Текст книги "Несчастный случай. Старые грехи"

Заплава прижал к себе папку.

– Уберите, я вас прошу!

Боб подошел к собаке, взял на руки, погладил:

– Спокойно, приятель, все хорошо. Удивляюсь, отчего это он так разошелся. Обычно радуется гостям. Или вы не в гости? – Боб наконец рассмотрел майора. По его лицу скользнула едва заметная тень.

Бо-бо продолжал ворчать. Заплава боком обошел Боба и достал удостоверение:

– Стараюсь избегать собак. В раннем детстве испугался.

Боб скользнул быстрым взглядом по корочке и убедился в правоте своей догадки.

– Майор Заплава. Чем обязан?

– У меня к вам несколько вопросов, Борис Глебович. – Голос майора обрел привычную уверенность, что, тем не менее, нисколько не смутило Боба. Он равнодушно пожал плечами.

– Я уже больше года не в органах, что наверняка известно управлению внутренней безопасности.

– Вот именно это обстоятельство и привело меня к вам. Не будете защищать честь мундира.

– Не понял. – Кончики бровей Шульги поползли кверху. Он искренне удивился самой возможности такого предположения. Честь есть честь, и бывшей она не бывает. А шутливый тон майора лишь вызвал дополнительную волну раздражения.

Заплава словно не замечал настроения Шульги и продолжал в той же манере:

– Не станете покрывать делишки вашего бывшего товарища Калганова.

Майор провел пятерней по жиденьким волосам, упавшим на взопревший лоб. Собак он действительно боялся. Повисла пауза. Боб досчитал про себя до пяти и овладел собой. Погладив шпица, он спокойно посмотрел на майора:

– Почему «бывшего товарища»? Калганов – мой настоящий друг. И потом, делишки – слишком мелко для Калганова, майор!

– О чем это вы, Шульга?

– О том, что у Калганова всегда были дела. Так же, как у Максима Воропая, нашего общего друга, на которого незадолго до его гибели вы собрали такую же вот папку, – Боб едва кивнул на папку в руках майора, – так называемого компромата.

Казалось, он утратил интерес к предмету разговора, полностью сосредоточившись на ошейнике собаки. Тот перекрутился, и медальон с кличкой и телефоном оказался под шлейкой. Боб расправил шлейку и провел рукавом комбинезона по медному кружку, тот блеснул на свету. Майор не сводил глаз с Шульги.

– Опять-таки, не понимаю, о чем речь?

Боб не считал больше нужным скрывать свою глубокую неприязнь к «шпику».

– А вот мне как раз стало понятно, отчего вы не понравились собаке. У них нюх, знаете ли, хорошо развит. – Боб демонстративно развернулся в сторону гаража и собрался было сделать шаг, как майор резко преградил ему дорогу:

– Я здесь не для того, чтобы нравиться, Шульга. Нужно поговорить.

– Разговор официальный?

– Нет.

– Не официально я имею право с вами не разговаривать. А официально? Приглашайте повесткой и спрашивайте под протокол. Я хочу, чтобы мои ответы были записаны, верно, с моих слов.

– Зря вы так, Шульга! – Заплава сощурился, и кадык над воротником его куртки дернулся.

Боб пожал плечами и поставил собаку на землю. Бо-бо снова зашелся в лае. Заплава попятился, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Напоследок он бросил на Боба злобный взгляд, который обещал, как минимум, новую страницу в папке, заведенной на самого Шульгу. Правда, Боб этого уже не заметил. Он скрылся внутри гаража, заставляя себя поскорее переключиться на строптивую гайку. Однако параллель, возникшая в воображении, вызвала горькую усмешку: в том, что теперь и его начнут обрабатывать «антиржавчиной», он не сомневался, вот только кто выступит в качестве оной? Только не Калганов. Ведь даже сейчас его имя использовалось лишь как повод для дальнейшего серьезного разговора, о чем сам майор дал недвусмысленно понять. «А что если?..» Боб подошел к доске с фотографиями, сразу нашел фото Макса и полустершуюся надпись маркером над ней – Заплава. Боб взял маркер из ящика стола и навел буквы поярче. Отступил. «Ну и?..» – сказал сам себе. Собака, покрутившись под ногами, запрыгнула на диван и засунула острую морду в лапы. По поведению хозяина было ясно: прогулки не получится. Потрепав питомца по холке, Боб обновил и другие стрелочки на доске. Затем, на мгновение задумавшись, решительно стер ту, что указывала на Колю Хмурого, подрывника-рецидивиста. Для тупиковых версий места на доске больше не будет. Он так решил.

