Текст книги "Форс-мажор – навсегда!"

Держался.

С поступлением в том 1985-м он, конечно, пролетел. И на будущее – туманно. Врачи? Что врачи? Из больницы выписали – домашний режим. Уколы, процедуры, стимуляторы, разумеется. Но сиделок не хватает, а круглосуточный уход обеспечить… лучше на дому, сами понимаете, должны понять. Сколько это может… продлиться? Неделю.

Месяц. Полгода. Год. Всю оставшуюся жизнь. Левосторонний паралич, сами понимаете, – там сердце, слева…

Держался.

Продлилось это полтора месяца. И – кончилось. Он душил мысль-междометие «И слава богу! И слава богу!», но мысль-междометие выворачивалась и снова бубнила «И слава богу! И слава богу!» Разве нет? А если бы это действительно продлилось на годы и годы, на всю оставшуюся жизнь? Кому, спрашивается, лучше?! Матери? Артему?.. Похоронили на городском, уже тогда подтопляемым, но выбора особого не было.

Держался.

А потом вернулся в опустевшую квартиру, сел в прихожей на пол, посидел, тупо глядя на итальянские сапожки… Отец купил их матери по весне: «Примерь. – Ой, какие! – Носи! – Нет, жалко! Уже почти лето. Пусть до осени постоят. – Какое лето? Слякоть! – Ничего-ничего. Так дохожу. А осенью сезон открою…» В мае отца забрали. В сентябре не стало матери. Не стало, не стало, не стало. А сапожки – вот они.

И – не выдержал. Сорвался с нарезки. Он выпил все, что сохранилось в домашнем баре. Сохранилось чуть-чуть…

Отец коллекционировал коньяки, регулярно наведываясь в питерский дегустационный зал «Нектар», где за четвертак можно было обрести подлинный «Камю-селебрасьон», а всякие «Принц Шабо», «Шатель», «Бисквит» – и вовсе за пятнашку. Уникальное заведение. Отец сам привел Артема в «Нектар» на шестнадцатилетие: «Учись, как надо. Пиво у ларька тайком хлестать на большой перемене и портвейн под партой разливать по стаканам – большого ума не надо. – Пиво? Портвейн? Па! – Честные глаза – первый признак вранья».

Впоследствии Артем привадил к «Нектару» почти всех своих. Групповой выезд в Питер! Сначала – «Зенит», потом – «Нектар». Гарантия искристого настроения и никакой пьяной дури.

«Нектар» прикрыли тогда же, весной 1985-го. Вернее, перепрофилировали: соки-воды. Пик антиалкогольного рвения, санкционированного сверху.

Высочайший трезвенный кретинизм, увы, распространился не только и не столько на «Нектар».

Свадьба-застолье без водки – куда ни шло, но похороны-поминки?!

Удалось через ОРС, то бишь городской отдел рабочего снабжения, выцыганить пол-ящика «Кубанской» (со ссылкой на Гомозуна-старшего).

Что такое десять бутылок?! Кошкины слезы!

Правда, народу на поминках было – раз-два и обчелся. Из своих вообще никого. Считать ли Е.Е.Е. своим? Отчасти.

…Евгений Емельянович Егорычев оказался единственным из более-менее знакомых. Ранее вместе с батей главенствовали. То ли второй зам, то ли первый пом. В общем, значительное лицо. У них там в коридорах власти у каждого лицо значительное, даже если он в тех коридорах – коридорным. Е.Е.Е точно не коридорный. Подробней – Артему всегда было до фени. Сослуживец бати, тоже красноярский, зачастую наведывался в дом, запирались в кабинете с батей («Маша! Нам с Емельянычем кофе. И не мешать… – А ужин? – Сказал, не мешать! Вы с Артемом садитесь, не ждите… Ну, извини. Ну, сделай нам бутербродов каких-нибудь. – А горячее? – Ма-ша!») – судьбу Отечества на уровне города решали. Мать недолюбливала Е.Е.Е., но деликатно: визиты по служебным делам в канун ужина – не самая веская причина для ярко и громко выраженной демонстрации: нашел время! На службе не наговорились?!

Должное Егорычеву отдать надо – нашел время подоспеть к… последнему ужину, поминальному. Более никто из оравы прежних иссскренних друзей по работе. Семья Токмаревых после суда над батей – отверженные. А Е.Е.Е. пришел. Даже произнес нечто прочувствованное: «Маша не мыслила себя без Дмитрия Алексеича… Теперь они снова вместе…» Даже по-мужски, скорбно, обнял Токмарева-младшего и вполголоса приободрил: «Зайди… потом… Или позвони. Придумаем для тебя что-то подобающее… соответствующее…» (Артем машинально и тоже вполголоса послал его на х-х-х… Нашел время, Е.Е.Е.! И тот понял. Так и отреагировал: «Понимаю тебя…»)

…В общем, из своих, из поколенчески своих – только Марик Юдин, растерянно хлопающий густыми-длинными, будто накладными, но природными ресницами:

– Арт! Мои, понимаешь, в Москве. Я все думал – сообщать им, не сообщать? Ну и… Все так внезапно, Арт…

– Спасибо, Марик. О чем ты, Марик? Спасибо.

Остальные сверстники – кто не поспел из Питера, кому не дозвонились, кто прикинулся неоповещенным. Понятно, сентябрь – первые институтские учебные дни, а то и затянувшаяся производственная практика на турнепсе. Ни Гомозуна, ни Генки Чепика, ни Катюхи (институт культуры, Лесгафта, «Муха»). И за столом – все больше лица, знакомые смутно.

Да не вглядывался он в лица!

Организационные хлопоты взяли на себя три старушки, Артему вообще неизвестные. И водку-то за столом пили несколько боязливо, памятуя о высочайшем запрете, – одну рюмку… все, спасибо, нельзя!.. Как бы чего…

Но странное дело! Пол-ящика «Кубанской» – как испарились! Вместе с бутылками. Артем, впоследствии разгребая постпоминальный бардак, лишь три пустые поллитровки нашел. Однако впоследствии – додумывая: мародеры-голодушники! нельзя, но очень хочется… потом, не здесь, дома… а отсюда вообще надо бы побыстрей… нехорошая квартира… Дмитрий-то Алексеич, а?!..

Весь гастрономический печальный ритуал занял от силы час, ну полтора. И – разбежались. Ан водка кончилась (кончилась?) еще раньше, в первые двадцать минут.

И – коньячная коллекция ушла на поминальный стол.

Сохранилось чуть-чуть…

Чуть-чуть – это початый «Мартель-V.S.O.P». Артем пил выдержанный деликатесный коньяк стаканом – если не как воду, то как кисель: не залпом, но крупными тягучими глотками. Не косел, а трезвел и трезвел – ему так казалось. И когда «Мартель» кончился, Артем направился в ближайшую точку – к винно-водочной «Прибалтике».

Естественно, магазин уже минут пятнадцать как закрылся, но Артем колотил и колотил: пришла беда – отворяй ворота! «Хмелеуборочная» не сгрябчила его по счастливой (несчастной?) случайности. А ворота отворила Наталья.

Работала она в «Прибалтике», работала продавцом. Пару раз Артем брал у нее пивка. Еще внимание обратил – а ничо девочка! Но флиртовать у прилавка – дурное занятие, да и не умел он флиртовать, мал и неопытен, рефлексии: вдруг она подумает, что он из-за лишней бутылки дурочку охмуряет…

В тот памятный вечер он не охмурял, он – за лишней бутылкой! С присущей всякому вдребезги пьяному сосредоточенностью произнес: «Водки!»

Потом пил – винтом из горла, не отходя от… кассы. Потом развезло в хлам.

Потом девочка (а ничо девочка!) волокла Токмарева-младшего до Сибирской (благо рядышком). А он блажил в полный голос:

– Я их всех!.. Всех!.. Я их!.. И-и-иэх!

– Да, мой хороший… Конечно, мой хороший… Ты их всех, всех! Только не сегодня, хорошо? Завтра, договорились? А сейчас – домой, домой. Ба-а-аиньки… Где живешь, а? Подумай, вспомни! Ты же сильный, ты умный. Где?

Гм-гм. А поутру они проснулись…

Вот ведь! Не охмурял! За лишней бутылкой пришел!

И стала Наталья Токмаревой. Собственно, ничего подобного от Артема она не добивалась. Сам так решил.

В минуты редких семейных свар и последующего кратковременного «неразговаривания» Артем бередил прошлое, ковырял подсознание: зна-а-ала она тогда, что он – Токмарев! не могла не знать, всем и каждому в Бору известна фамилия Токмарев (и все, с ней, с фамилией, связанное)! дурочкой прикинулась сердобольной-бескорыстной, дефицитной водки не пожалела, до квартиры довела! ага, до квартиры! ха-а-арошая у Токмаревых квартира! и она теперь – здесь.

