окрепшие лапки и неуклюже переваливаясь, ходили вдоль отгородки, беспрестанно обнюхивая её бортики.

Спустя месяц явился представитель местного Клуба Служебного и Спортивного Собаководства, в котором была зарегистрирована Джульетта. Небольшого роста, полная, неопрятно одетая женщина сорока-сорока пяти лет. Всем своим видом и жестами, она больше походила на мужчину. Её крашенные в тёмно-красный цвет волосы топорщились из-под поношенной кроличьей шапки-ушанки. От бесформенного линялого фиолетового пуховика пахло чем-то, напоминающим запах навоза и собачьего корма вперемежку. Джинсы сидели мешком и вытянулись на коленях. Она поздоровалась с хозяйкой за руку и, четко проговаривая каждое слово, представилась:

– Зоотехник Камчатского Клуба Служебного и Спортивного Собаководства Любовь Владимировна Ретс! Показывайте!

– Здравствуйте! Пожалуйста, проходите! Вот сюда! – Хозяйка засуетилась. Быстро двинулась по коридору вглубь квартиры, на ходу схватывая со стульев разбросанное бельё.

Не разуваясь, зоотехник пробухала стоптанными вовнутрь сапогами к отгородке.

– Так, так, та-ак. Девять. Хорошо. – Джульетта приподнялась над щенками и глухо зарычала.

– Джулька, ффу!! – Прикрикнула хозяйка на собаку нарочито строго, крепко ухватив её за ошейник. – Что это такое?! Ффу!! Перестань сейчас же! Я её сейчас в другую комнату уведу. – Хозяйка с трудом утащила, скребущую об пол когтями, Джульетту в детскую, притворила за ней дверь и щёлкнула шпингалетом.

– Извините нас, пожалуйста.

– Ничего, ничего. Она ведь мать. А-а… э-э… каждая мать должна любить и защищать своё потомство. Не так ли? – Изрекая это, Любовь Владимировна старательно записывала что-то в замусоленную общую тетрадь с зелёной корочкой.

– Да, да. Конечно, – поспешила согласиться хозяйка. – Ну как вам, простите, Любовь…?

– Вла-ди-ми-ров-на! – отпечатала зоотехник, не отрываясь от записей.

– Да, да. Простите, Любовь Владимировна. Ну как вам наши малыши? – Хозяйка сложила руки под огромной, колышущейся после каждого движения, грудью. Покусывая нижнюю губу, она коротко зыркала на зоотехника и быстро отводила глаза в сторону.

Выдержав не большую паузу, та закончила последнюю запись, захлопнула тетрадь и приподняла брови.

– Ничего. Щенки хорошие. Почти без дефектов.

– Как это почти?! – вспыхнула хозяйка. – Их отец и Джульетта, чистокровные водолазы. С отличными родословными. Вы сами нам свидетельство в клубе выдавали. Они победители выставок и…

– Почти, – оборвала хозяйку Любовь Владимировка. – Это значит по-очти. Вот, смотрите. – Любовь Владимировна ловко ухватила за шиворот самого крупного щенка и поднесла к лицу хозяйки. Оторванный от тёплой кучи тот заскулил. За дверью детской вновь зарычала Джульетта. – Видите? – продолжала зоотехник, не обращая внимания на конвульсивные движения щенка.

– Нет. Что видите? – Хозяйка старательно пыталась рассмотреть то, что показывала ей Любовь Владимировна, и заглядывала щенку под хвост.

– Ну, вот же! – продолжала та. – Наплывы на костях, внизу передних лап. Это, либо родовая травма, либо последствия рахита, что более вероятно. Этот дефект может привести к ослаблению запястья, и в дальнейшем возможен размёт передних конечностей. Что является пороком у данной породы. Да и размеры его превышают норматив. Конечно, с размерами ясно будет только после года. Но поверьте моему опыту – от этого щенка не будет толку. Ну, теперь всё ясно?