20

Воха вспомнил, как в подобной частной клинике, где Новак играл в «спящую красавицу», Панченко едва не подстрелил Боба. Воха бы его перехватил, если б не тот тупой охранник у шлагбаума. И Андрюха Ермак остался бы жив, когда они поехали на хату брать Панченко, вычислив его адрес. Или не остался, если верить в то, что судьба предопределена. «Да уж!» – вырвалось у капитана Калганова, и он перевел взгляд на своего нового молодого напарника. Кошель с аппетитом ел красное яблоко. Второе, предназначенное Калганову, так и осталось лежать в служебной машине возле коробки передач. Воха улыбнулся. Старлей жил в частном доме и таскал в карманах орехи и яблоки из своего сада, точно твоя белка. Всех угощал, завтра, вон, обещал сухофруктов на узвар принести. Воха решил, что отнесет их Бобу, тот любит всякое-такое, органичное и полезное. Сто лет узвара не пил, со времен школьных каникул у бабушки.

– Слышь, Шурик! – Воха и сам удивился, с какой скоростью его мысли меняли направление безо всякой логики. – У тебя девушка есть?

Кошель покраснел.

– Есть, товарищ капитан!

– Хорошая?

– Конечно! – Кошель бросил огрызок яблока под ближайший куст.

– Учится? Работает?

Старлей оглянулся, видно было, что личное обсуждать пока стеснялся.

– Ну что ты в самом деле! Клещами тянуть? – Воха обиженно поджал нижнюю губу.

– Учится на учительницу младших классов.

– А звать как?

– Мария. Маша, – голос Кошеля потеплел.

– Знает твоя Маша, чем ты занимаешься?

– Мы со школы вместе. Конечно, знает.

Воха вспомнил, что они с Томой тоже вместе с первого курса института. Правда, она не его девушка. Его девушка сейчас Лариса Островая, журналистка криминальной хроники, которую люди узнают на улице. Вот, черт! – Воха хлопнул себя по карману куртки, где лежал мобильный. Он же обещал перенабрать ее, как освободится. – Да, ладно, наверняка с какой-то ерундой звонила. Вроде, вызвать мастера починить бойлер, горячей воды уже неделю нет, а у них бойлер полетел. Ларисе надо голову мыть перед укладкой каждый день, а под холодной, как Воха, она не может. И белье постельное у него турецкое, а не «Енглиш хоум», и зубная паста не «Сенсетив». И крем после бритья пахнет дешево. И сыр он покупает Российский, а не Бри. Была бы у него учительница младших классов, наверное, жизнь была бы попроще. С другой стороны, его окружают такие женщины, которых он выбирал сам: Лара – с замашками звезды; Тома, которая в последнее время вообще выглядит, как икона стиля с обложки журнала. У нее вроде теперь даже секретарша есть. Правда, последним таким журналом они с Бобом топили буржуйку. Некоторым дзен-буддистам, к которым Воха почему-то причислял Шульгу, вся эта глянцевая слава вообще до лампочки! Калганов усмехнулся про себя и поднял воротник куртки. Они со старлеем подошли к главному входу в клинику.

– А у вас, то есть тебя? – Кошель проявил вежливость.

– Что? – Воха потерял нить разговора, отчего спросил чуть резче, чем следовало.

– Девушка?

– Ага. Будь оно неладно! Лучше б собаку вернул, – Воха отмахнулся.

В душе он обрадовался, что Шурика еще не просветили, с кем живет Калганов, хотя это было излюбленной темой для троллинга у всей конторы. «Приберегают, черти, для особого случая».

Воха видел Сушко впервые, но, даже не зная доктора, он пришел к мгновенному выводу, что происшествие существенно повлияло на того. Держался главврач не столь уверенно в себе, как, наверное, раньше, судя по дорогому костюму и раболепству встречного персонала. За последние сутки он заметно осунулся, впалые щеки тронула сизая щетина. Пожимая руки оперативникам, доктор притронулся пальцами левой руки к веку. Пытался унять нервный тик. «Что ж вы, доктор, не пропишите себе успокоительного», – подумал Воха. Сушко не знал, как информация просочилась за стены клиники, но уже двоих его пациентов решили забрать домой, не завершив оговоренный заранее курс. Десять лет труда, положенных на создание имени и репутации, оказались под ударом. А тут еще и полиция.

