Текст книги "Политико-военные и военно-стратегические проблемы национальной безопасности России и международной безопасности"

Взглядам этой группы военных теоретиков, ограничивавших вмешательство политики в военную стратегию, А. А. Свечин противопоставляет воззрения Бисмарка, отстаивавшего право политики на вмешательство в стратегию. «Утверждение о господстве политики над стратегией, по нашему мнению, имеет всемирно-исторический характер… Стратегия, естественно, стремится эмансипироваться от плохой политики; но без политики, в безвоздушном пространстве, стратегия существовать не может; она обречена расплачиваться за все грехи политики», – писал в 1927 г. А. А. Свечин. «Политическое безголовье» Германии в начале XX в., по небезосновательному мнению Свечина, отчасти характеризовалось «эмансипацией германской стратегии от политических директив»[79]79
  Свечин А. А. Стратегия. 2-е изд. М.: Военный вестник, 1927. С. 30–31.


[Закрыть].

Подчеркивая примат политики над военной стратегией, право высшего государственного руководства вмешиваться в решение оперативно-стратегических вопросов, А. А. Свечин неоднократно повторял, что и политические решения должны сообразовываться со стратегией, с военными возможностями, что политик должен внимательнейшим образом прислушиваться к мнению военных профессионалов, знать, как работает военная машина, каков военно-мобилизационный механизм государства и проч.

«Ответственные политические деятели, – писал Свечин, – должны быть знакомы со стратегией… Политик, выдвигающий политическую цель для военных действий, должен отдавать себе отчет, что достижимо для стратегии при имеющихся у нее средствах и как политика может повлиять на изменение обстановки в лучшую или худшую сторону. Стратегия является одним из важнейших орудий политики; политика и в мирное время в значительной степени должна основывать свои расчеты на военных возможностях дружественных и враждебных государств»[80]80
  Там же. С. 20.


[Закрыть].

Свечин также настаивал на том, что изучение стратегии требуется не только высшему командному составу армии. Стратег, дающий директивы инстанциям, непосредственно руководящим операцией, должен отдавать себе ясный отчет в основных пределах, которые являются достижимыми для оперативного искусства с наличными средствами, и обладать острым оперативным и тактическим глазомером, чтобы ставить действия своих войск в возможно выгодные условия. Стратегия, писал он, это искусство всего высшего командного состава армии, так как не только командующий фронтом и командующий армией, но и командир корпуса не сумеет справиться со своими оперативными задачами, если «у него не будет ясного стратегического мышления».

Свечин также отмечал, что во всех случаях, когда оперативному искусству предстоит сделать выбор в условиях оперативной альтернативы, «оператор» не найдет оправдания того или иного оперативного метода, оставаясь в пределах оперативного искусства, а «должен подняться в стратегический этаж мышления».

Развивая эту мысль Свечина, вполне допустимо говорить: военный стратег должен постоянно думать о том, что то или иное стратегическое действие может значить для политики[81]81
  А. А. Свечин писал о военной стратегии прежде всего как об искусстве, определяя ее следующим образом:
  «Стратегия – это искусство комбинировать подготовку к войне и группировку операций для достижения цели, выдвигаемой войной для вооруженных сил».
  Говоря о взаимосвязи военной стратегии и оперативного искусства, Свечин отмечал, что «стратегия не может безразлично относиться к оперативному искусству». По его словам, «характер войны, с которым сообразуется стратег, не должен оставаться понятием отвлеченным и оторванным от войсковой деятельности». При этом, заключает Свечин, «стратег должен подчинить своему пониманию возможного характера войны реальные формы предпринимаемых нами операций, их размах и напряжение, преследуемые ими цели, их последовательность и относительное значение, придаваемое им. Отсюда является необходимость для стратегии диктовать основную линию поведения оперативному искусству и в случае чрезвычайного значения, придаваемого основной операции, даже сосредоточивать в своих руках непосредственное руководство ею».
  Свечин был категорически против «стратегии» отдельных видов вооруженных сил и частных стратегий для тех или иных типов войн: «Весьма часто мы встречаем термины: стратегия воздушного флота, морская стратегия, стратегия колониальной войны и т. д. Такая терминология, очевидно, основана на недоразумении. Мы можем говорить лишь о морском оперативном искусстве, поскольку вооруженные силы на море получают самостоятельную оперативную цель; то же мы можем сказать и о воздушном флоте, с еще большими оговорками; ввиду тесной связи между действиями воздушных сил, сухопутной армии и флота предметом оперативного искусства воздушного флота могут являться лишь самостоятельно предпринимаемые им бомбардировочные операции; но поскольку таковые действия пока самостоятельного значения не имеют, а являются одним, хотя бы и довольно существенным, слагаемым общей операции, то мы должны и бомбардировочные, равно как и разведочные и боевые действия воздушного флота, рассматривать только как часть общего оперативного искусства. О стратегии же здесь говорить не приходится – это явное злоупотребление термином. Точно так же не может быть и стратегии колониальной войны – речь может идти лишь об особенностях стратегического искусства при борьбе империалистического государства с неравносильным, отсталым технически и культурно противником в обстановке колониального театра войны» (Свечин А. А. Стратегия. 2-е изд. М.: Военный вестник, 1927. С. 245–248).


[Закрыть]. К сожалению, знание высшим командным составом реальных проблем внешней и внутренней политики своего государства далеко не всегда соответствует такого рода требованиям.

