Текст книги "Семьи. Книга 3"

Глава XVII

– Как она? – тревожным взглядом обратилась Ольга к вернувшейся за стол Кристине.

– Вроде немного успокоилась. Может, заснет сейчас, – ответила та, усаживаясь на стул.

Подняв обе ноги, Кристина одну заложила под себя, а другую поставила так, что колено оказалось на уровне груди, сделавшись готовой опорой для рук или головы. Это была любимая ее поза, в которой она могла, не меняя положения, сидеть часами, потягивая вино в нескончаемых беседах.

Завязни уехал почти час назад, и с того момента Полина не выходила из комнаты. Кристина все это время находилась рядом с подругой, поддерживая ее, и только сейчас вышла к Юрию и Ольге, которая оставалась с мужем на кухне, чтобы не бросать его в одиночестве.

– Ты уверена, что Глеб поехал именно к ней?

– О-оля, – умоляюще сложив брови и чуть наклонив вбок голову, с улыбкой посмотрела на невестку Кристина, всем своим видом давая понять, что ее сомнения в крайней степени наивны. – Куда же еще? Не на работу же.

– Полина говорила, это как минимум полгода назад началось.

– Да, но раньше Глеб никогда такие фокусы не выкидывал.

– Похоже, у него с этой девушкой все серьезно, – подключился к разговору Юрий. За прошедший час он многое узнал от супруги о характере отношений между Завязиными в последние несколько месяцев и теперь вполне владел ситуацией.

– Ха-х, естественно, серьезно, – усмехнулась Кристина. – Просто так, что ли, уехал в субботу ночью непонятно куда, бросив жену за городом? Это, конечно, вообще-е-е… – смотря в одну точку, покачала она головой из стороны в сторону, показывая, что произошедшее не укладывалось в ее сознании. Вместе с тем вид у Кристины был отнюдь не печальный, не озабоченный; наоборот, в ее лице отчетливо проглядывали нотки заинтересованности. Уголки ее губ были приподняты в легкой улыбке, в глазах играли искорки интриги и предвкушения, да и вообще вся она оживилась сразу после того, как Завязни засобирался куда-то.

Кристина обожала все сенсационное, и особенно в отношениях между знакомыми ей людьми. Для нее не существовало ничего интереснее, чем разбирать различные жизненные ситуации, и чем сложнее и запутанней они были, тем большее удовольствие доставляли. Кристине, конечно, было жалко подругу и обидно за нее, но в не меньшей степени ее обуревали любопытство и азарт. В глубине души понимая, что ее живая заинтересованность при Полине была неуместна, она никак не выказывала ее, но сейчас, в отсутствие подруги, не чувствовала особенной необходимости сдерживать себя, и ее сенсационное настроение явственно пробивалось наружу.

– Одно время Глеб вроде прекратил свои похождения, – сказала Ольга, – но всего на несколько недель, а затем снова началось. И теперь такое. Бедная Полина. Что ей теперь делать?

– Так Глеб-то что говорит? – обратился к женщинам Юрий.

– Что говорит? Говорит, что любит ее, – ответила Кристина.

– Кого любит?

– Полину! – возвысила голос Кристина, раздражаясь непонятливостью брата.

– И при этом продолжает встречаться с любовницей?

– Как видишь. Чем дальше – тем хуже, и вряд ли это просто так прекратится.

– Значит, Полине надо решать.

– Что решать?

– Что-нибудь. Нужно поговорить с Глебом и определиться.

– Нужно поговорить и определиться, – в наивном изумлении уставившись на брата, повторила его слова Кристина. – Для вас, мужиков, все так просто.

Кристина любила обобщать всех представителей противоположного пола одним словом «мужики». Приобретя из книг и общения с психоаналитиком определенные познания в людской психологии, она сумела выделить несколько основных мотивов в поведении мужчин, в результате чего стала рассматривать их как предсказуемых, в чем-то даже примитивных созданий, понять образ мыслей которых для более-менее развитого человека не составляло никакой трудности.

– А что здесь не просто? – нахмурился Юрий, задетый саркастическим тоном сестры.

– Хотя бы то, что Полине сорок лет.

– И что из этого?

Изобразив на лице недоумевающую улыбку, Кристина перевела взгляд на Ольгу и, приподняв плечи, несколько раз мотнула головой, обозначая этим жестом одновременно и полную безнадежность брата, и свое бессилие что-либо донести до него.

– Сорок лет для мужчины и сорок лет для женщины – это разные вещи, – заметила мужу Ольга. – Как она сейчас будет одна?

– Тебе тридцать четыре, – вновь обратился к сестре Юрий. – Тебя, как я погляжу, это не особенно смущает?

– У меня все-таки своя квартира есть, – сказала Кристина. – Хорошая работа. А Полина? Пойти ей некуда. Работает она в павильоне продавщицей одежды на серой зарплате.

Юрий замолчал, опустив взгляд на стоявшую перед ним тарелку с нарезанными овощами. Он действительно как-то не задумывался обо всех этих нюансах и вынужден был согласиться с их значимостью.

– Да, – спустя несколько мгновений тихо, но твердо произнес он, кивая головой, будто соглашаясь с чем-то. – Все упирается в уровень жизни. Русские женщины зачастую вынуждены терпеть и мучиться в браке именно потому, что семья продолжает оставаться для них единственным способом более-менее достойно существовать… Семья – это средство выживания. Так было всегда, и только потеряв это свойство, перестав являться жизненной необходимостью, институт брака прекратит свое существование.

– Я с мужиков фигею: сидит рядом с женой и говорит о том, что семья – средство выживания, – ухмыльнулась Кристина, но в этот раз ее насмешка не содержала ни капли желчной иронии, а наоборот, прозвучала мягко, легко и ненавязчиво. Ей были интересны мысли Юрия, и она, поддавшись вдруг вспыхнувшему в ней желанию вставить свое остроумное замечание, бессознательно постаралась сделать его как можно менее укоризненным, чтобы не задеть брата и не остановить его размышлений. Кристина уважала логику и эрудицию Юрия (в особенности после того, как узнала, что он пишет диссертацию) и видела в нем одного из самых интересных и развитых мужчин, с которыми ей приходилось общаться. Впрочем – лишь мужчину, а значит, по определению не способного постичь многие знания, доступные только для женского понимания.

– Но ведь это очевиднейший факт, – парировал замечание сестры Юрий. – Что такое семья? Раньше, в древние времена, было племя, которое фактически являлось одной большой семьей. Затем племена стали объединяться, разрастаться, и внутри них начали возникать сообщества людей, связанных родственными узами. Появилось понятие «семейство», в которое входили все, кто только мог, от прадедов до троюродных теток. Подобные довольно крупные объединения были обусловлены повышением шанса на выживание в чрезвычайно агрессивной среде, когда человеку угрожали постоянные смертельные опасности, начиная от конфликтов с другими племенами и кончая неурожаями и пожарами. Далее, по мере роста уровня жизни и защищенности людей, понятие «семейство» трансформировалось в более узкое – «семья», продолжая неуклонно мельчать, пока не упразднилось до минимального состава – муж, жена и несовершеннолетние дети… Но процесс этот не остановился. Взять тех же детей. Сейчас, как только ребенку исполняется восемнадцать лет (а иногда и еще раньше), он стремится скорее освободиться из-под родительского надзора. За счет роста уровня благосостояния общества современным молодым людям как никогда прежде становится легко обеспечивать свое существование, и, не желая состоять в зависимости от родителей, они зачастую предпочитают добровольно избавляться от их опеки в пользу менее обеспеченной, но зато самостоятельной жизни. То же самое и с женщинами. По мере того как уменьшается разрыв в уровне их доходов по сравнению с мужчинами, они все чаще выбирают независимость в противовес браку, в котором вынуждены терпеть патриархальные замашки мужей… Снижение роли и значимости семьи – это естественный процесс. В западных странах, где уровень жизни настолько высок, что женщина чувствует себя достойно и сама по себе, существование института брака, по сути, обусловлено лишь реакцией. В Америке, где общество более консервативно, это еще довольно популярный, во многом даже обязательный атрибут, тогда как в более свободной Европе стремительно превращается в анахронизм.

– Ты что, хочешь сказать, – вопросительно посмотрела на брата Кристина, – что в Европе нет семей?

– Конечно, есть. Я не говорю, что семьи исчезают, я говорю о том, что в корне изменилась роль и значимость брака. В развитых странах с высоким уровнем доходов населения семья окончательно потеряла свою основную и единственную функцию – средство выживания – и теперь представляет собою лишь душевный союз мужчины и женщины, не основанный ни на чем, кроме взаимной симпатии. Это не семья в классическом понимании, где «обязуешься любить до гроба», где «жена идет за мужем, что бы ни случилось», где должен «чтить, уважать и прощать» не потому, что хочешь быть с человеком, а потому что состоишь с ним в браке. Ничего подобного уже нет. Не любить, потому что ты состоишь в браке, а состоять в браке, потому что ты любишь. Современная семья заключает в своей основе принципиально иные предпосылки: она базируется на взаимной симпатии и чувствах, а не на социальной необходимости, что являлось ключевым фактором на протяжении всей предыдущей истории человечества вплоть до конца двадцатого века. Сейчас, если чувства пропали хотя бы у одной половинки, – семья, не имея под собой никакой другой основы, тут же распадается. В развитых странах брак стремительно упрощается, все реже регистрируется официально, а сохранение его роли в той или иной степени обусловлено лишь закоренелостью в общественном сознании, реакцией, которая неизбежно и, на мой взгляд, очень скоро сойдет на нет… В России же из-за существенного разрыва в доходах между мужчинами и женщинами, а главное – низкого уровня жизни вообще брак продолжает являться жизненной потребностью. В подавляющем большинстве случаев это, конечно, касается жен. Очень распространена ситуация, когда женщина, которой брак необходим для более-менее нормального существования, сохраняя семью, вынуждена идти на откровенные унижения. И за примером далеко ходить не надо. Полина сейчас лежит в соседней комнате и мучается, потому что Глеб, отправившись с ней на выходные отдохнуть за городом, бросил ее и уехал к любовнице. Она страдает, но в то же время готова простить ему это и готова будет прощать дальше. Тогда как для тебя, – открытой ладонью обратился Юрий к сестре, – в принципе недопустимо, чтобы мужчина бросил тебя одну в субботу вечером за городом. Ты бы его даже к умирающей матери не отпустила, – сказал он, просияв в улыбке и не без удовольствия заметив про себя, что и Кристина, и Ольга тоже улыбнулись его шутке, – а уж если бы поняла, что он едет к любовнице, то просто порвала бы бедолагу в клочья прямо в этом домике.

После этих слов Кристина, раскрыв рот и чуть запрокинув назад голову, громко и задорно расхохоталась: ироничные замечания брата намекали на ее власть над мужчинами и очень льстили ее самолюбию. Тут же следом рассмеялась и Ольга, зараженная веселым и открытым хохотом золовки.

– Ты ни за что не простила бы этого, – продолжил Юрий, чуть только утих смех женщин, – а Полина готова не только простить – она готова терпеть. Потому что вынуждена. И причины вы озвучили сами: некуда податься, не на что жить… С ростом уровня жизни, равенства полов и социальной защищенности людей необходимость в семье, в муже как защитнике и кормильце становится значительно меньше, пока не исчезает вовсе, и тогда пропадает жертва, на которую готова пойти женщина для сохранения брака. Это естественно.

Юрий вдруг остановился. С минуту он сидел молча, с сосредоточенным выражением лица размышляя о чем-то, а затем, подняв голову, обвел взглядом сестру и жену.

– Хотя, конечно, правда и то, что самоотверженность русских женщин настолько сильно укоренилась в нашем закостенелом национальном сознании, что долго еще будет сидеть в вас даже при росте уровня жизни… Русская женщина неповторима. Неповторима потому, что, принадлежа по складу своей личности к европейской культуре, позволяет мужчине быть с ней дикарем… И не замечать этого.

Глава XVIII

«Беременна», – одно слово установилось в сознании Завязина. Он смотрел на заснеженную трассу перед собой, которая стремительно мчалась ему навстречу, освещенная слабым светом затененных грязью фар, но не видел, не понимал совершенно ничего, да и сам себя уже не находил. «Беременна… Как? Как это могло получиться? Когда? В тот раз? Да, наверняка тогда… Беременна… И что теперь? – мысль о разводе вплотную подкралась к Завязину, но он так и не позволил ей проявиться, и лишь образ жены болезненно врезался в сознание. Лицо его перекосилось, дыхание сперло, ладони судорожно вцепились в руль. – Поли-ина. Ч-ч-черт! Как же так?!. Беременна… Почему? Зачем?..»

Завязни терзался и мучился вдруг вспыхнувшим бессознательным предчувствием, что очень скоро ему придется бросить супругу. Развод с женой сделался для него неизбежной действительностью. Конечно, всегда оставались варианты, такие как прекратить всяческие отношения с любовницей или помочь ей с абортом, но для него они были попросту невозможны. Бросить Любу Завязни не мог – он всем сердцем любил ее. К Полине у него тоже были чувства: чувства сильнейшей привязанности, близости, духовного родства, но они не шли ни в какое сравнение со страстью, которую он испытывал к своей внебрачной партнерше. Отношения с любовницей были овеяны романтикой периода ухаживания, носили насыщенно-эмоциональный характер, а то обстоятельство, что свидания случались относительно нечасто, делало их особенно яркими. Люба стала для Завязина единственной женщиной в жизни, только с ней он хотел быть, и лишь сочувствие Полине сдерживало его от решительных действий. Будучи достаточно чутким человеком, он понимал, что, бросив супругу, разрушит всю ее жизнь, которую та вряд ли уже когда-нибудь сможет наладить, и не мог взять на себя моральную ответственность за расставание. На уровне подсознания представляя, какими катастрофическими последствиями обернется развод для Полины, Завязни всеми силами старался совместить семейную жизнь со связью на стороне, вынужденный разрываться между чувством вины перед женой и страстным желанием быть с любовницей. Такое положение невероятно тяготило его. Внутреннее напряжение Завязина нарастало с каждой неделей, но он не видел приемлемого выхода из этой невыносимой ситуации. Не видел до сегодняшнего дня. Внезапное известие Любы вдруг подарило ему решение. Аборт был совершенно невозможен для Завязина, потому что в глубине души, в самых потаенных ее уголках он понимал – беременность любовницы представляет собой великолепный предлог для оправдания расставания с Полиной. Ребенок на стороне фактически не оставлял ему выбора – не мог же он, в самом деле, бросить собственное чадо? Беременность Любы делала его жертвой обстоятельств и снимала ответственность за развод, на который он, при прочих равных, никак не мог решиться, давая возможность наконец соединиться с любимым человеком и прекратить тяготившее его существование, полное каждодневной лжи, предательства и чувства вины. Но, приняв для себя на подсознательном уровне мысль о неизбежности развода с Полиной, Завязин оказался придавлен невыносимым грузом. Со всей очевидностью на него навалилось предчувствие того, какую боль он причинит жене: боль несправедливую, боль жесткую, боль человеку, беззаветно подарившему ему десятки лучших лет своей жизни. Тревога и смятение, рождаемые чувством вины перед Полиной от глубинного внутреннего понимания скорой и неизбежной необходимости бросить ее, полностью овладели его существом, захватив как душу, так и разум.

Всецело погруженный в мучительные мысли и переживания, Завязин перестал контролировать свою езду, управляя машиной абсолютно рефлекторно. Между тем по мере приближения к выезду на трассу дорога начала петлять, но он вовсе не замечал этого, продолжая ехать с прежней своей скоростью, пока на одном из поворотов автомобиль резко не повело. Ощущение смертельной опасности молнией пронзило Завязина и взбудоражило разум: занимавшие его мысли тут же бесследно пропали, чувства обострились невероятно, и все его существо сосредоточилось на происходящем. В какую-то долю секунды он увидел, осознал и оценил всю ситуацию: резкий в шестьдесят градусов поворот, в который он входил сейчас; плотно укатанное снегом покрытие дороги; почувствовал, как задние колеса начали волочиться в правую сторону, утягивая за собой машину, и понял, что теряет управление. В мгновение взвесив все эти обстоятельства, Завязни тут же принял решение и, вывернув руль, нажал на педаль газа. Двигатель взревел, начав вытягивать автомобиль; правое заднее колесо свалилось с дороги, но инерция уже была компенсирована, и, пробуксовав по рыхлому снегу с десяток метров, машина вновь вернулась на трассу.

Сбросив скорость, Завязни съехал на обочину и вышел из машины. Он закурил, но частое нервическое дыхание не позволяло задержать дым в легких, так что несколько первых затяжек не ощущались им вовсе. Руки его дрожали, по телу распространился сильный жар, виски пульсировали от стремительно прогоняемой по ним крови, а мысли бешено вертелись во все еще взбудораженном сознании: «Чуть-чуть, и улетел бы! Как я так мог? Дорогу вообще не видел. Трасса в лед укатана, а я на таком повороте даже скорость не сбросил. Дурак! Летел, не понимая, куда и как. Хорошо, среагировать успел. Повезло. Фуф. Просто повезло. Надо собраться…»

Придя в себя на морозе, Завязни поехал дальше. Прежние тягостные переживания вновь накатили на него, занимая сознание, но теперь, под впечатлением пережитой опасности, он не позволял себе полностью отвлечься от дороги и вел предельно аккуратно, неустанно контролируя скорость машины. Через полчаса он был в N-ске, но поехал к Любе не сразу, а завернул по пути в одно место, которое еще в дороге решил посетить всенепременно.