– Да, ясно, – вздохнула хозяйка. – И как же теперь быть?

– Нну, что я могу вам посоветовать? – Любовь Владимировна подняла глаза к потолку. – Если в дальнейшем вы хотите иметь репутацию надёжного заводчика суки, в глазах потенциальных покупателей, то я бы порекомендовала вам этого щенка отбраковать.

– Как это?! – Глаза хозяйки округлились. Руки опять сжались под грудью. Любовь Владимировна пояснила снисходительно улыбнувшись:

– Это, конечно, может показаться не гуманным. Нно-о… на языке профессионалов… – В этом месте она сделала паузу, и приподняла одну бровь, – отбраковать, это значит у-у-мертви-ить.

Маленькая Леночка, до этого момента, молча, стояла за швейной машинкой, слушала разговор двух тёть и усердно ковыряла в носу. Но последние слова Любови Владимировны произвели впечатление на ещё не окрепшую психику ребёнка. Издав рёв такой силы, что обе женщины вздрогнули, Леночка бросилась к матери.

– Мамочка!! – кричала она, заливаясь слезами и соплями одновременно. – Мамочка! Не надо толстенького умертвлять! Он хороший! Он самый большой! Он будет самый сильный и дорого-ой!!

– Ой! Лена!! – нервно рявкнула хозяйка на дочь. – Как ты нас напугала! Откуда ты взялась?! О, господи! – Она наклонилась и торопливо принялась вытирать нос и щёки девочки полой халата. – Ну что ты! Не плач. Тётя пошутила. Никто его не умертвит!

– Да-а, не умертвит?! – Гнусавила Леночка. – Я пойду гулять, а ты его в ведро-о!!

– Господи! Лена!! В какое ещё ведро?! С чего ты взяла?!

– Да-а?! Я знаю! Бабушка всё время Муркиных котят в ведро с водой суё-от! А мне потом говорит, что их другая кыска унесла!! А я сама видела-а-а!!

Наступила пауза, прерываемая только всхлипываниями девочки да рычанием Джульетты, мечущейся за дверью детской комнаты.

Хозяйка умоляюще посмотрела на Любовь Владимировну. Та, поняв важность момента, сложила губы вареником, присела, и, насколько это у неё получилось, ласковым голосом произнесла, растягивая слова и периодически встряхивая девочку за плечо:

– Не пла-ач. Раз ты не хочешь, то это не обяза-ательно. Оставишь его себе или подруге пода-аришь.

– Да?! – Леночка вскинула брови, посмотрела на неё и тут же перестала плакать. – Прямо себе?!

– Ну, конечно! Конечно! – Отреагировала Любовь Владимировна и, считая миссию выполненной, встала и вновь обратилась к хозяйке. – Надеюсь, вас предупредили, что с полученной суммы от продажи каждого щенка вам необходимо перечислить на счёт клуба по пятнадцать процентов? – Её вареник, при этом расплылся между щёк.

– О, господи! – хозяйка, на этот раз прижала ладони к вискам. – Как пятнадцать? За что?! – взвизгнула она и тут же осеклась.

Но было поздно.

Жухлые брови Любови Владимировны медленно поползли вверх. Вареник изогнулся. Щёки порозовели.

– Что значит «За что?»? – Слова зазвучали глухо. Вся значительность в голосе исчезла. Руки зоотехника упёрлись в бока. – Да тут с одними вашими щенениями намучаешься…! По всему городу мотаться приходится…! И всё, между прочим, на общественном транспорте…! Машин не име-ем…! А выставки…?! – Любовь Владимировна задохнулась от негодования. – Да что я тут …?! – переводя дух и одёргивая полы пуховика. – Короче так…! Деньги вы можете, конечно, не платить! Как угодно! Но в таком случае, вы будете лишены членства в клубе, и ни о какой родословной для щенков и речи не будет!

Отхаркнув всё это в лицо хозяйке, Любовь Владимировна, как по команде «кругом!», повернулась к выходу. Осознав масштабы разразившейся катастрофы, хозяйка бросилась следом, семеня слоновьими ногами.

– Ой!! О-ой! Любовь…! Любовь Владимировна-а! Погодите! Извините…! Извините меня, пожалуйста! Сама не знаю, что говорю! О, господи…! Ну конечно, мы заплатим деньги! Заплатим…! Что за день сегодня…? Может, чаю попьём?

– Да нет уж. Спа-си-бо! – Любовь Владимировна задержалась у двери, развернулась, грубо сжала хозяйке на прощание руку и, вперив в неё уничтожающий взгляд прищуренных глаз, прошипела. – И не забудьте, шшто я говорила о том щенке. Я записала: «Полноценных щенков восемь». – И вышла, не закрыв за собой дверь.

Вечером хозяйка всё рассказала, пришедшему с работы мужу.

– А чё тут думать? – Рассудил тот, шумно запивая чаем картошку с селёдкой. – Напугали! Законники, ёптыть! – Он отламывал хлеб кусками, прямо от буханки. Его толстые, покрытые татуировками пальцы облипли крошками. – Сделаем, как все. Продадим ссучат по шесть штук за каждого, а терпил попросим сказать, в этом тухлом клубе, что купили их у нас по полторы штуки. Пусть подавятся, бля, своими процентами. А кто откажется – до свидания. А этого, дефектного, я Лёньке отдам. Он мастер. Он мне перо сгоношит. Его девки давно уже собаку клянчат, а баба денег не даёт.

– Какое ещё перо, Ген? А деньги?

– Дура! Перо – это… перро. Он этому козлу, главному инженеру, соседу своему, такую тычину подогнал, хоть в музей. А я чё, хуже?

– Какому инженеру? Какую тыч… тычинку? Машину ж брать собрались.

– Да всё, короче! Замолкни!

На том и порешили. И только маленькую Леночку такой исход событий никак не устраивал. Она-то и в правду поверила, что щенка оставят ей. В её маленькой головке уже созрел план. Она уже видела сотни переливающихся всеми цветами фантиков и прочих прелестей, полученных за щенка. Скривив ротик, она уселась у отгородки, и одной рукой поглаживая щенка по спинке, а другой, подперев подбородок, приговаривала:

– Да-а…. Надули нас с тобой, толстенький. Надули.

Глава 2

С силой оттолкнув на противоположный край стола папку с чертежами, я вытянулся на стуле и с хрустом потянулся. На стене звякнули часы – шестнадцать тридцать. «Всё! На сегодня хватит». Опершись о стол ладонями, я выскочил из-за стола и распахнул стеклянную дверь, открывающую выход на площадку пожарной лестницы.

В лицо ударило весной. Уши наполнились птичьим гамом. Глаза непроизвольно закрылись под лучами яркого солнца. На перилах ожесточённо дрались два воробья. Дрались так, что летели перья, и совершенно не обращали на меня внимания. Самка сидела поодаль, всем видом выказывая нетерпение. Улыбнувшись, я захлопнул дверь, закрыл кабинет и пулей вылетел из здания управлении фабрики. Пятница. Настроение отличное. Погода отличная. Завтра – на океан.

С этой мыслью я подходил к дому. Серая, четырёх подъездная пятиэтажка с номером двадцать один по Заводской улице, обосновалась на скале, нависшей прямо над фабрикой. А дальше, во всём великолепии раскинулась бухта. Берега затянуты поясом бетонных пирсов, куда ни бросишь взгляд, ершились стрелами портальные краны. И корабли. Корабли повсюду. Лёгкий порыв ветра принёс запах океана.

На скамейке у подъезда сидели соседские девочки – сёстры близнецы Мариша и Юличка. С их отцом, Севрюк Леонидом Сергеевичем, мы были знакомы давно, еще с тех времён, когда я начинал свою трудовую деятельность на фабрики в должности цехового механика. Леонид Сергеевич работал в моей бригаде и был классным слесарем, с золотыми руками и слабым характером. Потом, когда я занял должность главного инженера, мы стали соседями по лестничной площадке.

