Текст книги "Баллада о солдате (сборник)"

«Нужда в нефти отчаянная. Все стремления направьте к быстрейшему получению нефти…»

Стоят броневики.

Замерли аэропланы.

Заржавленные перевернутые железнодорожные цистерны.

28 апреля 1920 года Красная армия вступила в Баку.

Радостные люди встречают красноармейцев.

…А здесь нежно зеленели березы в разливе темной таежной хвои. Среди зеленых берегов катила река, по-весеннему полноводная. На берегу ее все так же дремало село Елань. А от села через всю тайгу шла просека. Прямая, как стрела, – до самого горизонта.

Уже верст на десять проложил Афанасий свою дорогу. Вся дорога внакат была вымощена ровными ошкуренными бревнышками, через болота – гати, через ручьи и овраги наведены были аккуратные мостики с резными перильцами.

И сейчас в конце дороги гулко на весь лес раздавалось: вжик-вжик-вжик-вжик.

Афанасий с сыном пилили здоровенный кедр.

Афанасий заметно постарел, сгорбился, клочковатая борода поседела. А уж Николай вымахал в здоровенного молодца. Легкий пушок вместо бороды, черные вьющиеся кудри.

Отец с сыном взялись за длинные топорища, подрубили кедр, потом вдвоем навалились. Дерево медленно рухнуло с оглушительным пушечным треском…

Афанасий отер ладонью лоб:

– Шабаш!

Они прошли к шалашику, сооруженному неподалеку. Место вокруг шалашика было обжито – на веревке висела сушеная рыба, лежала сложенная поленница дров. На широченном пне, который заменял стол, лежала в узелке снедь. Афанасий вынес из шалашика бутыль, поставил на пень. Николай со своего края поставил крынку с молоком.

Каждый хлебнул своего. Афанасий взял ломоть пирога, стал закусывать. Пирог пришелся ему по душе, он причмокнул.

Николай не без гордости сообщил:

– Настька пекла!

– М-м-м… – Афанасий прожевал. – Не обженились ишо?

Николай укоризненно покачал головой:

– Что ж ты так, папаня! Уж тебя я позову – придешь?

– Неохота мне в вашу деревню ходить, но ради такого случая придется!.. Скоро?

– Скоро! Уж дом поставили – Филя с отцом кладет…

Налетел ветер. Зашелестели кусты, заметались тревожно солнечные блики по серебристым ольховым веткам.

Афанасий перестал жевать, повел носом, подозрительно глянул на сына:

– Ты что?

– Что? – не понял тот.

– Не можешь в сторону отойти?

– Это не я, папаня, вот тебе крест! – Николай перекрестился.

– Вот нечисть! Как от Чертовой гривы потянет, так на всю тайгу вонища! Что ж это за чудище такое?..

Афоня встал, подтянул штаны. Встал и Николай.

Оба смотрели туда, в черную стену сырого леса, куда упиралась дорога. Николай глянул на отца:

– Ты чего?

– Так… Бывает, ты в деревню уйдешь, я один рублю – чую: на меня оттуда кто-то смотрит… Аж в пот бросает от страха.

– Да, папаня… – тихо сказал Николай. – Куда ж мы с тобой рубимся?

Афанасий сердито глянул на сына:

– Куда, куда!.. На звезду!

– Да это я понимаю, а по земле куда это получается? Сдается мне, что на самую Чертову гриву…

– Ну? – Афанасий, прищурившись, глянул на Николая. – А за Чертовой гривой что?

– Болото.

– А за болотом?

– Опять болото.

– А за тем болотом?

– Не знаю.

– Вот! Может, там оно и есть?

– Что? – спросил Николай.

– Оно самое! – многозначительно проговорил Афанасий. – Куда мы дорогу ведем!

Николай пристально глянул на отца.

– А может, оно там? – Он указал пальцем в небо. – Или там? – Он направил палец в землю.

Афанасий подумал, решительно покачал головой:

– Нет… Там – сердце чует! – Он указал в черную, непроницаемую для солнечных лучей тайгу, перегородившую дорогу.

И вдруг Афанасий замер с полуоткрытым ртом. В кустах мелькнула и скрылась чья-то тень.

– Видал? – выпучив глаза, спросил Афанасий.

– Видал, – шепотом ответил Николай.

– Для медведя больно шустрый! – прошептал Афанасий.

В это время, с другой стороны, за их спинами, хрустнула ветка. Там за стволом ели явно кто-то притаился.

– Эй, кто там? – хрипло крикнул Афанасий, сжимая в руках топорище. – А ну выходи!

