Текст книги "Козырной стрелок"

Глава 21

– Когда? – спокойно, но так, что у присутствующих мурашки по спинам побежали, спросил Папа. – Когда?!

– Днем.

– Кто его последним видел?

– Ушастый и Шавка.

– Сюда их.

Требуемых «шестерок» нашли и мгновенно, чуть не волоком, притащили под грозные очи Папы. Которого они, может быть, первый раз в жизни живьем наблюдали.

– Где вы его видели?

– Дома. У него дома.

– Когда?

– Днем…

– Когда днем?

– Три часа назад. Когда паспорта принесли.

– Он был один?

– Нет. Там с ним какая-то баба была.

– Какая?

– Обыкновенная. Шалава. Он сказал, что ее у центрального гастронома снял.

– Отыскать бабу. И все у нее узнать! – коротко распорядился Папа.

Несколько бригадиров тихо вышли из комнаты.

– Кто нашел Шустрого?

– Носатый. Он за деньгами пришел. Долго стучал. А потом дверь открыл.

– У него что, ключ был?

– Нет, ключа не было. Отмычки были. Он отмычкой открыл. Ему ждать надоело, и он открыл. Думал, Шустрого нет и он все сам возьмет. А Шустрый был…

– Носатого сюда.

Привели Носатого.

– Ты его первый увидел?

– Я.

– Рассказывай.

– Что рассказывать?

– То, что увидел! Подробно и по порядку рассказывай.

– Ну я открыл дверь, на всякий случай покричал его, прошёл по коридору в комнату и увидел… Шустрого увидел. Мёртвого.

– Как его убили?

– Не знаю. В него вроде не стреляли и на перо не сажали.

– Почему ты так решил?

– Никаких ран видно не было.

– Он что, был целый?

– Не сказать, чтобы совсем. Побитый был сильно. Да, у него еще… В общем, у него кончик носа был отрезан.

– Носа?!

– Ну да, носа. Отпластан, как бритвой!

Присутствующая при допросе братва тихо зашушукалась. Насчет отрезанного носа.

– А ну тихо!

Все мгновенно замолчали.

– Ты там ничего не трогал?

– Нет. Я сразу ушел. И сразу сказал…

– Ладно, иди.

– Ментов никто не вызывал?

– Нет! Как можно.

– Тогда едем.

– Куда, Папа?

– Туда едем. Теперь едем.

– Но это… это…

– Чего сопли жуете? Ну?

– Это опасно. Могут заметить соседи и потом стукнуть ментам.

– Ничего. Как-нибудь. Поехали!

К самому подъезду на машине Папа не подъезжал. Прошел пешком. Братва заранее проверила дорогу и открыла дверь, так что никаких препятствий в продвижении не возникало.

Папа зашел в услужливо распахнутую дверь.

– Где он?

– Там, Папа.

Бывший близкий подручный Папы расслабленно сидел на кресле, уронив голову набок. В квартире все было чисто и относительно убрано. Шмона, похоже, не было.

– Тайник где? – спросил Папа.

– Здесь тайник. Пустой. Совсем пустой. Может, его кто откурочил, чтобы бабки умыкнуть?

– Может, и откурочил. Только что-то он слишком гладкий. Не видно, чтобы его ломали.

– Так, может, они внутряк отжали? Монтировкой.

– Тогда бы крышка была погнута. Не ломали его. Ключом открыли. Его ключом.

– Откуда бы они его взяли?

– Нашли. Или он дал, – кивнул Папа на покойника.

– Паспортов нет, – сообщил появившийся из соседней комнаты претендент на освобожденное Шустрым место. Новый, почти уже утвержденный подручный по кличке Бурый.

– Внимательно смотрели?

– Все перетряхнули.

– Поди наследили?

– Нет, мы аккуратно. И все на место положили.

– Значит, говоришь, не нашли…

Папа подошел к покойнику и долго смотрел на него, словно надеясь узнать, кто к нему приходил, что искал и кто его убил.

