Текст книги "Николай Караченцов. Глазами семьи и друзей"

«Шут Балакирев»

В момент очередного спора Григорий Горин сказал: «Марк, у нас такие отношения, что я тебе всё разрешаю. Раз ты считаешь, что надо так, – пиши, как надо».

И некоторые репризы и реплики в пьесе придуманы не только автором Гориным, но и Марком Анатольевичем. То, что слышат зрители, это не совсем то, что напечатано в сборнике, где есть пьеса Григория Горина «Шут Балакирев». Вероятно, после такого разговора Захаров посчитал, что Горин ему и после своей смерти позволяет править пьесу. А кому ещё? Причём на Захарова, как я считаю, ещё и сильно действовало: надо создать памятник Горину, не только замечательному писателю, но и ближайшему другу. Он не имел права на ошибку. Театр не имел права на плохой спектакль. «Шут Балакирев» – последняя пьеса человека, который писал её для своего театра и который во многом нынешний Ленком и создал. Гришу и хоронили из Ленкома, а не из Дома литераторов или Дома кино. Я уже не говорю о том, что Горин для Захарова был больше, чем даже очень близкий друг. Я и не знаю, кто сегодня у Марка остался, кто мог бы сказать ему правду в глаза, не боясь, что это как-то отразится на собственной судьбе.

На самом деле трудно жить, когда кругом все тебе поют: что ты ни гнёшь, всё гениально. Как надо себя осаживать, как надо делить себя на шестнадцать, на двадцать восемь, не знаю, на сколько, чтобы правильно вырулить, чтобы быть объективным. Мы же вообще так устроены, что всегда себя завышаем. А в подушку ночью – так просто все гении. И когда ещё по любому поводу: «О-ой, ну это просто улёт!» И тут уже начинаешь дёргаться. Тем более что большинство этих людей – профессионалы, искренне любящие наш театр, любящие Марка Захарова, относящиеся с почтением к его творчеству. Плюс что ни рецензия – песня. А как в этом существовать? Марка Анатольевича спасают две нерасторжимые вещи: чувство юмора и самоирония.

Почему так долго репетировался «Шут»? Именно в силу несовершенства пьесы. Утыкались лбом в стенку. Вероятно, Захаров решил в какой-то момент не гнать, не спешить, не зарекаться, чтобы через три месяца обязательно двадцать восьмого пьесу сдать! В напряженном режиме мы жили только последние месяца два-три, когда уже знали, что у нас хочешь не хочешь, но пятнадцатого будет премьера. Захаров даже тринадцатого хотел её сделать. В результате она всё-таки сдвинулась на два дня, но и тринадцатого, по-моему, проходила сдача, назовем её генеральной репетицией.

Я уже сталкивался на «Юноне и Авось» с такой же сложной сценографией, что была сделана на «Шуте». Впрочем, трудно определить, где круче. И первая, и вторая – травмоопасны. На «Юноне» не раз случались травмы, артисты ломали руки-ноги, падая со станков-горок в дырки между ними и боками сцены. С одной стороны, да, артисту должно быть удобно, но с другой – Олег Шейнцис, художник-постановщик, настолько талантлив, что ему можно простить наши кульбиты.

Григорий Горин, Алексей Рыбников, Марк Захаров и Николай Караченцов

Как выглядела премьера «Шута»? Собственно говоря, любая премьера проходит приблизительно одинаково. Всегда сумасшедший мандраж. Я помню, скажем, лет двадцать назад, репетирую, то есть занимаюсь своим привычным делом, и тут наступает премьера. Одна актриса ко мне подходит и спрашивает:

– Коль, ты что, вообще не волнуешься?

– Почему? Волнуюсь. Нормально.

– Но незаметно. Ну ты молодец!

А на первом спектакле у меня коленка правой ноги виляет, как хвост собачий, причём абсолютно неуправляема. Любая премьера – такой же мандраж.

Я выхожу в «Шуте» первым, Олег Янковский мне говорит:

– Коля, ты – вроде камертона. Как ты начнёшь, так спектакль и пойдёт.

Я начинаю, выхожу в образе светлейшего князя Меншикова, ибо деваться некуда, и думаю: «Идиот, господи, сучья у тебя профессия». Но пошёл, пошёл мандраж страшный, лицо каменное, аплодируют, надо партнёра заявлять, а он на тебя ещё и свой мандраж повесил. Всё-таки Пётр I, царь, значит, полагается так сыграть, чтобы все тут же убедились: да, царь. Надо, чтобы приняли, поверили и полюбили.

