Текст книги "Законы заблуждений"

– Вы имеете лен в Священной Римской империи? – поинтересовался Ричард.

– Увы, но я младший сын в семье и не получил наследственных земель, – пришлось врать в глаза, а что еще делать? Не объяснять же Львиному Сердцу, что родовое поместье находится в семистах пятидесяти годах в будущем?

– И вы – оруженосец? – благосклонно уточнил король.

– Да, сир.

– Матушка, – Ричард повернулся к Элеоноре, а Гунтер заметил, что королева-мать поджала губы, чтобы не рассмеяться. Разыгрываемый куртуазный спектакль ее очень забавлял – надо полагать, Элеонора потешалась над сыночком, старательно изображавшим из себя щедрого короля и оценившим жизнь матери в единственный кинжал, пусть и дорогой. – Матушка, мессир фон Райхерт тоже помог вам в трудный час?

– Разумеется! – не сдерживая чувств, немедленно заахала Элеонора. – Доблесть этого дворянина должна быть вознаграждена королем, тем более, сын мой, вы сами видите, – подданный императора Фридриха храбро сражается за английскую корону!

Ричард снова вздохнул и, забрав у Бертрана де Борна свой меч, приказал Гунтеру:

– Преклоните колена, мессир.

«Чего? – германец начал догадываться, что именно сейчас произойдет. – Ну, знаете ли… С Элеонорой Пуату потом не расплатиться будет!»

– Претерпите сей удар и не одного более, – скучающим голосом произнес король Англии и слегка шлепнул Гунтера по правому плечу лезвием обнаженного клинка, а затем подал специально прихваченные понятливым де Борном золотистые шпоры рыцаря. – Со шпорами я вам жалую… земли. В королевстве Шотландском.

Принц Эдвард открыл рот, а его клетчатая свита загудела, будто просыпающийся улей. Теоретически сейчас Шотландия была независимой, хотя Эдвард и признавал сюзеренитет английского короля.

– Ваше высочество, – Ричард повернулся к принцу. – Прошу вас найти для верного паладина королевы свободный лен и даровать благородному шевалье герб.

– Кхм-м-м… – выдавил шотландец, но один из громил, составлявших свиту, что-то шепнул на ухо Эдварду, и принц улыбнулся.

– Извольте, сир. Шотландия – королевство бедное, но мы не можем отказать вашему величеству в таком благородном деле. Не столь давно скончался барон Мелвих, не оставив наследника, и его земли перешли во владение короны. Посвященному вами дворянину жалуется баронство Мелвих. Королевскую грамоту на лен и герб шевалье может получить у меня сегодня же днем.

Гунтер искоса посмотрел на шотландцев и что-то в их лицах ему не понравилось. Нахальные дикари поглядывали на новоиспеченного барона со странным выражением – наполовину сочувственное, наполовину глумливое. Ладно, с этим можно будет потом разобраться.

Хуже другое – германец понятия не имел, что говорить в ответ. Все торжественные фразы, когда-либо вычитанные у писателей-романтиков XIX века, выветрились из головы, ибо такого посвящения Гунтер не ожидал. Кажется, принято принести вассальную присягу-оммаж, протянуть руки сюзерену, коснувшись его ладоней?.. Только кто конкретно сюзерен? Ричард или шотландец?

– Милость вашего величества не знает границ, – невнятно буркнул германец, краснея под развеселыми взглядами скоттов.

Но Ричард уже не слушал. Сочтя свой долг перед спасенной от лютой погибели матушкой полностью выполненным, король коротко бросил пажам «Одеваться!» и, что-то насвистывая под нос, отправился в палатку.

* * *

До вечера оставалась масса времени. К сожалению, тотчас поговорить с Ричардом и соблазнить его безумным планом захвата Мессины не получилось. Король облачился в кольчужный доспех, забрал с собой все необходимые принадлежности – меч, коня, двух оруженосцев и Бертрана де Борна – и ускакал к Северной башне сицилийской столицы. Надо полагать, командовать, руководить и совершать подвиги.

