Текст книги "Несчастный случай. Старые грехи"

– А зачем ты на Губу наехал? Пушкой размахался? – также невозмутимо продолжал Боб, прихлебывая свой чай.

– Я просил пошерстить злачные места, найти Тимура и стреножить, пока я не подтянусь. А он… Видать, перестарался. – Воха совсем сник.

Вальтер отложил четки и потер ладони.

– И даже если так – что сделаешь? Ты и на самом деле собирался его под конвоем вести? В открытую?

– И повел бы, – набычился Воха.

– Вот и верь после этого людям, дорогой. – Вальтер повернулся к Бобу. На его узких губах заиграла горькая усмешка.

Боб хлопнул в ладоши.

– Ладно, поговорили. На самом деле хорошо, что ты проявил самодеятельность, Воха. Губа ведь выполнил твою просьбу. Только не так, как ты думаешь.

Боб жестом дал слово Вальтеру. Вальтер выдержал паузу:

– Как прошел слух, что его мертвого нашли, – я сразу подсуетился. Борис подъехал – мозгуем.

– Чего мозгуете? Тебя кто просил вообще? – Воха вымещал раздражение на друге. От запаха палочки у него закружилась голова и захотелось пить. Проследив за взглядом Вохи, наблюдательный Боб протянул ему свою чашку с глотком подостывшего чая. Воха покорно ее осушил одним махом и только острее почувствовал жажду.

– Никто не просил. Тем интереснее, – Боб развел руками.

Воха насупился. Наконец он принял ситуацию: «Да, вспылил, да, был не прав».

– Ладно. Я так понимаю, Боб, у тебя уже что-то есть?

– У нас, – Борис показал жестом на Губу с Вальтером. – Губа не выяснил, где Тимур был перед смертью. Зато быстро узнал, где он наследил раньше.

– Сильно наследил? – Воха сразу же включил следака, позабыв все обиды.

– Наделал долгов перед тем, как загремел в клинику. Ему угрожали. Но вдруг отдал всем и все. Откуда взял двадцать пять тысяч – понятия не имею. Но вряд ли заработал, сам понимаешь. Эта история и могла быть причиной того, что с ним случилось. Математика, Воха.

Воха повернулся к Вальтеру и прижал руку к сердцу. Покаянное выражение лица далось ему легко, потому что было вполне искренним. Вальтер типично кавказским жестом отмахнулся от Калганова:

– Извиняться не надо, капитан. Передо мной не надо. Вот перед Губой – покайся.

Боб едва заметно кивнул. Воха понял, что ему не отвертеться. Он вздохнул и медленно двинулся в сторону двери, где в это время стоял, прислонившись к стене, сам Петр по прозвищу Губа. Стоял и молчал, будто не из-за него весь сыр-бор. Кем он доводился Вальтеру на самом деле, Воха так и не понял, но на простую шестерку явно не тянул. Названый брат, говаривал как-то про него Боб, но от братьев в последнее время Воху по понятным причинам воротило еще больше. Тем не менее он протянул Губе руку, открыто глядя ему прямо в глаза. Помедлив для важности, Петр ее пожал. Как ни странно, в его ответном взгляде сквозило уважение. Ведь капитан Калганов повел себя как мужик, пускай и погорячился маленько. Зато такие мужики камня за пазухой не носят и в перестрелке за спину старлеев не прячутся. Однако вопрос о смерти Тимура оставался открытым для всех присутствующих. «Если не Губа, то кто связал Тимура, предварительно озолотив? Или факты эти все-таки между собой не связаны?» – Воха не оценил каламбура, возникшего в его внутреннем монологе.

27

Зарядившая с самого утра ледяная крошка постепенно превратилась в дождь. Казалось, природа тоже лила слезы, скорбя вместе с родными и близкими по усопшим. На кладбище шли похороны. Сразу несколько. Примета военного времени. Неподалеку от могилы Тимура громко голосила какая-то женщина, не по-нашему выкрикивая отдельные слова. В одном ритме с ее причитаниями каркали вороны. Издалека доносились звуки оркестра, фальшиво исполнявшего похоронный марш Шопена. В дополнение ко всеобщему диссонансу где-то совсем рядом гнусавил батюшка, которому нестройно вторили женские голоса.