Но свары в семье Токмарева были действительно редки, а периоды «неразговаривания» действительно кратковременны. И в том и в другом – заслуга Натальи: всегда первой шла на примирение, даже в ущерб собственному самолюбию. Может, искреннее чувство? Может…

Что может, то может.

Артем однозначно не определил за десять (двенадцать!) лет – искреннее или просто хорошо сыгранное? Общая постель у них была отнюдь не местом отбывания рутинного долга, не… не в тягость, короче. Что может, то может. Изощренность, граничащая с извращенностью.

Мысли-тараканы: она – ТАК, потому что – Я? Или просто богатый прошлый опыт?

Дай ответ! Не дает ответа…

Тем, собственно, и держала – постелью. С первой ночи до последней.

Насчет первой ночи – после, поутру он и настоял: оставайся… навсегда. Худо и невыносимо было – здесь, одному, навсегда. Заодно проверка! Согласится – девочка меркантильная, затащившая Токмарева в койку, зная, что он – Токмарев. Не согласится – блядь дешевая, готовая переспать с каждым поддатым-брутальным… а потом: извиняй, муж (жених, папа-мама) ждет!

Проверка – она всем проверка. И Артему – тоже. Он недоварил головенкой – что лучше, что хуже? И параллельные ли то прямые? или где-то пересекаются? и где?!

Определенно знала «ничо девочка» из винно-водочного: он – Токмарев (приходил к промежуточному выводу Артем). Пресловутые пол-ящика водки (которой все равно не хватило) буквально выцарапывались из ОРСа – приказ-наряд, согласования по телефону: да вы что! по телефону такие вопросы не решаются! а где свидетельство о смерти? в стране всенародная борьба с зеленым змием, вы в курсе?! Учитывая, что некая Зинаида Васильевна занимала в ОРСе не последнюю должность (не первую, но не последнюю…), сомнительно, чтобы ее дочь была в неведении, какой-такой хмырь стучится за добавкой. Приветила, вышибал грузчиков не кликнула, опоила, воспользовалась временной слабостью…

С другой стороны, легче было бы Артему, если Наталья ни сном ни духом, что он – Токмарев?! Получается, «ничо девочка» способна отдаться любому магазинному клиенту, только пальцем помани (ну не пальцем…) – и… так изощренно, почти извращенно!

Это насчет первой ночи. Касаемо же ночи последней… Она… уже была? Или… вот она? здесь? в однокомнатной тещиной квартире на Новой Земле?

Сопутствующий беседе полупорнографический Тинто Брасс в полупортативном «Sony» – ни при чем.

Хотя…

Да нет. Ни при чем.

Но – при всем при том…

Зависимость бывает наркотическая, алкогольная, никотинная, всякая… Сексуальная – в том числе.

Другой бы убил! Ну, по доброте душевной – покалечил. А он сиднем сидел на кухне, слушал исповедь жены, краем уха цепляя спорадический астматический кашель Зинаиды Васильевны, настороженное сонное ворчание Архара с коридорного коврика, ночные потусторонние звуки, долетающие до последнего, девятого, этажа… и чувствовал себя н-не в своей тарелке, и чувствовал: не будь за стенкой стоически бодрствующей и, разумеется, прислушивающейся тещи, он бы прямо здесь и сейчас… Муж он или не муж?!

Муж, подтверждала жена, кладя свою ладонь поверх его («Боже, до чего я устала, Тема, до чего я вымоталась, если бы ты знал!»), и невидимая сладковатая судорога пронизывала Токмарева от пальцев до паха.

Артем умел говорить с мужчинами – с друзьями и с врагами (с врагами особенно убедительно, богатый жизненный опыт!). Но с женщинами так и не научился. Кто они – друзья? враги? Наталья, в частности.

Было бы проще, закати она мужу типично бабье, – со злыми слезами, с надрывными обвинениями, с алогичными претензиями, с угрозой вызвать милицию… Тогда – парочка отрезвляющих оплеух, чтоб прекратить истерику. После – рывком раздираемый халатик, пеньюар… толчок, чтобы она, вскочив, упала спиной на кухонный стол, и – толчок. И глухое разъяренное мычание-рычание: «М-м-милицию, говор-р-ришь?! М-м-милицию?! Она уже здесь, р-р-рядом, внутр-р-ри! Чувствуешь?! Чувствуешь?! Н-на! Н-на!» Потом уйти, отплевываясь, но праведно гневаясь: по-скотски, конечно! конечно, по-скотски! а она?! она со мной не по-скотски?! домой, называется, вернулся! ну, ничего! я вас всех! всех вас! и-и-иех!

Наталья не позволила себе истерику, тем самым не позволив Токмареву избрать вариант, который проще. Она вообще не оставила ему выбора. Говорила с нервической ноткой, отчасти сомнамбулически – манера стареющих звезд отечественного кино в главных женских исповедальных ролях. Ровно, без пережима эмоций, дружелюбно, даже усмехаясь (над собой, только над собой), ни в чем не виня мужа, вернувшегося поздно, слишком поздно.

Лучше поздно, чем никогда. Не так ли?

Как сказать, как сказать…

А сказать так:

Настоящей семьи у них не сложилось, и Токмарев сам прекрасно это понимает не хуже ее. Хотя она старалась, всегда старалась. Формально – все как у людей. Димка, молодец, растет. Папа – в командировке, денежные переводы от него поступают регулярно… Разве что в последние три, почти четыре месяца… Нет-нет, не перебивай, дело не в деньгах. Ей с Димкой и мамой хватает. По миру с сумой не пойдут. «Одессей» приносит… приносил до последнего времени стабильную прибыль.

«Одессей» – так!

Наталья, регистрируя ООО «Одессей», стояла над душой машинистки, отстукивающей уставные документы:

– Здесь «е»! «Е»! Не «и»! Повнимательней, пожалуйста.

– Ой! Машинально. Давайте оставим?

– Простите, нет.

– А бритвочкой? Аккуратненько, незаметненько.

– Милая моя, вы же знаете – исполком с правкой не примет.

– Все перепечатывать из-за одной буковки?!

– Придется…

ООО «Одессей» – продуктовый ларек, потом второй, третий, дюжинный, сеть. Нужда заставила пикапчик обрести – списанный-милицейский (зато с электроматюгальником!). И шофера нанять. Нужда – от «нужно». Круглосуточно. Развоз утреннего с пылу с жару хлеба прямо из пекарни, ночная доставка деликатесов на дом по заказам кутящих нуворишей. Подкрасили, подремонтировали – очень миленький пикапчик получился, фирменный, известный всему городу. Еще и с электроматюгальником! Знак качества – трафаретное псевдоантичное «Одессей» на крыле.

«Одессей» – так! Психологически точно. Ма-а-аленькая неправильность всегда привлекает и вызывает неосознанную симпатию. Пример вождей – другим наука: «нАчать и углУбить!.. шааб, значить, расссияни пынимали!.. у кого чешется, чешите в другом месте!»

«Одессей» – неправильность нарочитая. Наталья Орестовна Токмарева, в девичестве Костанда, – уроженка Одессы. Одесса, ну! Вопросы, почему ООО – «Одессей»?!

За переводы – спасибо, конечно. Деньги никогда лишними не бывают. Но, по правде, – это ведь единственное, что их связывало. Постель? Да. Что душой кривить. Да. Но ведь не кролики – круглосуточно в постели барахтаться. Работать когда? А работу Токмарев себе выбрал такую, что постель – как квартальная премия… по внезапности и периодичности. Положа руку на сердце, разве она не права?

– Положа руку… куда? – уточнил Артем саркастически. Не получилось саркастически. Хрипловато получилось. И подневольные Тинто Брасса в телевизоре как раз что-то такое руками… не на сердце.

(Попробуй сдержись и не флиртани!

Опять же, послерекламная дотинтобрассовская энтэвэшная премьера – голливудско-михалковская эпохалка «Странствия Одиссея». Неконтролируемые ассоциации…

– Выключить? Не мешает?

– Пусть бухтит. Все равно не смотрим. Пусть – фоном.

– Как скажешь…

– Да мне все равно.

– И мне…

Ложь во спасение – им обоим все равно, что там бухтит по телевизору, пока они затевают судьбоносный разговор. Да хоть «Одиссей»! Здесь «и»! «И»! Не «е»! Повнимательней, пожалуйста. Чтоб неконтролируемых ассоциаций – ни-ни! Все равно не смотрим. А выключить – равносильно признанию: вот ведь совпало…

Долгонько я странствовал, жена! Признаешь меня? Или как? Некогда срубил я росшую во дворе огромную маслину, а пень ее сделал основанием брачного ложа.

И зарыдала она и кинулась мужу на шею, нежно целуя его: «Не сердись, что сразу не признала я тебя. Боялась, чтобы не прельстил меня иноземец увлекательным рассказом».

Обнял он свою верную супругу, и заплакали они слезами счастья. Когда было приготовлено ложе, отослали они служанок и легли вместе, как в прежние времена.)

Погоди, Токмарев. Не о том! О квартире на Сибирской. Да, она продала квартиру на Сибирской. Ей помогли найти покупателя, оформить бумаги, подыскать надежного, не «черного», нотариуса, деньги наличные получить, в конце концов. Кто помог? Не важно. Сейчас не важно.

Важно другое… Она уже присмотрела в Питере приличную жилплощадь: двухкомнатная, изолированные, на Удельной. Половина суммы уже внесена, вторая – при получении ордера. Обман со стороны продавца исключен – обман дороже встанет. Не важно.

Важно другое… Димке в июне – одиннадцать (помнишь?), пятый класс он должен начинать не в Бору. Средняя школа в Питере и в Бору – две большие разницы. Димке перспектива нужна, Питер Димке нужен. Ай, и это не важно!

Важно другое… Токмарев сколько угодно может козырять своим опытом дезактиваторщика и списывать фантомные страхи на «чернобыльский синдром». Но ЛАЭС-то на ладан дышит! И чем дышит, какую дрянь выбрасывает в атмосферу, – готов Токмарев поручиться, что не дрянь?! Станция восемь лет как свой ресурс выработала, разве нет? Токмареву ли не знать? Бывшему дезактиваторщику! Ситуация в Бору нынче – даже на ЛАЭС зарплату по полгода не выплачивают. Народ до забастовок дозрел – на ЛАЭС! Понимает Токмарев, чем чревато?! Нет-нет, пусть не перебивает. До Чернобыля тоже все были уверены: этого не может быть, потому что не может быть никогда. А раньше ведь платили, раньше ведь хоть платили! А она – мать. Она ТАК чувствует. Она ради сына… что там квартиру – родину поменяет! У Димки ни с того ни с сего крапивница обнаружилась. Она Димку под этим предлогом настояла – в состав группы, на Кубу. Задействовала все связи, сунула в лапу кому надо, поплакалась – включили. Там дети-чернобыльцы сплошь, но… не заразные, просто безнадежные. Только вот не надо, вот только высокие материи не надо: мол, вместо ребенка, которому осталось жить всего ничего! Там, в группе, чиновников-халявщиков – вдвое больше, чем детей. И откуда ей знать, что сыпь у Димки – не от повышенного общего фона в Бору?! Аварийные выбросы на ЛАЭС… Раньше умалчивали, международного престижа ради! А теперь просто никому неинтересно! А они, думаешь, – их нет?! И вообще! Даже если Димка занял чье-то место – и пусть! У нее не настолько широкая душа, чтобы болеть за весь остальной мир, – за облученных детей Славутича, за голодающих шахтеров Кузбасса… за убиенных армян в Баку, за похищенных русских в Чечне… Постой, Токмарев, не перебивай! Не у каждого такая широкая душа, как у капитана ОМОНа! У нее не такая. Для нее сын, Димка, важнее и роднее кого бы то ни было, понятно?! А для тебя, Токмарев?! Извини. Сорвалось. Занесло. Не важно.

Важно другое… Ты – мент, спецназ, ОМОН… Ты ведь даже защитить нас не можешь. Наоборот… Пойми, Токмарев, не в упрек. Она просто делится. Сначала письмо, если это можно так назвать. Помнишь? Год назад. Ты, Токмарев, очередной раз был в отсутствии, а когда по возвращении она тебе письмишко предъявила, смял в подтирку и сказал: «ничего, ничего!» Лица ты своего в тот момент не видел, Токмарев. И она, извини, не поверила, что: «ничего, ничего!» И потом, почти сразу – КамАЗ на Петергофском, и «шестерка» – всмятку. И живой, слава богу, живой, во плоти – снова: «ничего, ничего!» А ведь ты, Токмарев, хотел в тот раз Димку взять с собой: зоопарк, речной трамвайчик, на Грибоедова в свой ОМОН – приобщить, пистолеты потрогать, коллег показать в полном снаряжении, тренировку… Да, наврала она тогда про ангину, наврала! Как чуяла. Или, не наври она, было бы лучше?! Ладно, не важно сейчас.

Важно другое… Тебя, Токмарев, не было три… почти четыре месяца. Не перебивай, пожалуйста! Пожалуйста, не перебивай!.. Раньше хоть мифическая, хоть условная, какая ни есть защита. Но вот Новый год, потом весь январь… И нет, и нет! Звонить в этот ваш ОМОН – все равно ничего внятного не сообщат. Или сообщат… Тьфу-тьфу-тьфу! Отсутствие известий – уже хорошие известия. И как на иголках! Ты же обещал, Токмарев, к Новому году.

И – февраль… Седьмого. Точно, седьмого. На всю жизнь запомнится – пятница, седьмое февраля. Ты смотри, Токмарев, почти ровно два месяца назад. Сегодня четвертое апреля? И пятница!.. Не обращай внимания, нервное… Да, ну и вот…

Вот:

Пришел Гочу. Иссиня бритый. Пальто дорогое – по щиколотку, шарф шелковый. Букет желтых роз. Статен. Красив… по-своему. Как у Остапа… лицо медальное. Только глаза конъюктивитные – в красных прожилках. Предварительно позвонил:

– Наталья Орестовна? Я – от Артема. Кое-что вам передать. Новости есть.

Ни малейшего, сволочь, акцента!

Она решила: сослуживец. Решила: новости не самые удручающие, дежурной скорби в голосе ни-ни – напротив: «а чем я вас пора-а-адую! что я вам сообщу-у-у!»

Явился (не запылился, сволочь!) – на машине (бежевый «форд» с питерскими номерами – «21–21 ЛОХ», она запомнила).

– Вы только нажмите – длинный-короткий-короткий. Чтобы я знала – это вы.

– Договорились. Можете в окно выглянуть. Бежевый «форд» – это я.

Это он. И с ним два сопровожденца. Рожи тоже выбритые, но жуткие. И тоже в пальто, но как-то неловко сидящие пальто, что-то топорщилось под пальто – от плеча и по бедро.

У нее было захолонуло и… тут же отлегло – сопровожденцев гость оставил на лестничной площадке.

– Обувь не снимайте, не надо, – вдогонку разрешила Наталья.

И не намеревался. Прошел скользящей походкой в гостиную – она успела за ним, уже когда он занял дальнее (токмаревское) кресло – спиной к окну, лицом к двери. Пальто, впрочем, тоже не снял и не намеревался. Розы положил на стол перед собой.

Выглядело так: на пороге в гостиную – она, а хозяином в гостиной – он. Рановато у нее отлегло…

Димка просеменил в неслышных тапках-зайчиках из детской:

– Мам?! Дядя?

– Уроки! Делай уроки!

– Я сделал.

– Сделай наперед!

– Я сделал.

– Прошу тебя, Дим!

– Хорошо. Но я здесь. Мам?

– Да-да. Иди к себе.

– Позови сразу, если надо. Мам?

– Да-да!

– … – красноглазый в пальто умело держал паузу, пока не набрякла и не обрушилась пугающим: – Умный мальчик! Все понимает.

– Да-да, – согласилась она, чтобы хоть что-то сказать. И добавила невпопад, чтобы хоть как-то перевести внимание: – Красивый букет…

– Не букет, дура. Венок! Мальчик и тот все сразу понимает. На папу похож?

– Да-да, – то ли подтвердила, то ли зубы дробнули «д-д».

– Плохо, что на папу похож. Плохо, что все сразу понимает. Плохо… – сокрушенно покачал головой красноглазый и опять – паузу.

И наконец:

Про Марзабека она слышала? Про Марзабека Абалиева? Слы-ы-ышла! Нет, он – не Марзабек, он – Гочу. Марзабека убили полтора месяца назад. Российские спецслужбы. Героя нации! Легенду! Пух!.. И убили. А Гочу – родственник. Дальний, но зато ближе остальных к Питеру, к Сосновому Бору оказался. А она знает, кто, какой пес убил Марзабека?! Сказать? Сама догадается?

Она сама догадалась.

ТВ по всем каналам аккурат в канун Нового года подчеркнуто бесстрастно рассусоливало известие о нежданной (долгожданной) гибели «садиста номер один»:

– …по непроверенным данным… официальные лица так называемой независимой Ичкерии не подтверждают и не опровергают… место захоронения Марзабека Абалиева, по местному обычаю в тот же день преданного земле, остается неизвестным… что ж, в заключение остается поздравить всех россиян… с наступающим Новым, 1997, годом (разумеется! с чем еще?!) и пожелать…

Официоз: с первого дня 1997-го на территории Чечни, входящей в состав РФ, – ни одного россиянина от силовых структур. Значит, Марзабек – это внутренние разборки. С наступившим! При чем тут РФ?!

При том!

– Понимаешь, женщина, кто нам должен за Марзабека?! Вижу, понимаешь… Платить будешь. Много платить будешь. Все, что есть, будешь платить. У тебя ведь много есть, да? Сколько ларьков? Двадцать?

– Семнадцать… – машинально поправила.

– Ва! А я знаю, что двадцать. Ошибка, наверное. Пересчитаем, поправим. «Одиссей», да?

– «Одессей»… – машинально поправила.

– А я что сказал?! «Одиссей». В честь мужа назвала?.. Песня такая, знаешь? Ты куда, Одиссей, от жены, от детей! Раньше надо было мужа спрашивать: «Ты куда?» И не пускать. Ему было бы хорошо, нам было бы хорошо, тебе тоже было бы хорошо. А сейчас смотри, как плохо. Тебе. За мужа беспокоишься, да? Не надо. За покойника разве надо беспокоиться! Жизнь твоего мужа копейку стоит, а Марзабек – мильярд, трильон! Мужа твоего, женщина, на клочки разорвали. Хочешь – на память? У меня где-то с собой был. Самый дорогой клочок наверное – для тебя… – И ведь по карманам у себя стал рыться, сволочь! – Ну, не хочешь – как хочешь. Правильно. Зачем живым мертвые?! Живым живые нужны. Позвать моих? Им на лестнице холодно… Не надо? Почему? Почему – нет? Тебе понравится. И мальчику твоему тоже. Сначала больно, потом приятно… Если стесняешься с незнакомыми, я первый буду. Мы с тобой уже познакомились, да? Меня Гочу зовут. Вообще-то Гочаг. По-русски знаешь, как будет? Бравый! Храбрый! Отчаянный!.. А Гочу – друзья назвали. По-русски знаешь, как будет? Разбойник! Вымогатель! Убийца!.. Тебе что больше нравится? Выбирай! Короче…

Вот такие пироги… с котятами.

Ушел, сволочь. Забрал все, что было (три тысячи «зеленых»), и ушел. Сказал: вернется… через неделю. Чтоб приготовилась!

И куда ей? В милицию? К рядовым несмышленышам? Или к главному? Карнаухов у нас, в Бору, главный мент, Артем, Карнаухов. Помнишь, Токмарев, такого? Вот-вот… Не важно!

– Не важно?!

Ну, прости. Кому как… Каждому свое.

Важно другое… Только благодаря Кайману отбилась. Да-да! Генке Чепику брякнула. А кому?! Кому?! И Генка ведь сразу пошел навстречу – без вопросов! Хотя со «зверями» мало кто рискует связываться. А Генка – без вопросов. То есть… вопросов Чепик назадавал кучу, но чисто конкретно, по ситуации. После чего (буквально на другой день!) на каждом киоске ООО «Одессей» – плакатка: «Безопасность обеспечивает охранная структура «Кайман». А им ведь тоже платить надо. Но хоть по-божески, не в три шкуры…

– Как?!

Так! А куда ей, ну куда, ну?! Прикажешь Генке задарма своих бойцов привлекать?! Не поймут, тоже кушать хочут. Или Чепику за свой счет содержать жену и сына одноклассника?! Он и так столько сделал по старой дружбе с тобой, Токмарев. Никакой Гочу больше не объявлялся… пока… И (чего там!) с квартирой – тот же Генка на себя все взвалил. Безвозмездно. Из штанов выпрыгнул, но сделал!

– Выпрыгнул? Из штанов? – хмуро попробовал шутку Артем в амплуа «старый муж, грозный муж!».

Тинто Брасс в телевизоре разошелся… не на шутку. А Наталья – вот она, в сантиметрах. И без экранного подогрева – влекущая! Но при сопутствующем ТВ-провокаторе – омут: зажмурься, кидайся! И будь что будет…

Не будет! Наталья промолчала столь неловко, что Артем внутренне поджался: сморо-о-озил! Прости…

Не важно. Важно другое… Квартиры на Сибирской больше нету, отдай себе отчет… Так сложилось. Никто не виноват. Обстоятельства… Нет, конечно, Токмарев может пойти в адрес, запереться наглухо и оттуда качать права. Она не сомневается – Токмарев откачает. Но у кого? Она – бог с ней… У Димки. Придется ведь заново перепродавать питерскую двухкомнатную, чтобы хоть какие-то деньги… Неустойку выплачивать новым этим… черт знает кому… которые теперь на Сибирской. Если вообще они пожелают разговаривать на тему… А Димка – куда его на весь этот… очередной переходный перид? Он через неделю вернется из Гаваны – и?..