– Ничего страшного, – преспокойно утешала Элеонора обоих рыцарей. – Ричард вернется к трапезе. Тогда вы сумеете его убедить. Доказать, если угодно, свою преданность. Разыскали подземный ход и придумали, как быстро и бескровно взять город. Ричард, вне всякого сомнения, вас выслушает, мессиры – характер у него отнюдь не мой и даже не отцовский. Иногда своими затеями он напоминает мне короля Англии Стефана де Блуа, правившего прежде моего второго мужа. Такой же безумец, как и Ричард. Не слышали, как Стефан взял замок Фарнхэм? Вдвоем с оруженосцем поднялся по веревке на стену и сумел разрубить канаты, удерживавшие подъемный мост!

– А что нам теперь делать? – хмуро поинтересовался сэр Мишель. Рыцарь пребывал в недовольстве – его благородной натуре претило получить подарок ни за что и участвовать в обмане. К тому же Ричард подарил Фармеру какой-то вшивый кинжал, а оруженосцу (черт, теперь бывшему оруженосцу!..) даровал аж целое баронство!

– Не огорчайтесь, шевалье, – королева-мать, женщина мудрая и многоопытная, будто читала мысли Мишеля по его лицу. – Я вижу, вы озадачены. Полагаете, что не следовало обманывать Ричарда и награда получена незаслуженно? Оставьте, право слово… Все сделано правильно. Почему? Вы мне сами рассказали, как ночью обороняли башню, как ранили мессира Сержа… Думаю, что мой сын, доставивший вам столько неприятностей, просто был обязан каким-то образом искупить свои несправедливости, творимые по неразумию. Вашего второго оруженосца я вознагражу сама, когда бесчинства Ричарда подойдут к концу и мой неразумный сын будет справедливо наказан за недостойные королевского титула дела… Боже, он никогда не станет королем! Настоящим королем, а не просто воителем. Я вас убедила? Отвечайте прямо.

– И все равно мне кажется, что мы получили столь высокие милости несправедливо, – упрямо заявил сэр Мишель. – Но если на то была воля Господня и ваша, государыня, мы не вправе противоречить.

– Благодарю за откровенность, сударь, – улыбнулась королева-мать и повернулась к молчавшему Гунтеру: – А вы, господин барон… э… как?

– Барон Мелвих, – припомнил германец непривычное для слуха кельтское название.

– Вот-вот, мессир Гунтер фон Райхерт, барон Мелвих! Немедленно пойдите к принцу Эдварду и заберите жалованную грамоту. Не смущайтесь и не стесняйтесь, шотландцы вас не съедят. Они такие же люди, как и мы все, только весьма сумасбродные. Я вам не рассказывала, как у меня был любовник из Шотландии лет тридцать назад? Тогда Старый Гарри ко мне охладел и завел роман с Розамундой Клиффорд, матерью вашего доверителя, архиепископа Годфри Клиффорда. Я сочла себя вправе тоже изменить супругу и выбрала сотника шотландской стражи Тауэра. Очаровательный был тип, но в любой момент мог выкинуть такое… Понимаю, королеве неприлично признаваться в подобных выходках, но мы, в конце концов, взрослые люди! Мои авантюры совершались настолько давно, что теперь простительно вспоминать о делах давно ускользнувшей молодости… В конце концов я дама, и могу позволить себе маленькие капризы!

Королева мечтательно устремила глаза к матерчатому потолку шатра, предаваясь воспоминаниям, но оборвала себя на полуслове:

– Мессиры, если вы не будете меня останавливать, я могу говорить о прошлом до заката. Отправляйтесь в лагерь скоттов, но обязательно возвращайтесь ближе к вечеру. Кстати, дам один совет – не пейте с шотландцами. Иначе задуманное вами предприятие непременно сорвется.

Элеонора проводила Гунтера с Мишелем до выхода из палатки, указала, где можно найти шотландцев, решившихся отправиться вместе с королем Англии в Крестовый поход, а сама кликнула камеристок и отправилась к импровизированной перевозной церквушке, представлявшей из себя снятый с колес фургон.

– Я даже не вступил в права наследства над Фармером, – ворчал сэр Мишель по дороге к кучке шатров, над которыми красовались голубовато-синие флаги с косым белым крестом святого Андрея и непонятные многоцветные вымпела, украшенные варварскими гербами скоттов. – А тут извольте: оруженосец без году неделя просквозил аж в бароны! И посвящение от самого короля! Вы, шевалье, удачливы.

– Будешь обращаться ко мне на «вы» – получишь по шее, – фыркнул, ответил Гунтер. – Я тебе больше не оруженосец, могу своих заводить. К тому же у меня есть титул, а у тебя пока нет!

– Иисусе! – сокрушенно вздохнул норманн. – Как теперь мне прикажете быть? С Сержем я один не справлюсь, он же варвар! То есть я хотел сказать, совсем не наш. Если у тебя еще присутствуют понятия о том, что такое настоящий дворянин, то этот… этот…

– Привыкнет, – индифферентно развел руками Гунтер. – Прошлой ночью Серж проявил себя весьма неплохо.

– Ага, – слегка презрительно сказал сэр Мишель. – И был ранен в первом же бою. Хотя… Троих или четверых англичан он уложил. Никогда не видел, чтобы человек дрался таким странным образом – вертится, будто угорь на сковородке, ногами пинает… Я заметил, как он заехал какому-то сержанту Ричарда подошвой в подбородок…

– Гляди, кажется пришли…

Гунтер ужасно смущался. Ему казалось неудобным появляться у принца только затем, чтобы забрать бумагу, на которую он имел весьма сомнительные права. Однако Эдвард Шотландский принял германца и сопровождавшего его шевалье де Фармера вполне доброжелательно.

– А, вот и вы! – радостно воскликнул принц, едва визитеров допустили под его светлые очи. – Все готово уже давно.

– Э-э… – замялся Гунтер. – Я могу спросить у вашего высочества, где именно находится пожалованный мне лен?

– Идите сюда, – махнул рукой Эдвард. – Сейчас покажу. У меня хранится карта, составленная монахами святого Патрика из Эдинбурга. Во-от…

Принц, между прочим, на принца отнюдь не похожий, ибо Эдварду было глубоко за тридцать и его весьма старила темно-рыжая густейшая борода, вытащил из медного тубуса свернутый пергамент и, запросто опустившись на колени, расстелил его на полу, укрытом ковром.

План действительно был неплохой, по крайней мере, Гунтер сразу узнал очертания севера Британских островов, пусть немного искаженные в сравнении с точными картами двадцатого века. Пожалуйста, можно сразу опознать остров Мэн, Гебридские и Оркнейские архипелаги, горы Грампиан, большой залив Мори-Ферт, скопления городов, нарисованные синей краской озера и темные ниточки дорог.

– Мелвих… – Эдвард ткнул пальцем в северное побережье Британии, – расположен здесь. Баронство небольшое, отдаленное, но спокойное. Раньше там жили лохлэннехи, то есть викинги из Скандинавии, потом земля перешла обратно к Шотландии.

Гунтер только охнул. Теперь понятно, почему патлатые варвары смеялись. С равным успехом можно получить баронство в Японии или герцогство на юге Африки. По подсчетам германца, неплохо знакомого с сеткой координат, его новообретенное владение располагалось примерно на пятьдесят восьмом – пятьдесят девятом градусах северной широты, на бесплодном берегу холодной Атлантики, и не дальше, чем в пятидесяти километрах от самой северной точки Британских островов. Дыра и глухомань. Медвежий угол. Вдобавок, чтобы туда попасть, следовало долго плыть вдоль английского и шотландского побережий, а если двигаться сушей, то, высадившись в Дувре, пришлось бы миновать Лондон, Ноттингам, герцогство Йорк, добраться до Глазго, а там идти через Кинлох-Раннох, Грампианский хребет, Дингуолл и еще дальше на север.