Углубляясь в анализ институционных аспектов взаимоотношений между политикой и стратегией, Свечин обращал особое внимание на роль генеральных штабов, которые внесли «в подготовку к войне тот дух планомерного распорядка, который составляет завоевание буржуазного мышления». По его словам, «в эпоху империализма… генеральный штаб должен оценивать всю мировую жизнь под особым углом зрения – плана войны». Если же «равновесие между генеральным штабом и политическим руководством нарушится, появляется угроза миру. Генеральный штаб со своей точки зрения всегда будет склонен к идее превентивной войны… к объявлению войны в тот момент, когда мы имеем максимальные преимущества в подготовке перед конкурирующим с нами государством, преимущества, которые вследствие энергичной его работы могут в ближайшие годы сойти на нет или даже измениться в обратную сторону (перевооружение, военная реформа и т. д.)»[82]82
  Свечин А. История военного искусства. Ч. 3. Новейшее время. М.: Высший военный совет, 1923. С. 112.


[Закрыть]. Именно с этих позиций выступал германский генеральный штаб в 1914 г., требуя немедленного начала войны против Антанты тогда, когда Россия еще не завершила переоснащение своей армии.

Полемизируя с некоторыми зарубежными и советскими авторами, А. А. Свечин отмечал, что «ошибочная политика приносит и в военном деле столь же печальные плоды, как и в любой другой области»[83]83
  Там же. С. 19.


[Закрыть].

В 1962 г. пользующийся авторитетом среди профессионалов советский военный теоретик полковник В. М. Кулиш критиковал чрезмерное увлечение идеей полного примата политики над военной стратегией. Внешне его публикация целиком соответствовала духу развенчания и критики культа личности Сталина в соответствии с партийными установками того времени. В то же время в ней содержались прозрачные намеки, адресованные политическому руководству 1960-х годов, относительно того, что оно не должно игнорировать требования военной стратегии и что военная стратегия, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на политику.

«И. В. Сталин накануне Великой Отечественной войны, – писал В. М. Кулиш, – весьма односторонне учитывал взаимосвязь политики и военной стратегии. Он и под его влиянием руководители Наркомата обороны недооценивали объективных требований стратегии того времени. Боясь спровоцировать нападение фашистской Германии на нашу страну, они не придали значения опасности упреждения нас противником в подготовке к войне, а тем более в стратегическом развертывании. Вследствие этого наши войска, хотя частично и сосредоточились на театрах военных действий, не были своевременно развернуты и приведены в боевую готовность». Далее Кулиш делал весьма категорический вывод: «Политика предотвращения нападения фашистской Германии на нашу страну, таким образом, не поддерживалась средствами военной стратегии, что скорее поощряло, а не останавливало агрессора»[84]84
  Кулиш В. О взаимосвязи политики и военной стратегии // Военная мысль. 1962. № 4. С. 31.


[Закрыть].

Это замечание Кулиша следует признать вполне справедливым применительно к сталинской внешней политике и высшей стратегии того периода. Сталин не смог сформулировать целей для военной стратегии, которые привели бы накануне Великой Отечественной войны к таким действиям, которые в глазах германского политического руководства и высшего военного командования снижали бы шансы на успех в готовившейся войне против Советского Союза.

Критикуя ряд своих коллег (теоретиков-политработников), Кулиш писал, что «иногда… военная стратегия лишается всякой самостоятельности, превращается в слепое орудие политики».

Многие советские военные авторы 1960–1970-х годов, подчеркивая свое негативное отношение к идеям различных «крайних милитаристов», отрицающих примат политики над военной стратегией, упоминали среди них немецких военных теоретиков Бернгарди, Шлиффена, Людендорфа. Так, в «Военной стратегии» отмечалась неправомерность их высказываний о том, что «политика, сделав свое дело в развязывании войны, с началом военных действий становится пассивным наблюдателем».

Генералы М. А. Мильштейн и А. К. Слободенко, принадлежавшие к старшему преподавательскому составу Академии Генерального штаба, особенно подробной критике подвергли в связи с этим работу Людендорфа «Тотальная война»[85]85
  См.: Мильштейн М. А., Слободенко А. К. О буржуазной военной науке. 2-е изд. М.: Воениздат, 1961. С. 113–118.


[Закрыть].

Развернутую картину руководящей роли политики по отношению к военной стратегии, характера ее вмешательства в последнюю дал в 1970 г. заместитель начальника Генерального штаба генерал-полковник М. Повалий: «Политика, на основе оценки мировых политических, классовых сил, состояния экономического, военного и морально-политического потенциалов своих и вероятных противников, определяет политическую цель войны, т. е. ее политическое содержание… Она намечает важнейшие промежуточные задачи военных действий, вытекающие из общей цели, порядок вступления в войну, сроки или последовательность ударов, которые необходимо осуществить на различных театрах или в стратегически важных районах земного шара. Политика… определяет состав вооруженных сил, которые необходимо иметь к началу войны и в ходе ее развития, их группировку и задачи с учетом значимости театров военных действий и сил противника».

Очевидно, что этот подход резко контрастирует с идеями Мольтке-старшего, а также «раннего Тухачевского»; его можно считать прямым развитием идей Б. М. Шапошникова и А. А. Свечина.

