Текст книги "Шенгенская история"

Глава 33. Сейнт Джорджез Хиллз. Графство Суррей

Когда Клаудиюс проснулся, окно спальни с внешней стороны все еще было закрыто ночной темнотой. А проснулся он из-за холода. Придвинулся к Ингриде, обнял и сразу ощутил ее нежное тепло. Но насладиться им не успел, так как вдруг, сквозь сон, она что-то недовольно пробормотала и отодвинулась к своему краю кровати.

Клаудиюс поднялся, надел тяжелый махровый халат, найденный тут же, в спальне, в первый же день. Ступнями влез в изнутри пушистые тапочки. Спустился на первый этаж и сразу в кухоньку, к монетоприемнику включателя отопления. Под стенкой, на железной коробке включателя, выложенные в столбик, лежали несколько однофунтовых монет. Клаудиюс бросил в отверстие первую, вторую. Второй фунт «отказался» падать внутрь. Своим ребром он выглядывал из щели. И привычного щелчка, обычно сопровождавшего опускаемые монеты, сигнализирующего о возобновлении отопительного процесса, Клаудиюс не услышал. Взял вилку, попробовал пропихнуть монету внутрь. Не удалось. Тогда Клаудиюс нетерпеливо ударил кулаком по всей железной коробке и фунт наконец провалился в недра аппарата. Послышался щелчок, успокоивший Клаудиюса. Он вернулся в спальню, забрался с головой под тяжелое одеяло. Задремал.

– Этот Артур намного приятнее самого хозяина, – произнес Клаудиюс за завтраком, вспоминая предыдущий вечер.

Уже три вечера подряд на связь по скайпу с ними выходил не господин Кравец, заторможенный и всегда грубовато-высокомерный, а молодой человек лет тридцати, похожий на неформала, с сережкой в ухе и подкрученными кверху кончиками аккуратных усов. Его звали Артур. Он улыбался во время разговора. Спрашивал, какая погода. Просил сфотографировать кустарники и аллеи с разных точек, но особенно со стороны главного въезда на территорию. Говорил, что господин Кравец хотел показать снимки ландшафтному дизайнеру. Спрашивал, бывали ли они с Ингридой в Москве. Шутил. И главное: он оказывался на связи сразу, как только они запускали скайп. Ровно в десять вечера.

– Наверное, сын, – предположила Ингрида, намазывая на слегка подгоревший тост арахисовое масло.

Клаудиюс наклонился к счетчику отопления и попробовал опустить в монетоприемник еще один фунт. Монета не вошла. Взгляд Клаудиюса остановился на наклейке сбоку металлической коробки.

– О! Тут есть телефон обслуживающей фирмы! – С облегчением произнес он и вернулся за столик.

Фирма, обслуживавшая счетчик, откликнулась быстро, и уже через пару часов из белого «форда-фиесты», остановившегося перед воротами, вышел паренек лет двадцати в синем комбинезоне с пластиковым чемоданчиком.

– А чего у вас так жарко? – удивился он, войдя в домик.

Сразу свернул на кухню, присел к коробке счетчика, достал инструменты и маленький ключик.

Удивленный Клаудиюс посмотрел на комнатный градусник, висевший на кухонной стене, – 20 Цельсия. Поднялся наверх.

– Представляешь, он заявил, что у нас слишком жарко! – сказал он Ингриде, застилавшей кровать.

– Это, наверное, по сравнению с улицей, – она кинула взгляд на окно, за которым светило солнце. Редкий сухой день словно звал на прогулку.

Клаудиюс вернулся на кухню. Боковая стенка коробки счетчика была снята. На полу у ног мастера стояла коробка-копилка и отдельно на полу валялся с десяток однофунтовых монет. А мастер тем временем вставлял внутрь счетчика другую, пустую копилку.

– Забилась! – сказал он, оглянувшись на Клаудиюса.

Потом пять монет с пола положил в карман комбинезона, а остальные опустил столбиком на крышку аппарата.

– Извините, как вас зовут? – спросил Клаудиюс.

– Хосе, – представился парень.

– Хосе, а почему вы сказали, что у нас слишком жарко?

– Ну, у них, у англичан, обычная температура в доме зимой градусов 15–16. Они же всегда экономят. А заодно и закаляются!

– И что, большая экономия? – поинтересовался Клаудиюс.

– Ну, в таком домике, – парень оглянулся, провел взглядом по стенам. – Если опустите температуру до 15 градусов, то фунтов пятьдесят за месяц сбережете!

На дворе светило солнце. Градусник с внешней стороны двери показывал плюс восемь. Безоблачное небо кормило взгляд радостью.

– Чего лыбишься? – по-доброму спросила Ингрида, посмотрев на щурившегося на солнце Клаудиюса.

– Я счастлив! – ответил он. – И зима тут солнечная, и дворец ты организовала! Все класс! Спасибо, дорогая!

Он обнял Ингриду, поцеловал в губы, в нос.

– Осторожней, фотоаппарат поломаешь! Забыл, что нам надо аллеи отснять?

И отправились они гулять по вверенной им территории. Садовник и экономка, молодые и красивые. Фотографировали и друг друга на фоне особняка и маленького домика из красного кирпича, в котором обитали, фотографировали аллеи и следы былых клумб, фотографировали неухоженный и «прохудившийся» местами кустарниковый лабиринт, за которым, как показалось Ингриде, не ухаживали уже лет десять.

– Ты знаешь, как только мы пошлем эти фотки Артуру, нас уволят! Из-за тебя! – совершенно серьезно заявила Ингрида, когда они, вернувшись в домик, сели на кухне пить чай.

– Почему?

– Тебя десять дней назад взяли сюда садовником! По фотографиям видно, что ты все эти дни пробездельничал!

– А мусор? – запротестовал Клаудиюс. – Ты видела, сколько я его собрал?!

Ингрида задумалась.

– Знаешь, надо будет другие фотографии сделать! Возьми лопату и фотоаппарат, пойди обкопай пару деревьев и сфотографируй так, чтобы и лопата была видна! Просто воткнешь ее рядом! Пару клумб перекопай, только так, чтоб было понятно, что там будет!

– А ты поможешь? – спросил Клаудиюс.

– Нет, через двадцать минут я буду по скайпу с Барборой говорить! Интересно, как они там? Перешли на лягушек и улиток или еще держатся?

Как только Клаудиюс взял в руки садовую лопату, так сразу ощутил себя маленьким гномиком в огромном парке. Солнце по-прежнему светило на безоблачном небе. Легкий ветерок шевелил тонкими ветвями аллейных туй. В кармане куртки лежала камера.

А он думал о другом, дорогом фотоаппарате, найденном им в кладовке в чемодане. Под фотоаппаратом там лежала одежда: джинсы и чистые рубашки. Чья-то одежда лежала и просто на полках кладовки. Может, того же хозяина чемодана с фотоаппаратом? Может, кого-то другого?

Земля на краю клумбы оказалась мягкой и податливой. Клаудиюс загонял лопату на полклинка и переворачивал вывернутый с поверхности земляной ком кверху ногами.

«Странно, – думал он, опять вспоминая о чемодане и чужих вещах. – Если здесь до нас уже жил какой-то садовник, то почему все такое заброшенное?! Или он просто сидел в доме и ничего не делал, пока его не выгнали? А выгоняли так, что даже собраться с вещами не дали? Да очень даже может быть! Этот Ахмед то, что ему прикажет хозяин, то и сделает! Поэтому надо работать!»

И Клаудиюс заработал лопатой проворнее и быстрее, только загонял теперь лопату на треть клинка, чтобы быстрее клумбу перекопать.

Глава 34. Париж

– А ты вообще-то не совсем клоун, – задумчиво произнес Поль. – Если хочешь, можешь снять свой нос!

– А если не хочу? – Андрюс широко выпучил глаза и наклонил голову на бок. – Нос – не шляпа, его снимать не обязательно!

Мальчик не отреагировал на шутку. В этот день он был грустнее, чем вчера. Грустнее или серьезнее. Он полусидел на коротковатой подростковой кровати, спиной упершись в две поставленные на ребра пухлые подушки, упиравшиеся в свою очередь в невысокую металлическую спинку. Андрюс всматривался в личико Поля, пытаясь понять, как он себя чувствует. Черная кожа не выдавала болезненности или усталости. Только глаза были слишком красные. Поль смеялся, когда вначале несколько раз Андрюс смешил его в присутствии папы. Папа тоже смеялся, когда Андрюс с одним только символическим признаком клоуна – пушистым красным носом на резинке, похожим на уменьшенный балабон на лыжной шапочке, показывал, как проявляют свое настроение домашние животные: свинки, кошки и собаки, как ходит утка и как петух прыгает на конкурента по курятнику. Но этим вечером Полю или не хотелось смеяться, или вообще ничего не хотелось.

Его двухместная палата показалась просторнее из-за излишне аккуратно застеленной второй кроватки.

– Ты теперь один? – спросил Андрюс.

– Его забрали в другую больницу, – ответил Поль и вздохнул.

– Я его ни разу не видел, – произнес Андрюс задумчиво. – Как его звали?

– Бенуа. Его с утра увозили на процедуры, а вечером привозили. Он мне только один раз прошептал «привет!» А давай в шашки сыграем?

– Давай, – согласился Андрюс.

– Достань их, они в тумбочке.

Большая белая тумбочка с одной полкой справа от изголовья кровати была заполнена книгами и играми.

Андрюс достал шашки, подкатил к кровати легкий столик на колесиках, расставил шашки на доске.

– Ты белыми, – сказал.

– Нет, ты – белыми, ты же белый. А я – черными.

– Тогда я хожу, – кивнул Андрюс, развернул доску и опустил взгляд на свою шашечную армию.

– Нет, мой ход первый! – с ноткой упрямства, словно с ним кто-то спорил, заявил Поль.

– Хорошо, тогда сегодня черные ходят первыми! Ходи!

– Пойди за меня. Подвинь вперед вот ту, первую с правого края.

Андрюс подвинул черную шашку. Потом пошел своей белой ей навстречу и поднял взгляд на Поля.

– Я хожу той же шашкой вперед, – уверенно заявил мальчик.

Андрюс снова сделал ход за Поля.

Мальчик задумался, внимательно глядя на доску.

– Ну походи за меня еще разик, так, чтобы я выиграл! – попросил он.

Андрюс снял клоунский носик и почесал кончик своего собственного носа.

– Ну, знаешь, – произнес он, – шашки – не такая серьезная игра, чтобы играть до победы!

– Тогда сдайся!

– Сдаюсь, – согласился Андрюс. – Еще одну партию?

Поль отрицательно мотнул головой.

– Нет, руки болят.

Андрюс чуть не рассмеялся.

– Чего они у тебя болят, если я за тебя все время ходил? – Он посмотрел на руки Поля, но не увидел их. Плечи и руки мальчика скрывал клетчатый зелено-коричневый плед.

– Если хочешь, можешь посмотреть, – сказал мальчик и опустил взгляд на верхний край пледа.

Андрюс аккуратно приподнял его. Синяя фланелевая пижамная рубашка Поля была украшена повторяющимися изображениями героев книжки Сент-Экзюпери «Маленький принц». На обеих руках, одинаково согнутых в локтях и лежавших ладонями на животе, блестели металлические конструкции-тубусы, одновременно словно защищавшие спрятанные внутри руки и фиксирующие их положение. Только ладони, лежавшие на животе, были свободны от металлических колец.

– Перелом? – с сочувствием уточнил Андрюс.

– Я же тебе говорил, – Поль посмотрел на клоуна, как на не очень умного. – У меня косточки болят. Болезнь такая. Легко ломаются… А эти штучки, это как брекеты для зубов. Когда все будет в порядке, их снимут!

В палату зашла мулатка-медсестра. Обратилась по-французски к Андрюсу. Он перевел вопросительный взгляд на Поля.

– Меня сейчас на полчаса заберут, ты подождешь? – то ли перевел, сказанное медсестрой, то ли от себя спросил Поль.

– А как ты хочешь?

– Подожди! Я же тебе должен.

Андрюс откатил столик с незаконченной партией в шашки к незанятой кровати. И сам поднялся и отодвинул свой стул в сторону. Медсестра с улыбкой подтянула плед под самую шею Поля, потом нагнулась и нажала педаль внизу кровати. После этого открыла двери в коридор и вывезла мальчика прямо на кроватке из палаты.

За окошком темнело. Андрюс закрыл дверь палаты и остался внутри, в этой больничной тишине, совершенно один. Почему-то ему стало холодно и он снял со спинки стула свою куртку, надел. Ощущение холода осталось, но перестало быть физическим. Холод словно перепрыгнул из воздуха в тело Андрюса, внутрь, в грудь. И эта тишина начинала казаться холодной и мрачной. Чего-то очень не хватало Андрюсу. Чего-то, что сделало бы эту больницу и эту палату более знакомой и понятной.

Андрюс закрыл глаза. И ощутил, что теперь холод пробирает его насквозь. Не просто холод, а два разных холода: один давит изнутри, а второй снаружи дует ему в лицо, дует на голый затылок, на пальцы рук.

– Это просто зима, – прошептал себе Андрюс, снова открыв глаза и пытаясь объяснить свое состояние рационально. – Надо купить шарф, перчатки. Это просто сырая парижская зима.

За дверью палаты в коридоре кто-то закашлялся. И холод, охвативший Андрюса, сразу пропал. А на лице вместе с выражением облегчения появилась улыбка, потому что вспомнилось – и не случайно – его единственное пребывание в больнице, в детской больнице, куда его привезли с двусторонним воспалением легких. Вспомнилась палата на шесть больных, кашляющих человечков. Добрая старенькая медсестра или нянечка с марлевой повязкой под глазами, украшенными морщинами.

– Андрюкас, выпьешь вторую кружку горячего киселя? – ее голос прозвучал в памяти так же отчетливо, как до сих пор в ушах звучал голос Поля, его вопрос «Ты подождешь?»

Конечно, он подождет. Не потому, что Поль, а точнее – его папа – кое-что Андрюсу должен. Он подождет, потому, что иначе Полю, вернувшемуся в пустую палату, из которой увезли его коллегу по несчастью, будет грустно. Потому, что Полю не с кем будет поговорить перед ужином или перед сном. А когда у человека скованы руки – практически в прямом смысле, когда у человека нет свободы движения, то единственное, что может принести радость или хотя бы отвлечение, это разговор.

Полчаса пролетели удивительно быстро. И та же медсестра привезла кроватку на колесиках обратно в палату вместе с ее «пассажиром». Припарковала на прежнее место и снова нажала педаль фиксации колес, своеобразный ручной тормоз кровати.

– Ну как там процедуры? – спросил приветливо Андрюс.

– Я не на процедурах был, – Поль едва заметно мотнул головой. – Меня насквозь просматривали через какой-то аппарат. Что-то замеряли.

Андрюс понимающе закивал.

– Я уже устал, так что можешь идти, – добавил Поль и зевнул в полрта.

Андрюс поднялся со стула, сделал шаг к двери и остановился. Оглянулся. Поль смотрел на него полусонным взглядом. Вдруг его взгляд ожил.

– Ой, извини! Там, в тумбочке, открой! На второй полке.

Андрюс присел на корточки перед белой тумбочкой. Увидел на стопке книг конверт. Взял его в руки. Открыл. Внутри лежали две купюры по двадцать евро.

– Папа сказал, чтобы ты сегодня взял двадцать, а вторые двадцать – завтра, – прозвучал рядом сонный голос Поля.

Спрятав двадцать евро в карман куртки, Андрюс кивнул мальчику, уже закрывшему глаза, и тихонько вышел из палаты.

Возвращаться домой с двадцатью евро заработка в кармане не хотелось. Тем более, что послезавтра надо платить хозяйке квартиры за месяц. Деньги на квартиру с самого начала откладывала и контролировала Барбора. Если б предвиделись проблемы с оплатой, она бы ему сказала. Но все равно, муж должен зарабатывать больше жены. По крайней мере, так Андрюсу думалось. Она наверняка заработала сегодня не меньше сорока евро: двадцать за собаку и двадцать за арабского ребенка. А он – только двадцать и только за ребенка. Может, надо и ему поискать собачку? Только раза в четыре поменьше, но с такой же почасовой оплатой за ее выгуливание!

Андрюс улыбнулся, представив себя с таксой на поводке.

Ноги сами довели его до входной арки. Напротив, через дорогу, краснел фасад кафе «Ле Севр», подсвеченный тремя настенными фонарями, в обоих его окнах, выходящих на входную арку госпиталя, горел свет. Другая сторона улицы удивляла тишиной и безлюдностью в то время, как мимо Андрюса, остановившегося в двух метрах от зебры пешеходного перехода, беспрерывно проходили люди. И шли они в основном к арке. Парижане шли проведывать своих больных близких после окончания рабочего дня. Кто-то с цветами, кто-то с гостинцами в пакетах.

«Посижу еще», – решил, не долго думая, Андрюс и, перейдя улицу, нырнул в кафе.

Тот же поношенный жизнью бармен и снова в мешковатом свитере, только другого, в этот раз темно-синего цвета, за стойкой наполнял кому-то бокал разливным пивом. Оглянувшись на вошедшего, кивнул ему, как старому знакомому.

– Un café, – на ходу сказал ему по-французски Андрюс и прошел к свободному столику под правой стенкой.

Пока шел, почувствовал на себе напряженные взгляды двух братьев-албанцев, сидевших так, чтобы их и их выставленную перед столом на полу приоткрытую сумку с выглядывавшими клоунскими аксессуарами, было видно каждому входящему. Других посетителей Андрюс в лицо не узнавал. Хотя по меньшей мере один из них тоже надеялся заработать деньги, отвлекая временных жителей госпиталя «Нектар» от их болезней. Парень с застывшим презрением на лице сидел за столиком справа тоже лицом ко входу. На стуле рядом, тоже чуть развернутом в сторону входной двери, лежали три деревянных ярко раскрашенных булавы для жонглирования, а под стулом – закрытая, чем-то заполненная спортивная сумка. «Новичок! – подумал про него Андрюс. – Кто ж ему позволит жонглировать в больничной палате?!»

Столик, за которым обычно сидела рыжеволосая Сесиль, был свободен, но на нем стояла табличка «Reserve».

Бармен принес заказанный эспрессо.

В кафе зашли парень с девушкой, девушка подняла взгляд на телеэкран, беззвучно показывавший очередной футбольный матч, и тут же потащила парня за рукав кожаной куртки обратно на улицу. Как только они исчезли, в кафе зашли две элегантные француженки бальзаковского возраста. Одна в длинном, ниже колен, синем пальто и такого же цвета шляпке, вторая в серой шубке из искусственного меха. Дама в пальто заговорила с барменом, а вторая принялась рассматривать посетителей.

Заметив у нее в руке букет и бумажный пакет из кондитерской, в котором, должно быть, прятался торт или коробка с пирожными, Андрюс спохватился. Ему показалось, что эти дамы выбирают клоуна. Рука сама юркнула в левый карман куртки и достала красный носик на резинке. Надев его, он заметил, как дама сразу обратила на него внимание. И братья-албанцы обернулись, бросив недобрый взгляд.

Андрюс подвинул поближе к себе блюдце с чашечкой, бросил в кофе кубик сахара, стал размешивать. Отпивая кофе из чашки, заметил, что дама в шубке идет к нему.

Она присела рядом и спросила что-то по-французски.

На лице Андрюса появилась горькая улыбка.

– Pas Français, – очень мягко, просяще произнес он. – English!

Дама, к его радости, перешла на английский.

– Сколько стоят ваши услуги? – спросила она.

– Двадцать евро.

– Хорошо, пойдемте! Тут рядом, – сказала и поднялась из-за столика.

Андрюс быстро снял клоунский пушистый носик и оставил возле чашки плату за кофе.

Проходя мимо албанцев, услышал непонятное шипящее, колючее, короткое слово, явно брошенное ему в спину. Оглянулся, и по выражению лиц смотрящих на него братьев понял, что не ошибся.

– У вас нет костюма? – спросила на ходу дама в шубке, когда они уже зашли в арку госпиталя. Дама в пальто и шляпке молча шла рядом.

– Нет.

– У нашей мамы сегодня день рождения – восемьдесят пять лет, – сказала она. – Вы зайдете в палату первым, с цветами и пирожными! И развеселите ее, а мы с сестрой зайдем позже! Мама, кстати, знает английский! Она его всю жизнь преподавала!

Они шли к какому-то другому корпусу больницы. Андрюса сковал страх, он лихорадочно думал, как можно рассмешить пожилого человека? Кривляться перед больной старушкой? Ходить уточкой или изображать голодного поросенка? Все это казалось совершенно неуместным. «Ладно, будь что будет!» – решил Андрюс.

Остановились втроем перед дверью в палату.

– Ее зовут Ивонн. Скажете, что вас прислали из Лондона, – прошептала ему дама в шубке, передавая букет и пакет из кондитерской. – Да, и наденьте свой носик!

Андрюс натянул носик, собрался с духом. В правой руке букет цветов и пакет, на лице преувеличенная клоунская улыбка. Зашел и замер в растерянности: перед ним на двух стоящих под стенками металлических кроватях лежали и явно спали или дремали две женщины. Он на цыпочках прошел вперед, наклонился слегка над изголовьем левой кровати – женщине, там лежавшей, до восьмидесяти пяти было явно далеко. Подошел на цыпочках к правой кровати. Услышал ритмичное дыхание спящей. Оглянулся на стул, стоявший между двумя белыми тумбочками, такими же, как и в детском корпусе. Присел. Именинница пошевелилась, словно почувствовала присутствие постороннего в палате. Андрюс вскочил, сдвинув стул. Сделал шаг к кровати. Старушка-именинница, лежавшая под одеялом лицом к стенке, повернулась теперь лицом к нему, но глаза ее еще были закрыты.

Андрюс стал на одно колено в позу рыцаря, признающегося даме сердца в любви. Выставил вперед букет тюльпанов. И тихо запел «Happy Birthday to you, Happy birthday to you…»

Именинница открыла глаза и озадаченно смотрела на молодого человека с красным клоунским носом.

Но когда она услышала: «Happy birthday, dear Yvonne, Happy birthday to you!», лицо ее, не выдававшее настоящего возраста, расцвело улыбкой.

– Кто прислал вас, молодой человек? – спросила она по-английски, оторвав голову от подушки и взяв в руки букет.

– Из Лондона, – гордо произнес Андрюс и тут же шепотом добавил: – Ваши дочери!

– Они в Лондоне? – огорчилась именинница Ивон.

Андрюс отрицательно замотал головой и показал взглядом на дверь. Потом, оглянувшись на все еще спящую соседку Ивонн по палате, зашептал:

– Извините, я не знаю, как вас рассмешить… Я всегда смешу только детей!

Прошептал и тут же об этом пожалел, так как взгляд именинницы мгновенно стал серьезным и требовательным.

– А как вы смешите детей? – шепотом спросила она, подперев рукою голову и уткнув локоть в подушку.

– Ну, показываю им разное.

– А вы не знаете, что когда человеку исполняется восемьдесят пять, то его эмоциональное восприятие мира соответствует восприятию мира пятилетним ребенком. Что вы показываете пятилетним? – спросила она и снова улыбнулась.

Андрюс расслабился. С чувством юмора у именинницы явно было все в порядке.

Он присел на корточки, нагнул голову, поднес дрожащие кулачки ко рту и задрожал всем телом.

– Испуганный ежик? – попробовала угадать именинница.

Андрюс кивнул.

Ивонн залилась беззвучным смехом. Потом попросила позвать своих дочерей.

Андрюс с облегчением открыл дверь в палату. Дамы зашли.

– Подождите в коридоре, – дружелюбно попросила его дама в шубке.

Она вышла к нему пару минут спустя.

– Большое спасибо, – сказала и протянула двадцать евро. – У нее отличное настроение!

– А чем она болеет? – Из вежливости спросил Андрюс, пряча деньги в карман куртки.

– Рак, – не убирая улыбки с лица ответила дама. – Но вовремя заметили! Так что все будет хорошо!

Она кивнула Андрюсу еще раз, теперь уже прощаясь. И вернулась в палату.

Выйдя из арки, он снова уперся взглядом в красный, освещенный тремя настенными фонарями фасад кафе. Но улицу переходить не стал. Повернул налево и зашагал к метро.