– Вы не огорчайтесь, господин барон, – принц Эдвард дружески потрепал Гунтера по плечу. – Понимаете ли, в моей стране есть некоторые традиции, не принятые на континенте. Если бы я по просьбе Ричарда дал вам лен в горной Шотландии или в Лоуленде, из этого ничего бы не вышло. Вы просто не смогли бы вступить в права. У нас не любят пришельцев, как не любили саксов, еще больше – норманнов… Вы не беспокойтесь, дохода Мелвих не принесет, но жить там можно. Баронством управляет королевский наместник, когда я буду отсылать депеши в Эдинбург, моему отцу, я его немедленно осведомлю, что лен передан в ваше владение.

– Там хоть что-нибудь есть? – не скрывая глупой улыбки, вопросил Гунтер. Он прекрасно понял, что шотландцы над ним невинно подшутили. – Я имею в виду, кроме камней и вереска?

– Не знаю, не бывал, – добродушно хохотнул принц. – Ну, наверное, пара деревень. Господский дом… Может быть. Рыбу ловят, овец пасут. Повторяю, шевалье, не огорчайтесь. Теперь вы шотландский лендлорд. Держите грамоту.

В ладонь Гунтера перекочевал внушительный свиток с синей печатью принца.

– Герб очень простой, – продолжал говорить Эдвард. – Остался со времен нашествия викингов. Распахнувший крылья серебряный ворон в лазурном поле. Вот, посмотрите.

Принц выудил из сундучка толстую книгу-гербовник, полистал обветшавшие пергаментные страницы и кивнул на изображение летящей в левую сторону непонятной птицы, которую можно было принять как за выцветшего ворона, так и за синицу-альбиноса.

«Весьма многозначительно… – подумал про себя германец. – Тут и уверуешь в длань судьбы. Белая ворона в качестве герба. Alles. И баронство в Шотландии. Если вдруг опять заявится Лорд, похвастаюсь. Заработал…»

– Моя благодарность… – Гунтер снова завел приевшуюся песенку вассала, но Эдвард только тряхнул бородой и сморщил нос:

– Барон Мелвих, бросьте церемонии. Мы, шотландцы, люди простые, запомните это на всю жизнь. Сэр, сегодня вы стали рыцарем и владельцем отличнейшего лена в прекрасной стране! По-моему, это нужно отметить. У нас в Шотландии по такому поводу всегда устраивают праздник. Идемте, я познакомлю вас и господина де Фармера со своими людьми. Они не очень хорошо говорят на норманно-французском, но, думаю, мы поймем друг друга.

Бесспорно, шотландцы являлись варварами и невоспитанными дикарями, но Гунтер выяснил, что они, в общем-то, парни неплохие. Только сэр Мишель сохранял типично норманнский надменный вид, который, однако, исчезал с каждым выпитым кубком. Не зря Элеонора предупреждала…

Шотландцы обустроились очень неплохо, пускай и знали – крестоносная армия на Сицилии не задержится. В их лагере почти не держали лошадей: скотты предпочитали пеший бой, а значит обязательная грязь и вонь походной конюшни оставались привилегией англичан. Общий стол поставили под открытым небом, сколотив его из поваленных средиземноморских сосен, кострища обложены глиной, палатки, куда более скромные и потрепанные, нежели у англичан, отнесены подальше от огня – мало ли, поднимется ветер и понесет искры на шатры… Пока знакомились, а рыжебородый принц представлял своим вассалам надутого сэра Мишеля, подбежали какие-то девицы, кликнутые Эдвардом (абсолютно непохожи на дам из окружения Ричарда! Косы, длинные домотканые платья, множество деревянных и вырезанных из простого камня побрякушек…) и утащили Гунтера с собой. Как выяснилось, снять мерку, а зачем – непонятно.

В целом небольшой шотландский лагерь, насчитывавший от силы полторы сотни человек, удивлял своей непосредственностью и радушием. Кельты мигом прояснили, что явились не сассенахи, а француз-норманн (любым обитателям континента скотты симпатизировали куда больше, чем англичанам) и германец, который, вдобавок, получил милость от светлейшего принца. Приволокли жбаны с пивом, от которого Гунтер уже успел отвыкнуть, ибо в Средиземноморье и Франции этого напитка почти не знали, вино и сушеную козлятину.

Традиции поддерживались обязательно – практически все шотландцы, кроме тех, кто происходил родом из Лоуленда – Нижней, Равнинной земли, красовались в многокрасочных пледах и Гунтер даже успел уловить знакомую черно-желтую клетку прямых родственников Дугала Мак-Лауда, уехавшего вместе с сэром Гаем Гисборном в Марсель. Черно-зеленый с белыми и золотыми прожилками тартан Мак-Алпинов, бывшей королевской семьи Шотландии, темно-зеленая с темно-синим клетка Мак-Эванов, багровые с черным клановые цвета Мак-Калланмора, изумрудно-желтые Мак-Иннесы, красно-желто-зеленый плед Стюартов, которые еще не успели стать королями… Фейерверк. На самом деле очень красиво и необычно. Причем Гунтер, видевший более поздние, образца XIX–XX веков шотландские костюмы, ничуть не удивлялся особому способу ношения пледа. Это далеко в будущем одежды скоттов превратятся в вычурный фейл-брейкен, то есть непосредственно в килт-юбку, на которую сверху наматывается еще и плед. Сейчас подданные шотландского короля брали длинный – метра четыре, не меньше – отрез тканой клетчатой шерсти шириной в два локтя, обворачивали по часовой стрелке вокруг бедер, а оставшийся конец перебрасывали через плечо и закрепляли поясом. Выглядит непритязательно, но своеобразно.

Из общего клетчатого благолепия выделялась только одна персона, являвшая собой чернорясного монаха ордена святого Бенедикта, одновременно исполнявшего роль капеллана – судя по нагрудном кресту, бенедиктинец был рукоположенным священником. Познакомились и с ним, а Гунтер получил благословение, так сказать, «на царство».

– Меня называют отцом Лабрайдом, – густым баском представился монах. Был он вполне молодым, лет двадцать пять от силы, и в нем прослеживалась неистребимая норманнская кровь – белобрысый, со светлыми серо-голубыми глазами и широкой физиономией. Судя по внешнему виду, силушкой отнюдь не обделен. Да, впрочем, священнику, надзирающему за эдакой буйной паствой, иногда приходится поощрять радение заблудших овец не только увещеваниями, но и тумаками. – Сам я родом из Калланмора. Пойдем, познакомлю с родственниками.

Гунтер, а уж тем более сэр Мишель, запутались окончательно, ибо шотландское гостеприимство превосходило все границы благоразумия. Отче Лабрайд, хитро поглядывая из-под черного капюшона рясы, тыкал рукой в сородичей, попеременно называя имена: это Ллердан, это Коннахт, это Дугал, это тоже Ллердан, но уже другой, это Барр, а вот это – запомните его хорошенько! – это Коннахар по прозвищу Крыс. Так самца крысы называют, но почему Коннахар получил это прозвище – не знает никто, кроме него самого. Он бард, в смысле песни поет. Почти как Бертран де Борн, только лучше. Это жена Крыса – Хелед. Она тоже поет, и хочет посмотреть на Палестину и на Гроб Господень. Вот.

Святой отец, видя смущение гостей, взял на себя заботу накормить и напоить как господина барона Мелвиха (кстати, сударь, вы знаете, был когда-то клан Мак-Мелвих, но их всех перебили четыреста тридцать шесть лет назад, когда приплыли викинги-лохлэннехи, а женщины ушли в клан Мак-Милланов. Но имя осталось в названии вашего поместья…), так и его приятеля из франков. Куртуазная чопорность, не особо распространенная в нынешние времена даже среди утонченных французов, полностью позабылась, когда сели за стол.

– Кто притронется к еде без молитвы, – провозгласил отец Лабрайд, узрев тянущиеся руки, – будет исповедаться мне лично! И чтоб не бегать к священникам сейтов! Ллердан, который не наш Ллердан, а Мак-Иннес! Я сказал сначала прочесть «Отче», а потом жрать! Или придешь на исповедь!

Монах покачал в воздухе увесистым кулачищем, и тот Ллердан, который не первый, а второй, и который не из Калланмора, а из Иннесов, прилежно забормотал под нос на гэльском.

Над длинным трапезным столом шумели на морском теплом морском ветру средиземноморские сосны и пахло разогретой солнцем смолой.

– Дикари, – прошептал сэр Мишель на ухо Гунтеру. – Слышишь, они читают молитвы не на латыни?..

– Тихо, – шикнул барон Мелвих. – Оставь. В конце концов, мы в гостях.

Глава третья
Клирики и лирики

9 октября 1189 года.

Мессина, королевство Сицилийское.

В самом начале шестого века, когда дни Западной Римской империи подходили к концу, а Вечный город оказался под властью германских варваров, в Италии появился человек, положивший начало тысячелетней истории католического монашества.

Собственно, монастырские общины были известны давным-давно, а первыми монахами, по всей видимости, являлись иудейские сектанты-ессеи, совершавшие подвиги самоотречения и отшельничества еще во времена Иисуса Христа. Спустя три столетия по Рождеству, когда империя начала распадаться, в Фиваидской пустыне Египта начал проповедовать святой отшельник Антоний – из его жития можно узнать, что, будучи поначалу весьма богатым человеком, Антоний получил Божественное Откровение, раздал имущество бедным и, уйдя из широкого мира, поселился в древнеегипетском могильном склепе, посвятив жизнь борьбе с искушениями и терзаниями плоти. Вскоре слух о святости и богоизбранности Антония распространился по империи, к нему начали стекаться паломники, часть из которых тоже принимала на себя отшельнический обет. Первый настоящий христианский монастырь образовался в Египте, а ревностный ученик Антония, святой Пахомий, упорядочил жизнь монахов, разработав устав, требующий от братии строжайшей умеренности, непрестанного труда и наивозможной благотворительности.

Как известно, излишнее радение порождает грех, а неспокойные времена вынуждают людей бежать от опасностей и непредсказуемости мира. Именно так случилось в Византии, когда Восточная империя начала содрогаться под ударами варваров, наступавших отовсюду: болгары и славяне с севера, персы, а затем арабы с востока, африканские берберы с юго-запада. Государство пребывало в состоянии постоянной войны, многие не видели никакого смысла в светской жизни, ибо рано или поздно приходили завоеватели и обращали в прах все, созданное трудами подданных базилевса. Тогда-то и стало невероятно популярным монашество, подорвав силы империи. Обители, появлявшиеся, как грибы после дождя, создавали все и каждый: базилевс, эпархи и министры-логофеты, стратиги, центурионы, купцы, крестьяне и так далее до бесконечности. На склонах Олимпа, Афона, в Халкиде, Салониках, Константинополе монастыри насчитывались многими сотнями, а святых братьев было десятки тысяч. По древним уложениям Константина Великого обители освобождались от налогов, следовательно, не приносили никакого дохода стране, молодые сильные мужчины не воевали против дикарей, а принимали постриг, церкви передавалось множество земель… Естественно, начались махинации – богатые византийцы укрывали в монастырях свою личную казну, чтобы освободиться от налогов, обитель имела право взять под свою защиту от властей любых преступников, а некоторые настоятели вовсю торговали церковной собственностью.

Наконец, императору Константину V все это надоело, ибо монахи забрали себе больше власти, чем сам базилевс. Константин закрыл несколько тысяч монастырей, отобрал земельные владения в казну, здания обратил в казармы, а имущество раздал военным в виде благодарности за службу. С тех пор монашеское движение на востоке хоть как-то упорядочилось.

На западе же все обстояло несколько по иному, ибо варваров не интересовали подвиги духовные, предпочитались подвиги военные. Ну каким, скажите, обленившимся дураком нужно быть, чтобы вместо сражений с окружающими тебя врагами забраться на столб с узенькой площадкой на вершине и несколько лет бездеятельно там торчать, поднимая упавших с твоего тела червей и сажая их обратно, рассуждая, что червяк тоже тварь и тоже кушать хочет?.. Именно поэтому варвары встречали рассказы о столпниках наподобие Симеона или Макария громовым хохотом.