Тамара обнимала мать, плача на ее плече. Нина изо всех сил сдерживала рыдания, чтобы не травмировать лишний раз дочь. Всю жизнь она разрывалась между нею и Тимуром и даже теперь не могла себе позволить расслабиться. С возрастом мысль о смерти все меньше ее пугала и даже казалась избавлением от накопленной за годы усталости и преследующей физической боли. Но смерть мальчиков, которые уходили из жизни так нелепо в расцвете сил, казалась непростительной ошибкой, издевкой жестокого общества, чью волю всегда и во все времена выражала горстка политиканов и олигархов. Нина гнала от себя мысль о том образе жизни, который вел ее «бедненький мальчик», иначе пришлось бы признать в этом и свою вину. Тимура-то уж точно не отправляли на фронт.

Михаил занимал себя тем, что деловито расправлял ленты на венках, чтобы были видны надписи: «От родных», «От друзей». К друзьям Воха причислил себя с Бобом, потому что настоящих друзей у Тимура не было, а если и были, то вряд ли бы тратились на венки. А вот удобное место на старом кладбище оплатил Новак, который стоял чуть в стороне и тайком просматривал почту на своем телефоне. Рабочий день был в разгаре и требовал его участия.

Воха глянул на часы и подал сигнал отправляться. Михаил что-то шепнул на ухо дочери, которая кротко кивнула, и они пошли вперед. Новак приобнял Нину, все еще смотревшую невидящим взглядом на свежий холм из сырого суглинка. Наконец она оторвалась и позволила себя увести. Воха с Бобом замкнули процессию. Прав был Петрович, дело гражданина Балабана оказалось для Калганова более чем личным. Воха поймал себя на мысли, что едва сдерживает подступающие слезы: слишком много болезненных воспоминаний возникало на кладбище.

Вдруг откуда ни возьмись навстречу им вышла женщина в черном платке. Она была без зонта и деловито несла в руках просфоры, которые, по-видимому, торопилась раздать первым встречным, пока просфоры окончательно не размокли. Следом за женщиной семенила кладбищенская дворняга с отвисшим брюхом, а за ней на прямых ногах скакала ворона.

«Как в кино», – подумала Тамара, никак не желавшая мириться с тем, что трагедии, случавшиеся в ее жизни, происходили в реальности. Вдруг что-то знакомое в облике женщины заставило ее остановиться и взять просфоры.

– Томочка! Господи! А вы как здесь? И Борис? – Женщина заулыбалась. Тамара прищурилась.

«Это же Лидия Чайковская», – Боб наконец ее узнал и одновременно с ним узнала и Тамара.

– Здесь все по одной причине. Брата похоронила. Двоюродного. Считайте – родного. Мы росли вместе. – Тамара была рада выговориться. – Его родители погибли. Вот мои мама с папой их и заменили.

– И не уберегли, – Михаил включился в разговор.

– Я тоже сына не уберегла. Вот пришла к нему. Почти каждый день хожу, с тех пор как похоронила. – Чайковская обращалась то к Томе, то к Бобу, как будто это не они в начале прошлой зимы нашли в озере тело ее Гоши.

Михаил согласно закивал.

– Когда умирают дети, родители живут с чувством вины.

Нина больше не могла сдерживаться. Сквозь рыдания она призналась, глядя на мужа так, будто упрекала в этом именно его:

– Это правда. Но я жила так, и когда Тимурчик был жив. – Наконец она заплакала.

Тамара взяла ее за руку.

– Мама, не накручивай себя. Не здесь.

Нина отвернулась. И Чайковская растерялась.

– Извините. У вас горе, а я тут еще со своим.

Новак коснулся плеча Тамары, впервые позволив себе ее поторопить.

– Тома, нам пора ехать.

Но Тамара будто нарочно тянула время. Она схватила Чайковскую за рукав пальто.

– Поедемте с нами. Вы не знали Тимура, он не знал вашего сына. Но помянуть их обоих не грех. Кстати, Виктор, познакомься. Это Лидия Чайковская, я тебе о ней рассказывала. Лидия, а это мой будущий муж, Виктор. Это он помог поймать убийцу вашего сына.

Новак вздохнул. Но быстро взял себя в руки.

– Конечно, конечно, поедемте с нами.

– Ну что вы! Поминки – не банкет. Вы – хорошие люди. – Чайковская заправила мокрые волосы под платок. – Примите мои соболезнования. Но я – к сыну, – она указала рукой куда-то в глубь кладбища. Слова ее звучали буднично и деловито. Как будто Гоша ждал ее с горячим обедом в пересменку, как обычно бывало при жизни.

Новак взял Тамару под руку и решительно повел вперед. Нина с Михаилом уже успели пройти пару метров в сторону выхода. Дождь перестал, но никто, похоже, этого не заметил. Так и шли под зонтами, переступая через лужи.

Боб остановился потрепать дворнягу по холке, чтобы дать возможность Новаку отойти подальше, и Чайковская подошла к нему.

– Боря! Вы, кстати, спрашивали меня, помните?

Боб стрельнул взглядом – процессия удалялась, и решил, что успеет их догнать.

– Да, Лидия Петровна! – Он весь подался вперед, кивнув Вохе, чтобы тот подождал чуть поодаль.

Словно почувствовав чей-то пристальный взгляд, Новак обернулся. Но Борис уже на него не смотрел, он говорил с Лидией Петровной. Воха в это время шнуровал ботинок, присев на корточки чуть в стороне. Через пару секунд Чайковская приобняла Боба на прощание и быстро пошла в глубь кладбища, ловко лавируя между могилами без оград. За ней покорно потрусила дворняга. Боб провожал их задумчивым взглядом. Воха хорошо знал этот взгляд: закрутились-завертелись шестеренки, не иначе как прогоняет через свой компьютер новую инфу.

Нина опустилась на скамейку у колонки с водой, мокрым платком вытерла заплаканное лицо. Новак подвел Тамару к Михаилу, переминавшемуся с ноги на ногу рядом с бюветом. Но Тома предпочла сесть рядом с матерью. Молча протянула руку. Нина подала дочери платок. Старомодный, тканевый, не бумажный. Тамара все смотрела на него. И вдруг поняла, что этот платок принадлежал Новаку. «Там, в углу, должна быть монограмма: вышитые светлыми в тон ткани буквы В. Н. Вот так незаметно и быстро Виктор стал частью семьи, у мамы в кармане его платок. Наверное, еще с Одессы. – Однако эта мысль Тамару нисколько не обрадовала. – Ну почему он не пользуется бумажными, одноразовыми, как все нормальные люди, зачем эти фирменные штучки там, где человек обнажен душой, где любая искусственность неуместна?» Перехватив ее внимательный взгляд, Новак понял его по-своему и выразительно глянул на часы.

– Пойду их потороплю! – И окликнул Боба: – Борис!

Тот словно только этого и ждал, так быстро двинулся навстречу Новаку. Воха тоже предупредительно ускорил шаг, но прошел мимо, ему всегда было неловко в присутствии этого бизнесового хлыща, особенно после памятного семейного ужина в Одессе, когда, будучи пьяным, он наговорил тому немало глупостей. Когда Новак поравнялся с Бобом, Воха уже помогал Нине встать со скамейки.

– Борис, вы не могли бы после поминок уделить мне время? – Новак задал вопрос вполголоса, но Бобу показалось, что их слышит вся округа.

– Без проблем. Что-то случилось? – он не скрывал удивления.

– Нужно поговорить. Тамара поедет с родителями. Они настояли на том, чтобы жить в гостинице. И у нас будет время.

Боб поймал тревожный взгляд Вохи, он со стариками уже подходил к центральным воротам. Тамара шла следом и все оборачивалась: «Что там у этих двоих, все ли в порядке?» Сейчас Боб вполне разделял ее тревогу. С чего это вдруг господин Новак решился на разговор? И о чем, интересно, пойдет речь? Боб не мог просчитать маневр соперника, и это его нервировало даже больше, чем дорогой аромат нишевого парфюма, которым Новак щедро окутал свою персону перед выездом. Свежий весенний воздух, промытый дождем, контрастировал с нотками штучного ветивера и лишь подчеркивал искусственность тщательно сконструированного образа господина Новака. «А если разложить всю эту конструкцию на составляющие, что останется? Какова ваша суть, Виктор Захарович? А вдруг ничего? Пустота? Черный прямоугольник, похожий на тот, в который час назад они по очереди швырнули по горсти земли». Бобу вдруг показалось, что именно сегодня во время предстоящего разговора он найдет ответ.

28

В номере маленькой частной гостиницы на Подоле было сухо и солнечно. Должно быть, светлые стены и тепло-оранжевые шторы создавали такое впечатление, и Воха был заочно признателен дизайнеру отеля. После сырого кладбища и женских слез хотелось тепла. Рюмка коньяка была бы в самый раз. Воха аж сглотнул, представив, как теплая волна, обжигая горло, разливается по телу и мягко навевает сладкую полудрему.

Номер был не люксовский, но вполне приличный. Новак, конечно, мог бы и люкс снять для родителей Тамары, но Воха знал, что дядя Миша категорически отказался. Он даже порывался отдать деньги за гостиницу, но будущий зять так искренне возмутился, что папа постарался замять инцидент. И хотя Воха был всецело на его стороне, вслух поддержал Новака. Ему хотелось поскорей попасть с рецепшена внутрь и согреться. Сейчас он вытянул ноги, сидя в маленьком велюровом кресле, и наслаждался редкой минутой покоя. Тетя Нина прилегла прямо в мокрой одежде на застеленную кровать, она слишком устала, чтобы смущаться присутствия других людей, к тому же тут все были свои. Дядя Миша сел рядом и взял ее за руку. Кровать под ним ухнула, мягкий матрас прогнулся, зазывая забыться сном. Воха подсчитал, что спал сегодня всего четыре часа, хотя ему предписали постельный режим до конца недели. Только Тома все кружила по номеру в своих высоких сапожках, то выглядывая в окно, то оправляя салфетку на столике. Вся эта затея с гостиницей ей не нравилась с самого начала.

– Папа! Ну папа! Ну вы же зря упираетесь. Прошу – собирайтесь, поехали. В конце концов, это просто неприлично. В какое положение вы меня ставите? Плохая дочь не пускает к себе родителей.

Нина, не открывая глаз, лишь отмахнулась от ее слов. Михаил приложил палец к губам, призывая к тишине, и показал на жену, мол, пусть отдохнет. Дальше говорил шепотом, все поглядывая на Воху, словно призывал его в свидетели:

– Это мамино решение, Томочка. Уговаривать ее нет смысла – ты же знаешь. Все нормально. Езжай домой.

– Но почему?.. – Тамара не сдавалась.

Нина открыла глаза и села на кровати.

– Мы не хотим мешать вам с Виктором.

– Мама! Ну опять эти глупости. Если я захочу, то поеду к Вику в любой момент.

– А еще мы хотим подумать, чего мы не сделали для того, чтобы у Тимурчика была другая жизнь.

– Мама! Для Тимура вы сделали столько же, сколько и для меня. Даже больше, – в голосе Тамары прозвучала затаенная детская ревность.

Михаил согласно закивал:

– Все верно. Он был слабеньким с рождения. В один день стал сиротой. – Михаил обращался к Вохе, как будто тот не знал про семейную трагедию, про ту злополучную аварию, в которой выжил только маленький Тимур. – Случилось, что случилось. Ничего уже не вернешь и не исправишь. Нам остается только скорбеть.

Воха кивнул. Словно спохватившись, Михаил встал и достал из дорожной сумки бутылку коньяка. Жестом подозвал Воху.

– Ладно, Вовчик! Давайте помянем теперь по-семейному.

Воха поднял ладонь и тяжело вздохнул:

– Не могу, дядя Миша. Извините. После ранения воздерживаюсь.

– Это правильно. Поддерживаю. Ты, кстати, как? Уже вышел на службу?

