Текст книги "Свет мой, зеркало, скажи"

Глава 4. Мара & Жанна

Ветер усилился, нагнал с залива гроздь пегих облаков. Вода подернулась рябью, швертбот[3]3
  Швертбот – яхта с небольшой осадкой, снабженная швертом (выдвигающимся килем).


[Закрыть] закачало, стукнуло о край деревянного пирса. Мара переждала волну и, отпустив фал, торопливо шагнула на изъеденные соленой водой доски. Чуть ломило затылок – впрочем, ничего необычного, она привыкла к ноющей боли, списывала на непогоду. Кивнула пробегающему мимо парню в штормовке, лицо показалось знакомым. Проводила взглядом его широкие плечи и поджарую задницу, втянула растворяющуюся в воздухе смесь его пота и аромата «Армани». И облизнулась.

Рядом на узкой, с белым бортами лодке поднимали парус, готовясь выйти в залив. Стас, товарищ по клубу махнул растопыренной пятерней, Мара ответила. Вдали скользили разноцветные паруса, нависали с бортов фигурки, удерживая крен, и сердце Мары пело от радости, завтра и она – в бой. Ее выход. Гонки на «Приз закрытия навигации». А вот потом она позвонит Денису – вроде так зовут того красавца с короткой стрижкой в штормовке.

Мара взглянула в телефон, пролистнула пропущенный от Катерины, открыла вкладку-барометр: только бы завтра не дождь, она не любила гонять в непогоду. Стрелка в приложении медленно падала, и дойдя до 748 мм, остановилась. Черт, не миновать дождя.

Катерина. С утра она редко звонила. Возможно, что-то по проекту салона спросить? Но по деньгам уже все решили, острые моменты обсудили, договор подписан, доли разнесены. Мара ткнула кнопку вызова:

– Але, Катюха, чего случилось? Я на воде, баркас готовлю, гонка с утра. У тебя что-то срочное?

– Привет! Я тут подумала, пятница, может, вечерком соберемся. Я Наде позвоню, она, правда, сейчас недоступна. Может, ты наберешь Жанне? Вы в более близком контакте. Выпьем, как в старые времена, по бокалу, поболтаем, сто лет не виделись. Ну и разговор у меня есть. Реально, на миллион. Что скажешь?

Судя по возбужденному, звенящему голосу, у Катюхи случилось нечто приятно-неординарное. И первое, что пришло Маре в голову: Катюха беременна. Только миллион тут при чем?

– Да ладно, знаю я, чем бокалы и серьезные разговоры заканчиваются, а у меня старт завтра в десять. Хотя… дай подумаю.

Она посмотрела на пирс – лодка готова, Дмитрий Вячеславович как правильный муж заранее предупредил, что заявится в ночь, сегодня пятница, по расписанию обязательная банная процедура у замминистра. Маникюр у нее на три, массаж в пять. Максим укатил в Киев к маме. У Виталика день рождения дочери – вот ведь гад, сказал в последний момент. Получается, трахнуть некого, значит к семи она свободна, как птица.

Мара вернулась к звонку:

– Так, ну смотри, вечер свободный в принципе. Конечно, могу Жанке набрать. А где хочешь посидеть? Предлагаю на Старо-Конюшенном, или на Сенной, там коктейли вкусные и салатики вроде норм.

– Нет-нет Марин, давайте ко мне. Ну правда, это важно чтоб у меня. Потом объясню, почему. Часов в семь, реально? Ну или в восемь. С меня фуршет и вино. Звони Жанне, я – Наде. Целую.

– Алло, Катюх, только вино дешевое не покупай, я тебя умоляю. Или давай я привезу?

– Да не парься, Марин, куплю нормальное, позвони Жанне.

Мара уже работала в юридическом отделе крупной компании, когда неожиданно столкнулась с рыжей Жанной на Чкаловской в фитнесе. Оказалось, Жанна работает неподалеку. Давненько не виделись. Жанна выглядела потрясающе; подтянутая, тонкая, как спагетти, вышагивала на дорожке с гантельками в загорелых руках.

Присели выпить сока. Разговорились. Для Мары некоторые моменты в жизни подруги оказались весьма неожиданными. Помимо помешанности на офтальмологии – что в принципе оправдывалось профессией – Жанна «болела» горами, моталась тренироваться куда-то в сторону Сортавалы, на скалы Ястребиного озера. Похвалилась, как отпраздновала 25-летие на вершине Эльбруса.