Когда миновали завоевания, и в Италии образовалось государство готов под рукой короля Теодериха, жизнь стала поспокойнее. Теодерих проникся великолепием Рима, сбросил звериные шкуры и надел тогу, окружив себя многоучеными римскими патрициями – знаменитый Кассиодор был первейшим сенатором при варварском короле, а «последний философ античности» – Боэций являлся близким другом германца. Смешно, но Теодерих в переписке с византийским императором по-варварски горделиво именовался «Базилевсом Рима», считая себя полностью равным с владыкой блистательного Константинополя.

Итак, во времена Теодериха в бывшей империи Рима появился первый монастырь. Его основатель, Бенедикт из Нурсии, пошел по стопам святого Антония, точно так же раздав свои деньги неимущим и удалившись в горы под Монте-Касино. Существовало одно главнейшее отличие от египетских и византийских обителей: «отец западного монашества», Бенедикт Нурсийский, создал «Правила», в соответствии с которыми монастырь обязан полностью сам обеспечивать себя необходимыми для жизни припасами, то есть любой святой брат обязан трудиться. И неважно, на каком поприще – образованные римляне, входившие в братство Бенедикта, учреждали школы или переписывали книги, бывшие крестьяне обрабатывали землю, владеющие ремеслом строили для обители помещения и церковь… Европейское монашество пыталось не отрываться от мира по пагубному примеру Византии.

Прошло шестьсот пятьдесят лет.

Сейчас монаха ордена святого Бенедикта Нурсийского можно встретить в любом королевстве Европы, «Правила» доработали самые выдающиеся люди, создав новое течение внутри ордена, как, например, аскетическое цистерианское направление Бернара из Клерво, и вдобавок появились монастыри для женщин.

Именно такая обитель, стоявшая почти в центре Мессины, стала в октябре 1189 года штаб-квартирой нескольких авантюристов, каждый из которых преследовал свои особенные цели. Мать-настоятельница, взыскательная и суровая аббатиса Ромуальдина Кальтаниссеттская, после первой недели постоянных хождений всяких подозрительных личностей в принадлежащий монастырю странноприимный дом, только рукой махнула на непрошеных постояльцев. Что с них взять – миряне…

* * *

Казакова разбудили, причем весьма непочтительно. После многоумной беседы с Беренгарией о древнеримской литературе он покопался в аптечке, взял один из четырех оставшихся флаконов с антибиотиками, грустно осмотрев поредевшие ряды шприцов-тюбиков, ввел его себе в бедро, а когда принцесса вместе с камеристкой мадам де Борж отправилась в церковь, незаметно уснул, сопровождаемый весьма неприятными мыслями. Его начинало познабливать, а рука покраснела. Значит, воспаление все-таки имеет место быть, а чего вы, собственно, хотите? Неизвестно, в какой грязи валялись арбалетные стрелы и вдобавок неясно, сумел ли Гунтер как следует почистить рану. Цефрана, кстати, надолго не хватит, что хуже всего…

– Сударь! Черт вас задери, какие нормальные люди дрыхнут в полдень? А ну, поднимайтесь!

Тычок в спину, причем чувствительный. На такое хамство следует отвечать самыми решительными действиями. Казаков попытался как следует пнуть наглеца и даже коснулся пяткой его одежды, но тот успел отскочить.

Господин оруженосец повернулся, протирая глаза большим пальцем правой руки, и, не сдержавшись, выдал несколько выразительных русскоязычных фонем.

Прямиком на Казакова радостно скалился ясноглазый седой старикан с обветренным лицом, чуточку похожий на состарившегося Рутгера Хауэра. Ангерран де Фуа собственной персоной.

– Значит, отдыхаете?

Мессир Ангерран критически осмотрел стол, забитый частью опустошенными, частью полными кувшинами с прохладными травяными отварами и легким вином, но почему-то потянулся к Гунтеровой деревянной фляге. Уж непонятно, чем она прельстила рыцаря из Палестины, но Ангерран смахнул пробку и, не нюхая, хлебнул.