Воха уселся нога на ногу. Кресла в кабинете главврача, как и положено, были удобными. Пока Кошель уважительно разглядывал дипломы на стене, Воха взял со столика брошюру на английском и, с видом знатока пролистывая страницу за страницей, обратился к Сушко:

– Бежать из вашей клиники Тимуру помогли! Это же очевидно!

Доктор заерзал на стуле:

– Ну, вы же смотрели видео с камер! С восьми сорока пяти утра они работали. Их никто не отключал!

В повисшей паузе стало слышно, как в коридоре гремит ведром уборщица и хлопают двери. Наконец Кошель оторвался от дипломов:

– Охрана куда смотрела? Камера лиц не фиксирует.

Воха бросил на напарника одобрительный взгляд:

– Верно, Саня! Так, и куда же у нас охрана смотрела, господин главный врач?

Сушко поежился под пристальными взглядами оперативников, и в этот момент раздался спасительный стук в дверь.

В дверном проеме выросло две крупные фигуры парней в костюмах и галстуках. Один из них – с типичной внешностью качка, светловолосый с массивными надбровными дугами над колючим взглядом, а второй – такого же крепкого телосложения, разве что на пару сантиметров ниже – обладал располагающим к себе с первого взгляда детским выражением лица. Сушко с облегчением перевел стрелки на вошедших.

– А вот и они сами. Спрашивайте у них.

Воха сразу же повернулся к белобрысому:

– Охрана, как я понимаю?

Сушко позволил себе расслабиться и бросил вдогонку:

– Они самые.

– В театр собрались? – Воха оглядел парней с ног до головы, не особо деликатничая. Парни переглянулись. – Чего, спрашиваю, в таком прикиде?

Охрана молчала. Доктор поморщился, сленговый оборот речи из уст капитана резанул его интеллигентное ухо.

– Видите ли, капитан, такова наша политика. Контингент клиники особенный. Пациенты не должны чувствовать себя, как бы это выразиться, заключенными. – Сушко подхватил манеру Вохи. – Увидят, хм, амбала в камуфляже – весь настрой лечиться пропадет.

Кошель с уважением посмотрел на главврача:

– А вы – психолог!

– По первому образованию, молодой человек!

Сушко явно польстила реакция лейтенанта, что не укрылось от Вохиного взгляда. «Расслабляется доктор, это хорошо!» Воха встал со своего кресла и подошел вплотную к белобрысому.

– Кто из вас вчера утром стоял на вахте?

Тот понял, что отдуваться придется за двоих.

– Мы оба стояли, я и вот он, Никита. Но как раз в это время за входом не следили.

– Что значит – не следили?

Тот, кого назвали Никитой, поправил галстук и неожиданно приятным поставленным баритоном ответил:

– Олег смену сдавал. Я принимал. Объект режимный. Целая процедура!

– Долгая? – Воха не отставал.

– Не очень. Но в процессе минут на десять-пятнадцать отвлекаемся. – Олег глянул на напарника, и тот согласно закивал головой. – Вчера ведь воскресенье было.

– И что с того?

– Чужие по выходным не ходят. Только свои. – Олег развел руками, будто бы извинялся за то, что приходится объяснять очевидное.

Кошель снова кашлянул, привлекая к себе внимание:

– Извините, а как вы своих отличаете?

– По униформе, конечно. – Дюжий Никита ухмыльнулся, но, натолкнувшись на взгляд главврача, тотчас сник.

Воха хлопнул Кошеля по плечу.

– Вот так, старлей! Понятно теперь, что за шапка-невидимка у Тимура была!

21

Воха клацнул брелоком, и машина отозвалась, мигнув фарами с той стороны улицы. Кошель поднял воротник. Сейчас проедет эта «беха», и они перебегут через дорогу, сядут, включат в салоне печку и радио. После теплой клиники даже эти 30 метров до парковки казались долгими – промозглая сырость ранней весны, усиленная поднявшимся ветром, действовала на нервы. Кошель еще утром промочил ноги и теперь отчаянно мерз. Мимо воли, он даже позавидовал тем качкам из охраны: «Сиди себе в тепле да уюте, плюшками балуйся, камеры просматривай да с сестричками заигрывай. Как они только форму не теряют?»

На обочине Воха резко остановился, и Кошель едва не столкнул его на проезжую часть.

– Что-то забыл, капитан?

Воха повернулся, и впервые Кошель заметил у него особое, «нулевое» выражение лица. Капитан не рисовался, был спокоен и собран. В глазах сквозила усталость – серая, давнишняя. Кошель понял, что перед ним сейчас настоящий Калганов – средних лет мужчина, заглядывавший за изнанку жизни, переживший своих друзей и врагов, – и ему стало не по себе. Неужели к своим тридцати с хвостиком и он будет выглядеть так? Это если еще повезет! Старлей впервые усомнился в правильности выбора профессии.

– Ему форму сюда принесли, Шурик. А когда он проходил мимо охраны, просто отвернулся. – Воха подышал на ладони. Ему тоже стало зябко после душного кабинета Сушко.

– Точно! Сообщница! Та «дама в черном». Жанна, про которую говорил главврач. Походу, персонал вычеркиваем? – Кошель на мгновение забыл про мокрые ноги.

– А вот фиг вам, коллега! Фирменный прикид в магазинах не продается. И время для побега – в цвет: пересменка церберов. У «черной дамы» есть подельники в клинике. Их и надо искать. – Воха опустил старлея на землю.

Мотор завелся с третьей попытки.

– Блин! Чертово корыто! Никак до ремонта не доеду. – Воха стукнул кулаком по рулю.

«Опель» с визгом сорвался с места.

– В контору?

– Тебя подброшу, а сам к Захару, – заметив удивленный взгляд напарника, Воха быстро добавил: – По личному вопросу, а спросят, Носов там или сам шеф – у меня свидетель нарисовался. – Голос у капитана звучал сухо, словно он говорил одно, а думал совсем о другом.

Кошель шмыгнул носом и провел взглядом красный «мерс», стартанувший на красный. Когда же снова посмотрел на капитана, тот уже выглядел прежним Вохой: рыжий чуб набок, сигарета в зубах, хитрый прищур серых глаз. Значит, и вправду, по личному. Кошелю нравилось думать, что он хорошо разбирается в людях.

22

Рыжий чуб мелькнул в дверном проеме и пропал. Через пару секунд уже весь капитан Калганов вырос над столом Захаревича и, не скрывая любопытства, уставился на эксперта. – Это кто тут у тебя, Захар? – Захаревич как раз занимался тем, что складывал пазл из кусков человеческого черепа. – Я, кстати, вошел, можно?

На запоздалый вопрос Степан только махнул рукой, мол, располагайся.

– Не кто, Вовчик, а что.

– Не понял! – Воха присел на край стола.

– Наглядное пособие по анатомии. Такие были в мое время в школах.

Воха облегченно вздохнул.

– Муляж?

– Он самый, – Захаревич задвинул куски черепа в дальний угол стола, – алкаши нашли в детском парке. А мне теперь надо писать официальную справку, – Захаревич поднял указательный палец кверху и произнес официальным тоном: – что означенные части черепной коробки не являются человеческими останками. А то уже дело завели.

– Ага, у нас это умеют. – Воха пару мгновений помолчал, разглядывая диковинные предметы на полках над столом. Год от года кабинет обрастал все новыми экспонатами, впору было музей открывать. – А для меня ничего нет?

Воха потрогал кончиком указательного пальца криптекс на краю ближайшей полки и подумал, что Боб хоть и живет в гараже, но умудряется его не захламлять, по крайней мере ту часть, которая отведена для жизни. «Надо-таки ему машину показать, а то заглохнет не ровён час в самый неподходящий момент». – Воха не заметил, что сказал это почти вслух.

Захаревич не переспрашивал. Молча достал из ящика стола тонкую папку и небольшой полиэтиленовый пакетик:

– Кое-что есть.

Воха подался вперед. Захаревич продолжил:

– Гражданин Тимур Балабан умер сам. Порок сердца. Застарелый и запущенный. С его образом жизни все равно был не жилец.

– Знаю. – Воха согласно кивнул головой. – Потому Тамара и переживала. «Больной мальчик, несчастный, долго не протянет, а лечиться не хочет». Так и вышло. Хм. Все-таки сердце.

Захаревич прекрасно знал, кто такая Тамара. Вдова покойного оперативника Воропая, сама юрист, подруга юности Калганова и Шульги. А кроме того, еще и адвокат Новака, персоны, известной далеко за границами своего круга. Теперь, как выясняется, еще и родственница этого Тимура. Да, тесен мир. И весь этот мир рано или поздно оказывается у него под микроскопом. Интересно, почему?

Воха встал с края стола и приблизился вплотную к спинке стула, буравя взглядом затылок Захаревича. Тот вздохнул и продолжил:

– Да там целый букет болячек. Но смертельный приступ, судя по всему, спровоцировал наркотический голод.

– А по-человечески?

Захаревил взял в руки пакетик.

– Здесь препараты амфетаминовой группы. Они лежали в той квартире на столе. Кстати, ты же их и изъял. На пакете – отпечатки Тимура. Значит, «колеса» принадлежали ему. Если их сначала принимать, а потом резко прекратить – наступает гипертермия.

– Судороги? – проявил осведомленность Воха.

– Это тоже туда входит. В клинике, как я понимаю, жертву лечили от наркоты. Как сбежал – сразу хапнул. Потом не давали, процесс пошел. С его сердцем в такие игры не играют.

– Это можно «продать» как несчастный случай? – Воха и сам удивился, уловив просительные нотки в своем голосе. Захаревич медленно встал и потянулся. В шее у него что-то хрустнуло.

– Понимаю, дело заводить неохота. Не будь Тимур связанным, я бы с дорогой душой исключил криминал. А так – извини. – Захаревич снова уселся за стол. Костяшками пальцев потер покрасневшие глаза и принялся заполнять свежий бланк.

Воха понял, что пора и честь знать. Вышел он, как и зашел, быстро и не прощаясь.

23

Галогеновые лампы дневного света вибрировали под потолком. В кабинете Хорунжего их установили совсем недавно, и никто еще не привык к гулу, возникавшему, когда лампы нагревались. Поэтому сидели, задрав головы кверху в ожидании, пока что-то там не щелкнет и гул не стихнет.

В своем кресле Хорунжий выглядел частью интерьера, за столько лет кресло приняло формы хозяина, а цвет стен, перекрашиваемых каждую весну, казался продолжением его полицейской формы. За приставным столом расположились подчиненные. Хорунжий привык, что справа находится взъерошенный Воха, напротив него – Носов, как всегда с недовольным видом, а в торце… В торце на этот раз сидел новичок Кошель. Из-под опущенных век он украдкой разглядывал кабинет. Воспитанный мальчик! Хорунжий заметил, как новенький остановил взгляд на аквариуме с рыбками и уже не мог отвести от него глаз.

– Кошель, куда это ты уставился?

– Рыбки, Николай Петрович! – Старлей смутился, но счел своим долгом честно ответить на поставленный вопрос.

– Никогда раньше не видел?

– Да, то есть нет… Лабио двухцветный! Какой экземпляр! И данио жемчужный… – Почувствовав на себе насмешливые взгляды, Кошель стушевался. – Извините!

Выражение лица Хорунжего смягчилось. Он сразу стал похож на эдакого кругленького пенсионера-дачника, хотя такое впечатление было, ой каким обманчивым. Свои это знали и не велись. Однако Носов не смог сдержать короткого смешка. Петрович за долю секунды, казалось, вырос в своем кресле и подтянулся, снова превратившись в сурового начальника. Наткнувшись на тяжелый взгляд шефа, Носов принялся изучать свои коротко остриженные ногти.

Хорунжий медленно перевел взгляд на Кошеля.

– Аквариумист, значит? Ладно, старлей! Закончишь дело – поговорим. А пока займешься этим несчастным случаем.

– Петрович, а почему он? – Воха подскочил на стуле.

– А по кочану!

Хорунжий рявкнул с такой силой, что лампы под потолком снова загудели. Не привыкший к перепадам настроения начальника Кошель вжал голову в плечи. Только Воха, казалось, ничего не заметил, он по-прежнему раскачивался на стуле и, обиженно поджав губу, ожидал объяснений. Объяснения последовали незамедлительно.

– Ты знал жертву лично и давно, – хриплый голос Петровича звучал устало. – Поэтому допускать тебя к этому делу не имею права. Надумаешь спорить – пойдешь свидетелем! – Хлопок ладони по столу неожиданно завершил спич.

Носов злорадно хмыкнул.

Воха покраснел и стал одного цвета со своим медно-красным чубом:

– Но, Петрович!

– Все! Разговор окончен. Кошель, разбирайся, такой ли это несчастный случай? Свободны.

Оперативники молча встали. Ножки стульев заскользили по старому щербатому паркету.

– А ты, Носов, задержись. – Хорунжий поманил Носова пальцем, но присесть не предложил.

Выходя из кабинета, Воха обернулся и увидел, как шеф достал из ящика стола два скрепленных листка бумаги:

– Это как понимать?

Носов взял листки, пробежал глазами и криво усмехнулся:

– Что? Жалобу накатали?

Хорунжий с шумом выдохнул:

– Хуже! Заявление Арсения Чуковского.

– Чукчи, что ли?

– Для тебя он Чукча, а для своего адвоката – гражданин, права которого ты нарушил.

«Ага!» – Воха ухмыльнулся и прикрыл дверь. Та предательски скрипнула. Но ни Хорунжий, ни Носов этого не заметили. А даже если и заметили, обоим было не до того.

– Да, ладно, Петрович! Сколько таких писулек было! – Носов не сдавался.

Хорунжий отъехал на кресле к аквариуму, сосредоточил внимание на рыбках.

– Много было! Знаю! Только сейчас проверки кругом! А ты мало того, что парня прессовал, еще и важную для следствия информацию проигнорировал! Дело Мостового вернули на доследование! Тебе запишут выговор! Премии не будет! Все! Свободен!

Носов, с трудом сдерживая обиду, вышел из кабинета. Однако дверь закрыл за собой аккуратно, даже вода в аквариуме не колыхнулась. Знал, что вынесенный приговор справедлив. «Так вот почему Петрович избегал смотреть в глаза! Опять оставил на бобах». Но потерянных денег все равно жалко. А Калганов, этот рыжий «коверный», скорее всего премию получит. Правда, кресло любимчика под ним, походу, пошатнулось. Любитель данио двухцветных получил дело неожиданно быстро, что бы там ни говорил Петрович про личные мотивы. – Этот факт немного улучшил настроение Носова. Можно было это дело перекурить. – Надо же, двухцветный, прям тебе наш флаг!» Насвистывая шлягер про чумачедчую весну, Носов шагнул на лестничный пролет, где курили коллеги из других отделов. «Рассказать им что ли про двухцветного?»

24

Тамара обложилась фотографиями. Старые пожелтевшие снимки на ее коленях подрагивали – она беззвучно плакала. Казалось, лица были всюду: на диване, на столике и на полу. С каждого снимка на нее смотрел Тимур – Тимур в детстве, Тимур с Тамарой, Тимур в кругу семьи, ее семьи. Садик, школа, пляж… Тамара закрыла глаза. Зайчик под елкой в белых колготках и шортах с помпоном. Тамара вспомнила, как мама пришивала этот хвостик на шорты перед утренником и поэтому не уложила ей косички «в корзинку». Не успела. Тамаре тогда она много чего не успевала делать из-за него, Тимура, бедненького мальчика, как назвала его мама сегодня в морге. Тамару душили слезы. Ей было страшно признаться себе, что многолетняя обида на брата не прошла даже после его смерти. Наоборот. Усилилась. Снова все вокруг были заняты этим маленьким засранцем. Как прав Виктор. Похороны отодвинут дату свадьбы, все получилось именно так, как он и предвидел, пока она, ослепленная чувством вины, играла в заботливую сестру и хотела вытащить братца из элитного заведения доктора Сушко. Дурочка. Если бы Тимур не сбежал, то остался бы жив! Боже, сколько еще таких «если» ей придется пережить?

В тот злополучный день, когда Тимур исчез, и они мчались сломя голову к доктору Сушко, Виктор рассказывал, что клиника находится почти на том месте, где когда-то был храм, в котором венчались Гумилев и Ахматова. На Слободке. Тогда еще Тома вспомнила стихи Ахматовой, вернее, только пару строк, услужливо подсунутых памятью:

Страшно, страшно к нелюбимому, Страшно к тихому войти.

Произнести их вслух она тогда не решилась.

Новак стоял, прислонившись спиной к стене. Тарелочка с видом Одессы (их Тамара собирала с легкой руки мамы) упиралась ему в затылок, но он этого не чувствовал. Виктор наблюдал, как на глазах менялось красивое лицо его любимой женщины, становясь отталкивающим. Искривленный рот, морщины вдоль лба, красные воспаленные веки. Судорожно скрюченные пальцы, шарящие по натянутому подолу юбки, усугубляли картину. Горе обезображивает.

Только бесстрастное выражение античных статуй, застывших в своей нагой красоте, – совершенно. Но ведь и для них изначально позировали живые люди. И наверняка каждый переживал свое горе. Застывшее и пережитое горе обладало высшей степенью красоты. Бог создал человека для познания самого себя, то есть Бога – что-то такое говорил когда-то один ребе при весьма странных обстоятельствах, и Новак запомнил: люди ценны только своим опытом. А отрицательный опыт всегда ярче, оттого и ценнее. Поэтому Новак и не любил детей, по их лицам нельзя отследить отпечатки перенесенных утрат. Почти у всех детей лица глупы в своей невинности. Почти у всех, кроме таких, как он. Подранков.

Звонок прервал ход его мыслей. Следом очнулась и Тамара, услышав свое имя.

– Да, билеты оплачены. Вас встретят в аэропорту. Конечно, я с Томой, не волнуйтесь. – Новак закончил разговор. – Тома!

Тамара резко вскочила, фотографии рассыпались ворохом отживших свое листьев. Не современные, не нужные здесь в этом пространстве свидетельства ее несчастливого детства.

– Уф, напугал.

Новак подошел к ней и взял за руку.

– Извини.

– Это ты прости. Нервы. – Тамара накрыла его руку своей. Ее рука все еще дрожала.

– Я просто хотел сказать, что твои родители завтра вылетают.

Тамара с благодарностью посмотрела на будущего мужа, как знать, может, именно он – компенсация за болезненное прошлое, с ним ее будущее будет счастливым.

– Спасибо, что взял на себя хлопоты с похоронами. Второй раз я не выдержу.

Новак отметил, что Тамара по-прежнему старается избегать имени Макса в разговорах с ним. Значит, между ними еще не та степень близости. Ничего, скоро он и это исправит.

– Ты расстроена да и элементарно устала. Целый день на ногах. – Виктор взял ее за подбородок и нежно провел большим пальцем по складке между бровей. – Теперь ты не одна. Тебе есть с кем разделить боль. Я всегда буду рядом. Обещаю.

Тамара мягко высвободилась из его объятий.

– Спасибо, Вик. Но сейчас я хочу побыть одна. Мне нужно прийти в себя!

Она вдруг поняла, что выглядит сейчас не ахти. Как ни странно, именно это она прочла в сочувственном взгляде своего мужчины, и это быстро ее отрезвило. Конечно, Новак не требовал от нее держать лицо, но даже, когда он трусился в шоке на ковре, выстрелив в Радужного, выглядел безупречно. Тамара подумала, что всегда будет рядом с Виктором испытывать напряжение, думая-гадая, а дотягивает ли она до статусности своего супруга? Поэтому ей захотелось уединиться. А он на это согласно кивнул. Ей даже на мгновение показалось, что в уголках его губ промелькнуло некоторое подобие улыбки.

Нет, с Виктором она точно не сможет разделить свою старую детскую боль. Впрочем, как и с родителями. Неожиданно Тамаре захотелось набрать Калганова. Вот кто категорически не умел держать лицо сам и поэтому принимал и других в любом виде и состоянии. «Старый дурашливый Рыжик, Воха! Без тебя так плохо. Кажется, так дразнил его Макс. Ма-а-акс! Ну почему ты ушел так рано? Не ушел, нет, тебя убили! Убили! Отняли у меня. Все и всегда у меня отнимают». Тамара упала на диван и зарыдала в голос. Страшно, по-бабьи, с подвыванием. И чем громче она выла, тем легче ей становилось.

25

Кафе «У Мамеда» утопало в полумраке. Воха с разбегу толкнул плечом дверь, по которой, как обычно случалось в ветреную погоду, постукивала табличка «Закрыто», и дверь распахнулась. По инерции Калганов влетел прямо в живот Губы и едва не сбил того с ног. Губа резко оттолкнул нежданного гостя, придержав при этом за плечо, чтобы тот, не ровён час, не упал на его новые ботинки.

– Че надо?

– Тебя-то мне и надо! Зверь на ловца.

– Кто тут еще зверь? Короче, начальник, в чем дело?

Подогретый «балетом» в дверях, запыхавшийся Воха выхватил пистолет и наставил на Губу.

– Вот ты мне сейчас это и расскажешь. – Губа мгновенно оценил ситуацию, поэтому быстро поднял руки и попятился. – Тебя кто просил его убивать? Мы о другом договаривались! – Воха сорвался на крик.

– Мы вообще ни о чем не договаривались. – Губа продолжал пятиться, прокручивая в уме способы обезвреживания зарвавшегося опера, пока на шум из кабинета не вышел Вальтер. Он был абсолютно невозмутим:

– Чего не поделили, мужики?

Воха перевел пистолет на Вальтера.

– Ага, и ты здесь? С тобой тоже разговор будет!

Вальтер смело шагнул вперед и перехватил руку Вохи, больно ее сжав тонкой смуглой ладонью. На его запястье сверкнул золотой браслет с мудреной восточной гравировкой. Раньше Вальтер такого не носил.

– Ствол убери, не боится никто.

Воха все смотрел на этот браслет и постепенно успокаивался. Вальтер опустил манжет свитера пониже.

– Поговорим, конечно, заходи, чего тянуть.

Воха сухо кивнул и отвел пистолет в сторону, но прятать его не собирался. И вдруг в прицеле появился кто-то еще и встал рядом с Вальтером.

– Спрячь оружие, Воха! – раздался знакомый голос.

Перед ним стоял Боб.

26

В кабинете под потолком висела сизая дымка, на низком столике стояла чабань для чайной церемонии и в пасти глиняного дракона курилась ароматическая палочка. Запах сенчи с лепестками вишни показался знакомым, так пахло последнее время у Боба на кухне. Ага, эти двое, значит, тут чаи гоняют, пока он мчится сквозь пробки на всех парах. Воха снова начал заводиться. В глубине души он был зол, в первую очередь на себя, за то, что решил пойти по проторенному пути и обратиться к криминалу за помощью. Да-да, что б там ни пел Боря про пенсию и покой, на которые якобы давно ушел гражданин Мамедов, Вальтер был, есть и будет человеком с сомнительным прошлым. Дух нескольких ходок никакая сенча не затмит, как никакой браслет не скроет синие точки давнишней татухи. Не спрашивая разрешения у присутствующих, Калганов закурил.

– Зря ты от чая отказываешься, Воха. Прямые поставки из Китая. Первые почки, – ровным голосом проговорил Боб.

– Какой чай? Не заговаривай мне зубы! Типа ты не понял, что Губа с Тимуром перестарался? – Воха обращался к другу, сознательно игнорируя Вальтера. Тот сидел на тахте, поджав под себя ноги и перебирая четки на красном шелковом шнурке.

– Тебе не надо было сюда приходить и просить помощи. – Боб покачал головой.

– А у меня был выход? Надо же было кому-то Тимура искать! Это всегда было нашей кармой. Моей и Макса. Откуда только его ни вытаскивали. – Калганов открыто упрекал Боба, ведь тот мог обратиться к Вальтеру сам. Но с тех пор, как Новак устроил братца Томы в клинику, Боб умыл руки и открестился. С другой стороны, будь он на месте Бори, сам бы поступил так же. Третий лишний, как говорится. Однако в свете последних событий ситуация выглядела иначе. Перед глазами Вохи всплыла картинка: опухшие синие руки, обмотанные скотчем. Тимур хоть и был паршивой овцой, но не раз сиживал с ними за столом, даже ездил с их курсом на «картошку». Он был частью семьи. И, как ни крути, выходит по его, Вохиной, вине теперь был мертв. Опять из-за его ошибки гибнет человек. В этом самоедстве они с Бобом похожи. Если бы Боб не винил себя в гибели Макса, они бы с Томкой давно уже были вместе. Правда, вина Боба была надуманной, что бы он сам про это ни твердил, а его, Вохина, самая что ни на есть настоящая. И доказуемая на раз-два-три, это он, как мент, твердил себе, начиная с того самого момента, как увидел тело Тимура на той съемной хате. Выходит, он сам себя подставил. А что будет с Томой, когда она узнает? Даже страшно представить.