Но Шустрый молчал. И сидел. Первый раз в присутствии Папы он не отвечал на его вопросы и не вставал.

Папа вытащил носовой платок, обернул им пальцы и, взяв покойника за подбородок, медленно повернул голову. Посмотрел и снова опустил обратно. Потом тот же платок он набросил сзади на шею и пощупал выступающие позвонки.

– Ему свернули голову, – сказал он. – Как цыпленку.

Все на минуту напряженно замолчали.

– Это он, Папа. Это он грохнул Шустрого, – тихо сказал Бурый. – Нутром чую – он! Это он мочит наших. Одного за другим. Вначале там, в доме, теперь здесь. Он перемочит нас всех. До последнего. Зачем он нас мочит? Чего ему от нас надо?..

– Цыц! – оборвал его Папа. – Уходим. Здесь нам больше делать нечего…

«Может, и действительно Иванов, – думал Папа, спускаясь по лестнице, идя по улице, садясь в машину и приехав домой. – Может, он действительно оберегает свои бабки и жалит каждого, кто к ним приближается. Смертельно жалит… вполне может быть, что и он. Свернутая шея – его почерк». Очень похоже, что он. Потому что больше некому. Ну кому еще мог быть нужен Шустрый? Кто бы стал ему вдруг ломать шею?

Никто не стал. Никому он больше не был нужен. Только Иванову. Который его убил. Причем не просто убил. А именно тогда, когда тот получил заграничные паспорта. Ни раньше, ни позже. Именно тогда! День в день!

Что он хотел сказать тем, что убил Шустрого именно в этот момент?

Только одно – что со всяким, кто сделает то же самое, кто попытается приблизиться к его золоту, он поступит точно так же. Он сломает ему шею. Или убьет как-то иначе. Но убьет стопроцентно!

Иванов поступал точно так же, как поступил бы на его месте Папа. Или любой другой сильный человек, не желающий, чтобы в его дела совались посторонними носами. Вот он, знак! Вот почему он отрезал нос. Именно нос! А не, к примеру, ухо.

Не суйте нос в чужие дела, иначе лишитесь головы! – вот что хотел сказать он. И вот что он сказал!

Шустрый сунул свой нос в его дела и лишился жизни!

Его смертью и его отрезанным носом Иванов показал, что все видит, все знает и не остановится ни перед чем.

И он действительно все видит, раз выследил Шустрого, все знает, раз нашел и забрал паспорта, и ни перед чем не остановится, раз так демонстративно убил Шустрого.

Он все знает, все видит и не остановится ни перед чем!

Шустрый наверняка не был последним в списке его жертв. Хотя бы потому, что Иванов не получил свои, за которыми он приходил, дискеты. И наверняка он пытал Шустрого именно из-за этого. Из-за того, чтобы узнать, у кого теперь находятся его дискеты. И значит. Шустрый мог ему что-то сказать. Вернее, сказал наверняка.

Шустрый сказал ему о дискетах!

И значит, сказал о нем, о Папе! Наверняка сказал. Не мог не сказать.

А раз так, то его врагом номер один, после Шустрого, стал он, Папа. И следующий его визит должен быть к нему, к Папе, который теперь является единственным владельцем дискет.

А раз так, то дело уже даже не в золоте. Дело совсем в другом. Дело в хрупких шейных позвонках. И в Иванове. Который так легко их ломает. Который так же легко ломает переносицы и кадыки. Который, стреляя, всегда попадает в цель. А самое главное, появляется там, где его не ждут. И, сделав дело, уходит незамеченным.

Дело в Иванове!

Пока есть Иванов, денег не будет. Теперь это очевидно. И спокойной жизни не будет! Пока будет Иванов, вообще ничего не будет. Потому что он сила! Потому что от его руки уже погибло два десятка братанов и погиб Шустрый. И почему этот список не продолжить ему, Папе? Ведь его позвоночник тоже не из стали.

Отсюда для него, для Папы, есть только два выхода.

Первый – найти Иванова. И убить его.

Второй – найти Иванова. И договориться с ним.

Но потом все равно убить, дождавшись, когда он подставит ему незащищенную спину.

Но и в том и в другом случае – договориться с ним или убить его – его следовало, как минимум, найти.

Глава 22

– Ты уверен, что он не подведет?

– Совершенно. Я ручаюсь за него. У него хорошее, по настоящему пролетарское происхождение. Я помню его родителей еще по машиностроительному заводу имени Урицкого. А потом по фабрике Клары Цеткин. Отец всю жизнь работал кузнецом, а потом был избран коллективом на должность секретаря партийной организации цеха. Мать работала в тех же цехах, что и он, уборщицей производственных помещений. Он коренной пролетарий.

– Хорошее происхождение, – согласился товарищ Прохор. – Но только сегодня пролетарское происхождение мало чего стоит. Они, – показал он пальцем на работающий телевизор, – тоже из пролетариев. А кое-кто даже из потомственных партийцев. И тем не менее продали завоеванную в борьбе страну рабочего класса и трудового крестьянства. Я не могу оспаривать классиков марксизма-ленинизма, но сегодня, как мне кажется, классовый подход утратил свои бредовые позиции. Сегодня классовое расслоение не имеет таких резко очерченных граней, как раньше. Я не могу с полной уверенностью отнести к пролетариям человека, работающего на станке, со своими сыновьями, но в собственной их мастерской. Они трудятся по двенадцать часов в день, но на себя, и таких теперь много.

– Таких работников можно признать артелью и причислить к пролетариату, – предложил выход Федор.

– Нельзя. Они не наемный труд. Они собственники своих средств производства. И значит, хозяева. То есть совсем другой, противоположный пролетариату класс.

– Тогда пусть будет отец буржуй, а дети пролетарии.

– Опять нет. Они являются совладельцами средств производства. И наследниками средств производства. Пусть даже в настоящий момент их угнетает хозяин-отец.

– Тогда не знаю.

– Вот я и говорю. Границы, определяющие классовую принадлежность, размылись. Сейчас иной священник более сознателен в отношении к сложившемуся положению дел, чем обуржуазившийся люмпен-пролетарий. Мы не можем теперь ориентироваться на один только классовый подход. Классовый подход устаревает, как форма определения основных движущих сил и их союзников в предстоящей всем нам борьбе.

– Классовый подход никогда не утратит своих позиций, – возразил товарищ Максим. – Классовое сознание всегда будет в наибольшей степени присуще наиболее угнетенным слоям населения – пролетариям и малоимущему крестьянству. Кулаков-фермеров я, естественно, из их числа исключаю. Отметая классовую первооснову нашей борьбы, ты рискуешь обуржуазить и лишить истинно действенных лозунгов наше, по-настоящему классовое движение.

– И все же я не согласен, товарищ Максим. В этом вопросе наши взгляды расходятся диаметрально. Я бы хотел с тобой поспорить, но, к сожалению, сейчас не имею на это возможности.

– Мы можем завершить дискуссию позже, когда закончим дело, для которого здесь собрались. И можем развернуть дискуссию более широко, для чего привлечь к ней наших товарищей. Спорные вопросы теории партия не должна замалчивать, а, напротив, должна выносить в широкие партийные массы.

– Я согласен. И готов к дискуссии.

Прохор и Максим пожали друг другу руки.

– Вернемся к нашему вопросу, – призвал Федор.

– Ты сказал, что у кандидата по-настоящему пролетарское происхождение.

– Да. Я знал его отца и мать.

– Какое у него место основной работы?

– Он работает в милиции, в уголовном розыске.

– Рядовой?

– Нет, подполковник.

– Образование?

– Школа милиции, юридический институт и курсы повышения квалификации.

– Отношение к воинской повинности?

– Отслужил срочную службу. Отличник боевой и политической подготовки. Комсомолец. Секретарь первичной ячейки своего стрелкового отделения. Награжден нагрудным знаком «За отличную службу» и поощрениями командования. Пять месяцев служил на погранзаставе на границе с Афганистаном. То есть знает о границе не понаслышке. Уволен из рядов Вооруженных Сил в звании старшего сержанта.

– За границей бывал?

– Да. Раньше по путевке профсоюза – в Болгарии и в Германской Демократической Республике. После в командировках по служебным делам в Австрии и Швейцарии.

– В Швейцарии?.. – оживился Прохор.

– Да. В Швейцарии. Был по обмену опытом три недели.

– Семейное положение? – продолжил выяснение анкетных данных Максим.

– Пять лет как разведен.

– Разведен – это нехорошо…

В привычном перечне вопросов зависла пауза.

– Ну при чем здесь семейное положение? – тихо возмутился Прохор. – Мы не жену ему подбираем. И не в гарем забрасываем.

– При всем при том семейное положение! При том, что если человек предал жену, он способен предать движение.

– Он не будет участвовать в движении. Он будет выполнять строго определенное задание. Между прочим в Швейцарии выполнять, где уже бывал и где имеет определенные связи.

– Этого мы не знаем.

– Если был три недели, то наверняка имеет.

– Хорошо. Кто его еще рекомендовал?

– Мой старый товарищ. Он работал в органах и характеризует его как кристально честного и сочувствующего нашему делу человека.

– Вторая рекомендация есть?

– Вторая рекомендация моя. Я тоже знаю его с детства. Потому что знаю его родителей и часто бывал у них в семье. Я считаю, что ему можно доверять.

– Ты понимаешь всю степень ответственности, которую ты на себя возлагаешь этим решением?

– Конечно. Я готов отвечать за него партийным билетом.

– Ну что ж. Другие кандидатуры у нас есть?

Других кандидатур не было. Вообще не было.

– Голосуем.

Все трое подняли руки.

– Единогласно.

– Ты говорил ему о характере нашей просьбы?

– Да. Но только в самых общих чертах.

– Где он?

– Ждет в соседней комнате.

– Позови его.

Федор ушел и тут же вернулся с крепким, лет сорока подполковником.

– Подполковник милиции Громов Александр Владимирович, – четко представился он.

– Вы знаете, зачем мы вас пригласили?

– Да. Вам нужно вернуть какие-то деньги.

– Не какие-то, а народные деньги. Которые были заработаны потом и кровью пролетариев нашей страны в период развитого социализма. И которые принадлежат им. И должны быть направлены на дело освобождения их от существующего ига новой буржуазии…

– Погоди, Максим, – перебил его Прохор. – Так мы ничего не сможем объяснить. Разговор идет о деньгах, которые были положены центральным аппаратом Коммунистической партии Советского Союза в ряд иностранных банков в качестве неприкосновенного резерва на случай возникновения нештатных политических и социальных ситуаций. Которые, как вы видите сами, наступили. Я надеюсь, вы разделяете наше негативное отношение к тому, что происходит в стране?

– Да! – коротко ответил Александр Владимирович.

– Я очень рад, что наши взгляды на действительность совпадают. Иначе мы бы просто не могли с вами сотрудничать. Так вот, возвращаясь к деньгам. Сейчас эти деньги нужны не в заграничных банках, а нужны здесь. Нужны на организацию борьбы за освобождение страны от ига лжедемократии.

– Почему вы не получите эти деньги сами? – спросил Александр Владимирович.

– Мы не имеем такой возможности. Получение денег связано с рядом оргмоментов, требующих специальных навыков.

– Вы имеете в виду сопровождение и охрану груза?

– В том числе и это.

– А что еще?

– Еще определенный уровень юридической культуры и связей в силовых структурах или Министерстве иностранных дел.