– Папань, гляди, там тоже! – срывающимся от волнения голосом прошептал Николай, указывая в другую сторону.

Афанасий мотнул головой, приложился к бутылке и заревел на весь лес:

– А ну выходи, мать твою!

Из-за ели робко выглянул маленький кривоногий человечек. Это был хант Федька. Он был очень взволнован, дрожал.

– Не сердись, Афанасий, Федька друг твой… Федька спасай Афанасий, Федька спасай Николка…

– Чего спасать-то? – не понимал Афанасий.

Федька подошел, его била дрожь.

– Туда дорога руби! – Хант показал в сторону. – Туда нельзя!

– Еще чего!

– Федька любит Афанасий, – в голосе ханта просквозила угроза, – Федька не хочет, чтобы Афанасий пропадай! Совсем пропадай!

– Ты толком говори, косоглазый!

– Туда дорога руби! Туда нельзя!

– Тьфу! Пошел отсюда! – Афанасий тронулся было к срубленному дереву, но Федька бухнулся в ноги и схватился за подол его рубахи.

За деревьями послышались размеренные удары бубна и пронзительное завывание.

Николай глянул в ту сторону. Меж стволов мелькало несколько кружащихся фигур вокруг человека с бубном в маске.

Среди кустов светились раскосые глаза, с любопытством смотрящие на Устюжаниных.

Федька умолял:

– Не ходи, Афанасий! – Слезы потекли по его щекам. – Не ходи! Чертова грива прорубишь – смерть будет! Тебе смерть, твоя сын смерть, Федька смерть, Федькина жена смерть, Федькины детишки смерть – все смерть!..

– Ничаво, Бог спасет! – Афанасий вырвал рубаху из Федькиных рук, поплевал на руки и, перешагнув через ханта, обернулся к сыну: – Бери топор, сынок.

Хант поднялся с колен, взгляд его потух, он равнодушно глянул на Устюжаниных и сказал тихо:

– Федька все сказал, смотри, Афанасий! – И понуро поплелся в чащу.

Звуки бубна затихли меж деревьев…

Через тайгу, пересекая уходящую вдаль Афонину дорогу, ехали верхом в сторону села по тропинке Петр и Спиридон Соломины, теперь уже вымахавшие в здоровенных парней.

Они вели за собой на поводу еще двух лошадей, на которых были навьючены большие тюки.

Недалеко от двора Соломиных белел свежетесаными бревнами высокий новенький сруб.

Плотник Ермолай с сыном Филей, здоровенным двадцатилетним молодцом, ладили последний венец. Оба были рыжеволосы, знать, Соломиным родня.

Сюда подошел Ерофей Соломин, придирчиво оглядывая сруб.

– Ну вот, Ерофей Палыч, принимай работу! – крикнул сверху Ермолай. – Ведро вина готовь!

– Ведро уже ждет, – сказал Ерофей, обошел сруб, ковырнул пальцем вязку, покачал головой. – Работы еще сколько! Конопатить, крышу ставить! Ну, это уж мои лбы приедут. А с вами расчет!

Ермолай спустился вниз.

Филька остался наверху – тюкал топором, доделывал.

Ерофей мусолил бумажки.

– Эх, хорошо поставили, как для себя! – похвалил свою работу шустрый коренастый Ермолай. – Ты не жалей, подкинь еще пару красненьких!

– Боюсь, разбогатеете шибко, – улыбнулся Ерофей. – Разленитесь!

– Да-а, в таком тереме только с молодухой и жить! – вздохнул Ермолай.

– Молодухе и ставим! – ответил Ерофей.

– Клавку, что ли, просватал? А то засиделась девка!

Ерофей покачал головой.

– Это для Настеньки.

Филька наверху бросил тесать, замер.

– Рано вроде… – растерянно пробормотал Ермолай, глядя на сына.

– Я бы подождал, да, боюсь, Устюжанин Колька с Настькой ждать не будут… Чую – невтерпеж им.

Филька мягко спрыгнул со сруба на землю.

– Дядя Ерофей, а как же я? – тихо пробасил он.

– Ты что?

Филька обернулся к отцу:

– Тятя, он же нам обещал!..

– Точно, Ерофей! – встрепенулся Ермолай. – Ты Настасью обещал за Филиппа уговорить…

– Пробовал, Ермолай, не получилось.

– Кому отдаешь?! – Ермолай горестно махнул рукой. – Э-э!.. Устюжанины – они все беспутные! Пустые люди!

– Конечно, твой Филя мне больше по душе, чем Николай Устюжанин. И фамилия у нас одна.

– Ну да. Фамилия-то у нас одна, – угрюмо заметил Филька. – Только как-то все получается, что мы с папаней на тебя работаем, а не ты на нас!

– Филька, пыц! – прикрикнул Ермолай.

Ерофей ласково улыбнулся, потом вздохнул:

– Что поделаешь, Филя. Ты что, мою Настьку не знаешь? Ведь не ее выбирают, а она выбирает!

– Знал бы, не стал сруб ладить, – угрюмо сказал Филя.

– А я потому и не говорил, – довольно ухмыльнулся Ерофей.

– Ладно, – вздохнул Филька. – Свадьбы еще не было.

И он с невиданной силой метнул топор в стену дома. Лезвие его наполовину вонзилось в свежее смолистое бревно.

Филя пошел по двору, загребая ногами золотые стружки.

– Филька, вернись! – тонким голосом приказал Ермолай.

Он подбежал к намертво всаженному топору, попробовал выдернуть и повис на топорище, беспомощно перебирая ногами.

Ерофей укоризненно покачал головой вслед Фильке.

Филька ушел, не обернувшись.

Ерофей зашел в дом, гаркнул:

– Настька! Там Филька Соломин проходу не дает! Ты все-таки подумай!

Ответа не было.

– Настя… – позвал Ерофей.

– Ну? – раздался грудной голос Насти из светлицы.

– Да выдь ты!

Из-за ситцевого полога появилась Настя Соломина – теперь уже девятнадцатилетняя красавица, рыжеволосая, зеленоглазая, в золотых крапинках веснушек, с высокой – хоть пятак клади! – грудью, в руках она держала только что вычищенный карабин.

– Там Филька Соломин… – начал было Ерофей.

– Слышала, – перебила его Настя, проверяя затвор карабина. – Еще что?

– Ничего… – растерянно сказал Ерофей и сел на лавку.

Настя положила карабин на стол, прошла в кухню, вынесла оттуда торбу и стала складывать в нее приготовленную на столе еду.

– В лес, к Кольке? – спросил Ерофей.

– Ну!

– Вы там смотрите у меня, в лесу… – строго начал было Ерофей, но Настя только глянула на него из-под тяжелых ресниц, отец осекся, заморгал, приложил руку к сердцу и просительно проговорил: – Христом Богом молю, Настенька, вы уж там потерпите до свадьбы, а то я знаю: Устюжанины, они народ шустрый!

– Тятя, – снисходительно улыбнулась Настя, – ты меня не обижай. Куда патроны дел?

– В сенях, в красном сундучке.

В это время во дворе радостно залаяли, завизжали собаки, заскрипели отворяемые ворота. Ерофей кинулся к окну.

– Что такое? Никак ребята вернулись! – Он испуганно перекрестился.

Петр и Спиридон Соломины заезжали во двор, заводили навьюченных коней. Увидев их, выбежали во двор остальные Соломины. Окружили возвратившихся из города. Все собрались – сплошь рыжие головы, – мужики, бабы, ребятишки, невестки, зятья, внуки.

– Что стряслось? – спросил Ерофей.

Петр утер пот с лица.

– Беда, отец! Революция у них!

– Чего?

– Революция.

– Тьфу, заладил одно! Ты толком говори!

– Народ бунтует. Купцы все разбежались. Лавки закрыты. Торговли нет.

– А куда царь смотрит?

Спиридон, радостно встревая в разговор, пояснил:

– Да царя нету!

Ерофей растерянно перекрестился.

– Как?.. Давно?..

Петр сжал челюсти, поиграл желваками.

– А так. Уже три года как скинули – революция! А в тайге тоже кругом стреляют. Каждый сам себе атаман! Как мы только ноги унесли! Думали, весь мех отымут и самих порешат…

Ерофей покачал головой:

– Та-ак…

Мать Дарья поджала губы:

– Как теперь Настьку выдавать? Мы за ней тыщу рублев положили…

Ерофей махнул рукой:

– Ничего… Николай и так возьмет. Устюжанины – голь перекатная!.. Дом мы им построили да соболей дадим…

На крыльце стояла Настя, одетая в дорогу, с карабином и котомкой через плечо.

Ерофей принял решение.

– Значит, так. Ворота – на замок!

Спиридон нагнулся к отцу, с азартом заговорил:

– Батя, сейчас бы любо обратно в город махнуть! Налегке!

– Это еще зачем?

– Пока кутерьма идет, можно чего и добыть!

Ерофей иронически смазал его по лицу:

– Можно. