Текст книги "Николай Караченцов. Глазами семьи и друзей"

Сын

Я изначально боялся, что Андрей пойдёт в артисты. Буквально с того дня, как он родился. Не потому, что он талантливый или бездарный, просто я видел много несчастных актёрских судеб, причём детей известных артистов. Хотя в любом правиле есть исключения. Я однажды на эту тему разговаривал с Натаном Шлезингером, он мой большой друг, педагог из Щукинского училища. Натан назвал всего две более или менее счастливые актёрские биографии: Миронов и Райкин. Потом добавил, что объективно их карьера сложилась слабее, чем родительская. И лишь страшный комплекс «сына знаменитости», помноженный к тому же на дикую работоспособность и желание доказать свою правоту, вывели их в элиту актёрской касты. По Косте я до сих пор вижу, как ему нелегко. Но и Андрею слава непросто давалась. Всё то, что со стороны казалось шампанским – игристым, сверкающим, лёгким, всё, что выглядело актёрским фейерверком, всё это имеет свою цену – неимоверный труд. Нелегко такое говорить, потому что Андрей для многих кумир, а Костя – знаменитый артист, и я к нему очень хорошо отношусь. Не дай бог, если мои слова могут восприниматься как обидные.

Любому человеку скажи: «Ты, конечно, хороший парень, но, в общем-то, бездарный, а добился успеха только оттого, что побольше других работаешь. Если всерьёз посмотреть, рядом есть артисты покруче». Такое высказывание, мягко говоря, звучит некрасиво. Существует такая теория, не знаю, насколько она верна, что в принципе бездарных людей нет. Есть те, кто себя угадал, и те, кто не угадал. И вроде те, кто угадали, счастливы. А остальные сидят на работе и смотрят на часы, ожидая, когда же наконец можно будет сбежать на футбол, в сауну, в бильярдную, в кабак, на рыбалку, – тем не повезло. Конечно, повезло, если основное дело жизни совпало с тем призванием, какое Боженька тебе дал.

Говоря высоким слогом, я видел свою задачу в том, чтобы как можно шире показать сыну мир. Что, честно говоря, у меня не очень-то получилось, поскольку актёрские дети – брошенные. Несчастна и родительская судьба: всё время некогда. Родители не только заняты с утра до вечера, но ещё ведь и ночью снимаются, по гастролям мотаются – дети неухоженные. Нередко они, оставаясь без присмотра, начинают хуже учиться, кто с них спросит? Чем обычно всё заканчивается? Сданы экзамены в школе, надо куда-то наследника пристроить. Ни в один институт он поступить не способен, потому что с двойки на тройку перепрыгивал. Ну ладно, в театральный точно пристроим. И пристраивают. Потом, даст Господь, запихивают и в театр. Но папа или мама не вечны. А ребёнок – уже не ребёнок, он взрослый муж. А тут ещё и вторая семья, алименты. В кино не снимают, в театре не дают больших ролей. Плюс ещё постоянно зажимают после ухода знаменитого папы.

Наша профессия ужасна – мы зависимы. Любой человек может обидеть. Тебе не понравилась моя роль, и ты мне, не стесняясь, говоришь: «Ну и погано же ты сыграл». Или: «Зачем в таком дерьме сниматься?» Инженеру, компьютерщику, кому угодно никто, кроме узкого круга коллег, такого не скажет. Кто знает, чем они там занимаются? Наша же профессия открыта всем, а главное, все в ней понимают, наша профессия – чтобы нас обсуждали, чтобы на нас показывали пальцем. Прилюдно. И все те, кто на нас смотрит, естественно, имеют свое мнение. Обратите внимание, что в актёрских рейтингах побеждают те, кто больше нравится. А профессионализм – дело вкусовое. А если ты своими профессиональными качествами не производишь впечатления на главного режиссёра? Может, он и неправ, но ты «не в его концепции», и он не будет тебе давать роли. «Не вижу» – это выражение никто не отменял. И тогда – несчастная судьба. Обозлённые, спившиеся, да к тому же не забывшие, что они – дети знаменитого родителя! Пока описывал эту жуть, вспомнил противоположный пример. Мне нравится Саша Лазарев, он – особый парень, исключение, всё у него хорошо. И о Саше Захаровой не забыл. Она – прекрасная характерная актриса. Мудрый Марк Анатольевич долго держал её в чёрном теле. У него, похоже, тоже развился комплекс, но наоборот, что он не должен своих тянуть. Вероятно, по этой же причине его супруга, отличная актриса, никогда не работала в нашем театре. Потом неожиданно всё разом перевернулось. И отец стал давать дочери роли, которые не всегда в её амплуа. Люди же понимают, что у Марка Анатольевича, как у отца, комок в горле.

Николай Караченцов с сыном Андреем и супругой Людмилой Поргиной

Николай Караченцов с сыном Андреем

Людмила Поргина, Андрей и Николай Караченцовы

Трудно преодолеть внутреннюю тягу и смотреть на собственного ребёнка отстранённым взглядом. Но, наверное, он правильно поступает, никто из нас не вечен, и в «чёрном теле» можно передержать. Мы говорили с ней на эту тему, она всё сама понимает, потому что умница, но человек она сложный, далеко не пустышка. Что мне в ней нравится: как она себя ведёт в театре. У неё непростое в нём положение. А она мудро, точно и тактично держит себя в коллективе.

После всего высказанного понятно, что мне такой судьбы своему сыну совершенно не хотелось. Андрей окончил МГИМО, стал юристом, адвокатом. Думаю, сработало его ощущение общности, если не сказать стадности. Просто все его друзья пошли в институты по специальностям, связанным с различными системами управления.

Маленький, он сидел рядом со мной в машине, ко мне бегут какие-то люди и просят автограф. Я подписываю. Андрей спрашивает, что я делаю. Я объясняю: люди видели меня в кино, и им приятно будет иметь открыточку с моей подписью. Для них она – память, что тот самый артист, который им понравился, подписал свою фотографию, поскольку многие любят собирать автографы знаменитых людей. Прежде всего артистов и спортсменов, а я – актёр. Естественная реакция ребёнка: «Я тоже хочу быть актёром». Я ему: «Представь себе, ты на Северном полюсе, рядом на соседней станции заболел человек, у него аппендицит, и надо срочно сделать ему операцию. Ты – хирург, тебя сажают в самолет, ты летишь и спасаешь жизнь человека!» Он тогда: «Нет, я хочу быть хирургом». Как легко всё объяснять маленьким детям.

Людмила Поргина, Андрей и Николай Караченцовы

Андрей – Рыбы по гороскопу. Дотошный и спокойный. Копит информацию, скажем так, в себе. Медлителен. Но медлителен не оттого, что реакция плохая, а оттого, что ему надо сперва всё разложить по полочкам. Он будет делать что поручено, долго и нудно. К тому же от меня ему досталось не лучшее качество – везде опаздывать. Мне кажется, что он не понимает: опаздывать, прямо скажем, нехорошо. У меня дикая занятость, хотя это не оправдание, я набираю дел больше, чем их можно переварить. Но, допустим, я знаю, что быстро заучу текст. Другому на это положено, предположим, четыре часа. А я сделаю за два с половиной. Поэтому втискиваю в расписание ещё одно дело. Я на него успеваю, но, как правило, опаздываю. Затем – цепная реакция, опаздываю на следующую встречу. Ненадолго. Но зато я сделал и то, и это, да ещё зацепил что-то. Но я панически боюсь опоздать на спектакль. Это – инфаркт. Я даже не знаю, что делать, если подобное случится. А у сына таких переживаний я не наблюдаю. Правда, повзрослев, он всё же потихонечку начинает выправляться. Надеюсь на окончательное выздоровление.

Любовь – это понятие, которое не поддаётся времени

Короче, я удержал его, не пустил в наше дело. Да и он, по-моему, на этот счёт не очень переживал, что единственный сын двух артистов – и не артист. Только один раз он вдруг поднял эту тему: правильно ли мы его направляли? А учился он тогда уже курсе на втором. Правильно ли мы поступили, настояв на МГИМО? Видимо, что-то его подразочаровало в тот момент в институте. Хотя, я думаю, дело не в институте, а во времени. Он вдруг не почувствовал той заботы и того внимания к себе, каких он ожидал. Вероятно, он думал, что с ним будут возиться, цацкаться, тащить. Значит, другое интересует преподавателей МГИМО, а не настроение Андрея Караченцова. Мы с ним вели долгие разговоры насчёт его профессии. Обсуждали уровень цинизма, который допустим. А может, вообще это не цинизм, а профессиональный расчёт? Дело в том, что как адвокат он обязан защищать убийцу. И будет счастлив, если его спасёт, рассыпав доказательства обвинения, сумеет убедить суд дать обвиняемому «условное» наказание? Но клиент же убийца! Он убил!

Я не очень люблю распространяться о своём доме. По многим соображениям. Скажем, два из них такие: первое – боюсь сглазить, второе – мой дом – это исключительно моё. Я не хочу выносить на весь мир и обсуждать прилюдно свои домашние проблемы. Я могу рассказать лишь о том, как происходило воспитание сына и как складывался его характер.

А характер у Андрея довольно цельный, если судить даже по тому, как он женился. Со своей Ирой он много лет встречался, познакомились они в метро. Девочка не из его института, из медицинского. Причём она никогда и никому не давала своего номера телефона, а ему записала. Но и он никогда ни у кого не просил телефон. Правильнее сказать, не то что никогда не спрашивал, но и ни к кому не подходил с такой просьбой, а здесь набрался наглости. Они встречались три с половиной года. Не просто так: схватил, и на тебе, давай жениться, а она уже, не дай бог, беременна.

…Когда мы, наконец, дошли до свадьбы, то понимали: многое зависит от того, кто организует праздник. Свадьба – самое тяжёлое мероприятие для ведущего: слишком много разных людей. Собираются родители, друзья родителей. Но у одних родителей – одни друзья, у других – другие. Собираются молодые. Но и молодые тоже не общая компания, если не на одном курсе учатся. Или не из одного класса. Обычно сходятся совершенно разные группы. Как это всё объединить одной темой? К тому же по нашей доброй свадебной традиции гости быстро напиваются. Сразу подняли за молодых, «совет да любовь», «горько!» «горько!», а потом разделяются на кучки по интересам, у одних – танцы, у других – что-то иное. Но надо сделать так, чтобы основная тема, ради чего собрались, не терялась. Ведущего свадьбы даже тамадой нельзя назвать, тут что-то иное. У Андрея и Иры оказался классный ведущий, нам повезло. Вроде с шуточками массовика-затейника, но они, с одной стороны, трогательные, а с другой – все по теме. Вот пример. Берёт он две половинки кочана капусты и говорит: когда рождаются дети, то мальчиков одевают в голубенькое, а девочек – в розовенькое. Кого вы хотите? Мальчика или девочку? Сын: «Я мальчика хочу». – «А ты, Ирочка?» – «Я, пожалуй, тоже мальчика. Хотя мне всё равно, я буду счастлива, если и девочка родится…» А теперь, говорит ведущий, в одной половинке капусты – розовая пуговичка, в другой – голубенькая. Кто первый какую достанет, тот у вас и родится. Вгрызаются в капусту непонятно чем, ногтями, что ли. Надо же расковырять, найти. Азарт, болельщики, тут ведущий говорит: «Вы действительно думаете, что дети появляются из капусты?» Вроде бы простые вещи, но к месту, а это всегда здорово!

Человек, что вёл свадьбу Андрея, профессиональный актёр. Долго и серьёзно готовился к этому дню. Выспрашивал про всех родственников, про пап и мам. И в конце концов на свадьбе стал своим. Всё мог рассказать про каждого гостя. Я столько о семье не знал. А он выучил всю историю взаимоотношений.

Давайте, говорит, разыграем, будто вы поругались. Вам ничего не надо делать, только повторяйте за мной слова. Они стали друг против друга. Он ей что-то шепнул, она говорит Андрею: «Почему ты так поздно пришёл?» Сын отвечает: «Ты спрашиваешь, почему я поздно пришёл? Я, по-моему, ясно сказал, что много работаю. Что, вообще, за вопросы? Ты что, мне не доверяешь?» Слово за словом. А у ведущего очень точно по психологии построены реплики. И как только дело дошло до: «Правильно мне моя мама говорила», то есть «скандал» достиг апогея, кто-то из них, по-моему, Андрей, первый сказал: «Что же я делаю? Сейчас всё разрушится. Я же её люблю». Ира заплакала. У всех гостей – шок. Но здорово сделано!

Я желаю, чтобы жизнь у ребят сложилась счастливо и надолго. Но я боюсь ранних браков, когда обсуждается: догулял, не догулял… и насколько он «не догулял». Не это важно, а готов ли он взять на себя ответственность. Я не о материальной части говорю, хотя и она крайне важна. А о моральном долге: ты – хозяин дома, хозяин семьи, ты – отец и муж. За семью отвечаешь ты, и ты тащишь их за собой. Дом должен быть тем единственным местом, куда тебя тянет каждую секунду. Но боюсь, боюсь – а вдруг он ещё не готов? Я единственный, кто сто раз повторял, что против брака. И думаю, что у них всё непросто происходит. Но, надеюсь, всё образуется, потому что она девочка замечательная, я бы сказал – уникальная.

Людмила Поргина с Николаем Караченцовым и сыном Андреем

Ира побеждала везде, где надо и не надо. Она – отличница до противности. По всей стране пишутся две тысячи рефератов. Её работа занимает первое место. Именно ей какой-то английский академик вручает приз. У неё всё расписано по полочкам. Подъём в 06:00. В 06:05 полагается чистить зубы, а в 06:15 – завтрак. Зарядку я пропустил… И так каждый день без продыху. Андрей же – всё наоборот. Может пойти в свою юридическую консультацию, может не пойти, зная, что сегодня есть возможность проманкировать. Может спать до одиннадцати. «Ты сказал, что встанешь в половине девятого». – «Пап, я решил, что мне можно не вставать в это время». Я ему: «Ты не решил, ты спать хочешь».

Марк Захаров и театр Ленком

Начало моего настоящего театра – Захаров. Первая постановка Марка Анатольевича в Ленкоме – спектакль, который назывался «Автоград-21». Пьеса Юры Визбора. Главную роль играл Олег Янковский, которого Марк привёз из Саратова. Уже известный в кино по роли Остапа Бендера Арчил Гомиашвили получил в «Автограде» одну из главных ролей. А мы изображали хор и пели зонги. Стилистика у спектакля оказалась новая, непривычная.

Но, скорее всего, Захаров отдавал дань названию театра и решению органа, назначившего его на этот пост. Впервые у нас в театре появилась рок-группа «Аракс». И следующий спектакль, который произвёл в Москве эффект разорвавшейся бомбы, – «Тиль». После него Захарова, безусловно, признали как одного из лучших режиссёров страны.

Владимир Багратович Монахов руководил Ленкомом года три-четыре, и за это время зритель окончательно покинул театр. Начались разговоры о том, что надо срочно спасать Ленком. Потом Юрий Мочалов поставил у нас спектакль «Колонисты», на который публика ходила. Действительно, хороший получился спектакль. Моя роль в этой постановке – Карабанов.

Владимиру Багратовичу я всегда благодарен за то, что он мне дал возможность проверить себя большой ролью. Такое доверие много значит для молодого актёра. Неожиданно ты понимаешь, что без тебя у всех, кто на сцене, ничего не получится. Артисты могут хорошо играть разные роли в одном спектакле, но тащишь его на своих плечах ты, с начала и до конца. Вероятно, далеко не лучшей постановкой оказалась та, что называлась «Музыка на одиннадцатом этаже», но в ней мне впервые доверили главную роль. О чём был спектакль «Музыка…»? О молодёжи семидесятых годов.

Наша группа недавних студентов поначалу вошла в спектакли, которые остались от Эфроса. Они доигрывались и потихонечку снимались. Я выходил на сцену и в «Мольере…», и в «Дне свадьбы», и в «Снимается кино» – замечательном недооценённом спектакле Эфроса. Но Монахову полагалось пополнять и обновлять репертуар. И прежде всего выполнять решения по части пропаганды комсомола. Владимир Багратович поставил пьесу Софронова «Коммунар без времени». Степень её успеха у публики не рискну даже обозначить.

Когда у человека есть мечта, её не надо трепать, и тогда есть надежда, что она сбудется

В театре, конечно, понимали, к чему идёт дело, и попутно с участием в работах Монахова называли самые разные кандидатуры на роль главного режиссёра. Назывался и Захаров. Правда, утверждали, что театр ему не дадут. Дело в том, что он в «Сатире», будучи очередным режиссёром, поставил не только «Проснись и пой» – милую музыкальную комедию, но и скандальное «Доходное место». Боюсь соврать, но вроде прошёл этот спектакль всего лишь тринадцать раз, после чего его сняли с репертуара. Но я его успел посмотреть. И меня в нём поразили не столько игра актёров или приёмы постановщика, сколько смелость и острота. В чём они заключались? Каждое слово в пьесе Островского звучало словно про сегодняшнюю власть. В середине спектакля – смех до икоты, эзопов язык принял размеры невероятного масштаба, совершенно глобальные.

Потом мы узнали, что Захаров вступил в партию и ему теперь, возможно, дадут Ленком. Марка Анатольевича я раньше встречал в санатории то ли в Сочи, то ли в Ялте, видел, как проходит по пляжу режиссёр Захаров, но мы с ним не дружили, и нас никто не знакомил. Пару раз мы оказывались в общей компании, мне говорили: «Вон там сидит Захаров». «Ну и хорошо», – отвечал я.

Я пришёл после отпуска в Ленком, вышел в фойе, пустой театр, и наткнулся на нового главного режиссёра, который разглядывал физиономии артистов – фотографии всей труппы, что у нас, как в любом театре, вывешены в фойе. Он резко повернулся в мою сторону: что за человек? Резкий такой поворот. Не так чтобы легко: ой, здрасьте, приятно встретиться. Нет.

Резко. Молча.

Николай Петрович напротив театра «Ленком»

Николай Караченцов в спектакле «Тиль»

Николай Караченцов в спектакле «Тиль»

Марк Захаров и Николай Караченцов

Николай Караченцов и Павел Смеян

Елена Шанина и Николай Караченцов дают интервью после спектакля «Юнона и Авось»

Николай Караченцов и Марк Захаров во время съёмок телеверсии спектакля «Юнона и Авось» (2001 год)

Алексей Рыбников, Марк Захаров, Андрей Вознесенский и Николай Караченцов (20-летие спектакля «Юнона и Авось», 2001 год)

Потом на собрании труппы нам представили нового главного режиссёра. Наша актриса Лидия Николаевна Рюмина преподнесла ему хлеб-соль, он рассказал собранию, как предполагает жить и строить репертуар театра. Что меня тогда поразило: он выучил имена и отчества всех работников Ленкома. И со всеми разговаривал только на «вы» и только по имени и отчеству. В нашем театре, как и во всех театрах страны, подобное не распространено, мы все без отчества до смерти. И вдруг из Ванек, Колек мы стали Николаями Петровичами, Олегами Ивановичами, Александрами Гавриловичами. Он ввёл систему уважительного доверия, но тем не менее определённую дистанцию между собой и даже премьерами держал. И те люди, нынешние артисты Ленкома, с которыми он вместе когда-то работал, поскольку прошёл помимо «Сатиры» ещё и Театр миниатюр, – Володя Ширяев, Володя Корецкий, – сразу же ощутили это расстояние. Единственный, с кем Захаров был дружен, – Всеволод Ларионов. Конечно, он со старыми коллегами говорил на «ты», но те всё равно: «Марк Анатольевич». И только вне репетиций, в узкой компании, потому что они знают друг друга чуть ли не со школьной скамьи, позволялось фамильярное обращение.

Бога за бороду дёргать нельзя

Началась иная жизнь. Марк с композитором Геной Гладковым выискали где-то рок-группу «Аракс». В театре появились патлатые юноши и их предводитель Юра Шахназаров. Загремела громкая музыка, страшно сказать – рок. Все эти новации вывалились на сцену в «Автограде». Для музыкантов была придумана специальная конструкция в декорации.

А после «Автограда» вышел спектакль «Тиль». С этого дня начался мой настоящий театр. Марк рассказывал, что на следующий день после премьеры «Тиля» он пришёл в фойе и не увидел портрета артиста Караченцова. Значит, какие-то поклонницы-девочки его спёрли. Он говорит: «Я понял – Николай Петрович стал знаменитым». Он описал этот эпизод в своей книжке.

Народ пошёл в Ленком прежде всего на Захарова, его помнили как «левого» и смелого, всем было интересно, что теперь в Ленкоме будет. Понятно, ведь лицо театра определяет лидер. Марк стал сколачивать мощную актёрскую команду. К нам пришли Вера Марковна Орлова, Евгений Павлович Леонов, Инна Чурикова, Олег Янковский, все они – его выбор. А из выпускников институтов – Саша Абдулов, Таня Догилева, сегодняшние звёзды – Таня Кравченко, Витя Проскурин.

Мы не шушукались, увидев нового режиссёра, а искренне радовались, потому что сильно изголодались по интересной работе, соскучились по настоящей форме. Мы привыкли, чтобы при знакомстве с материалом происходил разбор: задача, сверхзадача, а тут ничего похожего. Человек без лишних слов лепит спектакль, причём очень точно и легко. Всё сам показывает. Однако показ не привычный режиссёрский, Захаров обозначал направление. Его подсказки давали волю фантазии, и обычно казалось: то, что хочет сделать режиссёр, очень даже просто. Конечно, был не показ, а скорее подсказка, что нужно Марку Анатольевичу. Возникал миллион ассоциаций, но все они ложились в точно выверенное русло.

У Захарова есть определение, что означает актёрская свобода – она представляет собой некий коридор, но коридор выстроен режиссёром. И за его стенки артист не имеет права вывалиться. Но внутри него он должен быть свободен и творить.

Когда появился «Автоград» – громкий, неожиданный по форме и довольно смелый, в театр повалил народ. Надо же, модный Захаров не добил до конца театр! Что же он первым делом поставил?

Пьесу Визбора! «Автоград-21».

У меня позже сложились добрые отношения с Юрием Визбором. Мы оказались заняты с ним в одной картине и во время съёмок подружились. Он меня сынком называл. Визбор подарил мне песню, которую я до сих пор в концертах исполняю. С неё обычно и начинаю. «Манеж» называется.

 
Когда закончился сезон удачи.
И ветер, как афиши, рвёт
Последние листы надежды,
Когда случилось так, а не иначе,
То время грим снимать и пересматривать одежды.
Просто жизнь моя – манеж… белый круг, со всех
сторон освещённый…
 

Совершенно актёрская песня. Юра написал её на Чегете. Он играл в фильме главного тренера нашей горнолыжной сборной. А я получил роль режиссёра, который снимает фильм про горы. Мы жили в одном номере, он много мне пел. Я тогда получил своего барда – Юрия Визбора.

Я знал о его дружбе с Марком. «Автоград» он написал специально для театра Захарова. Музыку к «Автограду» сочинил Гена Гладков. Вместе с ним Марк Анатольевич и обнаружил где-то в Подмосковье «Аракс». Притащили их в театр. Нас пригласили их послушать и познакомиться с новыми коллегами. В фойе они выставили аппаратуру и продемонстрировали свои оглушительные, в прямом смысле слова, возможности. У рокеров принята миграция: одни уходят, другие возвращаются, группы подчас полностью меняют состав. Так было и у нас. В 1980 году ансамбль покинул театр и ушёл на вольные хлеба. Остался только Саша Садо. Он был знаком с Крисом Кельми и предложил ему собрать коллектив рок-музыкантов, которые заменили бы в театре ушедших ребят из «Аракса». Кельми привёл с собой Пашу Смеяна, Борю Оппенгейма, Юру Титова, Серёжу Берёзкина, которые полноправно вошли в нашу труппу, стали музыкантами театра. Марк Анатольевич предложил им назваться ансамблем «Рок-Ателье». Надо сказать, артистам и музыкантам вначале было непросто притереться друг к другу. Одни плохо представляли себе, как надо исполнять роль на сцене, другие не владели искусством вокала. Не обходилось без взаимных претензий. Музыканты упрекали нас в том, что мы не так поём, а мы их в том, что они не так играют на сцене. И именно благодаря упорной совместной работе мы с рок-музыкантами сблизились, поняли друг друга. Благодаря Марку Захарову Паша Смеян предстал на сцене актёром! Захаров увидел в нём что-то необычное, нашёл какой-то его нерв… Марк Захаров – экспериментатор. В его спектаклях музыканты могли что-нибудь сказать или, допустим, пройтись по сцене во время действа… В общем, он всегда придумывал что-нибудь оригинальное и неожиданное. Вот и в «Юноне и Авось» он увидел образ Главного Сочинителя, роль которого стал играть Смеян. Паша обладал мощной энергетикой!

Коллектив «Рок-Ателье» продержался в театре, увы, всего несколько лет. Сначала из-за интриг Кельми вынужден был уйти Юра Титов. На его место взяли Анатолия Абрамова. Потом убрали Сергея Берёзкина, Камиля Чалаева. Ещё раньше ушёл Паша Смеян. Его роль Сочинителя стали исполнять другие. Потом взяли Сашу Барыкина. Но он тоже долго не продержался – не устраивал Захарова. Осенью 1984 года вернули в театр Сергея Рудницкого из «Аракса», который заменил собой Борю Оппенгейма. А в 1987 году, когда Крис Кельми со своим коллективом «Рок-Ателье» принял решение уйти из Ленкома, музыканты «Аракса» снова пришли работать в театр, «Аракс» был реанимирован. С годами группа стабилизировалась, и уже много лет в ней играют Серёжа Рудницкий, Саша Садо, чуть меньше – Коля Парфенюк и Толя Абрамов, один из лучших ударников страны. Но посчитать, сколько народа прошло через «Аракс», невозможно. После почти десятилетнего перерыва в театр вернулся Паша Смеян, но в «Юноне и Авось» свою прежнюю роль играл по очереди с Геной Трофимовым. Неизменным все эти годы оставался лишь Саша Садо, уже много лет он исполняет одни из главных вокальных партий спектакля «Юнона и Авось» («Белый шиповник» и «Арию Поющей Маски»), ни разу этот спектакль не был сыгран без его участия.

Он постарается!

Однажды Марк Анатольевич подошёл ко мне и спросил, читал ли я книгу Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель». Я честно ответил: «Читал». Я действительно её читал. Тогда Захаров мне посоветовал: «Перечитайте ещё раз, скоро начнем работать, и работать будем быстро». Произошёл некий феномен, мы приступили к репетициям, когда автор пьесы Григорий Горин написал всего три картины. Даже законченного первого действия не существовало. Музыку сочинил, конечно, Гладков, но спектакль строился не как музыкальный. Однако если раньше музыка являлась в драматическом спектакле аккомпанементом, то в «Тиле» она стала одним из компонентов. Когда человек уже не может говорить, не может кричать, не может орать, он начинает петь. Музыка – эмоциональный катарсис.

Меня тогда многое смущало на репетициях Захарова, он предлагал делать не совсем то, чему меня учили в школе-студии МХАТа. Захаров нередко, вроде бы шутя, говорил, что самое противное для него – когда актёр спрашивает: «Что я здесь делаю?» Потому что «делать» на нашем языке означает действовать. «Что я делаю с партнёром, что со мной происходит?»

Сегодняшний Захаров далеко не тот Захаров, который к нам пришёл осенью 1973-го. Тогда он был куда более жёстким, куда более ориентирован на форму как постановщик. Если сегодня посмотреть текст моей роли – у меня сохранились выданные мне литчастью машинописные страницы, – то его замечаниями исписано всё свободное от текста поле. Я приходил домой и расшифровывал Захарова. Я придумывал для себя действия, задачи, делил роль на куски. Замечания Марка Анатольевича всегда были точные, иногда жестокие. Самое страшное – когда заканчивался спектакль и по трансляции помреж объявлял, что Захаров просит не переодеваться, а собраться всем в репетиционном зале на замечания. Это означало, что спектакль, с его точки зрения, прошёл плохо и все получат по первое число. Закончился «Тиль»: зрительный зал вопит, цветы, победа, восторг, приём, аплодисменты, овации, а дальше – по первое число. Сидишь потный и думаешь: «За что?» Марк Анатольевич сам переживал, но и замечания делал суровые, бил больно. Почему я уверен, что Захарову эти разборы тоже стоили здоровья? Я помню, как однажды шёл по улице, Марк Анатольевич мимо в машине ехал, остановился, выскочил: «Нормально я вас ругал, не травмировал?»

Начинал Марк Захаров далеко не так, как действует сегодня. Он вынужден был подстраиваться под обстоятельства, потому что власть в стране существовала иная, следовательно, и «игры» выходили другими. «Тиль» просуществовал семнадцать лет, спектакль видоизменялся, спектакль рос. Если раньше в первые годы я в спектакль – как в омут с головой, то потом я научился каждый раз себя распределять. Надеюсь, что входил в него глубже, объёмнее, выглядел мудрее. У меня уже были главные роли, но их, казалось, никто не видел, а здесь на меня смотрела вся Москва. Многое, очень многое из того, что Захаров говорил мне, сравнительно молодому, четверть века назад, в душе до сих пор. Как сконцентрировать внимание людей, какие для этого требуются приспособления, как недокормить зрителя, никогда не показывать «потолок», никогда не выкладываться до конца. Со стороны кажется, что я всегда работаю на пределе, но, если произойдёт совсем «на пределе», вряд ли такое будет выглядеть приятно. Всё равно должна оставаться лёгкость. Работа с Захаровым – это высшая школа.