Что же при этом остается на долю военной стратегии и военного командования? – спрашивает Повалий и отвечает цитатой из книги Б. М. Шапошникова «Мозг армии»: «Что касается стратегии, то она призвана вооруженными силами добиться поставленной ей цели». М. Повалий считает, что стратегическое руководство разрабатывает конкретный план войны против явных и вероятных противников[86]86
  Исключительно сложным для любого генерального штаба (или его аналога) является планирование стратегических действий в условиях отсутствия четко определенных противника и союзника. С такой проблемой столкнулись органы высшего военного командования многих государств в 1990-е годы, после завершения «холодной войны», распада Советского Союза и Организации Варшавского договора. Это относится и к Российской Федерации, и к Соединенным Штатам Америки, и ко всем западноевропейским государствам.
  Во французской высшей и военной стратегии с конца 1960-х годов благодаря Шарлю де Голлю присутствовал тезис «обороны по всем азимутам», который до определенных пределов может служить сегодня обозначением и оборонной политики России.
  Как подчеркивалось авторами «Обзора ядерной политики» Министерства обороны США, подготовленного в январе 2002 г., сегодня США сталкиваются с «многочисленными потенциальными оппонентами», но «мы не уверены, кто конкретно будет противником». При этом отмечалось, что «у нас новые отношения с Россией, которые ведут к еще более позитивному курсу, значительно более позитивному курсу»; доминирует «идея прекратить строить отношения с Россией, основывающиеся на взаимном гарантированном уничтожении» (см.: Crouch J. D., ASDISP. Special Briefing on the Nuclear Posture Review. Wednesday Jan. 9, 2002. URL: http://www.defenselinkmil/news/Jan.2002/t01092002.t0109npr.html).
  Как показали промежуточные выборы в Конгресс США в ноябре 2002 г., это оказалось удачным ходом со стороны администрации Дж. Буша-мл. и руководства республиканской партии, завоевавшей большинство в обеих палатах Конгресса США.


[Закрыть].

Принципиально важным в работе данного руководящего деятеля советского Генштаба было указание на то, что план войны должен быть гибким и соответствовать различным политическим комбинациям[87]87
  Повалий М. Политика и военная стратегия // Военная мысль. 1970. № 7. С. 10–11.


[Закрыть]. Заострить внимание на гибкости плана войны, на том, чтобы он соответствовал различным политическим установкам, по тем временам было «свежей идеей» в отечественной военной мысли. В известной мере это можно было считать теоретическим ответом советского Генштаба на американскую доктрину «гибкого реагирования», сменившую доктрину «массированного возмездия».

Если смотреть с практической точки зрения, то нельзя не отметить, что подготовка «гибкого плана войны» в зависимости от тех или иных политических установок и ситуаций – это гораздо более трудоемкая и интеллектуально намного более сложная задача, чем подготовка лишь одного базового варианта, например плана тотальной войны.

Устарела ли формула Клаузевица о примате политики над военной стратегией с появлением ядерного оружия?

В уже упоминавшейся книге советских военных теоретиков и практиков «Военная стратегия» подвергается резкой критике следующее высказывание по поводу формулы Клаузевица английского маршала авиации Кингстона-Макклори, содержащееся в его работе, опубликованной в СССР в русском переводе: «Но возьмите его знаменитое заявление о том, что война есть продолжение политики иными средствами (насильственными средствами), и рассмотрите его в свете современных условий. В случае ядерной войны ничто не оказалось бы таким далеким от истины, как это утверждение. Такая война в случае ее развязывания означала бы конец всякой политики и полное взаимное истребление».

Авторы «Военной стратегии» высказываются в связи с этим весьма безапелляционно: «Совершенно очевидно, что подобные взгляды являются следствием метафизического, антинаучного подхода к такому общественному явлению, как война, и порождены идеализацией нового оружия». Далее они пишут: «Известно, что сущность войны как продолжения политики не меняется в зависимости от изменения техники и вооружения». И в духе того времени делается ошеломляющий вывод о назначении взглядов, подобных высказанным Кингстоном-Макклори: они «…понадобились военным идеологам империализма для того, чтобы оправдать свой курс на подготовку новой войны и поставить развитие экономики, науки и техники на службу военной организации»[88]88
  Военная стратегия / под ред. Маршала Советского Союза В. Д. Соколовского. 2-е изд. М.: Воениздат, 1963. С. 24.


[Закрыть].

Идея о том, что ядерная война является продолжением и орудием политики, откровенно высказывалась в статье советских военных В. Шиляга, М. Попова, Т. Кондраткова, опубликованной в конце 1966 г. В ней говорилось: «Опыт истории, современные войны – контроль политики над ходом войны в Корее и во Вьетнаме, предотвращение ядерной войны во время кризиса в районе Карибского моря – дают определенные основания полагать, что и в случае возникновения мирового ядерного конфликта оружие массового поражения будет находиться под контролем политики и направляться ею». Тут же оговаривалось, что «это не означает, что война обязательно примет какой-то ограниченный характер». Не исключена возможность, писали авторы далее, что политика не допустит или ограничит применение ядерного оружия, прекратит его использование в ходе войны. Объяснялось это таким образом: «…политика – это не только отношения между государствами, но и отношения между классами внутри государств. И если правящие эксплуататорские классы проводят одну политику, то угнетенные классы имеют совершенно иные политические интересы, противостоящие реакционной политике монополистического капитала. Это может сказаться на общем характере и конкретных способах ведения и исходе мировой ядерной войны, если она возникнет»[89]89
  Шиляг В., Попов М., Кондратков Т. Политика и ядерная война // Военная мысль. 1966. № 12. С. 11.


[Закрыть]. Данное рассуждение напоминает «революционную романтику» похода на Польшу и классово-политические иллюзии, приведшие к поражению Красной Армии в Польше в 1920 г.[90]90
  Тема советско-польской войны 1920 г. еще ждет своего серьезного исследования, в том числе с точки зрения соотношения идеологии, политики и военной стратегии. Председатель Реввоенсовета Советской России, нарком по военным и морским делам Л. Д. Троцкий, в частности, писал в своих воспоминаниях: «…на нашей стороне, вместе с первыми крупными успехами, обнаружилась переоценка открывающихся перед нами возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как оборонительная, превратить в наступательную, революционную войну». Как замечает Троцкий, «принципиально я, разумеется, не мог иметь никаких доводов против этого». Но для него «вопрос сводился к соотношению сил». При этом «неизвестной величиной было настроение польских рабочих и крестьян. Некоторые из польских товарищей, как покойный Ю. Мархлевский, сподвижник Розы Люксембург, оценивали положение очень трезво. Оценка Мархлевского вошла важным элементом в мое стремление как можно скорее выйти из войны», – пишет Троцкий. «Но были и другие голоса. Были горячие надежды на восстание польских рабочих. Во всяком случае у Ленина сложился твердый план довести дело до конца, т. е. вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим массам опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть». В результате, как пишет Троцкий, «мы прошли мимо собственной победы – к тяжелому поражению» (Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М.: Вагриус, 2001. С. 444–445).