– Для чего?

– У нас есть некоторые проблемы с доставкой этих средств в страну.

– То есть, если называть все своими именами, вам нужно окно на границе или слепой таможенник?

– Некоторым образом.

– Могу сказать сразу, что окна в границе у меня нет. А вот с таможней я, в силу своих служебных обязанностей, сталкивался. С таможней я, наверное, помочь могу. Но вряд ли на основе голого энтузиазма. Сами понимаете, в какое время мы живем.

– Сколько потребует таможня?

– Если те, кого я знаю, то пять процентов со стоимости провозимого груза, если до ста тысяч долларов, и два с половиной процента, если свыше ста.

– Значит, в нашем случае два с половиной, – заметил Федор.

– Если сумма значительно больше, они могут сделать скидку.

– Ну вот видите, – горячо сказал Федор.

– Это надежный канал?

– Это достаточно надежный канал. К тому же я могу подстраховать прохождение денег со стороны своей работы. В свою очередь, я могу задать вам вопрос?

– Конечно.

– Почему вы выбрали именно меня?

– Вас рекомендовали Федор и еще один человек. Они доверяют вам. Мы доверяем им.

– До меня вы ни с кем не работали?

– Так получилось… Работали. Но остались ими недовольны и были вынуждены отказаться от услуг.

– С кем вы работали? Это не праздный вопрос. Если вы нанимаете меня, я должен знать, кто был до меня. И должен знать о всех событиях, бывших до меня.

– Мы работали с генералом Петром Семеновичем.

– Который застрелился?

– Вы тоже об этом слышали?

– Я об этом не слышал, я об этом знаю! И в связи с вновь открывшимися в нашем деле обстоятельствами, с его самоубийством, я должен знать все. Абсолютно все.

– Хорошо, вы узнаете все, когда мы согласуем оставшиеся вопросы.

– Какие?

– Денежные. Сколько вы потребуете за свои услуги? – задал Максим самый тяжелый для нынешнего финансового положения партии вопрос.

– Столько же, сколько вы заплатите таможне, – сказал Александр Владимирович. – Два с половиной процента. Причем должен заметить, в отличие от таможенников мне придется очень много побегать. Они получат свое только за то, что они есть.

– Но это же… – начал было Максим, но его остановил Прохор.

– Другие варианты наших финансовых взаимоотношений, конечно, невозможны?

– Отчего же? Вполне возможны. Вы можете нанять меня по единовременным ставкам.

– По каким ставкам?

– По существующим в охранных и сыскных предприятиях. Расценки рядового частного сыскного агента – от тридцати до ста долларов в час. Но я буду брать те же деньги за день, причем по самой низкой ставке. То есть тридцать долларов за восемь рабочих часов. И по десять за переработку, не связанную с риском. Это значит, за четырнадцатичасовой день – девяносто долларов. То есть в четыре-четырнадцать раз меньше, чем вам обошелся бы агент-частник или агент охранного предприятия.

Партийцы переглянулись.

– Теперь предусмотренные прейскурантом сыскных агентств доплаты за качество обслуживания. Я продолжаю работать в органах. Значит, еще тридцать. Мое звание подполковник милиции. Это еще пятьдесят. Я буду использовать служебное оружие. Десять. Служебный транспорт. Пять. И служебные источники информации. Эта услуга тянет на сорок долларов. Плюс десять долларов на разные прочие, трудно поддающиеся учету мелочи. Итого двести тридцать пять долларов в сутки. Согласитесь, вполне приемлемая, я бы даже сказал небольшая для подобного рода дела сумма. Правда, здесь есть одно «но». Такая форма взаиморасчетов возможна только при условии месячной предоплаты.

Присутствующие партийцы шумно выдохнули воздух.

– В случае же, когда мне придется работать за конечный результат, я бы хотел иметь достойное за проделанную мной работу вознаграждение. Два с половиной процента от всей суммы.

– А ты говорил, у него истинно пролетарское происхождение, – тихо вздохнул Прохор.

– В любом случае окончательное решение принимать вам. Но должен предупредить, более дешевый вариант вы вряд ли найдете.

– Ну что решим? – упавшим голосом спросил Максим. Федор молча поднял руку. За ним – Прохор. Последним Максим.

– Принято единогласно.

Сдались идейные борцы за освобождение рабочего класса. Капитулировали перед превосходящими силами обрушившихся на них проблем. С первым наемным работником, с Петром Семеновичем, хоть и не напрямую, хоть через посредника, но еще как-то справлялись. Еще держали хорошую мину при все более ухудшающейся игре.

А здесь не смогли. Здесь капитулировали. Сдались на милость затребовавшего и получившего два с половиной процента победителя.

– Тогда будем считать, что наша с вами сделка состоялась, – подвел итог Александр Владимирович. – И чтобы не откладывать дела в долгий ящик и быстрее приблизиться к тому, что вы и я желаем, я бы хотел задать вам несколько вопросов. Вернее, один и самый главный вопрос – кто, кроме вас, осведомлен о партийных счетах?

– Изначально только мы, покойный Петр Семенович и еще один подполковник, который был вместе с ним.

– Фамилия подполковника?

– Лукин. Подполковник Лукин.

– Кто еще, кроме тех, кто, как вы выразились, «изначально» знал о счетах?

– К сожалению, многие.

– Кто конкретно? И как они могли узнать о том, что знали только вы, генерал и подполковник?

– Дело в том, что этот подполковник сбежал. С дискетами сбежал.

– Где он теперь?

– Погиб. То есть я хотел сказать, убит.

– Кем убит?

– Точно неизвестно. Но, может быть, Ивановым.

– Каким Ивановым? Кто такой Иванов?

– Это тоже неизвестно. Но дискеты каким-то образом попали к нему.

– Где попали?

– На улице Агрономической. Где погиб подполковник Лукин. И еще несколько человек.

– Кто их убил?

– По всей видимости, Иванов.

– С чего вы взяли?

– Генерал Петр Семенович знакомился с материалами следствия. И сообщил нам, что следствие установило, что из оружия, которым были они убиты, стрелял Иванов.

– То есть дискеты появились у Иванова после этого?

– Наверное.

– Вы пытались найти его и изъять похищенные дискеты?

– Конечно. Петр Семенович искал его все это время.

– Нашел?

– Нашел. Но взять не смог.

– Почему?

– Его бойцы были убиты.

– Кем?

– Ивановым.

Милицейский подполковник очень внимательно посмотрел на партийцев. Они несли какой-то маниакальный бред. На тему мании всеобщего преследования каким-то Ивановым.

– С чего вы взяли, что это опять был Иванов?

– Мы ничего не брали. Эту информацию нам сообщил Петр Семенович. Он расследовал гибель своих бойцов и знакомился с материалами уголовного дела.

– То есть дискеты опять остались у Иванова?

– У него.

– Кто еще из оставшихся в живых знает о дискетах?

– Мы, Иванов и, возможно, кто-нибудь из подчиненных Петра Семеновича.

– Кто? Кого вы знаете?

– Майора Сивашова и капитана Борца. Он давал нам их фамилии, когда согласовывал тех, кто поедет в Швейцарию.

– Больше никто?

– Кажется, нет.

– Ну что ж. Значит с них, с майора и капитана, и надо начинать. И еще с Иванова. Потому что пока мы не узнаем, где они находятся, мы не можем быть спокойными за свои тылы. И значит, не можем приступать к решению главной, для которой вы меня сюда пригласили, задачи. Начинать надо с них! Есть у вас какие-нибудь их координаты?

– Нет.

– Тогда постарайтесь вспомнить их имена, фамилии, отчества, возраст и любую другую информацию, которая может пригодиться мне для установления их местопребывания…