Николай Караченцов в роли князя Меншикова в спектакле «Шут Балакирев»

Сколько задач на мне бедном висит, ого-го!

Пару лет прошло, ни слова критики по поводу этого спектакля я не видел, то есть отрицательных рецензий нет. Так, где-то по чуть-чуть покусывают. Наиболее отрицательный отзыв – что Захаров создаёт действо, которое вроде к драматическому репертуарному театру не имеет отношения. Что-то очень площадное, хотя и в хорошем театральном стиле, но это… Дальше автор статьи, как и многие рецензенты, пишет не про спектакль, а про себя: «Это не мой театр, я его не люблю. Но не могу этого спектакля не принять, потому что он убеждает».

Что означает эта рецензия? А то, что Захаров разрушает законы и стереотипы.

Так нельзя, а он делает. Хорошо, что он побеждает.

О том, почему песня становится родной

Называть пением то, что я делаю, – несерьёзно! Поёт Паваротти. И если я буду соревноваться с ним в том, как я беру ноты и как у меня звучат купол и резонаторы, это будет дурь полная! Не имею права. Для меня задача не столько спеть песню, сколько её сыграть. Когда у нас в театре появились спектакли «Тиль» и «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», а потом и «Юнона и Авось», то появились педагоги по вокалу. В Школе-студии МХАТа у нас был предмет вокал, но это могло дальше и не иметь развития. А здесь снова появились педагоги-вокалисты, которые учили обращаться с микрофоном, правильно брать дыхание. Вся молодёжь была обязана ходить на эти занятия. И ещё мне повезло, потому что трудно придумать более требовательных музыкантов, чем Алексей Рыбников и Геннадий Гладков.

Началось всё со спектакля «Тиль». А затем я снялся в картине «Собака на сене», музыку к которой писал тоже Гена Гладков. И он предложил мне самому спеть серенаду маркиза Рикардо. По моим понятиям, серенада – это обязательно тенор, душная влажная ночь, стрекочут цикады, она – в пеньюаре на балконе, он – на коленях с мандолиной внизу, и соловьём… Я говорю: «Я только провопить это могу», на что Гена сказал, что для этой роли именно это и нужно. Тогда было принято, что все музыкальные спектакли, фильмы-оперы записывались профессиональными певцами, а драматические актёры играли роли, изображали пение, пытаясь попасть в артикуляцию. Но играли! И когда я это сказал Гене, он ответил: «У нас Миша Боярский сам поёт». И я тоже попробовал, и вроде получилось. Пожалуй, этот момент был первым толчком. Потом появился Марк Минков и другие молодые композиторы, потом надо было ещё в какой-то картине записать песню, и пошло-поехало. Сейчас с гордостью могу сказать, что, наверное, уже нет ни одного нашего композитора-песенника, с которым бы я не работал.

В студии звукозаписи. 1984 год

Андрей Павлович Петров – фантастика, какой музыкант! Та же Александра Николаевна Пахмутова, Ян Френкель, Оскар Фельцман – мастера, профи! Я горжусь общением с такими людьми, и мне это очень интересно.

Как-то раз, ещё в конце восьмидесятых годов, я ехал в Подмосковье на концерт в воинскую часть. Пригласила меня и организовала эту встречу жена капитана, культмассовый работник, которая отвечала за культуру в этой части. По дороге вдруг она сказала: «Вы знаете, самая моя любимая ваша песня – «Что тебе подарить?». Она тогда была модной, шлягер, как теперь говорят, хит. Композитор Рома Майоров, царствие ему небесное, год уговаривал меня спеть эту песню. Он предложил – я сразу отказался, считая, что довольно примитивные слова, блатноватый припевчик. Проходит год. Пару его песен я записал, он приносит мне ряд новых и опять подсовывает «Что тебе подарить?». Я ему говорю: «Мужик, мы с тобой уже на эту тему говорили. Это должен петь лирический тенор». Посоветовал ему тогда Евгения Мартынова, у него был чистый прозрачный голос. «Я могу только пробасить», – говорю, он отвечает: «Мне это и надо».

На гастролях в Минске 7 сентября 1983 года

С поклонницами после концерта

Записал я эту песню в дуэте с певицей Ириной Уваровой, пою себе, мне нравится. И я спрашиваю эту женщину: «Почему она у вас любимая-то самая? Интересно, объясните, почему?» Она говорит: «Не только моя, наша с мужем любимая. Когда он предложил мне выйти за него замуж, он потомственный офицер, он хотел сделать красиво, как в старинные времена. Он принёс цветы, встал на колено, стал просить руки и сердца. Мы оба понимали значимость момента для него и для меня, понимали, что это на всю жизнь, что сейчас самая главная минута в нашей с ним жизни. Мы так волновались, что он выговорить ничего не мог, и вдруг он говорит: «Давай я сейчас включу радио, и что там прозвучит – это и будет мой тебе подарок». Включает радио, а там: «Что тебе подарить, человек мой дорогой? Как судьбу благодарить, что свела меня с тобой?» И мы оба заревели». И тогда я понял, что эта песня для всех, что она действительно «попадает». И сейчас в концертах, как только я начинаю петь свои старые песни «Кленовый лист», «Что тебе подарить?», люди сразу начинают аплодировать. Это то самое попадание, за которое можно любить песню.

Есть какой-то ответ в душе, который вызывает миллион ассоциаций, почему песня становится родной.

«Леди Гамильтон»

Когда-то много лет назад я познакомился с киевским композитором Владимиром Быстряковым, работая над мультфильмом «Алиса в Зазеркалье». В этой сказке я играл белого рыцаря. Композитор Быстряков тогда работал чуть ли не со всеми ведущими эстрадными певцами и работал лихо. Скажем грубо, его творческая лаборатория выглядела так – он распределял: «Эти две песни – точно для Леонтьева, а эту должна взять Пугачёва, тут вроде не её материал, хорошо бы, чтобы пел мужчина…» Так мы записали с ним первую песню. «Смейся, паяц!», так она называлась. С Быстряковым много работал Валера Леонтьев, «Куда уехал цирк?» – это Володина работа. И он приблизительно в той же тематике написал песню «Смейся, паяц!». Хорошая песня, её забытый теперь перестроечный «Взгляд» несколько раз крутил в моём исполнении.

Не может быть настоящий актёр с холодным носом

Володя от певцов требует именно того, что напридумал, причём очень жёстко. Известный певец Саша Малинин записал его новую песню.

Володя: «Завалил всё дело».

Поклонницы певца твердят: «Гениально!»

Быстряков: «Не то».

Певец в ответ: «Людям нравится!»

Быстряков: «Короче, Коля, то, что он записал, – чушь полная. Попробуй ты».

Я только начал, он сразу: «Коль, в десятку».

Владимир Быстряков и Николай Караченцов

И мы, не сходя с места, записали новую песню «Леди Гамильтон». Я же приезжал к нему совершенно по другому поводу. Вернувшись в Москву, я показал её давней подруге – режиссёру Алле Суриковой. Мы дружны с Суриковой домами. К сожалению, не так часто, как хотелось бы, видимся. Приехав из Киева, отправился к ней в гости. С собой кассета: «Не хотите послушать песню, я только что её записал с композитором Володей Быстряковым?» Сурикова послушала запись: «Петрович, я никогда не занималась клипами, но тут знаю, как надо снять». Деньги на съёмку дал банкир Александр Андреевич Самошин, Сурикова сняла даже не клип, а маленький фильм. Она устраивала кинопробы, искала мальчика, чтобы он был похож на меня. Нашла ребёнка, который уже снимался в кино, очень способный мальчик. Ему, бедному, даже «рисовали» такие же родинки, как у меня. Снялась в клипе Оля Кабо, хотя я был против, потому что в песне:

 
…И была соседка Клава
Двадцати весёлых лет,
Тётки ахали – шалава,
Мужики смотрели вслед.
На правах подсобной силы
Мог я в гости заглянуть,
Если Клавдия просила
Застегнуть чего-нибудь…
 

То есть на экране должна вертеться оторва, а Оля – романтическая героиня. Алла Ильинична сделала кинопробу и для Кабо. Показывает её мне, я сдаюсь: всё точно. То ли парик Оле подобрали, то ли ей перекрасили волосы, к тому же сделали её конопатой, и она попала в роль.

Так родился клип «Леди Гамильтон», но поскольку я не эстрадная звезда, то клип не крутят с утра до ночи, как это обычно происходит на телевидении. Его показывают, если идёт передача о музыке в кино, о Суриковой или ещё о чём-то, близком к этим темам.

Кино и театр

Безумные глаза женщины, потом небо, затем поле, по нему бежит ребёнок, снова небо – полетели птицы, отражаются в луже. И опять глаза женщины. Она долго смотрит и говорит два слова. Это кино. Соединение видеообразов. Иначе – монтаж. Придумать же надо, чтобы птицы в луже полетели. А как точно к месту поле вставлено! Если поля на метр больше – не действует, на метр меньше – не действует. Как в грамматике: запятую не там поставил. Казнить нельзя помиловать. Правда, одно дело, когда запятые расставляет Толстой, и другое – графоман.

Николай Караченцов в фильме «Приключения Электроника»

Николай Караченцов и Михаил Светин в фильме «Светлая личность»

Кадр из фильма «Человек с бульвара Капуцинов». Режиссер Алла Сурикова. Мосфильм. 1987 г. СССР. На снимке: Николай Караченцов и Андрей Миронов. © ФГУП «Киноконцерн «Мосфильм» / Legion-Media

Режиссёр может на съёмке отхлестать артиста, и у того от обиды покраснеет лицо, появятся слёзы, а режиссёр закричит: «Мотор! Камера! Снимайте скорей!» Потом подойдёт, извинится, поставит ему бутылку коньяка. И все будут говорить, как гениально сыграна сцена. Кто там будет знать, как такое получилось? В театре так не проедешь, в театре вышел на сцену на три часа – и давай! Но дело в том, что и в кино не шибко обманешь. Кино никогда не снимается последовательно, оттого ты должен в голове держать всю роль. Сегодня снимаем такой-то кусок, где я должен рыдать и рвать на себе волосы. А предыдущие части ещё не сняты, я должен нафантазировать, как мне сегодня играть, чтобы въехать в состояние этого отрезка из несуществующего предыдущего плана. В кино всегда не хватает времени, в кино, за редким исключением, не любят возиться. Сейчас не торопясь Алла Сурикова работает, может, ещё и Саша Муратов. Люди они, конечно, серьёзные, но порой и им некогда. Тем более сейчас в кино денег мало, значит, хочешь не хочешь, но надо за день положенное число кадров отснять. Никто не станет ждать, получится у артиста эпизод, не получится, – надо… Если фильм снимается не в Москве, значит, тебя сразу из самолета волокут на площадку, значит, ты уже должен быть готов к предстоящим переживаниям перед камерой. Но это тоже хорошая актёрская провокация: быть всегда в хорошей форме.

Идеальных работ не бывает

В кино – искусство первоощущения: прочитал – сыграл. Иногда, может, что-то в голове успеешь прокрутить, что-то продумать. В театре: я читаю пьесу, у меня возникают различные ассоциации, потом мы её репетируем несколько месяцев, и в результате, перебрав десятки вариантов рисунка роли, может быть, я приду к тому, что возникло сразу же. А может, уеду совсем в другую сторону. В театре иной репетиционный процесс, и тоже не менее полезный. Казалось бы, одно обязано дополнять другое. Хотя трудно найти примеры, когда чистой воды киноартисты качественно работают в театре. С ходу не могу вспомнить такой случай, чтобы актёр, у которого за плечами ВГИК, Театр киноактёра, снимался-снимался-снимался, а потом его пригласили в театр, и он хорош оказался и на сцене. Нет, не могу вспомнить ни одного примера, хотя, может быть, я ошибаюсь, и таких случаев – десятки. Зато почти все выдающиеся актёры театра замечены кинематографом. И в кино о себе довольно мощно и ярко заявили.

«Старший сын» – фильм, благодаря которому я стал известен не театральному, причём большей частью московскому, зрителю, а самому массовому, какого нам давало то, советское кино, не говоря уже о том телевидении. Его посмотрели миллионы телезрителей. Собственно говоря, «Старший сын» и снимался как телевизионный фильм, и призы он получил на фестивале телевизионных фильмов.

Более того, по тем временам «Старший сын» считался работой, которая, несмотря на рогатки цензуры, пробилась к зрителю, отсюда её ценность возрастала многократно. «Старший сын» – это пьеса Вампилова, драматурга с трудной и страшной судьбой. Сам Вампилов, погибший очень рано, при жизни из пяти написанных пьес увидел в театре, насколько мне известно, только одну. Его запрещали повсеместно. И вдруг «Старший сын» выходит на такую аудиторию. Отсюда пристальное внимание. Я помню, как Дом кино, где проходила премьера, атаковали зрители. Чувствовалось, что произошло нерядовое событие.

Ты зачем оружие съел? (фраза из фильма «Приключения Электроника»)

Фильм «Приключения Электроника» вышел на четыре года позже. Всё-таки этот фильм рассчитан на детскую аудиторию. Не хочу и не могу обидеть режиссёра, снимавшего «Приключения Электроника», но планка актёрской сложности, которую мне приходилось преодолевать в «Старшем сыне», была несравнимо выше той, что мне полагалось перепрыгнуть в «Электронике». Хотя это – замечательная картина, добрая, весёлая, нужная детям. На мой взгляд, народную любовь к артисту Караченцову окончательно закрепил фильм «Собака на сене», во многом тоже из-за того, что по телевидению его часто показывали. Вроде небольшая роль, но она яркая, заметная, и все помнят: «Венец творенья, дивная Диана…». Классический пример, как немасштабной, но легко запоминающейся зрителям ролью актёр приобретает популярность.

А дальше уже пошло-поехало.

Я так устроен, что недостатки вижу сразу. Читаю сценарий и сразу вижу, что плохо. Песню и ту анализирую: «Так не споют, это банально…» Но дальше, если за что-то берусь, я обязан влюбиться в это дело. Как только я на секунду задумаюсь о том, что мне предлагают играть неправду, мне можно не выходить на сцену. Я должен бесконечно верить в роль, я должен погрузить себя всего в то, что я двадцать лет каждую минуту ждал, что вот войдёт Она!

Ведь есть такой вполне правдивый вариант. Случилась с женщиной любовь. И было идеальное совпадение по всем статьям: человеческое, сексуальное… Идеальное. Дальше в силу различных обстоятельств – расстались. После в жизни будет ещё не одна женщина. Может пройти три года – и вдруг тебя ночью будто током ударит! Током!

Я буду в себе выискивать похожую ситуацию. И, увидев рядом на сцене Инну Чурикову, буду вспоминать ту, с которой гулял ночью по Москве. Иначе у меня ничего не получится. У меня по ходу работы над спектаклем «…Sorry» таких историй был миллион. В голове, в фантазиях…

О коллегах по кинематографу

«Старший сын» начали снимать с конца, с финальной сцены. Тем не менее режиссёр Виталий Мельников точно угадал её по духу. Тот самый момент, что мне всегда нравился, непривычный для кино, когда снимают большими кусками. Думаю, такое происходило оттого, что мы репетировали и репетировали… К тому же удивительным оператором был Юра Векслер, так выстраивающий сцену, что мог работать не короткими отрезками. Векслер рано ушёл, он умер в 45 лет. Он был мужем Светы Крючковой, отцом её старшего сына. Они на этой картине познакомились, подружились, сошлись.

На озвучании мы буквально купались в вариантах: «Можно так сказать, можно этак. Ну, давайте так». Чуть так, чуть иначе, но всё в канве, всё в режиме. Но когда начинали, то, конечно, волновались, понимали – Вампилов! Полузапрещённый или почти запрещённый драматург. Почему его пьесы не пускали, не знаю. Может, своей непонятной обыденностью и маетой они смущали комиссию. Кто его знает. Мы не могли не проникнуться мыслью, что участвуем в полулегальном произведении, выносим его на огромную аудиторию, на всю страну.

Картина потом получила призы. В Карловых Варах, где-то ещё…

Вампилов – драматург высочайшего класса, текст его пьес имеет несколько пластов. Мы тщательно разбирали каждую сцену: пытались понять, что он хотел в ней сказать, как надо играть. С Евгением Павловичем Леоновым, игравшим Сарафанова, я мог спорить до хрипоты и на равных. Он позволял. И такое мне – я был моложе него на четверть века – нравилось. С другой стороны, чувство собственного достоинства. Дистанция. Поведение истинно интеллигентного человека, и мой совет: если в вас такого нет от природы, нужно этому учиться.