– Ага! Что мне сделается? Я же пули зубами ловлю! – Воха перевел взгляд на Тамару, с опозданием вспомнив, что именно эта его дежурная фразочка всегда ее так раздражала. Да и в контексте произошедшего с Тимуром хвастаться своей везучестью было с его стороны по меньшей мере бестактно. Но тетя Нина задремала после успокоительного, дядя Миша был занят поиском рюмок, а Тамара стояла у окна и, казалось, вообще не слушала, о чем за ее спиной говорят мужчины. «Вот и хорошо», – Воха подошел к Тамаре и дотронулся до плеча:

– Я еду, ты остаешься или тебя подбросить?

– Поехали! – Тамара сбросила с себя оцепенение и глянула на спящую мать.

«Снова мама победила. Неужели и я буду столь упрямой, когда у меня будут дети. Если Бог даст после всего, что довелось пережить. А имею ли я моральное право приводить в этот жестокий мир еще одну душу, заведомо обрекая ее на страдания? Сегодняшние реалии свидетельствуют в пользу обратного. Вот Воха честно заявляет своим женщинам, мол, детей не будет, не хочу оставлять сирот. Но это Воха, а Виктор в разговорах не раз обмолвился, что строит империю не только для себя, но и для будущих наследников. А если я не смогу ему родить сына, то как сложится наша дальнейшая судьба? Пора было наведаться к врачу. Любое серьезное дело требует тщательной подготовки, а что может быть важнее жизни? Даже смерть уступает ей в этом, – ведь беременность длится девять месяцев, а смерть мгновенна. Тимура сегодня похоронили практически за час».

Тамара удивилась несвоевременности подобных мыслей, но человек так устроен: замещает одно другим. Таковы принципы выживаемости вида в контексте эволюции. Проще говоря: Бог дал – Бог взял и наоборот. Теряя близких, разве она не заслуживает ребенка? А с другой стороны, сможет ли она воспитать его правильно? Не избаловать, как родители Тимура? И каким отцом будет Виктор? Вышколив себя сам, сможет ли он давать ребенку нужную свободу для естественного развития личности или зажмет в стальные тиски, заставляя работать над собой по собственной схеме? Перед глазами против воли всплыл образ Макса. Их ребенок погиб, так и не родившись. Она знала, что не сможет предать память о нем.

Воха подал Тамаре сырое пальто. Запах влажной шерсти напомнил времена детства в деревне. Они с Тимуром играли в снежки, и варежки в комьях заледенелого снега не успевали просыхать на батареях. Тамара и не заметила, как они с Вохой зашли в маленький лифт отеля, как спустились в вестибюль.

Воха надеялся, что Тома хотя бы сегодня решит не ехать к Новаку в его загородный дом. Иначе в это время суток им придется торчать в пробке как минимум час. При том, что ее квартира находится в двух кварталах от отеля, а его – всего через новый мост переехать. Здравый смысл подсказывал, что нужно переодеться в сухую одежду и принять горячую ванну как можно скорей. На этот раз Тамара прислушалась к здравому смыслу. Или просто позволила распорядиться собой, будучи не в состоянии принимать решения самостоятельно.

29

С тех пор как Боб был в офисе у Новака в последний раз, здесь мало что изменилось. Разве что растения в серебристых напольных вазах разрослись пышнее, хотя Боб и не был уверен, что декоратор-флорист просто-напросто не поменял их на другие в прошлом квартале. Новой была только фотография в рамке на столе Новака. Серебристая рамка была той же фактуры, что и вазоны, и Боб почувствовал нарастающее раздражение: чертов сноб использовал образ Тамары в качестве украшения! Тамара искренне улыбалась на фото, прямо-таки излучая радость. На фоне картины с разоренным гнездом в стиле Магритта контраст этот бросался в глаза: период до Тамары и период с ней. Боб ощутил укол ревности. Но к собственным чувствам он решил вернуться позже, сейчас важен был Новак.

Во всех углах кабинета витал шлейф, оставленный парфюмом хозяина. От этого въедливого запаха еще на кладбище у Боба сдавило виски. И соблазн согласиться на кофе – вдруг голову отпустит – возрос, но Боб выбрал чай, стойкости ему было не занимать: раз перешел на чай, то никакие обстоятельства не могли повлиять на его решение. Поначалу он хотел было вообще отказаться от всего, но Новак настоял, ведь они оба успели продрогнуть на похоронах и горячий имбирный чай с ромом сейчас был как нельзя кстати.

Когда секретарша внесла поднос, мужчины переместились в мягкие кресла у журнального столика. Симметрично скрестив руки, они стали похожи на застывшие фигурки ферзей на шахматной доске. Да и внешнее сходство соперников бросалось в глаза: оба стройные, с тонкими кистями нервных рук, сероглазые, с каштановой копной волос, кое-где с седыми прядями. Правда, Боба немного портили очки в широкой оправе и загрубевшие от работы пальцы с въевшимися следами мазута под ногтями. С другой стороны, именно эти детали придавали его облику некую брутальность, недостающую холеному Новаку.

Меньше года прошло с тех пор, как они так же сидели в этих самых креслах, вычисляя местонахождение Панченко. Но сейчас они разговаривали не как наниматель с частным детективом, а как члены одного сообщества, такого себе тайного клуба для посвященных – семьи Тамары. За то время, пока добирались до офиса, Новак исчерпал запас дежурных фраз, которые должны были подвести к серьезному разговору. Да и Шульга был не тем противником, которому нужна прелюдия, что Боб не преминул тут же продемонстрировать, едва пригубив свой чай:

– Я думаю, что пора переходить к сути, господин Новак!

Виктор отодвинул чашку:

– Поймите меня правильно, Борис. Смерть Тимура – трагедия. Но ничего необычного нет. Официального следствия будет вполне достаточно.

Боб заставил себя удержать чашку в руках, оставаясь внешне абсолютно спокойным. Он поднял глаза, глядя поверх очков:

– Я вас правильно понял – вы не хотите, чтобы я помогал полиции искать убийцу?

– Формально Тимура никто не убивал. Вы наверняка знаете то, что знаем мы с Тамарой. Смерть не насильственная. Несчастный случай. – Новак хлопнул себя по колену, закрывая тему, на что Боб только пожал плечами:

– Если забыть, что его перед смертью связали и он от этого умер, – Шульга отхлебнул чай и добавил в него чайную ложку меда.

– Тамара очень болезненно переживает потерю брата. Ваш интерес к этому делу не поможет ей быстрее залечить раны. К тому же вы, кажется, заняты поисками убийцы ее погибшего мужа?

– Не думал, что Тома скажет вам об этом. – Рука с ложкой дрогнула.

– У моей невесты нет от меня секретов.

– А у вас от нее? – Боб сразу же пожалел о сказанном, едва эти его слова слетели с губ. Новак его переиграл, ловко вызвав на откровенность. Боб на глазах утрачивал над собой контроль. Слишком важная для него тема была сейчас затронута.

– У меня нет секретов ни от кого. – Новак улыбнулся. – Моя биография есть в Википедии. Но давайте все-таки не обо мне. Помните разговор, с которого однажды началось наше сотрудничество?

Новак озвучил недавнюю мысль самого Боба. Довольный произведенным эффектом, он неспешно поднялся и принялся ходить по кабинету. Боб попытался встать вслед за ним, на что Новак резко махнул рукой, давая понять, что разговор еще не окончен. Боб откинулся на спинку кресла и поправил очки:

– Конечно, помню. Вы отдали мне материалы, собранные Заплавой на Макса. Я посмотрел на досуге. Много чего притянуто за уши. Но, если бы Макс не погиб, этому делу дали бы ход. У нас любят искать врагов на голом месте.

Новак поправил картину на стене и вернулся к Бобу:

– Хорошо, что вы это понимаете. Ведь под эти же жернова попал ваш друг Калганов. А у меня есть рычаги, чтобы спустить все на тормозах.

Новак смотрел на Боба сверху вниз.

Повисла пауза. «Неужели все так просто?» Боб воспользовался возможностью допить свой чай, чтобы за эти пару секунд проанализировать предложения Новака. По всему выходило, что бизнесмен банально торговался. Впрочем, это вполне соответствовало его стилю, ведь на папку Боб однажды купился, о чем сам Новак только что любезно напомнил. Почему же не воспользоваться успешным приемом во второй раз?

Боб отставил свою чашку и поднялся с кресла. Теперь уже он возвышался над соперником. Всего пару сантиметров разницы в росте придали ему недостающей уверенности.

– Калганова оставят в покое, если я отступлюсь от Тамары и буду держаться от нее подальше?

– На какое-то время. Пока мы не поженимся. А потом я думаю выехать с ней из Украины на некоторый период.

Мужчины смотрели друг другу в глаза. Боб только сейчас осознал тот тайный страх, который гнал от себя все это время. Новак с легкостью мог забрать у него Тамару навсегда. Они действительно больше никогда не увидятся. Что ж! Пускай даже и так. Он не имеет на нее права, пока не пойман Портной! И она об этом знает! Голос Боба прозвучал на удивление спокойно:

– На некоторый период или навсегда, а, Виктор Захарович?

– Все может быть. – Новак не лукавил.

Боб подошел к рабочему столу Новака и без спроса взял фотографию в рамке. Покрутил ее в руках. Прищурился. Да, так и есть! Еще там, сидя в кресле, он вспомнил, что этот снимок сделал сам в университетские годы на лестнице центрального корпуса. Снимал на раритетную «лейку». Тогда еще не было Макса, Тамара была совсем юной, счастливой и влюбленной в него, в Шульгу, самого взрослого парня на курсе. Смерть еще не опалила ее своим черным дыханием, и в глазах не появилось того жуткого выражения безысходности, едва не приведшего к пропасти безумия ее саму. Наверняка Новак сразу же выбрал это фото во время семейных посиделок в Одессе. Дядя Миша пожаловался, что старые фотографии сыплются и желтеют, и Виктор пообещал отреставрировать и перевести в цифру весь архив. Боб представил, как все было, и понял, что этот удар был спланирован заранее. Конечно же, по характеру снимка Виктор сразу догадался, кто тогда фотографировал Тамару, если только простодушный дядя Миша не поведал ему об этом сам. Да, здесь она была такой, какой видел ее только Боб. До сих пор в его воображении при упоминании ее имени всплывает именно этот образ первокурсницы: челка над озорными глазами, белый воротничок над цветастой кокеткой летнего платья, ямочки на круглых щеках. Новак не только в будущем лишал его Тамары, но даже проник в их общее прошлое, пиксель за пикселем внедряя на место дорогих воспоминаний свой собственный образ. «Да, Виктор Захарович! Вы – самый настоящий вирус, а не достойный враг, которого можно желать иметь!» У двери Боб обернулся и бросил через плечо:

– Возможно, вы – хороший бизнесмен, господин Новак, но не все в этом мире является предметом торгов.

– Так, вы говорите «нет»? – Новак скривился, он не любил пафосных и банальных фраз.

Боб взялся за ручку двери, но на последних словах обернулся:

– Я уважаю чувства Тамары к вам. Но у меня-то таких чувств нет!

Не замечая протянутой руки Новака, он вышел из кабинета.

Глядя вслед удаляющемуся сопернику, Новак достал из кармана пиджака платок с монограммой. Тщательно вытирая руки, он тихо пробормотал:

– Что ж, господин Шульга, или как там вас называют: Боб? Вы сделали свой выбор.

30

Воха вез Тамару домой, время от времени поглядывая на нее в зеркало над щитком. Он пытался придумать уместные слова утешения, но они никак не находились. Единственное, что он сумел выдавить из себя, было ее имя:

– Тома! Эээ! Я! Эээ!

Тамара смотрела прямо перед собой:

– Не надо, Воха. Спасибо. Попытка засчитана…

Она отвернулась к окну и вдруг изменившимся голосом прошептала своему размытому отражению: «Я устала. Боже, как же я устала!»

Дворники скрипели по лобовому стеклу, хотя дождь давно прекратился. Тамара захотела выговориться, и Воха тихонько крутил баранку, опасаясь ее прервать или отвлечь даже таким простым действием, как отключение дворников.

– Прощать? Подставить другую щеку? – Она уперлась лбом в холодное стекло. – Как не возненавидеть людей, если даже один из них способен на такую жестокость? Как, блин, ходить по этой земле?