История впечатлила Марину – впрочем, как и сама рассказчица: легкий загар, округлые скулы, горящие глаза и тело что надо, стройное и подтянутое. И Мара хотела сделать ей комплимент, но Жанна все изливала подробности жизни:

– На Эверест охота, да опыта маловато, пока готовлюсь на Килиманджаро. Набираюсь навыков на пятитысячниках. Хотя Килиманджаро – практически шеститысячник и входит в проект «Семь вершин и Семь вулканов мира». Хемингуэй еще рассказ написал «Снега Килиманджаро», ты не читала?

Мара мотнула головой:

– Да нет, у него только «Старик и море» листала.

– Да что ты, классная книжка. Ну как-то так, несколько месяцев подготовки и в июне подъем, если с финансами сложится. А потом, Марин, на Эверест.

Жанна мечтательно вскинула глаза к потолку:

– Восьмитысячник.

Слово «восьмитысячник», вызвало у Мары острый приступ изжоги.

«Вот блин, стерва, когда успела-то».

Нет, она, конечно, порадовалась за подругу, криво улыбнулась и заказала низкорослому официанту в белоснежной футболке воды – запить этот чертов Эверест.

«Так и ей есть что сказать, держись рыжая».

Мара сделала безразлично-строгое лицо:

– Круто Жан, правда. И неожиданно. Горы, красотища наверху, облака и дубак, что кости скручивает. Знаю, на лыжах все Альпы искатала, у нас с мужем там домик.

Мара взяла сок, выдерживая паузу и наблюдая реакцию.

«Ничего. Вот стерва, у рыжей даже мускул не дрогнул, а ведь упоминание о домике вызывало у окружающих как минимум округленные глаза. Ну, хорошо».

Сок Мара пить не стала. Отставила стакан в сторону.

– Но, знаешь, горы не мое по-любому, душа к воде прикипела. Я бороздила Атлантику, обогнула Карибы, раза три пересекла Средиземное море, еще Черное, – Мара загибала для наглядности пальцы, – Балтийское, Тирренское, Эгейское, Красное, Мраморное. До хера, короче.

– Пересекла в смысле? Сама плаваешь? Пловчиха ты, не пойму…

Мару порадовала детская наивность рыжей:

– Хожу под парусом, мать, на гоночных яхтах. С ветром по жизни, как говорится.

Она выдержала паузу, поймав изумленный взгляд карих глаз Жанны.

«Ага. Работает метод воздействия».

– С момента замужества, понесло меня по морям. Не могу остановиться. Даже в Питере купила швертбот – прикинь, гоняю в выходные по заливу, рыбаков пугаю.

Жанна отставила свой стакан, и Мара с удовольствием отметила всплеск румянца, проступивший сквозь ровный загар.

– Так ведь Дмитрий твой, он разве плавает? ну, в смысле по морям ходит? Или как там правильно?

– Дмитрий Вячеславович плескается исключительно в теплых водах бассейна, – рассмеялась Мара, представив располневшего не в меру мужа в кокпите, несущегося по ветру швертбота.

«Страшно подумать, властитель городских коммуникаций у румпеля, ха, ха».

Нет, Дмитрий Вячеславович (которого она называла ласково – «Пусик»), стоит у правильного руля, у нужного. Возглавляет департамент, имеет виллу за городом, домик в Альпах, водителя, консьержа, садовника, больные почки и, Мара была уверена, что и любовницу – и вполне вероятно, моложе ее. А возможно, и не одну.

Тут ей стало смешно: она вспомнила его одышку, объемный, как у бегемота, колышущийся живот, под которым неминуемо погибнешь, если вовремя не выберешься.

В мае Дмитрию Вячеславовичу стукнуло шестьдесят.

Она ни единого дня не пожалела о выборе. Замуж вышла целенаправленно, план сложился еще в школе. Тогда уже поняла: в этой жизни просто так взлететь не получится. Тяжко. Проще взобраться на спину взлетевшему – лучше неженатому, обвить ножками, закрепится покрепче.

«А уж мои ножки, – Мара взглянула на бедра соседки, – не хуже, чем у рыжей».