[Закрыть] и к ее тяжелейшим потерям в 1939–1940 гг. в советско-финской войне.

В то же время нельзя не признать, что советские исследователи конца 1950-х – начала 1960-х годов обратили внимание на радикальное изменение характера военной стратегии в связи с появлением таких новых средств вооруженной борьбы, как ракетно-ядерное оружие.

Возможности стратегии в условиях ракетно-ядерной войны резко возрастают, отмечали генерал армии С. Н. Козлов и его коллеги по Академии Генерального штаба. Они сделали принципиально важный вывод о том, что стратегия уже не является лишь организатором и комбинатором системы операций.

«Теперь стратегия обладает возможностью достигать своих целей не только через совокупность тактических и оперативных результатов, но и непосредственно. Эта возможность стратегии обеспечивается ракетно-ядерным оружием. Более того, сам эффект стратегических ударов прямо и более или менее непосредственно определяет обстановку, ход и результаты всех других усилий и масштабов, как оперативных, так и тактических. Это положение должно рассматриваться как одна из главных черт военного искусства в современных условиях»[91]91
  Козлов С. Н., Смирнов М. В., Базь И. С., Сидоров П. А. О советской военной науке. М.: Воениздат, 1964. С. 255.


[Закрыть]. Как видим, здесь речь идет о новом месте стратегии современной войны, при этом не ставится под сомнение ракетно-ядерная рациональность последней.

В то же время, выступая в закрытых аудиториях, некоторые советские военные теоретики, по свидетельству ряда очевидцев, шли значительно дальше в переоценке традиционных вопросов военного искусства в связи с появлением ракетно-ядерного оружия. Они поднимали вопрос о том, что гигантские жертвы и разрушения, вызываемые применением ракетно-ядерного оружия, вообще выводят его использование за пределы военного искусства[92]92
  За пределы военного искусства уже в 1960-е годы и в СССР и на Западе ряд теоретиков и практиков выводили применение не только ядерного оружия, но и такого средства массового поражения, как биологическое (бактериологическое) оружие. Свою позицию они обоснованно объясняли тем, что последствия применения биологического оружия непредсказуемы, что оно, будучи примененным, полностью выходит из-под контроля применившей его стороны. Эта аргументация оказалась достаточно убедительной, чтобы способствовать заключению в 1972 г. международной Конвенции о запрещении биологического (бактериологического) оружия.


[Закрыть]. Но эти взгляды тогда еще не получили официального признания, хотя на Западе уже вовсю шли дебаты, причем на высоком политическом и военно-профессиональном уровне, о совершенно иной качественной оценке ядерных арсеналов – прежде всего как сдерживающего фактора от развязывания большой войны и как орудия политического давления на оппонента. По большей части дебаты организовывались неправительственными исследовательскими центрами, главным образом базирующимися в ведущих университетах страны. Такого рода центры практически отсутствовали в то время в СССР[93]93
  Политико-военные проблемы стали рассматриваться по-новому в конце 1960-х – начале 1970-х годов в институтах Академии наук СССР: прежде всего в Институте США и Канады под руководством академика Г. А. Арбатова и в Институте мировой экономики и международных отношений под руководством академика Н. Н. Иноземцева, а затем академиков А. Н. Яковлева и Е. М. Примакова, в дальнейшем – в Институте Европы под руководством академика В. В. Журкина, в Институте востоковедения и в Институте Дальнего Востока РАН. В эти институты пришли работать высокообразованные и профессиональные отставные и действующие (прикомандированные) военные (Н. А. Ломов, М. А. Мильштейн, В. В. Ларионов, Л. С. Семейко и ряд других). Постепенно сформировалось несколько гражданско-военных коллективов, которые проводили исследования, не утратившие своей значимости и в настоящее время. Из гражданских специалистов по политико-военным проблемам, выросших в таких коллективах, можно отметить Г. А. Трофименко, А. Г. Арбатова, С. М. Рогова, С. Е. Благоволина, А. А. Васильева (ранее авторитетного работника оборонной промышленности), С. К. Ознобищева, А. А. Коновалова, А. Г. Савельева и др.
  Рассмотрение политико-военных проблем, их научное исследование сковывалось многими обстоятельствами, в том числе сверхвысоким уровнем секретности всего того, что относилось в нашей стране к военным вопросам. Этот уровень намного превышал тот, который, например, имел место в царской России в конце XIX – начале XX в., в Советском Союзе в 1920-е годы.


[Закрыть].

Все это весьма пагубно сказывалось на вопросах оптимального построения системы стратегического руководства обороной, на том, как выделялись, распределялись и использовались ресурсы на нужды обороны.

Во второй половине 1960-х и в 1970-е годы не было привнесено практически ничего нового в развитие советской военной мысли, в частности в решение вопроса о сущности взаимоотношений между политикой и стратегией.

Ничего нового в этом смысле не добавила и объемная книга министра обороны СССР Маршала Советского Союза А. А. Гречко «Вооруженные Силы Советского государства». В ней лишь подчеркивалось, что «руководство Коммунистической партии Вооруженными Силами выступает как главный принцип советского военного строительства»[94]94
  Гречко А. А. Вооруженные Силы Советского государства. 2-е изд. М.: Воениздат, 1975. С. 32.


[Закрыть].

В последующие годы в советской военной науке был предпринят ряд небезынтересных попыток добавить кое-какие полутона в освещение вечной темы – о взаимоотношениях между политикой и войной, политикой и военной стратегией[95]95
  В 1980-е годы вопрос об «управленческой» связи между политикой и военной стратегией в рамках прежде всего военной доктрины государства довольно обстоятельно освещался в ряде работ таких известных советских военных деятелей, как Маршал Советского Союза Н. В. Огарков (в 1977–1984 гг. начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР) и генерал-полковник М. А. Гареев (заместитель начальника Генерального штаба, отвечавший прежде всего за развитие военной науки).
  Н. В. Огарков, отмечая ведущее, определяющее положение, которое занимает социально-политическая сторона военной доктрины, в то же время подчеркивал, что эта составляющая доктрины находится «в тесной диалектической взаимосвязи и взаимозависимости» с военно-технической. По Огаркову, «политические цели войны должны в полной мере соответствовать военному потенциалу государства, боевым возможностям вооруженных сил и применяемым ими способам ведения военных действий, а последние должны надежно обеспечить достижение поставленных целей» (Огарков Н. В. История учит бдительности. М.: Воениздат, 1985. С. 58–59).
  Относительно военно-технической составляющей военной доктрины Н. В. Огарков высказывал мысли, довольно необычные для официальной советской военной традиции после трагических событий конца 1930-х годов, выкосивших подавляющую часть советских военных мыслителей в ходе массовых репрессий командного состава РККА и РККФ. По его суждению, в содержании военно-технической стороны военных доктрин социалистических и капиталистических стран имеются некоторые сходные черты, обусловленные общими тенденциями развития военного дела и вытекающие из достигнутого уровня научно-технического прогресса и использования опыта прошлых войн.
  М. А. Гареев в основательном труде, посвященном военно-теоретическому наследию М. В. Фрунзе, подчеркивал, что последний решающую роль отводил политике. При этом социально-политическая сторона военной доктрины, по Фрунзе, базировалась на марксистско-ленинском учении о войне и армии, других общественных науках; ее военно-техническая сторона основывалась на положениях военной науки и военной проблематики других наук. Неверными, по мнению М. А. Гареева, являются утверждения некоторых советских военных авторов о том, что военная доктрина формируется только с помощью военной науки. «Совершенно очевидно, что политическая сторона военной доктрины не может основываться лишь на достижениях военной науки», – отмечал М. А. Гареев, тем самым еще раз подчеркивая примат политики над военной стратегией и военным делом в целом (Гареев М. А. М. В. Фрунзе – военный теоретик. М.: Воениздат, 1985. С. 394).


[Закрыть].

Недостаток формулы, которую предложил упомянутый выше Кингстон-Макклори, состоит в следующем: в ней не отмечено, что война с применением ядерного оружия не может быть рациональным средством продолжения политики. Ядерная война – вполне реальный результат неверной, «дурной», пользуясь словами А. А. Свечина, политики. Она может оказаться продуктом политики активного, но слабо продуманного использования ядерного оружия в качестве средства шантажа, средства нажима, сопровождающегося непониманием характера эскалации политического конфликта и возможного его перерастания в конфликт военный с различной интенсивностью и глубиной использования сил и средств вооруженной борьбы.

Положение о том, что ядерная война не может быть рациональным средством продолжения политики, применимо прежде всего к советско-американским отношениям периода «холодной войны», особенно начиная с того момента, когда Советский Союз обрел убедительный потенциал нанесения «неприемлемого ущерба» Соединенным Штатам в результате ответных действий.

В подтверждение такой оценки уместно привести высказывание Н. В. Огаркова, сделанное им отнюдь не из конъюнктурных соображений накануне вот-вот готового появиться «нового мышления», а в результате глубоких многолетних размышлений:

Появление в 1945 г. и быстрое совершенствование в последующем ядерного оружия, обладающего невероятной силой поражения, по-новому поставили вопрос о целесообразности войны как средства достижения политической цели (выделено мною. – А.К.). Только окончательно утратив разум, можно пытаться найти такие аргументы и определить такую цель, которые оправдывали бы развязывание мировой ядерной войны и ставили бы тем самым человеческую цивилизацию перед угрозой полного уничтожения. Отсюда следует непреложный вывод о том, что преступно рассматривать термоядерную войну как рациональное и чуть ли не законное средство продолжения политики[96]96
  Огарков Н. В. Указ. соч. С. 88.


[Закрыть].

Обращает на себя внимание, что Н. В. Огарков считал возможным развязывание «термоядерной войны» в качестве продолжения политики со стороны иррационально действующих сил. Развивая эту мысль, следует признать, что термоядерная война вполне может оказаться продолжением и порождением жесткой силовой политики, в арсенале средств которой имеется ядерный шантаж. История ядерного века, к сожалению, знает несколько примеров использования ядерного шантажа в качестве инструмента политики как Соединенными Штатами, так и Советским Союзом. И как правило, это усиливало конфронтацию, чреватую термоядерной войной.