Воха слушал, не отвлекаясь от дороги. Как знакомы ему были подобные чувства! Когда-то и он мучился ночами, задаваясь похожими вопросами, пока не заимел толстую шкуру, привыкнув к трупам, бессмысленной жестокости и своей странной роли во всей этой чехарде – санитара леса.

– А ведь каждый человек испытывал безответную любовь. – Тамара начертила кончиком указательного пальца на запотевшем стекле смайлик, – боль от сознания того, что ты отвергнут. Ты хуже. Ты, собственно, не представляешь никакой ценности. Горечь обиды, желание прекратить все одним махом на крыше ближайшей новостройки. Потому что ты… не нужна… Почему же мы тогда так холодны друг с другом? Если каждый живет с дырой в сердце? Зачем убивать тех, кто и так не живет?

Воха закусил губу, его сердце сжалось от жалости. Если бы эта женщина хоть вполовину меньше любила его, как иные любят своих котиков, он бы ворвался в ее квартиру и вынес на руках, уворачиваясь от ударов кулаками по спине, от воплей и царапин. Ему было бы плевать, насколько ее жизнь была успешнее до него. Он бы никогда ее не отпустил. Воха понял, сейчас к ее давнишней обиде на родителей добавились многолетние «страсти» по Шульге. И если бы Борис сейчас оказался рядом, Воха, ей-богу, со всего маху съездил бы ему по роже.

– Я понимаю, – Воха накрыл ладонью ее холодные пальцы. Тамара резко повернулась к нему:

– Ничего ты не понимаешь! Не надо меня успокаивать и жалеть! – она сорвалась на крик. – Я устала врать на людях! Тем более при родителях, они ведь прекрасно знают, что я вру.

– Ты это о чем сейчас? – Воха подумал, что речь пойдет о Новаке и в душе возликовал, но как всегда ошибся.

– О Тимуре. Никакой короткой, но достойной жизни он не прожил. Вырос избалованным, зацелованным мальчишкой, которому все позволялось. Убегал из дома, связывался черт знает с кем. Сидел в тюрьме. Неясно, где и как брал деньги! Ширялся. – Тамара закричала, закрыв лицо руками: – Я его ненавижу! Ненавижу!

Воха отметил, что она все еще говорит о брате в настоящем времени. Значит, еще не смирилась. Ей еще больно. Сам не понимая, что это вдруг на него нашло, он резко затормозил и повернулся к Тамаре. С силой отнял ее руки от заплаканного лица и поцеловал прямо в губы.

– Маленькая моя, бедная девочка! Я им всем покажу! Я им дам! Никто не посмеет тебя обидеть!

Воха гладил ее по лицу, целуя дорожки от слез. Тамара замерла. Затем повисла на груди Калганова и ответила на поцелуй. Слезы продолжали литься, но именно эти слова Вохи, эти его поцелуи сейчас ей так были нужны. Конечно, Воха мог дать ей пощечину (именно так выводят близких из состояния шока), но он почувствовал, что она нуждается в любви. Пусть он это сделал вместо Боба, от которого Тома все еще тщетно чего-то подобного ждала, и даже вместо Виктора, которому было вообще несвойственно спонтанное проявление чувств, ему было все равно. Тамара – его близкий друг, но еще и женщина, в которой сейчас именно маленькая испуганная девочка звала на помощь. И сам Воха, и Тома, оба знали, что были чисты в своем порыве. Что при других обстоятельствах никогда бы не перешли за черту. Да и сейчас, осознав через мгновение, что произошло, они отпрянули друг от друга в недоумении, решив забыть, стереть случившееся из памяти навсегда.

Машина подъехала к дому Тамары. Темнело рано, март был скуп на солнце, и световой день оставался таким же коротким, как и в феврале. В нескольких окнах уже горел свет. Воха мягко притормозил, погладил напряженную Тому по плечу и все же спросил:

– Проводить?

Она выбралась из машины.

– Спасибо! Не заблужусь.

Они оба усмехнулись, шутка была вполне в духе Калганова. За это они и любили друг друга столько лет: за возможность быть собой, не рисоваться, не стараться казаться лучше.

– Приму ванну, выпью мелатонин и лягу пораньше. Еще раз спасибо, Вова. Пока.

Тамара наклонилась к окошку и дружески чмокнула Воху в нос: