Текст книги "Мастер сыскного дела"

Глава 4

В дверь постучали.

– Входи, кто там?

На пороге возник человек. В штатском. Хотя доложил по-военному:

– Разрешите?..

В комнате номер семнадцать было пусто. Был стол и два стула. За столом сидел человек в кожанке.

– Вы кто?

– Фирфанцев.

Ему указали на стул.

Мишель сел.

– У нас к вам есть дело...

У кого «у нас» человек в кожанке не сказал – и так было понятно.

Если они хотят у него что-то выведать или заставить служить их пролетарскому делу – так он откажется, чем бы это ему ни грозило, твердо решил Мишель. Одного того довольно, что он согласился продолжить свое, начатое еще при царе расследование относительно пропавших сокровищ дома Романовых. В их гражданской войне ни с той, ни с иной стороны он участвовать не желает – лучше пулю в лоб!

– Вы теперь, кажется, занимаетесь розыском и учетом буржуйских ценностей? – спросил человек в кожанке, внимательно рассматривая Мишеля.

– Так точно!

– Выходит, имеете дело с большими ценностями?

Мишель кивнул.

– Воруете? – без обиняков спросил человек в кожанке, испытующе глядя на него.

Мишель не понял.

Воруете?.. Кто?.. Он?.. Потом понял – его обвиняют в воровстве?!

– Как вы смеете, сударь! – бледнея и привставая, прошептал он.

– Во-первых, не сударь, а товарищ. Товарищ Варенников... – представился человек в кожанке. – Сударей мы ныне к стенке ставим! Во-вторых, коли не воруете – так очень хорошо. Дело, которое мы хотим вам поручить, связано с ценностями.

Умолк, выдерживая паузу. Но его собеседник никак на его слова не прореагировал. Молчал и слушал.

– Вам надлежит отправиться в командировку с грузом, который надо передать нашим товарищам в Финляндии.

– Я должен буду ехать один?

– Нет. Вы будете сопровождать одного иностранного товарища, сочувствующего нашей революции. Американца. Военного корреспондента.

Вот оно в чем дело – судя по всему, чекисты приставляют его к американцу, дабы он приглядывал за ним.

Но почему именно он?

Человек в кожанке ответил, почему:

– Вы ведь, кажется, говорите на их американском языке?

– Немного, – ответил Мишель. – То есть гораздо хуже, чем на немецком или французском.

Потому что французский, как и всякий дворянский отпрыск, зубрил с младых ногтей, сперва с домашними учителями, а после в кадетском корпусе, разговорный немецкий имел возможность практиковать в окопах на германском фронте, а вот с английским ему сталкиваться почти не приходилось.

– На немецком?.. А почему нам о том ничего не известно? – подозрительно спросил чекист, барабаня пальцами по какой-то серой папке.

Хмыкнул, будто о чем-то раздумывая. Встал. Подошел к двери, крикнул что-то в коридор.

В комнату вошел гладкий, в добротной одежде иностранец, который с порога начал улыбаться.

С американцами Мишель был знаком мало, но те тоже всегда почему-то улыбались.

– Знакомьтесь, наш американский друг и писатель Джон Рид.

– Фирфанцев, – представился, кивнув, Мишель.

Джон Рид радостно тряс Мишелю руку, будто собираясь оторвать ее. Мишель вяло отвечал.

– Товарищ Фирфанцев поедет с вами, будет вам помогать, ну и защищать, ежели надо. Человек он испытанный и верный делу революции, состоит теперь в оценочной комиссии при Максиме Горьком.

– О... Горький?! Да, я знаю Горький!.. Это ваш большой писатель! Мне хвалил его ваш Ленин! – обрадованно закричал американец, забавно коверкая русские слова.

И стал вновь вытрясать Мишелю руку из плеча, другой успевая колотить его по спине. При этом он смеялся.

Мишель страдал, но терпел.

Непривычна была ему, европейцу, русскому дворянину, воспитанному в строгости и привычке сдерживать чувства, столь варварская, столь нахрапистая манера общения, кою выказывал представитель молодой заокеанской нации.

– Я очень доволен быть с вами! – изъяснялся в любви к своему новому компаньону Джон Рид, выколачивая из его спины пыль.

– Yes, я тоже, – кисло улыбаясь, ответил Мишель по-английски, не без труда подбирая слова. Добавил: – Sorry, my English is not good.

Заслышав родную речь, да еще с неплохим произношением, Джон Рид пришел в совершеннейший восторг.

Послал же Бог подарочек!..

Человек в кожанке кашлянул.

Джон Рид перестал колотить Мишеля. Спросил по-английски:

– Когда нам надо ехать?

Мишель перевел:

– Он спрашивает, когда нам выезжать?

– Сейчас! – ответил чекист по фамилии Варенников.

Джон Рид, заулыбавшись, кивнул, пошел к двери.

Мишель остался стоять на месте.

Его согласия на поездку никто не спрашивал. И хоть она не противоречила его внутреннему кодексу чести – с него не требовали никого предавать или от чего-то отрекаться, более того, ему было любопытно пообщаться накоротке с американцем, попрактиковав свой книжный английский, но он не считал себя «товарищем», коим позволено помыкать другим «товарищем».

– Я еще ни на что не давал своего согласия, – угрюмо сказал он.

Варенников удивленно вскинул брови. Не привык он, чтобы ЧК отказывали.

– Вы, товарищ Фирфанцев, мобилизованы революцией, которая простила вам ваше дворянское прошлое, – с угрозой сказал он. – Но революция может пересмотреть свое к вам отношение, расценив ваш отказ как злостный саботаж и контрреволюцию!

Мишель побледнел.

Джон Рид, притихнув и присмирев, недоуменно глядел на чекиста в кожанке. Он не очень хорошо знал русский язык, но он не раз слышал интернациональное слово «саботаж» и знал, что за ним следует.

– Мне странно, – сказал, чуть смягчая тон, Варенников, постукивая пальцем по серой папке. – Товарищ Дзержинский характеризовал вас как раскаявшегося в ошибках и преданного Советской власти. Ручался за вас. Вот и товарищу Джону Риду вы понравились...

Джон Рид горячо закивал и вновь заулыбался. Но как-то натянуто.

– Нехорошо получается, товарищ Фирфанцев! Партия просит вас о малой услуге, в то время как иные на фронтах жизни свои не жалея кладут! Коли вас ваша буржуйская спесь заедает, так валяйте – бегите к своим на Дон. А коли здесь остались да паек из рук пролетариата берете, так нечего тут выкобениваться!

«Коготок увяз – всей птичке пропасть», – отчего-то подумал Мишель.

Все верно – здесь он, не на Дону. И паек берет, не отказывается – сам ест и Анну с приемной дочерью кормит, от чего только они все покуда и живы...

– Я могу заехать домой? – глухо спросил Мишель.

– Нет! – коротко сказал Варенников. – Дело спешное и весьма секретное. Товарищ Рид получит груз, и вы немедля отправитесь на вокзал...

Революция доверяет вам, товарищ Фирфанцев...

Но как только товарищ Фирфанцев с американским корреспондентом вышли за дверь, притянул к себе и раскрыл серую картонную папку...

Глава 5

– Вот, – сказала Светлана, вытаскивая из пакета папку. Неприметную, даже на вид пыльную, с выцветшими от времени буквами, да к тому же с ятями.

– Откуда? – удивился Мишель-Герхард фон Штольц.

– Оттуда, – просто ответила Светлана.

«Оттуда» – значит, уворованную из архива, где она работала архивариусом. Что было делом подсудным.

– Какая же ты у меня умница!

Хотя за подобные дела хвалить вроде бы не пристало. Папка была серая, картонная, из архивов бывшего охранного отделения, хоть и с новыми советскими штемпелями. На папке еще старым, с ятями шрифтом было напечатано: «ДЪЛО____».

В том месте, в рамочке, где должна помещаться фотография, была фотография какого-то господина в парадном полицейском мундире, при аксельбантах, орденах и всех знаках различия. Видно, иных, более пристойных его снимков, в гражданском платье, не сыскалось.

Внутрь папки были вложены листы, настуканные на пишущей машинке «Ундервуд».

ФАМИЛИЯ.............................Фирфанцев.

ИМЯ......................................Мишель.

ОТЧЕСТВО.............................Алексеевич

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ.............Русский.

ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ...........Православный.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ...............Дворянин...

«ДЪЛО» было личным делом Фирфанцева.

Оп-пачки!.. Вот тебе и бывший царский жандарм!

В листке особых отметок указывалось, что товарищ Фирфанцев состоял до семнадцатого года на службе в царской уголовной полиции в должности следователя, но что политическим сыском себя не запятнал.

Следующим был заполненный от руки типовой бланк – «УЧЕТНЫЙ ЛИСТ». Судя по качеству бумаги и шрифтам, более позднего происхождения.

Фамилия...

Имя...

Год рождения...

Ниже графа:

ОСНОВАНИЕ ДЛЯ ВЕРБОВКИ_______куда

Куда чернилами, от руки вписано: рекомендация лица, проводившего вербовку.

МОТИВЫ ДЛЯ СОТРУДНИЧЕСТВА

И снова чернилами: личные идейные соображения. Карьерные, денежные и иные мотивы, в том числе принуждение, исключаются как малодейственные.

ПОМЕТКИ ВЕРБОВЩИКА

Представляет собой вполне неординарную личность с ярко выраженными понятиями о долге, чести и патриотизме, с высоким уровнем интеллекта и хорошими аналитическими способностями.

А кто ж его умудрился завербовать?

Ага – вот...

Графа – ЛИЦО, ПРОВОДИВШЕЕ ВЕРБОВКУ__________________:

Дзержинский Феликс Эдмундович.

ДОЛЖНОСТЬ________: Председатель ВЧК

Кто-кто?.. Ого!.. Выходит, сам Железный Феликс привел господина Фирфанцева в ряды чекистов! Как же он сумел?

Что там дальше?

Приложение 1. Расписка работника, проводившего вербовку, о персональной ответственности прилагается.

И где она?.. Нет ее.

А другая, Фирфанцева – о том, что он поставлен в известность о необходимости сохранения тайны его встречи с Дзержинским, – имеется.

Следом идет характеристика.

Ну все как теперь. Кроме содержания:

«...Товарищ Фирфанцев являет собой типичный образчик дворянского пережитка, начисто лишенный пролетарского чутья и классовой сознательности...»

Как они его приложили...

И тут же пришпилена служебная записка некоего товарища Варенникова на имя Председателя ВЧК.

«Довожу до вашего сведения о вскрытых мною происках контрреволюционных элементов, втесавшихся в ряды чекистов».

Ну и формулировочки... Как видно, не так уж благополучно складывалась карьера у бывшего жандарма.

«Товарищ Фирфанцев, будучи по происхождению своему дворянином, служившим царизму в охранном отделении, по всему является ярым врагом Советской власти, скрытым контрреволюционером и саботажником!..»

Во как!..

«Товарищ Фирфанцев замечен в сочувствии белогвардейским элементам, высказывался против применяемой к контрикам, буржуям и иным врагам Советской власти высшей меры социального воздействия, как единственно возможной и справедливой, одновременно высказываясь в пользу царского судопроизводства с их продажными судьями и присяжными... Кичится своими знаниями, которые обрел, жируя на хребте угнетенных классов, кои кровью и потом добывали ему его буржуйское благополучие!»

И вывод:

«Таких, как Фирфанцев, надобно предавать суровому пролетарскому суду и немедля пускать в распыл как сознательно затесавшихся в революционные ряды скрытых контрреволюционеров, осветив под ним надпись: „контра“!»

Круто!..

И поверх рапорта собственноручная резолюция Дзержинского:

«Глупость, граничащая с контрреволюцией!»

И тут же, отдельным листом, пространный комментарий. «Фирфанцев, конечно, не пролетарий, и было бы смешно требовать с него революционной сознательности и идейной беспощадности к врагам революции. Но то и хорошо, что он не пролетарий! Довольно с нас выскочек, что, кичась своим происхождением, не способны к сколько-нибудь вдумчивой работе, научившись лишь размахивать маузером да мандатом ВЧК. Люди, готовые стрелять во всех без разбора, у нас имеются в достатке, где бы взять иных, что умеют думать, прежде чем пальбу учинять?..»

Выгораживает Железный Феликс завербованного им агента. Ну-ка, что там дальше?

«Бесспорно, нельзя в работе ВЧК опираться исключительно на буржуазный элемент, не понимающий самой сути революции. Но тем не менее привлечение подобного рода кадров из дворян, в том числе бывших чинов полиции, не запятнавших себя политическим сыском, должно всячески приветствоваться Советской властью как в центре, так и на местах, дабы, используя их опыт, создать костяк будущей службы советской разведки и контрразведки, способных противостоять контрреволюционным вылазкам иностранных служб, белой реакционной эмиграции и прочей сволочи».

И резолюция:

"Товарищу Ягоде!

Зачислить тов. Фирфанцева в штат ВЧК, особым списком, рассмотрев возможность использования его в оперативной работе. В настоящий момент считаю целесообразным, привлекая его к разовым операциям, главным образом сосредоточиться на поиске драгоценностей дома Романовых, пропавших в четырнадцатом году при их отправке в Москву. В интересах дела лучше оставить Фирфанцева числящимся за комиссией Горького, не раскрывая его сотрудничества с органами ВЧК.

Ф. Э. Дзержинский".

И как апофеоз неказистая бумажка:

«Присвоить товарищу Фирфанцеву оперативный псевдоним „Гимназист“, выделить людей для связи, проинструктировав их относительно соблюдения строжайшей рев. дисциплины и конспирации, предупредив об ответственности вплоть до высшей меры».

А вот и их расписки...

Выходит, Фирфанцев нужен был чекистам в первую очередь для поиска утраченных царских сокровищ! Но как они узнали, что он более других приблизился к разгадке их исчезновения?

Мишель-Герхард фон Штольц перерыл папку и нашел что искал – показания Фирфанцева, данные им следователю ВЧК Маркову, относительно проводимого им при царе-батюшке и после по поручению Временного правительства расследования.

В тексте были жирными чернильными линиями отчеркнуты фразы, где Фирфанцев приводил стоимость пропавших сокровищ – миллиард золотых рублей.

А на полях начертано:

«Разобраться! И доложить!»

Очень знакомый почерк...

Ну да, тот самый, что перечеркивал резолюциями служебные записки. Почерк Председателя ВЧК Дзержинского!

И этот клюнул на сокровища. Как и все прочие, бывшие до него... Но, в отличие от прочих, он на слово царских следователей не полагался, начертав: «Разобраться! И доложить!»

Разобрались.

И доложили.

Вот список оценочной комиссии – дюжины собранных по Москве известных ювелиров, которых под конвоем приволокли в ЧК для оценки стоимости принадлежавших последнему русскому царю драгоценностей. А вот – итог их не за совесть, а за страх работы: перечень изделий, которые, по их мнению, могли находиться в тех злополучных восьми ящиках, что прибыли из Санкт-Петербурга в Москву.

И это уже не абстрактный миллиард, это вполне конкретные изделия, путь которых можно проследить!..

– Я молодец? – игриво спросила Светлана, заметив, как повеселел ее любимый.

– Ты не просто молодец – ты чудо! – сказал Мишель-Герхард фон Штольц, – Чудушко мое!

Глава 6

Казенная рессорная пролетка катила по московским переулкам, разбрызгивая весеннюю грязь. На козлах восседал возчик в кожанке с маузером на боку, грозно погонял кобылу:

– Но, ходи шибче, контра недорезанная!

Худющая кобыла еле перебирала ногами.

– Но, холера тебя раздери!

Кобыла была реквизирована чекистами на транспортные нужды и теперь понуро таскала коляску на реквизиции и аресты. Кормили ее из рук вон плохо, нещадно охаживали кнутом, но все же ей было лучше, чем арестантам, которых она возила на Лубянку.

– Но-о, отродье белогвардейское!..

В коляске, придерживая на коленях большие саквояжи, сидели два пассажира. Как проскочили Сретенку, один из них привстал, тронул кучера за плечо, попросил, сбиваясь на старорежимный манер:

– Останови, голубчик.

– Чего?! – обернул свирепое лицо кучер. – Какой я тебе «голубчик»... ты эти господские замашки брось!

Пустил злым матерком.

– Простите, товарищ! – извинился пассажир. – Мне необходимо заехать теперь домой.

Но кучер лишь погонял кобылу.

– Такого приказу не было! – лишь бросил он. – Мне велено вас на вокзал свезти, а боле ничего!

Мимо, мелькая, проносились переулки, разбитые фонари, заколоченные досками пустые глазницы окон.

– Сейчас же остановите, товарищ, или я буду принужден спрыгнуть! – крикнул Мишель, вставая.

И, верно, прыгнул бы, рискуя переломать себе ноги, кабы кучер не осадил.

– Тпру-у-у!..

Кобыла встала как вкопанная, тяжело поводя худыми боками.

– Я сейчас, мне только платье сменить...

Идея оказалась не лучшей – только Мишель сунул в замочную скважину ключ, как дверь распахнулась сама собой. На пороге, кутаясь в шаль, стояла встревоженная Анна. Позади нее, держась ручонками за юбку, маячила их приемная дочь Мария.

– Ты? – тревожно спросила Анна.

– Я на минуту, – сказал Мишель, пряча глаза и пытаясь протиснуться в комнаты. – Дай мне, пожалуйста, смену белья.

– Ты куда-то едешь?

– Да.

– Надолго?

Мишель пожал плечами. Он и сам не знал, надолго ли. Теперь, даже выезжая куда-нибудь в близкую Тулу или Иваново, невозможно было предполагать, когда вернешься – транспорт ходил из рук вон плохо, случались частые аварии, а то и нападения на поезда.

Анна, хлопоча, собирала его в дорогу. Мишель исподволь наблюдал за ней – как все у нее получалось быстро и ладно – и отчего-то думал, как бы могла сложиться его жизнь, кабы тогда, в погоне за царскими сокровищами, он опоздал и не запрыгнул на подножку уходящего поезда, чтобы арестовать ее батюшку. Опоздал бы, не запрыгнул и остался один. И, верно, давно сгинул бы на Дону или в подвалах Лубянки или, как многие, пустил себе пулю в лоб. Потому что жить ему было незачем и не для кого: батюшка его с матушкой – слава Всевышнему – до сей жестокой поры не дожили, страна его, коей он верой и правдой служил, рассыпалась в прах, друзей его разметало, а иных уж нет...

И живет он покуда лишь потому, что есть у него Анна, да еще вот Мария. Одними ими он жив, для них и ради них...

Анна протянула ему узелок с бельем и провизией. Встала, опустив руки. Подле нее, раскрыв глазенки, замерла Мария.

– Ну, я пошел, – буднично сказал Мишель, хоть голос его дрогнул.

– Береги себя, – попросила Анна. – Мне нынче ночью дурной сон приснился. Боюсь, к беде...

Простая баба, верно, не утерпев, бросилась бы теперь своему муженьку на шею да завыла дурным голосом, а Анна лишь обняла его, прижала к себе да перекрестила вослед. Воспитание не позволяло недавней выпускнице Института благородных девиц давать волю чувствам. Выть и плакать она после будет, как Мишель уйдет, да не вслух, а молча, в подушку, чтобы Марию не испугать.

В гостиной гулко пробили часы.

Надобно было спешить.

– Прощай, – сказал Мишель...

На казенной пролетке домчались до Николаевского вокзала, в самый раз к поезду поспев.

В вагоне заняли отдельное купе, строго наказав никого к ним не подсаживать. Закрыли дверь на щеколду, саквояжи поставили на полку. Окно задернули занавеской.

Спать решили по очереди. Американский корреспондент тут же завалился на полку, подложив под голову руку и накрывшись полой пальто.

Мишель вытянул из кобуры револьвер, привычно проверил его, прокрутил барабан, заглянул в гнезда, где поблескивали латунью патроны.

Обратно в кобуру револьвер совать не стал, положил рядом с собой на полку. Так оружие схватить было сподручней и быстрей, чем если шарить по боку да расстегивать кобуру.

Ну все – поехали...

Ехали долго. На каждой остановке в купе кто-то ломился, отчаянно колотя в дверь кулаками, а то и сапогами.

Но Мишель, не открывая, лишь кричал грозно сквозь дверь:

– Ступайте дальше – ЧК!

Отчего стук тут же прекращался и слышался лишь удаляющийся топот. «ЧК» ныне было волшебным словом, вроде «сим-сим» из «Тысяча и одной ночи», коим двери накрепко без всяких замков запирались, а коли надо, так и отмыкались.

В Петрограде пересели в международный вагон, в котором даже кондуктор имелся. До границы доехали без приключений, а вот дальше... Недаром, видно, приснился Анне дурной сон!

Пришла беда, откуда не ждали...

Лишь только добрались они до Або[1]1
  Старое название финского города Турку.


[Закрыть], как их арестовала «карманная» финская полиция – и Мишеля, и бывшего с ним американского корреспондента. Сопротивляться было глупо – ну не стрелять же, в самом деле, в законную власть.

Арестантов посадили на извозчика, доставили в участок, где попросили открыть саквояжи.

В саквояжах было запасное белье и разные дорожные мелочи. Но полицейские ищейки беглым осмотром не удовлетворились, взвешивая саквояжи в руках и о чем-то оживленно меж собой переговариваясь по-фински. Хотя прекрасно могли изъясняться по-русски, так как до недавнего времени пребывали в составе Российской империи. Но ныне, обретя независимость, финны зазнались, всячески подчеркивая свою обособленность.

Один из полицейских, по виду и манерам бывший царский жандарм, взвесил на руках саквояжи, выбрав тот, что показался ему тяжелее, обстучал со всех сторон, ухмыльнулся, ухватил, с хрустом рванул подкладку, открыв второе дно. Под материалом и картоном были спрятаны свертки. Он вытащил их, развернул. На стол, блестя и стукаясь, посыпались какие-то стекляшки.

Бриллианты!!

Так вот что вез друг Советской власти! И, выходит, он тоже, коли ехал с ним!

– Ну те-с, судари, и как все это понимать? – спросил «жандарм» по-русски. – Контрабанда-с!

Мишель почувствовал, что краснеет. Вот уж не думал не гадал, что он, дворянин, офицер и к тому же следователь, будет причастен к перевозу контрабанды. Но по всему выходит, что так оно и есть!

Джон Рид в отличие от него не стушевался – видно, точно был «проверенный товарищ», да и знал, что везет.

– Я иностранец, – громко, с напором, сказал Джон Рид. – Я требую, чтобы сюда прибыл американский консул!

Мишель перевел.

Финны оживленно загалдели меж собой. Но за консулом не побежали – не то было время.

– Мы теперь сопроводим вас в тюрьму да проверим, может быть, вы мало что контрабандисты, а еще и шпионы, – злобно сказал давешний «жандарм». – Коли так, то не взыщите, судари, – отправим вас на виселицу!

Крикнули стражу.

Арестантов обыскали. У американца нашли какую-то бумагу на английском. Мишель перевел. Бумага удостоверяла, что Джон Рид состоит в коммунистической партии Соединенных Американских Штатов.

У Мишеля ничего, кроме удостоверения, при себе не было.

У них отобрали все вещи, сняли ремни, на которых они могли повеситься, и сопроводили в крепость.

– Зря ваш Ленин дал финнам свободу! – сказал ворчливо по-английски Джон Рид.

– Не разговаривать! – прикрикнули на них.

Как прибыли в камеру, американский писатель быстро обустроился на деревянных нарах – как видно, уже имел сей опыт. Мишелю тоже приходилось сидеть, еще при Временном правительстве, в питерских Крестах, вместе с арестованными большевиками, средь которых были почти все их нынешние главари.

– Буржуазные холуи! Контрики!.. – ругался почем зря Джон Рид.

Причем самые обидные слова произносил исключительно по-русски.

– В расход их всех!..

– Послушайте, куда вы везли эти бриллианты? – перебил его Мишель.

– В Соединенные Американские Штаты, – ответил Джон Рид. – Поддержать рабочий класс Америки. Теперь, когда у нас есть пример России, мы тоже хотим сделать у себя революцию! Мировую революцию!

«Ну да, понятно... А ведь и повесят», – подумал про себя Мишель...

Томительно потекли дни. Финны относились к арестантам вполне сносно, по крайней мере их не били и не ставили к стенке, как если бы они были в ЧК. Единственно, что томило Мишеля, так это неизвестность – что там с Анной и Марией? А ну как их теперь арестовали и отправили на Лубянку?

– Ничего, мировой пролетариат не оставит нас в беде! – успокаивал Мишеля Джон Рид. – Помяните мое слово!

И ведь верно – Советы предъявили финнам ноту и, не успокоившись одной ею, арестовали в Петрограде и Москве финских профессоров, коих обвинили в злостном саботаже.

Новая власть шла к своей цели прямо, не утруждая себя долгими дипломатическими переговорами и прочими отрыжками прошлой жизни. Тем паче что своих северных соседей за силу не почитала.

– Коли финны не отпустят наших товарищей, мы непременно поставим к стенке всю эту контрреволюционную финскую сволочь! – пообещал в беседе с иностранным корреспондентом Ленин. – А мало будет – так штыки к ним оборотим!

Что было немедленно доведено до сведения другой стороны.

Конфликтовать с Россией финны не решились, посчитав это не пустыми угрозами, так как именно теперь Красная армия громила другую бывшую российскую колонию – Польшу, грозя пушками уже самой Варшаве.

Арестантов вызвали из камеры и вернули им вещи.

– Вы свободны, но обязаны покинуть пределы Финляндии в двадцать четыре часа! – объявили им.

– Здесь не все, – ворчливо сказал Джон Рид, осматривая вещи.

– Что-то пропало?

– Да! Бриллианты!

– Они принадлежали вам?

– Нет, американскому пролетариату!

– Но почему тогда вы о них не объявили на границе и почему прятали в двойном дне? – хитро поинтересовались финские полицейские.

– Вы есть буржуи недорезанные! – выругался по-русски американский писатель...

Их отпустили. Впрочем, для Мишеля это ровным счетом ничего не значило – ему, ей-богу, лучше было бы остаться в финской тюрьме...