Глава XIX

Время было еще довольно раннее для субботнего вечера, где-то около восьми часов, и в аптеке оказалось прилично посетителей. Две провизорши, заметно вымотанные под конец продолжительной смены, вяло обслуживали клиентов, нехотя, с каким-то даже раздражением отвечая на вопросы. У одной из них выстроилась очередь в четыре человека, а у другой, которая отпускала сейчас говорившему ей что-то дедушке, не было больше никого, и Завязни пристроился к ним.

– Еще это надо, – сказал старичок, дрожащей рукой подавая провизорше напрочь измятый и затертый рецептурный листок вдобавок к тому десятку, которые уже лежали на прилавке. На вид дедуля был возраста совсем древнего, лет, наверное, под девяносто, весь ссохшийся, сморщенный, сгорбленный, с грубыми растрескавшимися ногтями и мутными желтыми глазами.

– Вот это отечественное, – выложив на стеклянный прилавок две упаковки и указав пальцем на одну из них, взялась объяснять провизорша. – А это импортное. Оно качественней, но чуть-чуть дороже. Ненамного.

– Мил моя, мне нужно по рецепту, – даже не пытаясь взглянуть на выставленные препараты, будто это было совершенно для него бессмысленно, а смотря только на женщину, сказал старичок.

– Они оба по рецепту.

– Значит, давай оба.

– Зачем вам оба? – недоумевающе посмотрела на старичка провизорша. – Вам нужен один.

– Как один? Ты же сказала, что оба по рецепту?

– Они оба по рецепту. В рецепте указано активное вещество и его дозировка, а не название препарата. Оба этих препарата содержат необходимое количество активного вещества. Но препараты разные.

– Мил моя, дай мне то, что по рецепту написано, – с прежней просьбой обратился к провизорше старичок, приведенный в крайнее замешательство бессвязным потоком малознакомых ему слов. Голос и взгляд его сделались совсем кроткими и даже как бы виноватыми, будто он всей душой просил у женщины прощения за свою непонятливость.

– Они оба по рецепту.

– Получается, что мне нужно купить оба? – умоляюще сложил брови вконец запутавшийся дедуля.

– Не-ет, – протянула провизорша. Общаясь с преклонного возраста старичком, она старалась держать себя в руках, но по всему было видно, что он порядком докучает ей. – Это идентичные препараты. Вам нужно купить или одно, или другое…

Но своей непонятливостью старичок раздражал отнюдь не только провизоршу: стоявший рядом с ними Завязни, смотря, как в соседней очереди один за другим проходили покупатели, чертыхался и плевался сейчас про себя, сто раз пожалев, что пристроился за дедулей. Он уже всерьез подумывал перейти к другой кассе, но, пока решался, старичок успел закончить, освободив ему провизоршу.

– Мне нужно… тест на беременность, – отрывисто и смущенно, будто даже стыдливо проговорил Завязни.

– Пожалуйста, – неприветливо бросила ему женщина, пренебрежительно указав рукой в сторону находившегося справа стеклянного стеллажа.

Подойдя к полке, Завязни увидел на ней три дюжины всевозможных коробочек, надписи и изображения на которых ни о чем не говорили ему, кроме, пожалуй, прикрепленных к ним ценников с числами, различавшимися порой в несколько раз.

– Помогите мне, – вновь обратился к провизорше Завязни. Услышав его просьбу, женщина нехотя оставила свое место у кассы и подошла к стеллажу. – В чем их разница?

– В цене.

– Это я вижу. Почему цена так сильно различается?

– Производители разные. Вот эти, – показала провизорша на самые дешевые варианты, – отечественные, а те, что дороже, – импортные.

– А по надежности они как-то?.. – спросил Завязни, не сумев докончить фразы и только покрутив в воздухе кистью руки из стороны в сторону.

– Нет, – отрезала провизорша.

– Почему же в цене такой большой разбег?

– Потому что у разных производителей разная цена, – медленно проговаривая каждое слово, ответила та.

– И они ничем больше не отличаются?

– Больше ничем, – недовольно заключила уставшая от расспросов женщина.

Завязни вновь обратил взгляд на стеллаж. Краткие безразличные заверения провизорши, которые она делала, казалось, только для того, чтобы скорее избавиться от очередного покупателя, не дали никакой определенности, а наоборот, еще более озадачили его.

– А это что за тесты? – после минутного раздумья указал он на ряд самых дорогих и красочных упаковок, на которые были нанесены даже какие-то разноцветные голограммы.

– Это французские.

– Вот! Давайте французский, – вдруг определился Завязни. Все его сомнения разом пропали: он почему-то проникся глубоким доверием к тестам на беременность, произведенным во Франции, так что даже приличная цена перестала играть для него какое-либо значение.