Михаил Боярский, Лариса Луппиан и Николай Караченцов

Николай Караченцов и Евгений Леонов

Евгений Павлович Леонов – совсем не тот, что «моргалы выколю», совсем не Винни-Пух и так далее, и тому подобное. Когда к нему подходили алкаши со словами: «Женя… давай выпьем», то через секунду отваливали, извинялись. Он, при всей своей внешней простоте, далеко не простой человек. К тому же хорошо образованный. Актёр высочайшего класса. На съёмках картины «Старший сын» сколько же он с нами возился, нам подсказывал, нам показывал. Показывал так, что мы с Мишей Боярским хватались за животы и падали. Просили: остановитесь, всё равно нам так смешно никогда не сделать. Иногда я Леонова не понимал. Мне казалось, что на съёмке он в каком-то кусочке сильно плюсует, наигрывает, просто ужас какой-то. Смотрю на экран: органично, точно, прямо в десятку. Фантастическое чувство момента, знание профессии, знание себя!

Нас он не только опекал. Подкармливал. Вечером, после съёмки, обязательно потащит к себе, бутербродик вручит, чаёк нальёт. Мы с ним часто вместе ездили на съёмки, служили ведь в одном театре. Туда-обратно на «Красной стреле», о многом успели в поезде поговорить.

Он отдыхал во время съёмок в санатории «Дюны» на заливе, мы с Людой к нему приезжали. Его сын Андрюша тогда ещё был маленьким, не кроха, конечно, уже школу оканчивал, готовился поступать в театральный институт, Евгений Павлович и со мной делился: стоит – не стоит. В то лето 1975-го мы очень сдружились.

Атмосфера на съёмках складывалась необыкновенная. Мы с Мишкой Боярским держались неразлучно. Обычно он уже с утра прибегал ко мне в гостиницу. Мотались по Питеру, валяли дурака. Обсуждали страшно важные вопросы: а ты бы мог спрыгнуть с этого моста? Да никогда в жизни. А если бы за тобой фашисты гнались, тогда бы прыгнул? И это не самое дурацкое задание, что мы перед собой ставили.

Боярский показывал мне свой Ленинград. Я познакомился с его мамой. И Наташа Егорова, и Света Крючкова – мы действительно существовали как одна семья. Удивительно, но эти отношения сохранились на долгие годы.

Мы снимались с Мишей Боярским в нескольких картинах. Самая известная – «Собака на сене». Встречались у Аллы Ильиничны Суриковой в фильме «Чокнутые». Мишка в «Чокнутых» играл царя Николая Первого. Мы с ним в кадре встречаемся. Я докладываю: «Отставной поручик Кирюхин», он в ответ: «Сын Кирюхина такого-то?» – «Да». А дальше я от себя добавил: «Старший сын». – «Ну конечно, старший сын», – обрадовался царь. Но Сурикова не решилась такой диалог оставить, а нам так хотелось похулиганить.

Сэр, это был мой бифштекс! (фраза из фильма «Человек с бульвара Капуцинов»)

Когда-то я сидел на Чегете в кафе «Ай», за соседним столиком оказалась молодая девушка. Шампанское, и пробка на горлышке перевёрнутая, я смотрю, она её своеобразно сбила, показывая этим, что помнит, как я так же делал в картине «Старший сын». Потом она мне сказала: «Мне твоя картина помогла выжить». Оказывается, однажды на лыжне получила тяжелейшую травму, а фильм зацепил, помог выжить, восстановиться. Причём она после этого катается, и катается грандиозно.

Я не мог не понимать, что картина стала конкретным толчком в моей кинобиографии.

Алла Сурикова – огромная глава в моём кино. Я снимался во многих её картинах. Для меня особое значение имеет картина «Человек с бульвара Капуцинов», наша первая работа с Суриковой. Её посмотрели и продолжают смотреть миллионы людей, тысячи цитируют: «Сэр, это был мой бифштекс…» Когда Сурикова готовилась к съёмкам, то пригласила меня к себе и предложила роль Чёрного Джека (его в результате сыграл Миша Боярский), от которой я отказался: «Я вроде в своей жизни столько подобного переиграл, что мне не хочется повторяться». Но она от меня не отстала: «А кого бы вы, Петрович, хотели сыграть, прочитав сценарий?» Мы с Аллой Ильиничной всегда на «вы». Если на «ты», то только дома, и то трудно переходим. Она всегда: «Петрович». Я объявил, что выбрал для себя Билли Кинга (которого я и сыграл), но это не моя роль. Тут должен оказаться человек-гора, как молодой Борис Андреев – наивный, добродушный, невероятно сильный. Я бы сыграл, или, правильнее, мне было бы интересно сыграть то, что досталось Олегу Павловичу Табакову. Хозяина салуна Гарри Маккью, раздваивающегося человека. Он обожает кино, но понимает, что из-за этой любви теряет деньги. «Алла Ильинична, поскольку вы меня не очень хорошо знаете, если бы я оказался на вашем месте и решал, кому отдать предпочтение – Табакову или Караченцову, то выбрал бы Табакова. Но, честно, только эти две роли мне интересны».

С Аллой Суриковой мы по сей день очень дружны, но я никогда не забываю, что она – удивительный профессионал. Настал день, когда она меня вызывает на студию: «Давайте попробуемся на Билли Кинга». Я не спорю, соглашаюсь. Партнёром моим оказался известный каскадёр Саша Иншаков, которому полагалось за меня избивать других героев. Совместные съёмки нас с Сашкой сдружили вот уже на два десятка лет. Для съёмок у каскадёров был предусмотрен следующий трюк. «Я» в воздухе делаю «ножницы», при этом подпрыгивая на высоту человеческого роста, мало того – лечу горизонтально. Ногами же мой герой должен закручивать голову человека и таким образом его заваливать. Предполагалось первоначально, что Иншаков за меня должен «летать и закручивать» голову другому каскадёру – Николаю Астапову, с которым мы впоследствии создали школу искусств в Красноармейске. Сурикова спрашивает у каскадёров: «Вы сумеете?» Иншаков ей: «Караченцов сам сделает». То есть этот трюк они доверили мне, вероятно, от хорошего отношения. Рядом дружок мой, оператор-постановщик Гриша Беленький, подзуживает: «Да он никогда подобного не выкрутит». Тут я уже втройне не имел права отказаться. У меня почти всё получалось, только я не понимал, куда должна уходить левая нога. И ею всё время попадал в физиономию Коле Астапову. Тот, бедный, долго терпел, всю многочасовую репетицию. Зато, как только я сообразил, как полагается координироваться, сразу всё стало получаться, и я легко сделал три дубля.

Сурикова на картину собрала мощнейшую команду каскадёров. Наверное, даже и не нужно было столько. Чуть ли не все лучшие, что тогда имела страна: из Ленинграда приехала группа во главе со знаменитым Олегом Корытиным, группа из Прибалтики, московские каскадёры. Приехали конники, специалисты по дракам. Я почти с каждым из них успел поработать на других картинах. Но когда они собрались вместе, дружина получилась впечатляющая. А что они вытворяли, соревнуясь друг с другом!

Как вспоминала потом сама Алла Ильинична, для неё картина началась с того момента, когда она поняла, что Джонни Фёста – фанатика кинематографа, решившего переустроить мир с помощью «синема», должен играть только Андрей Миронов. Первоначально сценарий фильма Миронову не понравился, и Сурикова взяла Андрея в настоящую осаду; узнав, что сценарий лежал на полке «Мосфильма» уже в течение пяти лет и никого, кроме Миронова, режиссёр в этой роли не видит, Миронов растрогался и дал своё согласие. В своём интервью перед отъездом на гастроли в Прибалтику Миронов сказал: «Что-то меня сразу подкупило в Фёсте, подружило с ним. И то, что он по-своему Дон Кихот, и то, что, если можно так сказать, он не просто чудак, а очень своеобразный счастливый неудачник или неудачливый счастливец».

Миша Боярский попал в эту картину исключительно благодаря Миронову. Ассистенты Суриковой с большим трудом вышли на него, когда он приехал в Москву на съёмки другой картины. Вначале предложение о «Человеке с бульвара Капуцинов» Миша не принял, сообщив, что все ближайшие дни для работы у него уже расписаны. Но Сурикова не успокоилась и передала Боярскому «тайные» сведения о том, что в главной роли у неё будет сниматься сам Миронов, который лично очень просит Боярского составить ему компанию и сняться в роли Чёрного Джека. Конечно же, после таких переговоров Боярский дал своё согласие на съёмку.

Гениально сыграл свою роль Олег Павлович Табаков. Он придумал себе трубочки в ноздри, которые делали его нос широким, а лицо – «плюшевым», коварно-добродушным. Думаете, это очень приятно – целый день существовать с растопыренным носом? А он терпел и улыбался!

Сурикова пригласила меня и в следующую свою работу. Фильм назывался «Две стрелы. Детектив каменного века». Сценарий его был написан по пьесе Александра Володина, кстати, полузапрещённой. Пьеса вся построена на эзоповом языке. Володин, рассказывая историю первобытного племени, на самом деле показал всё, что касается сегодняшней власти.

Говорят, Товстоногов ходил вокруг этой пьесы, но ставить побоялся. Марк Анатольевич тоже не решался ввести «Две стрелы» в репертуар Ленкома, поскольку хорошо понимал, чем это чревато. Когда Сурикова уже в перестроечные времена получила разрешение на постановку, мы в неё буквально ломанулись, ведь в памяти осталась её запрещённость. Но уже наступило время, когда запреты оказались сняты, и остроты не получилось.

Сурикова собирала у себя дома предполагаемый состав исполнителей и просила, чтобы каждый высказался по сценарию, где и какие он видит недостатки. Конкретно по своей роли: чего не хватает, что выстраивается, а что не выстраивается, что провисает? То есть Алла Ильинична, несмотря на всё своё очарование и женственность, несмотря на тот трудноописуемый шарм, что в ней присутствует в любое время дня и ночи, в то же время удивительно жёсткий профессионал, чётко знающий, как должен выстраиваться кадр.

Иннокентий Смоктуновский, Вениамин Смехов, Галина Аксёнова и Николай Караченцов на съёмках фильма «Ловушка для одинокого мужчины»

У режиссёра Александра Муратова я тоже набрал несколько больших работ – «Восемь дней надежды», «Контракт века», «Моонзунд», «Криминальный квартет», «Королева Марго» (мы там с Мишей Боярским всё время на шпагах дерёмся), «Досье детектива Дубровского», «Львиная доля», «32 декабря». По моим подсчётам, всего у меня за спиной чуть ли не сотня фильмов. «Петербургские тайны» как считать? Как одну картину или шестьдесят? В каждой серии по пятьдесят две минуты, и каждая – это фильм. Тогда вообще счёт уйдёт за три сотни. «Королеву Марго» как считать? Как одну картину или восемнадцать серий? А «Досье детектива Дубровского» – одна или восемнадцать? К двум сотням набежит, если считать сериалы по одному.

«Одиножды один» – мой первый фильм с большой ролью, «Старший сын» – всего лишь второй. Равнозначным тем двум первым работам я могу назвать участие в «Собаке на сене», «Криминальном квартете». «Белые росы» я считаю замечательной картиной с Всеволодом Санаевым. Одно это поднимает. Хотя, когда я получил сценарий «Белых рос» и начал читать, он мне что-то не очень понравился: какая-то притча, какая-то сказка, какой-то дед… По сценарию братья там должны были быть близнецы… Я думаю: где и кого искать мне в партнёры будут? Костю Райкина, может, позовут, чтобы хоть как-то похоже было? Решил дочитать сценарий до конца, чтобы потом предметно отказаться, объяснить, почему я не буду в этом участвовать. И вдруг, не знаю, что со мной сделалось, но я бегал по своей кухне полночи, я курил одну за другой сигареты, я представлял, как буду играть своего героя, затем я рвался на эти пробы и молил судьбу и Господа Бога, чтобы меня утвердили. Так мне хотелось сыграть в этой картине и так хотелось сыграть эту роль. И когда я познакомился с Игорем Михайловичем Добролюбовым, режиссёром этого фильма, понял, что это удивительный человек. Так я ему благодарен, что это случилось и мы вместе начали работать. До сих пор картина «Белые росы» занимает у меня особое место, потому что она очень добрая, она очень тёплая. Да и сам Игорь Михайлович – очень лучистый человек, тонкий, чуткий, интеллигентный и убийственно талантливый. На многочисленных творческих встречах меня часто спрашивали зрители, как это в съёмочной группе умудрились посадить меня в гнездо аиста. Я могу сказать, что это родилось в шальной голове Игоря Михайловича буквально на съёмке, этого не было в сценарии. Директор картины тут же сел в машину и уехал, потому что никакой техники безопасности не было и он понимал, что, случись что-то, спрашивать будут с него. А тут вроде бы как его не было, он и не виноват. Залезть-то я на дерево залез, а назад-то как? Вот тут, конечно, я перепугался. Сначала сидел себе в гнезде, на гармошке играл, потом говорят: «Стоп! Снято! Спасибо, слезайте вниз». А как? С трудом, но как-то слез…