– Пресвятые небеса! – результат не заставил себя ждать. Когда человек запросто делает огромный глоток спирта, причем неразведенного, а самого что ни на есть чистого, глаза лезут на лоб и перехватывает дыхание. Мессир де Фуа откашлялся, вытер потекшие из глаз слезы и вопросительно уставился на Казакова: – Это какая-нибудь особая византийская отрава? Приберегаете на крайний случай?

– Сгущенное вино, – прокряхтел Сергей, усаживаясь. – Вещь весьма полезная. Вы разве никогда не видели… spiritus?

– Spiritus? В смысле, Святого Духа? – не понял Ангерран. – Нет, белый голубь меня еще не осенял своими крыльями.

– Я не о том, – поморщился Казаков. Палестинец не понял игры слов, ибо в латыни «спирт» и «дух» обозначались одним словом. – Не Spiritus Sancti, а spiritus vini. Винный дух, понимаете?

– Нет, – помотал головой де Фуа. – У вас еще есть такая фляжка?

– Где-то должна заваляться. Если хотите, эту можете взять себе. Понравилось?

– Апельсинчиком бы закусить… – Ангерран до сих пор кривился. – Ядреная вещица, всю глотку обжег. Итак, мой дорогой мессир Серж, я могу осведомиться, почему вы валяетесь здесь, когда происходят столь интересные события? Вы же взялись мне помогать. Свои четыре безанта за седмицу надо отрабатывать!

– Да вот, – немного смутившись, замялся Казаков. Он, конечно, не забыл, что Элеонора Аквитанская порекомендовала его Ангеррану в качестве помощника и Сергей, выполняя свои нехитрые обязанности, несколько дней назад отнес по просьбе рыцаря несколько писем. Но теперь бездеятельность оправдывается уважительными причинами. – Я, сударь, вчера немного поразвлекся на Северной башне…

– То-то у вас рука замотана, я смотрю, – деловито нахмурился седой. – Чем ранили, клинком?

– Арбалет, – вздохнул Казаков.

Его состояние отнюдь не улучшилось, а, наоборот: Сергей чувствовал, как растет температура, а кожа на левой руке покраснела почти до ладони. Хочется спать и пить. Скверная ситуация. Не иначе, поганцы-англичане все-таки мазали свои стрелы чем-то весьма пакостным. Как бы приключения в двенадцатом веке на том и не закончились – сепсис штука крайне неприятная, к тому же, если общее заражение началось, делать что-либо поздно. Между прочим, Ричард Львиное Сердце умер (то есть еще умрет, спустя десять лет, если раньше не допрыгается) именно от сепсиса, полученного при таком же ранении – стрела в руку…

– Арбалет, – протянул Ангерран со своей всегдашней ленцой. – Могу я узнать, какого ляда вы полезли в драку, друг мой? Вас об этом просили? Или вы подданный короля Танкреда, обязанный защищать своего государя? Может быть, ваш сюзерен, господин де Фармер, потребовал? Кажется, вы давеча говорили, будто плохо умеете обращаться с мечом?

– Все побежали и я побежал, – буркнул Казаков. – Мне что, Мишеля бросить надо было? И хочу заметить, что меч не столь сложен в обращении.

– И что вы скажете по поводу ночного штурма? – вопросил Ангерран, проявляя неплохую осведомленность о недавних событиях.

– Бездарно. Нападающие и обороняющиеся вели себя просто бездарно.

– Подробнее объясните, – потребовал Ангерран.

– Н-ну… – Казаков ненадолго задумался, но правильному ходу мысли мешали головокружение и дергающая боль в руке. – Насчет англичан не знаю, а сицилийцам я бы посоветовал не кидаться с мечами на лезущих через стену солдат. Лучше устроить чуть подальше несколько десятков людей с этими самыми арбалетами, чтобы отстреливали атакующих – против железного болта никакой доспех не устоит. Тех, кто прорвался – добивать мечникам.

– Разумно, – согласился де Фуа. – Вы неплохо знаете тактические приемы, который раз убеждаюсь. Так, как вы описали, почти никто и никогда не делал. Разве что сарацины при штурме Аксалона в 1153 году. Я там был, видел… Если бы не глупость тамплиеров, мы бы взяли город немедленно.

– «Мы» – это кто? – уточнил Казаков.