Мариша родилась на пять минут раньше Юли и считалась старшей. На её коленках дремал чёрный пузатый щенок, в локоть длиной

– Здрассте, Виктор Владимирович! – поприветствовали они меня хором.

– А, соседи? Привет. Кто это у нас тут? – Я погладил щенка по круглому животу.

Девочки ждали этого вопроса и затрещали наперебой, что папа принёс им щенка, что его назвали Вальс, что он мальчик и порода его водолаз, что у Вальса небольшой дефект на лапках и по этому, папин друг подарил его папе забесплатно.

Щенок проснулся, сладко и широко зевнул, потянулся и лизнул меня в руку. Тёплый язык оставил мокрый след на коже.

– Щенок хороший. Большой. – Нахваливал я Вальса. – Глазки блестят, шёрстка блестит, нос мокрый и холодный – значит, щенок не болен. И судя по животику, наверное, ест как бегемот.

– Ой, конечно, Виктор Владимирович. Кормим шесть раз в день. Папа говорит, что он растёт, как тесто на дрожжах. А мама уже не довольна.

– А, что так?

– Вальсик, ещё не привык и скулит по своей маме по ночам. А ещё, он делает лужицы и кучки на полу и коврах. А, ещё, когда ему жарко, он переворачивает чашечку с водой на пол, и ложится в лужу животиком.

– Ничего. Со временем он подрастёт и перестанет, – успокоил я сестрёнок.

Потом, я пообещал подарить им книгу по собаководству, зачем-то уже давно хранившуюся у меня.

– Ура-а!! – Девочки захлопали в ладоши. Побеспокоенный, щенок недовольно нахмурился.

– Спасибо, Виктор Владимирович.

– Пожалуйста. Извините, но мне пора. – Под протяжное и звонкое «Пока-пока-а», я вошёл в подъезд.

Так состоялось моё знакомство с Вальсом.

Удивил его взгляд. На секунду показалось, что на меня взглянул не щенок, а взрослое животное. В самой глубине его глаз сверкнул малиновой искоркой и исчез, еле уловимый огонёк зверя, оставив в душе неприятное ощущение.

Следующая моя встреча с Вальсом, состоялась месяца через два. Я не поверил своим глазам. По двору, с красной туфелькой в зубах, носился самый настоящий медвежонок. Массивная голова, толстенные лапы и вместо шерсти ещё щенячий пух бурого оттенка. На шее красовался новенький ошейник из жёлтой кожи. На ошейнике сверкала отполированная бирка из нержавеющей стали, на которой красивыми буквами было выгравировано одно слово – «ВАЛЬС».

Юличка, прыгая на одной ножке, пыталась догнать Вальса и отнять туфлю, которую он стащил с её ноги и никак не хотел отдавать. Маришка сидела на скамейке и ухахатывалась.

– Вальс! Фу! – У Юлички от обиды выступили слёзы на глазах. – Стой! Отдай! Отдай сейчас же!

Но щенок никак не реагировал на команды хозяйки. Отбежав от преследовательницы метров на пять, он бросал туфлю перед собой, припадал над ней на передние лапы и, высунув алый мокрый язык, поджидал, виляя хвостом. Но как только, Юля приближалась к нему, готовая схватить туфлю, он, в последнюю секунду выхватывал туфлю из-под самых рук, и с грозным рычанием уносился на следующие пять метров.

Юлька, дурочка! – заливаясь смехом, кричала Мариша. – Надень мою туфлю, да догони!!

Но Юля упрямо не хотела следовать совету сестры. Её лицо раскраснелось. Прядь волос прилипла к вспотевшему лбу. Обманув её в очередной раз, Вальс унесся в заросли полыни. Юля вернулась и уселась на скамейку рядом с сестрой, уставшая и разозлённая.

– Привет соседи! – Я присел рядом. – Как жизнь? Вальсик вырос, прямо медведь.

– Здрассте! – Мариша продолжала хихикать.

Юля сопела недовольно:

– Это не Вальсик, а хулиган какой-то. Он и дома всё перегрыз. Тапки сгрыз, ножку у тумбочки сгрыз. Мама его недавно даже веником огрела.

– А, папа говорит, что так нельзя. И в книжке, которую вы нам подарили, тоже написано. – Мариша перестала хохотать над сестрой и сделалась серьёзной. – У него зубки режутся, и просто надо немного потерпеть. Мама уже один раз хотела его отдать дяде Саше, а папа её уговорил не отдавать. И, даже, с дядей Сашей из-за этого поругался. Дядя Саша в «Копай Городе»* живёт и хочет Вальса к себе забрать. Что бы Вальс ему дом сторожил. А мы с папой не хотим, потому, что Вальсика там, на цепь посадят.

В это время из травы вынырнул довольный Вальс, и понёсся к скамейке. Туфельки в зубах уже не было.

– Ну, вот! Теперь точно от мамы влетит! Вальс! Ты, что сделал?! – Юля заплакала. Мы с Маришкой поднялись со скамейки и направились искать туфлю. Юля осталась одна. Вальс бегал вокруг неё и грозно рычал, пытаясь стащить вторую туфлю.

Наши с Маришкой поиски завершились ничем. Минут через пятнадцать мы вернулись. Юля стояла на скамейке и в страхе озиралась по сторонам. Вальс, со вздыбленной на загривке шерстью, глухо рычал, повернув морду в сторону подвального окна. И это уже не походило на шутливо-игривое ворчание. Рычание звучало злобно и всерьёз. В его глазах плясали малиновые огоньки.

– Юля, что случилось?! – Я с беспокойством, тоже осмотрелся.

– Ты, чё, Юль?! – Мариша с разбегу запрыгнула к ней на скамейку.

– Там крыса, наверное! – Юля указала пальцем в сторону подвального окна. – Если она выскочит, я, наверное, сразу умру от страха!

Я попытался заглянуть в окно подвала, но ничего не разглядел в темноте. Один раз до моего слуха донёсся тихий шорох, и ещё какой-то звук – толи шипело что то, толи кто-то дышал в темноте.

– Пойдёмте, девчата, домой. Скорее всего, там крыса. Они любят забираться в тёплые подвалы. А Вальсик, смотрите какой молодец. Защитник.

Кое-как, уняв рвущегося к подвалу Вальса, мы с Маришей направились к подъезду. Но Юля продолжала сидеть на скамейке и канючила, что-то, на счёт маминого наказания. Тогда Мариша сняла свою туфлю и отдала Юле:

– На. Только не ной.

– А ты? – Юля поспешно начала натягивать туфлю сестры на ногу.

– Пошли уже. Ничего мне не будет.

Все молча зашагали по лестнице, и только Вальс продолжал недовольно ворчать на руках у Мариши.

Глава 3

В садике и в школе, он всегда держался в стороне от других ребят. Да и, судя по всему, играть с ним, или сидеть за одной партой, особого желания никто не испытывал. Медленные, неуклюжие движения. Рябое, в угрях лицо. Вечно сопящий нос. Засаленные немытые неделями светлые волосы, и серая землистая шея. На руках цыпки. Грязные ногти обгрызены. И запах. Не поддающийся описанию запах немытого тела, долго нестиранного белья и водочного перегара пьющих родителей.

Учитель литературы и классная дама Клара Степановна, называла его «Рвотный порошок» и не зря.

Однажды, вначале учебного года, в класс пришла новенькая и по незнанию села рядом с ним. Девочку вырвало прямо на парту, на форму и на пол. Потом она упала в обморок. Через пару минут её вынесла из класса на руках школьный медик тётя Ира.

После этого случая, его усаживали на самый последний ряд, за самую последнюю парту.

Его не били только потому, что одна мысль о прикосновении к нему вызывала омерзение даже у мальчишек. В школьном журнале, напротив его фамилии стояли одни двойки. Уроков он не учил. Ходил в школу, в основном для того, что бы спрятаться на перемене в чулан, где технички хранили свои вёдра и швабры, и наблюдать.

Чулан располагался под лестничным пролётом. Закрыв за собой дверь, он вынимал из сколоченной из досок стены сучок. Приникнув к отверстию, он замирал. Сердце начинало стучать сильнее. Его рот приоткрывался, обнажая нечищеные зубы. Сиплое дыхание учащалось. Правая рука медленно опускалась за пояс брюк и ниже, в смердящую промежность. Грязные пальцы обхватывали торчащий пенис и судорожно дёргали его, пока тёплая липкая жидкость не начинала толчками стекать по руке и дальше, на вздрагивающие и подгибающие коленки. Его как магнитом притягивали трусики. Разноцветные, маленькие девчачьи трусики с котятами, мишками, цветочками и пупсиками, мелькавшие по лестнице над ним, из-под юбок и платьев. Взрослые женщины его не интересовали. Как-то, он попробовал подсмотреть в бане, в окно женского отделения. Но когда он увидел раздевавшуюся женщину – его вырвало.

Спустя какое-то время его, по настоянию классной дамы и родительского комитета, перевели в школу для детей, отстающих в развитии. Отец заявил, что его сыну незачем учиться с «дурачками», и лучше ему тогда работать дома. Но отца обязали, и, благодаря этому, он был обучен, хоть как-то контактировать с окружающим миром и жить в нём.

Дома его ожидали огород, куры, свиньи, бочки с водой, дрова, всегда пьяный и злой отец и мать, плачущая от побоев, но каждый день пьющая с отцом вонючий самогон. Иногда она украдкой, совала ему в грязную ладонь кусок рафинада или печенюжку, не переставая лить слёзы. Закончив дела по дому, он уходил в сарай. Там, в углу за поленьями дров он прятал коробку, полную девчоночьих трусов. Он воровал их с бельевых верёвок, во дворах многоэтажек.

Иногда он ловил кошку и долго издевался над ней. Замучив до смерти, он уносил её в конец огорода и хоронил там, изображая при этом похоронную музыку гортанным грудным стоном.

Ровно в девять часов вечера, он прятался в заросли малины, которые густо росли вдоль забора, отделяющего их двор, от соседнего. Летом, на крыльцо соседнего дома выставляли большую белую ванну и в ней, перед сном купалась девочка. Ей было от силы шесть или семь лет, и на её теле ещё не росли волоски. Быстро раздевшись, она забиралась в покрытую шапкой пены воду и плюхалась там минут пять. Потом приходила мать, мыла и уносила девочку на руках, завернув в большое розовое полотенце. А он, сотрясаясь от возбуждения, бежал в свой сарай, хватал в одну руку первые попавшиеся трусы из коробки, а другую засовывал в штаны.

В армию его не взяли из-за отставания в умственном развитии и плоскостопия. Однажды, когда ему исполнилось восемнадцать, отец взял, и привёл его в ЖКХ фабрики, где сам работал дворником при общежитии. Его взяли на работу. Сначала тоже дворником, но ему не понравилось, и он прибился к сантехникам.

Его влекли подвалы в многоэтажках. Пахнущие ржавчиной и сыростью, пылльные и тёмные. Окна в них располагались так, что стоя в полный рост, можно было увидеть из них только ноги прохожих. Если встать вплотную к окну, то получался такой же вид, что и в школе, из чулана техничек. Забравшись после работы в подвал, он часами простаивал там, в ожидании. Девочки прыгали в классики или на скакалках, а он не отрываясь, жадно всматривался под юбочки, сжимая в штанах пенис грязной рукой.

