Текст книги "Свет мой, зеркало, скажи"

Глава 9. Годзи

Годзи вкатился в зал колобком в пиджаке соломенного цвета и обтягивающим пузо черном джемпере, окинул заплывшим глазом полутемное помещение. Кирилл недолюбливал толстяка за сварливость и перегибы, которые приходилось потом подчищать, но лучшего исполнителя всякого рода «неформальщины» было сложно найти.

На самом деле потливый лысый толстяк с широким выпуклым лбом и мощной челюстью в криминальных кругах имел кличку «Жила».

В свое время Кирилл уговорил его заменить грубое «Жила» на «Годзи» хотя бы в их отношениях.

«Годзи, – лукаво уверял Кирилл толстяка, – это имя, берущее начало от корней сицилийской мафии, от первого его клана дона Сильвио Сопрано».

И Жила, переживший девяностые, закаленный в передрягах питерских разборок, к удивлению Кирилла, про нашумевший сериал не слыхал, но охотно согласился с новой кликухой… Вроде как Годзи и звучит более весомо в нынешних-то реалиях. Кирилл тогда выдохнул с облегчением – не говорить же, что хозяин клички откровенно похож на обезьяну, и Годзи – сокращенное от Годзиллы.

Чего-чего, а стебаться Кирилл умел и любил. Но Годзи был парнем надежным, Кирилл назубок знал его личное дело.

«Жилин Николай Иванович, кличка „Жила“, он же „Годзи“, семьдесят седьмого года рождения. Образование незаконченное среднее. Отец убит в пьяной драке, матери нет. Срок по малолетке, ИТК-8 Самарской области – четыре года. Три штрафа за нарушение общественного порядка, четырежды проходил свидетелем по уголовным делам. Адрес, характер, привычки и прочее».

Основные сведения по Жилину передал из полицейских картотек старый знакомый Кирилла из органов. Что-то Кирилл накопал самостоятельно. Наверно, Годзи и сам позабыл половину. Но главное, к бизнесу Кирилла толстяк не имел отношения, в друзьях и знакомых не значился, в социальных сетях не замечен.

Кирилл пользовался его услугами нечасто, но столь долго, что сам удивлялся, как до сих пор не спалился.

– Ну, привет, Годзи. Смотрю, все хорошеешь, пузо на лоб лезет, все заботы мимо, – Кирилл любил позволить себе некоторую фамильярность.

Бросив рядом пиджак, Николай Иванович бухнулся на диванчик, распуская вокруг запашок табака и дешевой туалетной воды. Узкие свинячьи глазки смотрели настороженно, лысый череп в потных разводах блестел. Годзи подхватил салфетку, отер затылок, лоб, толстую короткую шею, скривил рот, показав удивительно ровные и белые зубы.

– Недобрый ты с утра, братуха Кирилл. Пару месяцев не пересекались, мог бы и про житуху спросить для приличия, а ты про жировые излишки.

Он похлопал себя по брюху, оскалился в притворной улыбке.

– Зима на носу, братуха. Ты не в курсе, ваще? Запас это у меня продовольственный, в натуре. Ладно, что у тебя, в чем на этот раз не фортануло?

Кирилл улыбнулся. Наглый толстяк за маской наигранной доброжелательности прячет мстительность, но кто платит – тот и заказывает музыку, и никак иначе. А платил Кирилл весьма прилично, и Годзи знал это. Кирилл включил телефон, нашел фото таблички с названием улицы и номером дома Катерины.

– Есть одно дельце на горизонте. Запоминай адрес, снимешь квартиру во втором подъезде. Этаж желательно с шестого по девятый. Ну или какой попадется.

Кирилл уже представил, как непринужденно сбегает по лестнице и натыкается на Катерину, выходящую из квартиры.

– О! Доброе утро, солнышко! Как я рад встрече! А я вот тут затусил неподалеку. Разреши подвезти.

Он даже увидел ее изогнутые в удивлении брови, вопросительный взгляд и лоб, вдруг покрывшийся испариной.

Толстяк качнул круглой башкой, цыкнул сквозь зубы:

– Интересный ты чел, братуха. А если никто не сдает? И что? В соседнем подъезде тебе кайфовать впадлу?

– Сделай так, чтоб сдали именно в этом. Не мне методы подсказывать, – Кирилл глотнул пива и отер губы, не обращая внимания на собеседника.

В голове всплывали попеременно то Чансуд в ярком бикини, то Катерина в расстегнутом халате. Первая была ближе по духу, и зачем только он в тот день поплыл на рыбалку?

Волну-убийцу в океане они с капитаном практически не заметили, очень уж далеко ушли от берега. Качнуло их, перекатилась волна под кормой, стукнуло в борт, а берег разнесло к чертовой матери. Поломало пальмы, разворотило напрочь отель в шаге от их бунгало, не оставило камня на камне от кафешки, где поедали креветок и любовались закатом. От бунгало – тень на мокром песке.

Кирилл изодрал руки в кровь, разбирая завалы. Надорвал спину, переворачивая забитые песком лодки. Находил посиневших, перебитых и без признаков жизни женщин, покалеченные и раздавленные тела мужчин, порванных, словно тряпичные куклы, детей.

Чансуд среди них не было.

Трупы укладывали на песок плотными рядами, мешков не хватало, опознавать было некому.

На острове паника обвенчалась со страхом. С фонариком, ночью, он заглянул в лицо каждому мертвецу на том пляже. Никогда так остро он не чувствовал запах смерти.

Почти неделю он ходил по срочно возведенным госпиталям, пунктам эвакуации, лагерям временной помощи. Искал свою филиппинку среди сотен стонущих, рыдающих и обезумивших от горя людей. Местный аэропорт размыло. Вертолеты садились на расчищенные от обломков площадки, забирали тяжелораненых. Оставшихся в живых иностранных туристов грузовиками и автобусами отправляли в Бангкок.

Надежды найти Чансуд живой не оставалось, вокруг царила неразбериха, и воспользовавшись ситуацией, Кирилл вернулся в Москву. Опустошенный. Без нее, без любви и надежды.

Был уверен – жизнь кончена.

И вот нашел Катерину. И не может позволить потерять и ее.

– Але! Ты уснул, братуха Кирилл? Короче, аренда эта – игра вдолгую. Но я зацеп понял. Не кипишуйся, за день не решим, за пару недель – попробую.

Кирилл задумался, как-то уж очень долго:

– Даю подсказку. Если поиск затянется, используй план «B» – купи. Сообщи сумму, когда подыщешь вариант, желательно не выше рынка. Я пришлю юриста, поможет с оформлением.

– Что еще?

– Мелочь. У тебя остались контакты в СЭС? Надо отработать один вопрос. Вот адрес. Салон красоты на Московском.

– Закрыть к ебеням?

Кирилл усмехнулся:

– Ну ты гонишь! Скорее, не дать открыться.

Глава 10. Надежда

С утра Надежда застряла в ванной. Шипела, изливаясь в раковину, вода, а она все подсушивала волосы феном. Потом собрала в хвост светлые локоны и укоризненно взглянула в зеркало. Показала изображению язык. Нос ее расстраивал, какая-то картофелина, а не нос. Тьфу. Она облизнула губы и отложила помаду. Мотя в отъезде, и получается, краситься не для кого.

Химию и прочие мази-пудры она не любила, мама с детства вдолбила: красота должна быть естественной. Въелось. А вот муж данную теорию не поддерживал.

Надя надула пухлые щеки и выдохнула, копируя парижский прононс:

– Je vous adore bébé [5]5
  (Фр.) Я обожаю тебя, детка.


[Закрыть].

Звучание фразы понравилось, мягко и «р-р-р» такая протяжная. Сегодня последний семинар по французскому, и надо поторопиться. Она закрыла воду и переместилась на крохотную кухню, где плескались еще запахи бекона и подгоревших тостов. В запасе пять минут на кружку зеленого чая.

«А вот Мотя, – подумалось ей, – попросил бы кофе».

И она бы ему в сотый раз повторила, что кофеин вреден для сосудов. Хотя капучино, чего уж греха таить, и она себе иногда позволяет.

Мотя бы усмехнулся и сказал, что она не права и не стоит уподобляется матери и устанавливать рамки. И они бы снова поругались и не разговаривали, и возможно, что пару дней.

Пропиликал будильник, Надежда ойкнула, достала телефон и отключила режим полета. Вот ведь заучилась, все выходные просидела, обложившись русско-французскими словарями, и не желала никого слышать. Даже Мотю. Сегодня зачет.

На экран вывалилась куча сообщений.

Муж выставил в сети Facebook[6]6
  Упоминаемая здесь и далее социальная сеть Facebook запрещена на территории Российской Федерации на основании осуществления экстремистской деятельности.


[Закрыть] фото заснеженных горных пиков, лыжи крест-накрест, небритое лицо, застывшее в счастливой улыбке. Вот селфи на подъемнике, какая-то мымра рядом в желтом комбезе. Зубы белее снега, улыбка сейчас рот порвет, руки раскинула в стороны, как летучая мышь. Мышь, так и есть. Хотя, возможно, клиентка.

На последующих десяти фотографиях все те же горы, и солнце, и снег. Снега много. И Матвей с лыжами и этой девахой.

Черт. Ладно. Она им гордится. Рассказывает маман, какой ее Мотя крутой спортсмен, как лихо входит на склоне в вираж, как умеет прыгать с выкатов и трамплинов, закручиваясь на триста шестьдесят градусов, и ловко, с хлопком приземляться.

Маман ничего не понимает в горнолыжном спорте, морщится и отводит взгляд. И Мотю едва терпит, ворчит, что мужу неплохо бы научиться зарабатывать так же красиво. Но это грустная песня. Такие дела.

Надя вздохнула: это маман не знает, что Матвей уже не в сборной Украины, а гоняет исключительно для поддержки формы, пытаясь продать свое мастерство горнолыжным школам Евросоюза. А ведь когда-то она мечтала, что Матвей выиграет «Европу», а может, и Олимпийские. И тогда она бы утерла нос маман тем, что выбрала крутого парня. И ослепила его славой своих подружек, особенно стерву Мару с ее Пусиком.

Ха, надо же так называть мужа – Пусик, как собачку какую.

Вот только Мотя – мудак, сломался. Вылетел из сборной, переругавшись со всеми, с кем можно и с кем абсолютно нельзя. И даже на тренерскую не взяли. Мотается теперь неприкаянный, гордый и злой. Обиженный на весь мир. В последний раз обещал пристроиться инструктором в Шамони, и она бы поехала к нему во Францию.

Да! Скорее всего, так бы и случилось.

Она улыбнулась, представила себя идущей по центральной улице городка, мимо закрытых еще пабов и баров, справа и слева – горы, снег. Она улыбается солнцу и вежливо раскланивается с туристами, спешащими на подъемник. Она могла бы давать на курорте уроки танцев, ведь три года усердных до пота занятий сальсой не прошли даром.

Да! И у нее есть диплом.

«Который нафиг никому не нужен», – шепнул Мотя с экрана смартфона. Его фотка стояла у нее на заставке. Она показала ему «фак» и перевернула телефон с довольной рожей Матвея.