Длинные ноги Жанны обсуждали в школы все пацаны, девочки скрипели зубками от зависти, но только не Мара. Она обозначила цель и двинулась навстречу мечте; счастливой и безмятежной жизни супруги богатого бизнесмена. Ну, или чиновника.

В целом научилась многому; вычислять места тусовок людей от власти и бизнеса, доставать пригласительные, вслушиваться, о чем говорят. Делать вид, что понимает суть разговора. И соглашаться с выводами, естественно. Ну и не только с его. И не раз. А иногда давать и другое согласие – и не всегда кому стоило бы.

Ну неважно. Вспоминать не хотелось, а кое-что лучше вообще забыть, как дурной, страшный сон. Налицо результат. Муж сутками пропадает на совещаниях, планерках и в банях. Мара вписала в паспорт весомую в кругах городской элиты фамилию – «Касаткина», переехала в роскошный дом на Крестовском и купила гоночный швертбот.

Жанна звучно поставила стакан на столик. Мара вздрогнула.

– А что с работой? Марин, ты где сейчас? – вежливо поинтересовалась Жанна.

Маре вопрос понравился, и ответ был приготовлен достойный – даже с визиткой, где вытисненная золотыми буквами аббревиатура всемирно известной компании сбивала на скаку не одного чиновника и бизнесмена средней руки.

– А, это… – Жанна повертела бархатный квадрат с вензелями, бросила небрежно в сумку. – Юристом там крутишься?

Мара едва вслух не выругалась: что за выражение – «крутишься»?

– Крутятся куры на гриле, Жан, а я старший юрист с отдельным кабинетом, что выходит окнами на залив. Хотя знаешь, я не в обиде. Всегда нравилась мысль, не помню кем сказанная: «Только проклятые небом изнуряют себя физическим трудом, а избранные жизнью обязаны наслаждаться и кайфовать». Ну вот, мне до избранных еще полшага.

Жанна задумалась, отпила сока и выдала спич:

– Круто. У меня житуха, извини, по спирали; работа-дом, где тоже работа. И муж, что объелся груш и лежит полдня на диване и ждет с небес «волшебной идеи» для бизнеса. И требует от меня сексуальной работы, которую можно назвать кайфом, если она случается вовремя. Потом, к ночи, еще немного работы для продвижения по основному месту работы – и наконец сон. Достаточный, но недолгий, потому что проснешься, и колесо закрутилось по новой. Думаешь, я проклята? Не. Вот убери основную мою работу: глазные яблоки, катаракты, нейропатии оптического нерва, воспаления слизистой глаза, невриты-блефариты, отслоение сетчатки и прочее – и вот тогда я останусь совсем без кайфа.

Мара улыбнулась и тронула ее за руку:

– Не парься, сестра, просто ты трудоголик, болезнь так называется, андестенд?

Жанна вытерла лоб, промокнула салфеткой подмышки, разбавила сок минералкой. Глотнула. Мара растянула губы в улыбке, видно было, как «трудоголик» и «андестенд» выбесили рыжую Жанну. Мара знала единственный за собой недостаток: выглядеть по-королевски, а разговаривать грубо, чтобы создать диссонанс и сбить собеседника с толку.

Жанна ответила мягко:

– Я поняла тебя и уверена: да, я трудоголик. Хотя знаешь, Марин, у меня еще горы есть. Я когда вгрызаюсь в обледенелую кручу, а на спине рюкзак в семьдесят литров, то есть под сорок кило веса, и ветер лицо сечет, а увернуться возможности нет; и дышишь, как лошадь загнанная; и на веревке за тобой ползет с десяток таких же, измученных снегом: и сквозь заледеневшие стекла очков видишь лишь очертания горных вершин, вот тут, я чувствую кайф. Кто-то спросит, зачем физически себя напрягать? К чему кандидату наук этот риск? Таким я скажу: вы не знаете настоящего кайфа. Ты думаешь, я погоду проклинаю на склоне? Нет, Марин, я никогда не ворчу, потому что знаю: вон за тем выступом, за тем гребнем – вершина. И когда всхожу на нее, чувствую невозможную эйфорию, до дрожи, до головокружения, от одного только вида. Вот ты стоишь наступив на облако, один на один с солнцем, словно властитель мира, – она выдохнула. – Это круче, чем секс, Марин, я тебя уверяю. Это просто чума.

Мара чувствовала, как сполз румянец со щек, хорошо сказано, талантливо. И она готова была уже выстроить мостик дружбы, но неожиданно Жанна сказала:

– Сатаева на днях видела, Игоря. Помнишь его? Привет тебе передавал.

Маре захотелось курить. А может, на свежий воздух и там покурить. От упоминания этой фамилии она неизменно потела. Это был сабантуй перед выпускным в школе. Собрались тогда на баскетбольной площадке, рядом теннисные столы под раскидистой липой, на которых удобно сидеть. Ребята принесли пива, шаманского. Дело к вечеру, все веселые. Игорь Сатаев, задиристый, приблатненный малый, один из немногих пил теплую водку. Запьянел и начал подкатывать к Маре. Она не обращала внимания. И он шепнул ей в ухо нечто гадкое, оскорбительное. Мара презрительно сплюнула и послала его далеко и надолго. А он обозвал ее шмарой. Оскорбил еще раз, теперь уже вслух, при всей честной публике. Мозги у него – три семечки, он забрался на стол, скорчил умную рожу и начал разглагольствовать: мол куда ему, молодому, ведь тетя Мара с престарелыми важными шишками на Невском вальсирует.

И пацаны ржали, как кони. Катерина нахмурилась, помнится, будто грозу почувствовала.

И тогда Мара взяла со стола открывалку – ребята притащили пиво открыть – и всадила металлический крюк полумесяцем Сатаеву в прямую мышцу бедра. И пока он орал и со стола падал, пообещала в следующий раз не промахнуться и попасть в глаз.

Скорую вызвали тут же, только ждать ее Игорь остался с дружками своими, а девочки почапали всей толпой на салют, на набережную. И ведь Сатаев ни словом ментам не обмолвился, бормотал, будто схватился с забулдыгами у палатки.

Маре тот эпизод напоминал об умении сдерживаться, чтобы не совершать грубых ошибок – особенно при свидетелях, о грузинской крови матери, что бурлила в жилах, из-за которой обуздать темперамент было непростым делом.

Жанна выглядела воинственно: видимо ждала продолжения, но Мару уже отпустило, она посчитала, что партия осталась за ней.

– Да шел бы этот Сатаев, сестра. Неудачник и аферист. Не стоит и вспоминать.

Они посмеялись и договорились на ресторан с мужьями.

Мара набрала Жанну. Глядя на прыгающие циферки на экране, вспомнила супруга рыжей. Макс весьма недурен собой – не мачо, не зверобой, как она любила, но боец с подкаченным задом и проворными руками. Очень цепкими. Словно клешни у краба. Страстный – опасный. Она улыбнулась. Синяки после их встреч она замазывала кремом, а разорванные трусы – по сотке евро, к слову, за штуку – выбрасывала в гостиничное мусорное ведро. Странно, что Жанна назвала его «муж объелся груш». По мнению Мары, если тот чего и объелся, то, однозначно, виагры.

Интересно, рыжая знает о тайных желаниях грушевого Максима?

– Маринка, привет!

Голос яркий, радостный, свежий, как дыханье весны, с такими людьми хочется разговаривать, за это окружающие и обожали Жанну. Мара улыбнулась, забралась в купе «Мерседес» цвета глубокой ночи с тонированными стеклами.

– Привет сестра.

Ей хотелось назвать Жанну «Ириской»: так называли в младших классах эту девочку с золотисто-рыжими волосами – но, блин, «Ириска» в двадцать семь звучит слишком двусмысленно, так что просто сестра. Хотя.

Мара улыбнулась и представила подругу голой: это должно быть восхитительно, она бы ее попробовала.

– Как дела, какие планы на вечер? Есть предложение, от которого нельзя отказаться. Ты свободна? Нет, без мужей. Вот и отлично, тогда и тем более, он к маме, мы в гости к Катюхе. Она что-то особенно обещает. Не, Жан, не укладку. Да из нее подробности клещами не вытащишь, на месте узнаем. Ты готова? Подкатывай к семи, адрес-то помнишь? Отлично, тогда до встречи.

Глава 5. Первое погружение Мары

Жанна дожидалась Мару возле знакомого с детства подъезда Катерины. Смотрела на обшарпанные от времени стены дома и не находила знакомой взгляду, изрезанной надписями лавочки, где бабки чесали языками без перерыва на обед – теперь здесь вырос узорный заборчик вдоль палисадника. Когда-то она прибегала сюда едва ли не каждый день, к самой близкой, самой любимой своей подруге. Оставалась обедать, ужинать, пару раз ночевала.