Токмареву решать. Токмареву – есть куда? Ей – есть. На крайний случай здесь поживем… сколько придется. В однокомнатной. Бабушка внука на улицу не выгонит. В тесноте да не в обиде… А? Ты что-то сказал, Артем? А?

Ничего не сказал Артем. Угрюмо безмолвствовал.

Контраргументов – уйма. Если вдуматься.

Так ведь вдуматься надо! И впасть в нужный тон. Чтобы не выглядеть жлобом, крохобором, меркантильным уродом, обирающим собственных ребенка-жену-тещу.

«О, женщины…», – изрек Шекспир. Конец цитаты! В усеченном виде. Вилли прав. Далее – от бессилия: «…вам имя – вероломство!»

При чем тут вероломство?! Сказано: всегда объясняй, почему женщина поступила так, как она поступила, и тебе не придется объяснять, почему она поступила не так, как ты предполагал.

Артем не предполагал, что Наталья поступит так, как она поступила. Но она сама объяснила ему – почему так и не иначе. И не возразить вроде. Даже по мелочи…

…Если, например, Архара считать мелочью.

Прими Наталья в штыки, потребуй она немедленно убрать «это безобразие», чтоб духу не было, Артем бы уперся: не тебе, женщина, привезено, сыну! Димка всегда хотел кого-нибудь живого – щенка, котенка, хомячка, мышь белую, на худой конец…

Готовый к бурной негативной реакции по отношению к Архару, Артем не сразу и не вдруг предъявил Архара.

Они уже сели на кухне, уже обменялись комплексом дежурных фраз:

– Голоден?

– Спасибо, нет.

– Чаю, кофе? Пиццу? Бутерброд?

– Спасибо, кофе…

– Пиццу? Бутерброд?

– Спасибо, нет. Кофе.

– Сейчас, не отвлекай, да? – пятиминутка пристального слежения за джезвой на конфорке.

– Сахар не клади.

– Помню, Тем…

Она помнила, он помнил. И не только про сахар, но и о других привычках – вредных? полезных? не суть! семейных. И не только о семейных привычках, но и о возникших-накопившихся проблемах… семейных. И подсознательно тянули, откладывая на потом. На когда именно? На… ну еще на чуть-чуть, а потом…

Теща опять же почтила присутствием. И все не уходила и не уходила. Гарантом стабильности себя вообразила? Дескать, при ней он, зять, не посмеет. Что?! Что-нибудь!.. Светски общалась. Светски – значит, ни о чем. О «Санта-Барбаре»:

– Совершенно перестаю понимать Си-Си… Мэйсон – вообще!.. А Круз… Они с Иден… Но Джина – такая гадина! – Оп, стоп! О Джине ни слова! Во избежание неконтролируемых ассоциаций… – Артем, ты не смотришь? Зря. Если пять серий подряд посмотреть, то понравится. Там очень жизненные вопросы… Который час? Через пять минут начнется! По «России». Переключить? На РТР?

С-с-спасибо, нет. (Шла бы ты, Зинаида Васильевна! Через пять минут. В комнате, помнится, тоже телевизор – покрупногабаритней…)

– Не будете смотреть? Я тогда пойду к себе? Ой, что-то… кха! кха… меня сегодня душит, просто душит!.. Таша, сделай Артему приличный ужин. Что-то ты очень похудел, Артем. Буквально кожа и кости. Как тебе удается?! А я на бромелайн столько денег ухлопала, и ни килограмма не ушло. Энергия изнутри появилась, буквально распирает, но ни граммочки в минус. Врут они все про сжигатель жира. Сейчас еще акулий хрящ рекламируют. Я им совершенно верить перестала, но, наверное, стоит попробовать, последняя попытка. А ты, Артем? Чем ты питаешься? Таша! Ну что ты сидишь?! У нас же поросенок, Артем! Молочный!

– С-с-спасибо, нет.

– Он не хочет, мама. Я предлагала.

– Почему? Под водочку. Настоящую. «Смирновъ»! Не «Смирнофф», Артем! «Смирновъ»! Ну? Подогреть? Холодный он даже вкуснее. С хреном!