Во второй половине 1980-х годов обсуждение вопроса о соотношении политики и войны получило новый импульс в связи с признанием того, что в ядерной войне победителей быть не может. Это признание вслед за политическим руководством сделало и высшее военное командование СССР[97]97
  М. С. Горбачев, выступая на международном форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» 17 февраля 1987 г., сказал: «…после Хиросимы и Нагасаки мировая война перестала быть продолжением политики другими средствами. В ядерной войне сгорят и сами авторы такой политики» (Горбачев М. С. За безъядерный мир, за гуманизм международных отношений. М.: Политиздат, 1987. С. 10).
  Этот тезис далеко не всеми в СССР был воспринят тогда однозначно. Он вызвал немало критики, преимущественно кулуарной и завуалированной.
  Позицию высшего военного руководства по этому вопросу обобщил министр обороны СССР Д. Т. Язов. По его словам, развязывание ядерной войны агрессивными реакционными кругами «явится прямым результатом той абсурдной, преступной политики, которую проводили эти круги вплоть до начала войны» (Язов Д. Т. Верны Отчизне. М.: Воениздат, 1988. С. 289). Однако министр подчеркнул, что «само начало такой войны станет концом всякой политики, потому что это будет всемирная катастрофа, гибель всего человечества… Военно-силовая политика и ее крайнее проявление – война полностью исчерпали себя» (Там же). Фактически Д. Т. Язов говорил в этом вполне официальном издании языком упоминавшегося выше Кингстона-Макклори, заклейменного в свое время авторами книги «Военная стратегия», вышедшей под редакцией В. Д. Соколовского.
  Размышляя таким образом, Д. Т. Язов в продолжение советской традиции сослался на мнение высшего политического руководства страны: «Нет такой земной или космической крыши, под которой можно было бы укрыться, разразись ядерная гроза. Эту мысль не раз с предельной ясностью и четкостью излагал М. С. Горбачев. Ею проникнуты важнейшие принципиальные положения документов XXVII съезда КПСС, Программы нашей партии».
  Выступления М. С. Горбачева, Д. Т. Язова, ряда других партийных, государственных руководителей и военных деятелей стимулировали дискуссию по этой теме. В частности, был поднят вопрос о правомерности применения к такому гипотетическому явлению, которое принято называть ракетно-ядерной войной, самого понятия «война». Так, сотрудники Института военной истории Министерства обороны СССР, отражая широко распространенные в обществе взгляды, писали о ракетно-ядерной войне: «Если отрешиться от груза инерции и рассматривать ее через призму нового политического мышления, она лишена ряда весьма существенных признаков, характеризующих войну как специфическое социальное явление». Они обратили внимание на то, что «ракетно-ядерная война» сама по себе «изживается» и в собственно военном отношении, ибо становится невозможным ее «естественный» конечный результат, ради которого, по существу, всегда затевались и велись войны, т. е. победа (Каневский Б. К., Шабардин П. Н. К вопросу о соотношении политики, войны и ракетно-ядерной катастрофы // Международная жизнь. 1987. № 10. С. 121). При этом авторы дали слишком расширительное толкование понятия войны по сравнению с тем, который вкладывал в него Клаузевиц. «Наконец, война – это не только вооруженное противоборство. Она подразумевает и другие, обеспечивающие вооруженную борьбу, но относительно самостоятельные “невоенные” формы борьбы: экономическую, дипломатическую, разведывательную, научно-техническую, идеологическую и т. д. В связи с тотальной гибелью людских и материальных ресурсов ракетно-ядерная катастрофа не оставит места для этих форм противоборства» (Там же).
  На основании таких рассуждений делается вывод: «Следовательно, формула “война – продолжение политики” настолько деформирована реальностями ядерного века, что, в сущности, в содержательном и функциональном отношении она оказывается непригодной для понимания того, что принято называть ракетно-ядерной войной» (Там же).
  Аналогичные мысли высказывали и военные теоретики, также работавшие в Институте военной истории Минобороны СССР, Ю. Я. Киршин, В. М. Попов, Р. А. Савушкин: «Современное оружие по своей разрушительности объективно переросло целесообразность его использования для достижения агрессором политических целей» (Киршин Ю. Я., Попов В. М., Савушкин Р. А. Политическое содержание современных войн. М.: Наука, 1987. С. 35). Большинство участников в развернувшейся на страницах журнала «Международная жизнь» дискуссии в целом поддержали изложенную выше точку зрения, что ракетно-ядерную войну нельзя считать войной в традиционном смысле этого слова.
  С несколько иных позиций выступил кандидат исторических наук Н. Грачев: «Само ракетно-ядерное оружие создано, накаливается и совершенствуется по заказу политиков, оно есть выражение вполне осознанной политики. Политика решала и будет решать вопрос о применении или неприменении ядерного оружия. Агрессивные силы США уже не один десяток раз хотели применить ядерное оружие против СССР и других стран. И чего-либо принципиального, от чего это оружие перестало бы быть орудием войны, не произошло. Не лишает политического содержания ракетно-ядерную войну и ее случайное, из-за технического сбоя, начало, ибо в самой этой случайности повинна все-таки политика, готовившая войну. Тем более, что ответные меры в этой непреднамеренно начавшейся войне уже не будут случайностью. И вопрос об их применении будет решаться политическим руководством» (Грачев Н. О ракетно-ядерной войне и ее последствиях // Международная жизнь. 1988. № 1. С. 103).
  Полемизируя с Н. Грачевым, известный военный историк Д. М. Проэктор писал, что «при наличии даже минимума здравого смысла никто практически не сможет использовать ядерные вооружения для войны и победы». Д. М. Проэктор при этом подчеркивал политическую роль ядерного оружия. Оно «становится скорее, так сказать, политическим оружием, выходя за рамки традиционного средства войны. Оружие прошлого – это прежде всего средство войны и лишь потом – средство непрямых действий. А новейшее оружие – наоборот. Оно в первую очередь средство непрямых действий и лишь потом, в самом крайнем и почти немыслимом случае, – средство войны» (Проэктор Д. М. О политике, Клаузевице и победе в ядерной войне // Международная жизнь. 1988. № 1. С. 88).
  Грань, отделяющую политику от ядерного конфликта, который нельзя считать продолжением политики, данный автор определил следующим образом: «…процессы международно-политической борьбы, роста политической напряженности, подготовки к войне, даже движение к ней – все это политика. Совершенно иное состояние – это ядерная война, которую невозможно признать политикой, ибо она не обладает ни одним из ее признаков. Она уже никакая не политика» (Там же).
  Д. М. Проэктор справедливо обратил внимание на роль формулы Клаузевица применительно к ограниченным войнам: «Если говорить о небольших, ограниченных, или локальных, войнах в тех или иных районах мира (вне противостояния Восток-Запад), которые ведутся обычными средствами, то здесь, вероятно, мысли Клаузевица о войне как политике, сменившей перо на меч, по-прежнему находят свое подтверждение… Хотя при внимательном рассмотрении возможности силового решения политических проблем неуклонно уменьшаются и здесь» (Там же).


[Закрыть].

Анализ военно-политического поведения сверхдержав в 1970-е и 1980-е годы, когда установился советско-американский военно-стратегический паритет, показывает, что в этих условиях государственное руководство США значительно реже и в более завуалированной форме прибегало к попыткам ядерного шантажа. Даже администрация Рейгана, несмотря на свой изначально воинственный облик, за все восемь лет пребывания у власти ни разу не прибегла к прямому ядерному шантажу. Не пришлось это делать и Советскому Союзу, который в прошлом несколько раз обращался к угрозе применения данного серьезного и обоюдоострого оружия.

Говоря о соотношении политики и войны в условиях ядерного противостояния, нельзя не упомянуть о такой проблеме, как возникновение войны «по ошибке», в результате сочетания непреднамеренных действий обеих сторон, вступающих в состояние своего рода «стратегического резонанса».

Можно выделить четыре основных источника опасности непреднамеренного, случайного возникновения ядерной войны: технические ошибки в системах раннего предупреждения и управления ядерным оружием; неудачные принципы организации движения информации в системе принятия решений; человеческие ошибки в оценке военно-стратегической ситуации в результате неверной интерпретации поступающих данных; механические ошибки или нервные срывы человека в результате неадекватного состояния – усталости, болезни и т. п. Разумеется, наиболее опасно совмещение ошибок нескольких видов.

Несмотря на все достижения последних лет в ядерных государствах применительно к задаче предотвращения непреднамеренной, случайной ядерной войны, эта тема по-прежнему остается актуальной. Государственное руководство и высшее военное командование каждой ядерной державы должно постоянно держать под контролем соответствующие технические и особенно человеко-машинные системы, проверять надежность, адекватность действующих процедур, персонала, структур управления и соответствующей техники. Ядерная война «по ошибке» не может по определению быть рациональным продолжением государственной политики.

Но она вполне может оказаться логическим продолжением ошибочной политики в ряде сравнительно частных проблем – в подборе кадров, имеющих отношение к принятию решений о применении ядерного оружия и к его эксплуатации, в технической политике, касающейся соответствующих средств управления и контроля, и т. п.

Для предотвращения несанкционированного, случайного применения ядерного оружия необходимы регулярные тренировки с участием высшего государственного руководства (Верховного главнокомандующего и его «дублера» – того второго человека в государственной иерархии, который в случае невозможности выполнения Верховным своих обязанностей будет отвечать за приведение в действие «ядерной кнопки»).

Рациональным продолжением политики с использованием военных средств вполне может оказаться ограниченная ядерная война ядерного государства против неядерного (о чем подробнее будет сказано в главе, посвященной войнам тотальным и войнам ограниченным). В этом случае ядерному государству не угрожает ответный ядерный удар возмездия по «мягким целям», по крупным населенным пунктам[98]98
  В такой войне могут, в частности, ставиться ограниченные политические и военные задачи по уничтожению объектов другой стороны, на которых ведется разработка ядерного оружия (и других видов оружия массового поражения – химического, биологического) и средств его доставки, по «обезглавливанию» системы либо государственного, либо военного управления, поражению определенных наиболее ценных объектов, сил и средств общего назначения. Такая война ядерного государства против неядерного представляется вполне «мыслимой» при определенных условиях, поскольку ядерное государство в этом случае не рассчитывает на ответный удар возмездия со стороны неядерного государства.


[Закрыть].

* * *

Размышления о соотношении политики и военной стратегии в условиях непрекращающегося процесса технологического развития средств вооруженной борьбы, усиления их воздействия на человека и окружающую среду, в условиях динамично изменяющейся системы международных отношений, в том числе под воздействием процесса глобализации, остаются важным инструментом познания и формулирования оптимальной системы стратегического управления. Дискуссии по этим жизненно важным для судьбы нашего общества и государства вопросам должны идти сегодня и в России. Нам следует при этом исходить из наличия практически во всех государствах политических институтов, являющихся носителями идей и концепций силового разрешения международных проблем.

Для России вопрос об использовании военной силы в качестве инструмента политики остается исключительно актуальным, причем речь идет об использовании как прямом, так и косвенном, опосредованном, для предотвращения той или иной агрессии против нас или наших друзей и союзников. Для этого всегда необходимо прежде всего самым тщательным образом определять политические цели для применения военной силы, для военной стратегии.

Это относится и к вопросу о ядерном сдерживании как самой ощутимой форме небоевого применения военной силы. Тем более, что ядерное сдерживание в современных условиях играет для России особую роль, в том числе в силу слабости сил общего назначения, общей экономической слабости.

Эта роль будет оставаться весьма значимой на протяжении многих десятилетий. Мир вряд ли станет более безопасным по сравнению с тем, каким он сложился в последнее время.

Аксиоматичная сегодня формула Клаузевица «война является лишь продолжением политики иными, насильственными, средствами» полностью применима и к таким крупнейшим проблемам международной безопасности и национальной безопасности отдельных стран, как терроризм и распространение ядерного оружия (и других видов оружия массового поражения)[99]99
  Выступая в МГУ им. М. В. Ломоносова 8 декабря 2002 г., Президент России В. В. Путин сказал: «Известно, что война – это “продолжение политики”, только иными средствами. Международные террористы, чем бы они ни прикрывались, также ведут борьбу за политические и экономические рычаги влияния в мире. Именно это является их целью. Ими движут не эфемерные, а вполне конкретные цели. Сегодняшние террористы пристально высматривают для себя цели и прицельно бьют по ним. Бьют по объектам и моделям цивилизованного экономического и социального развития» (Выступление Президента Российской Федерации В. В. Путина на VI съезде Союза ректоров России 8 декабря 2002 г. Официальное интернет-представительство Президента РФ, 2002. URL: press_offt PRESIDENT.KREMLIN.RU).


[Закрыть].

Масштабы соответствующих угроз сегодня сопоставимы с теми, что имели место в период накануне Второй мировой войны. «Синтетическая», относительно новая проблема международной и национальной безопасности – это проблема получения радикальными неправительственными организациями в свои руки оружия массового поражения.

Следуя формуле Клаузевица, необходимо признать, что главной проблемой является не сам по себе терроризм[100]100
  В ряде случаев и он как феномен современной цивилизации может жить сравнительно автономной жизнью, как не раз в истории война начинала при определенных условиях эмансипироваться от политики, породившей войну, и жить относительно автономной жизнью.


[Закрыть], а радикальные политические организации, использующие террористические методы.

Соответственно, если говорить о целях «войны с терроризмом»[101]101
  Так называемая война с терроризмом – термин, являющийся продуктом публичной политики. Он носит лозунговый характер. Но природа лозунговости такова, что она прямо воздействует и на механизмы и процессы стратегического управления – помимо воли тех, кто запустил в оборот лозунг или термин.


[Закрыть], речь должна идти о политическом поражении радикальных организаций всеми средствами и методами высшей стратегии – спецоперациями, перекрытием каналов финансирования, спецпропагандой и даже военными действиями. Огромную роль играет в этой борьбе дипломатическое обеспечение.

Аналогичной логике необходимо следовать и в решении проблемы распространения ядерного оружия.

Государства приобретают собственное ядерное оружие не потому, что им становятся более доступны соответствующие технологии, знания, «ноу-хау», а потому, что в них в определенный период складывается критическая масса интересов, побудительных мотивов, группировок политической, технократической и военной элиты, которые принимают политическое решение о превращении своего государства в ядерную державу. Политической целью в этой сфере является недопущение появления новых ядерных государств. Данная цель имеет много общего с задачей недопущения получения ядерного оружия радикальными политическими негосударственными организациями.

Террор, терроризм направлен прежде всего на массовое устрашение в определенных политических целях – сильнейшее политико-психологическое воздействие на государственных лидеров, политическую элиту, СМИ, на общество в целом, а не просто на уничтожение тех или иных неугодных террористам деятелей. В этом отличие современного массового террора от индивидуального террора, который, например, проповедовали в России в начале XX в. социалисты-революционеры (эсеры), а до них – «Народная воля».

* * *

Теоретические вопросы соотношения политики и военной стратегии имеют, как уже отмечалось выше, прямое отношение к вопросу о построении оптимальной системы стратегического управления (руководства) Вооруженными силами РФ. В нашей стране после распада СССР не раз поднимался, в частности, вопрос о роли Генерального штаба ВС РФ в такой системе, о трактовке самого понятия «Вооруженные силы».

Возникали ситуации, когда Генштаб добивался даже определенной автономности от остальной части министерства обороны.

Представляется, что на основе теоретических положений по данной теме должны быть в законодательном порядке определены роль, полномочия, ответственность в стратегическом руководстве Вооруженными силами не только Президента – Верховного главнокомандующего и Правительства Российской Федерации, но и министра обороны и начальника Генерального штаба ВС, а также командующих объединенными командованиями на потенциальных театрах военных действий. При этом в предварительном порядке должны быть проиграны различные модели принятия политико-военных, военно-стратегических и оперативно-стратегических решений (и их реализации).

Представляется, что Генштаб ВС РФ не может в нашей стране уподобиться Комитету начальников штабов ВС США, который, как правило, не включается в контур стратегического управления. В России Генштаб, безусловно, должен быть одним из главнейших элементов стратегического управления в военной сфере. При этом следует иметь в виду, что политика (и внешняя, и внутренняя) в современных условиях глобализирующегося мира и информационного общества пронизывает все уровни боевого применения Вооруженных сил – стратегический, оперативный и даже тактический. Это в полной мере относится к гуманитарным операциям и операциям по поддержанию мира.

Действия военного ведомства (в том числе Генштаба ВС РФ), различных компонентов Вооруженных сил при проведении тех или иных операций должны тесно сопрягаться с деятельностью других ведомств – Министерства иностранных дел, Службы внешней разведки, Федеральной службы безопасности, Министерства по чрезвычайным ситуациям, Министерства транспорта, РЖД и др. Это взаимодействие необходимо тщательно отрабатывать на различных учениях, для чего и в Минобороны РФ, и в других ведомствах должны иметься специальные подразделения.

Важную роль в оказании всесторонней помощи высшему государственному руководству в подготовке принятия решений, связанных с применением военной силы, должен играть Совет Безопасности (СБ) РФ и его аппарат во главе с секретарем СБ и его заместителями.