«Катька-Стриж», это же она ее так назвала. Катерина неприметная с виду, хвостик-косичка, худоба в платьице, была юркой, быстрой, как птица та – стриж. Шустрее всех в классе бегала. Когда начинала рисовать на доске, за ее рукой не успевали следить, и отвечала скороговоркой, отчего учителя морщились и вызывали тараторку к доске реже, чем остальных. Жанна была уверена, что подруга пошла в мать талантом, тоже станет художником.

Но чего-то не хватало Катерине, какого-то толчка или трамплина, чтобы разбежаться и воспарить. Жанна где-то читала, что стрижи не способны ходить, у них короткие ножки и широкий размах крыла, им трудно взлететь с земли, но нет равных в полете. До Жанны дошли слухи об успехах стилиста-парикмахера Екатерины Ерошенковой, про запись на стрижку за два месяца. Но тот ли это полет?

Они давно не созванивались, не писали друг другу комменты в соцсетях, не лайкали фотки. Странно. Будто чужие.

Мара прибыла с опозданием, Жанна успела продрогнуть: осень не лучшее время в Питере время. Они обнялись, забежали в темноту подъезда – лампа на первом этаже не горела, те же обшарпанные ступени, те же запахи, только стены покрашены и сменили двери на входе. Засмеялись, вспомнив, что и сами жили когда-то в похожих домах. Катерина выглядела свежо – более того, элегантно.

Жанна ожидала увидеть вчерашнюю студентку со вздернутым носом и жидкой косой, стянутой резинкой. Но нет, выражение «сапожник без сапог», Катерине не подходило. Темные густые кудри, волос к волосу, говорили, что хозяйка весьма щепетильно относится к внешности.

Квартирку после ремонта они еще не видели, походили по комнатам, Маре понравился цвет стен и кухня, Жанне – подбор мебели. В зале на диване среди подушек она разглядела кукол. Столько лет прошло, Жанна реально думала, что эти «Барби» давно на помойке. Куклы чинно расселись в ряд, у всех прически – каждый волосок уложен. Жанна вспомнила, как в шутку переживала Надежда, что Катерина освоит магию вуду и сможет управлять их судьбами. Вот уж смешно.

Пока Жанна с Марой взлохмачивали куклам волосы, Катерина собрала стол из магазинных салатов, нарезки и прочей снеди, открыла сухое красное, и Жанна заметила, как Мара поморщилась.

История про Меликки не заняла много времени у Катерины. Она изложила ее лаконично, без лишних деталей, объясняя лишь самую суть. И снова морщилась и вздыхала Мара, не верящая в ведуний, колдуний и прочих шаманов.

А вот Жанна, зная бабулю лично, восприняла историю почти что всерьез.

– Если предположить, что так и было с Кириллом, то не сильно порядочным товарищем он оказался. Хорошо, бабуля глаза раскрыла, а то бы маялась ты потом, Катюш. В любой версии событий мужчина, что поднял руку на женщину – свинья и сволочь, не достойная прощения. Знаешь, как говорят, один раз ударил, а ты стерпела – считай, пропало.

На что вмешалась Мара, знающая ситуацию изнутри:

– Светку, сестру мою, он и пальцем не трогал. Хотя хрен ее знает, свечу не держала. Да и Светка – лошадка темная. Зато у Кирюхи бизнес приличный, насколько я слышала. И кстати, Катюх, я не ожидала, что вы до свадьбы дело доведете. Думала, легкий секс, не более того. Ну, выгнала, и черт с ним. Другого найдешь, кандидатов, что ли, мало.

Жанне показалось, тоскует о мужике Катерина, глаза без искры.

– Не грусти, Катюша. Все, что ни делается, к лучшему. Мне мать как-то случай рассказывала. Тетя Галя этажом выше жила, молодая баба, с мужем и сыном, мальчику года четыре. Супруг у Гали, Костя-боксер, так во дворе звали, титулованный в свое время спортсмен. Судя по разговорам, красавцем был, душа компании, на гитаре чудесно играл и петь умел. Вы девочки, пальцы загибайте, сколько отчетливых плюсов сложилось поначалу в одном человеке: именитый боксер, высок, широк в плечах в дверь не входит, да еще гитарист. Девок за ним волочилось – вагон и маленькая тележка, ну, я так считаю, Марин – ну, скажи, если я неправа.

Мара смотрела в окно и кивала:

– Два состава, а не вагон. Интересно, у него был большой?

– Тьфу ты, – улыбнулась Жанна, – кто о чем, а вшивый о бане. Короче, алкоголь и не таких скашивал. Костя ушел из спорта и работал грузчиком в мебельном. А гитарист и боксер в нем все же остались. Нажрется, до полночи песни орет, мать, помню, ментов вызовет, а им двери не открывают. Мать говорит, Галина визжала каждый вечер, как тот поросенок, которого тупым ножиком режут. Костя-боксер удары на ней отрабатывал, как на груше. А утром Галине неудобно было перед соседями, сама с синяками, а ходит, извиняется: простите, говорит, эту сволочь, больше не повторится, в милицию не звоните, на меня внимания не обращайте, жить без него не могу, любовь и все дела.

– Да ну, Жан, – перебила ее, зевая Мара, – ты нас в другую оперу тащишь, давайте к делу, чего тянуть. С Кирюхой все понятно, не хрен мусолить.

В окно потянуло влажным воздухом с улицы и Мара захлопнула створку.

– Хорошо, – Катерина прошла к холодильнику, вынула торт из прохладного зева. – У меня к вам одно предложение, и оно напрямую касается личных целей.

Жанна наблюдала, как худая фигурка некогда лучшей подруги снует по узенькой кухне, ставит чайник, включает кофемашину, подливает вино, нарезает кусочками торт. И все-таки Катерина – стриж, птичка с короткими лапами, которой нужен трамплин для взлета, но она его не нашла.

– Что от нас требуется, Катюш?

– Давайте проговорим, Что вы ждете от жизни через несколько лет, скажем, года через два-три, – Катерина присела на край стула, нервно перебирала пальчиками по столу. – Мне интересно, совпадут ли ваши желания, с тем, что покажет вам судьба через зеркало.

Жанна не задумалась ни на секунду:

– У меня тайн нет, моя цель – Эверест. Представляете, крыша мира – восемь тысяч восемьсот над землей, самолеты летают – руку протяни, и облака. А вот уже потом, все остальное: дети, сопли, ползунки. Ну и параллельно карьера, докторскую закрою через год-другой.

Она сказала про Эверест, докторскую, и спина покрылась мурашками: да, она впереди на два шага, она молодец.

– У меня материалов, как грязи, по бионической сетчатке и атрофии глазного нерва. А ты, Катюш?

– Я?

Жанна видела, как поперхнулась Катерина от неожиданного вопроса: видимо не предполагала, что и самой придется ответить.

– Даже не знаю. Сначала думала, главное – бизнес, устала на дядю пахать, идея с салоном несколько лет не отпускала, сжилась с ней, ну Мара вон в курсе. Потом, когда Кирилл появился, задумалась о детях: ведь если на девчонок из класса посмотреть, только мы четверо без детей. Но вы-то хотя бы замужем.

– Да-да, – кивнула Мара. – Все видели, в каких коров превратились наши одноклассницы после родов? Предлагаю экскурсию по 10 «Б» в Инсте[4]4
  Instagram – принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ.


[Закрыть]. Морды некоторых в экран не вмещаются. Мы с вами – козочки хоть куда, скажи, Жан?

Жанна утвердительно и гордо кивнула, и подумала, что козочкам можно и в клуб, если что – сто лет уже не плясали.

– Ну согласна, я одна не замужем, булыжник в мой огород, – Катерина глотнула вина. – Бабуля, оказывается, на меня планы строила, вот сейчас ее ремесло осваиваю, и мистика, не поверите, втягивает, словно воронка. И чувствую, как личное уже меньше тревожит, но бизнес не отпускает. Потому, не знаю чего хочу. Любви наверно, большой и чистой, как в кино.

– Ну и не беда, наворожишь себе красавца еще, – махнула Мара рукой. – Набодяжишь отвара, я подскажу кому влить. Скоро в мэрии праздник, подыщем приличного, пухленького евро-мешочка, делов-то.

Катерина рассмеялась, а Жанне стало вдруг скучно: старые шутки, былые приколы, ничего нового. Захотелось нырнуть в любимые чаты, где завертелась тема о разновидностях глаукомы и обсуждения будоражили кровь. Мара достав сигареты, повернулась к хозяйке:

– Курну?

– Окошко приоткрой, а то задохнемся.

Мара дернула форточку, достала тонкую сигарету, и чиркнув зажигалкой, затянулась:

– А я, девочки, обязательно пойду в кругосветку. С мужем или без, но точно отправлюсь. Атлантика. Тихий, Фиджи, Бора-Бора, Гавайи, Маврикий, Галапагосы. Все бухточки пройду, на каждом пляже белоснежном поваляюсь. Облезу тридцать три раза и заново загорю, полгода кайфовой жизни. Волны, шторма, ветер – все мое. Наберу команду молодых, энергичных, неженатых с хорошим стояком и вперед! За счастьем.

Пахло табаком, а Жанне показалось, будто свежим бризом из окна потянуло, и соленая капля о щеку ударилась. Она улыбнулась на неожиданное красноречие Мары про команду молодых, энергичных, даже более чем понятно.

– Клево, – подхватила Катерина.

Жанна подумала, что планы у Мары, как всегда фантастичные, с живописными видами и жгучими желаниями. И ведь исполнит, зараза.

А Катерина вдруг вспомнила, что ни разу не видела мужа Жанны.

– Жанн, Мара говорила, ты замужем, показала бы супруга. Ну фотка-то есть?

Мара с сигаретой у подоконника заметно оживилась:

– Да ты что, Катюх, у нее красавец! Давай фотку сестра, срази наповал Катюху, пусть оценит качество выбора.

Жанна замешкалась, полезла в телефон. Про свадьбы друг друга разговоры не заводили, будто табу наложено. Жанна знала, что Катерина отплясывала у Мары, и предполагала, что лишь из-за того, что чиновник из мэрии пригласил на свадьбу известную художницу, мать Катерины. И Маре, вроде как некуда было деваться. Да и прическу наверняка Катерина делала. А Жанна расписалась в Киеве, под присмотром властной свекрови. С невестой и список гостей не согласовывали, Жанна просто вписала своих, кто смог – тот приехал. А с подругами школьными она в тот момент не общалась.

Вот чего Катерине не сидится, Жанна покраснела, хотя знала, что смущение незаметно, веснушки и загар – отличное прикрытие, но все равно неудобно, когда тебя обсуждают. Тем более Мара, язык без костей.

– Сейчас фотку найду, подожди.

– Вроде Максимом его зовут?

– Ага, мы уж три года как вместе, – открыв галереи, Жанна деловито листала папки: катаракта, отслоение, глазной нерв, операция Кутилина, лекция Самойловой, астигматизм, глаукома, вывих хрусталика.

Черт, Макса не было. Она знала, точно должен иметься, они там вдвоем на Дворцовой площади, ну летом же было, в июле, еще праздник, клоуны. Максим купил ей мороженое, и она испачкала юбку.

Гипоплазия зрительных нервов глаза, зрачки, опять глаукома, хрусталики, ресницы. Блин.

Катерина поднялась со стула.

– Ты ищи, Жан, не торопись, – собрала со стола грязные тарелки, уложила в посудомойку, – мы пока с Марины начнем.

Они ушли и прикрыли за собою дверь. Жанна отрешенно смотрела на синий экран смартфона, в папках не нашлось ни единой фотографии Макса.

* * *

Марина прошла в комнату, само спокойствие. Считала, что все эти гадания, двери в другой мир и прочее – абсолютная ерунда. Ничего не получится у Катюхи, напридумывала; ведунья-колдунья, зеркала и прочая дребедень. Лучше бы салону времени больше уделяла, открыться не может какой месяц: то дизайнер – мудак, то рабочие безрукие.

Мара присела у зеркала в мягкое кресло и посмотрела на собственное отражение. Красотка, как и должно быть. От свечи, что зажгла Катерина, пахло мятой. И зеркало как зеркало – старенькое, местами затертое, края вон пожелтевшие, раму подкрасить бы. Такие нравятся мужу: коллекционер, блин, любитель, забил в загородном доме две комнаты барахлом. Она всегда поражалась, сколько люди просят за всякое старье, место которому, по ее мнению – на мусорной свалке. Мара присмотрелась к отражению, черт, трещинка на губе, провела по ней языком, надо будет заняться.

Сбоку встала Катерина, зажгла траву в ковшике, ту же затушила и запах поплыл, будто баню топили.

– Давай уже, мастер мистических дел, показывай мое будущее, – Мара усмехнулась и подмигнула загорелой красавице с длинными ресницами: «Мы и так его знаем, не правда ли, любовь моя».

Кругосветка и на финише фотография на обложке «Эсквайра», где она у штурвала на фоне развернутых парусов. На ней красное платье в обтяг и ветер полощет шарфик. Хорошо. И восторженная статья про бесстрашную женщину, достойную своего мужчины. На развороте Пусик, простите – Дмитрий Вячеславович, придерживает ее за талию. Все чин чином, по-другому и быть не может. И тогда господин Касаткин, воспылает к ней особой нежностью, и впишет наконец-то ее имя в свое сраное завещание.

Мара поморгала, запахло как-то странно, горим – не горим, образ в зеркале затуманился, закачался, будто волну нагнали. Контуры тела в зеркале распадались на части, словно свет в комнате приглушили, Катерина что-то шептала на ухо.

– Але, Катюх, не слышу ни хрена…

– Впустить в круг, увидеть след на три шага во тьме и при солнце. Да будет так! Sekä.

Спустя десять минут Мара очнулась, будто всплыла из темных глубин, закинула вверх подбородок и хватанула ртом воздух. Глаза ее округлились. Выдернув натренированное тело из кресла, Мара визжала взахлеб, выплескивая в гневе собранный за все годы фольклор.

– Б…ь, сука, фу, фу, какая гадость, Катерина, что это? Что это за херня, Кать, меня сейчас вырвет, какая мерзость…

Бросившись к двери, она едва не опрокинула журнальный столик, на котором Катерина сложила травки, мази, свечи и прочие магические приблуды. Мат летел из обколотых, надутых губ Мары с необычайной легкостью, не засоряя пространство.

– Б…ь, не могу поверить. Скот, сука, не может быть. И почему на даче, в нашем доме, сука, места не нашлось больше.

Жанна отписывала комменты в чате и услышав вопли, выскочила в коридор:

– Марин, Катюш, что там у вас? Что за крики?

Едва не сбив Жанну, Мара ворвалась на кухню, глаза ее пылали от гнева, руки словно исполняли пляску святого Витта.

Схватив пачку, вытащила сигарету, зачиркала судорожно зажигалкой:

– Вот ведь с-сука.

– Марин, что случилось? – недоумевала Жанна.

Катерина спешила следом, в руках прикрытый ковшик, где дымилась скрутка для окуривания пространства. Жанна растерянно посмотрела на Катерину. Та кивнула.

– Все хорошо, Жанн, работаем.

Жанна решительно отложила телефон.

– Марин, ну что увидела? Расскажешь?

Мара не обратила внимания на вопрос, курила в окно, где нудный питерский дождь охаживал темные кроны деревьев. Зеркало показало ей, что все, к чему она шла так долго, в одно мгновенье разрушится, распадется на миллион осколков, исчезнет. И она уже отчетливо видела, как далеко в Австрии снежной лавиной накрывает их с Пусей аккуратный двухэтажный домик. С грубо вырезанными наличниками, с застекленной верандой, где приятно выпить вина в солнечный день, глядя на расстилающуюся долину.

Перед ней растворялись в тумане великосветские вечеринки для VIP-персон, где легко можно чокнуться шампанским с эстрадной звездой и запросто спросить про дела.

Пережевывая на ходу канапе, проконсультироваться с ведущим хирургом города по болям в пояснице, вальсировать с кинозвездой и невзначай взять пригласительный на премьеру его нового фильма.

Ее белый с глянцевыми бортами швертбот – и с десяток других яликов, шлюпов, прогулочных, прибрежных и крейсерских яхт, на которые она могла быть приглашенной – в мгновенье ока все эти суда затянуло в бездонную морскую воронку.

Мара не часто плакала, но ведь так обидно, и главное вот, за что? Сука жизнь.

– Ну тогда я тоже не расскажу, Марин, так и знай…

– Да подожди, – выдохнула дым Мара и вытерла слезы.