Однажды, в каком-то из дворов, его заметили, и отец одной из девочек так отделал его ногами, что около недели болели все мышцы. Обладая большой физической силой, он никак не мог успеть за избивающим его мужчиной. Он мычал и мотал головой после каждого удара, неуклюже взмахивал руками, стараясь схватить обидчика, но всё было тщетно. Замедленная реакция – результат отставания в развитии. Воя от злости и обиды он просто убежал. С тех пор, у него развился рефлекс. Он стал осторожней и начал с боязнью, относится к взрослым мужчинам.

Он не раз видел на работе, как сантехники делали себе ножи в мастерской, обтачивая полоску металла на наждачном круге. Он взял, и пока никого не было, тоже обточил, как смог, обломок плоского напильника. А вместо ручки намотал побольше синей изоленты. Получился короткий острый ножик, который он всегда теперь носил с собой.

Всё изменилось после того, как, отравившись самодельной водкой, умерли отец и мать. Он остался один. Особой нужды он не испытывал, так как с детства привык работать по хозяйству, возделывать огород, ухаживать за животными. Он не пил самогона и не курил. Но в одночасье исчезли, постоянный страх получить затрещину от отца за малейший промах, и слёзы матери, вызывавшие в нём чувство вины и вынуждавшие отдавать деньги ей, на опохмелку.

Он стал теперь сам по себе.

Через некоторое время ему понравилось так жить. Его никто теперь не наказывал. У него скопились деньги, потому, что их перестали отбирать, а куда их тратить он не знал. Погреб и ледник то же ломились от продуктов, потому, что он ничего не пропивал. Ему очень нравилось, что соседи здоровались с ним. Но настоящее удовольствие он получал, когда приходили морозы, и наставало время рубить курам головы и резать свиней. Он видел, как это делал отец. Будучи очень сильным, он всегда удерживал свинью, пока отец забивал её ножом.

Перед тем, как отрубить дёргающейся и орущей курице голову, он каждый раз выдерживал паузу и сдавливал тёплое тельце сильной рукой. Ему нравилось это ощущение, когда беспомощное существо полностью находится в его власти. Но когда он в одиночку, после непродолжительной борьбы, в первый раз сам зарезал свинью, у него возбудился пенис, и пришлось бежать в сарай. Там, над коробкой с трусиками он испытал небывалый по остроте оргазм. Такого с ним ещё не было. Тогда он не стал сразу резать вторую свинью, а взялся за неё только через неделю. В течение всех семи дней, он заходил в свинарник и подолгу смотрел на свою будущую жертву.

Глава 4

Осень пролетела в делах и заботах. Перестройка набирала обороты. Уже вовсю задерживали зарплату. Фабрика тихо меняла хозяев. На общефабричных собраниях директор с жаром призывал голосовать за превращение предприятия в АО и потерпеть. Говорил, что ещё немного, и всё вернётся на круги своя, и тогда начнут выворачивать карманы новоявленным миллионерам, и все виновные ответят перед народом. Народ воодушевлённо слушал эти пламенные речи и с надеждой в глазах расходился по рабочим местам.

После таких собраний, со словами:

– Ну, ты тут, Владимирыч, присматривай, – директор уезжал по своим делам. Поняв, после нескольких безрезультатных попыток, что привлечь, чьё либо внимание, к возникающим на фабрике проблемам, не удастся, я плюнул на всё, и то же занялся решением личных проблем. Благо, никого это особо не волновало.

На исходе зимы я почувствовал, что тихо схожу с ума. А в апреле понял, что если не возьму отпуск, то запросто смогу кого ни будь убить. Чуть ли не силой вырвав у директора резолюцию на отпуск, я укатил на четыре месяца к родителям в Амурскую область и домой вернулся, лишь в начале августа.

Не смотря на тяжесть двух чемоданов, пулей взлетел на третий этаж. Провернув ключ в замке, ввалился в квартиру. В нос ударило сыростью и запахом плесени. Бросив чемоданы в прихожей, и не снимая обуви, прошёл в комнату, включил свет, распахнул все форточки и плюхнулся на диван. В дверь позвонили. Удивлённый, я пошёл открывать.

– Здорова, Владимирыч! – На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Севрюк Леонид Тимофеевич. – Уже приехал? А я слышу, вроде дверь хлопнула. Пойду, думаю, проверю. – Он с опаской поглядывал через плечо на дверь своей квартиры, и прятал в подмышке, что-то завёрнутое в газету.

– О! Тимофеич! Заходи. Сейчас сообразим, чего ни будь в честь приезда!

Он юркнул в раскрытую дверь, и уже на кухне, развернув газету, с гордостью установил на стол бутылку «Пшеничной».

– Вот! Припас! Только закусь не успел. Боялся, моя застукает.

– Это не беда. – Я направился в ванную. – Ты доставай из чемоданов всё, что понравится, а я пока ополоснусь с дороги. Там, родители напихали всякого.

– Ага! Есть, понял! Давай, пёрья почисть! Я тут разберусь.

Когда я разомлевший, выполз из ванной, стол уже истомился ожиданием. Толстые куски ржаного хлеба, сало, солёные грузди, лук, две рюмки, две вилки, нож, водка и банка с домашней тушёнкой. Всё по-мужски – коротко и ясно.

Жахнули по первой. Закинули вдогон сало да по грибку. Повторили. Поели домашней тушёнки. По телу разлилось тепло. Появилась пепельница. Закурили. Тимофеич, как всегда, «Беломор-Канал», я «Парламент». После первых жадных затяжек, кухню заволокло дымом. Я приоткрыл форточку по–шире. Потянуло свежестью.

– Как дела то, Тимофеич? – Я вытянулся на стуле, сложив руки на груди.

– Да, как дела? Ничего. Живём помаленьку. Девки ещё в лагере. Моя дома и на даче командует. Ничего. Потихоньку.

– Ну, вот. Рассказал. «Ничего. Потихоньку» – передразнил я. – Меня, считай, полгода в Питере не было, а ты за полминуты всё доложил. Да? – Я вновь, глубоко и с удовольствием затянулся. – Как на фабрике? Ещё дышит? Как девчата твои? Как Вальсик? Небось, здоровенный кобель уже вымахал. Сколько ему? Года полтора, а? – Тимофеич, молча, налил по третьей и, не дожидаясь меня, выпил. – Не понял, – встревожился я. – Случилось, что? С собакой что ни будь? Заболел?

– Да если б заболел, то ещё ладно. – Вздохнул он.

Моя челюсть медленно начала отвисать.

– Умер?

– Да, если б помер, то тоже ладно. Тока вот… – Тимофеич взял вторую папиросу. Торопливо прикурил.

– Чего замолчал? Онемел? – Я весь напрягся.

– Ну, … Короче, сплавили мы его. – Он несколько раз быстро затянулся и, раздавив папиросу в пепельнице, уставился в пол.

– Как это сплавили? – Прищурился я, слегка склонив голову на бок. – Не понял.

– Да, так! – Тимофеич, как-то зло глянул на меня, и быстро отвёл глаза. – Ну, чего ты так смотришь, Владимирыч?! Ну, не могу я, когда она на меня давить начинает! Как только девок в лагерь отправили, так и началось. «Места много занимает! Шерсть кругом! Грязь с улицы таскает!» Начала орать на него… – Он зло втянул носом воздух. – Да, всё бы ничего, так тут вот оно! Короче, Вальс порвал соседского добермана. Када Вальсик молодой ещё был, тот его всё время сзади, за ляжки кусал. Куснёт и убегает. Мой увалень рычит, ярится, а догнать не может. Аж пена со рта. И глаза огнём. А тут, видно, срок подошёл. Вальс силу почуял, и прям средь двора, всё тому доберману и вспомнил. Еле оторвали. Чуть насмерть не задавил. Хозяйка к участковому. Тот за протоколы. Благо соседи помогли. Всё объяснили. Утихло, вроде. И на, опять!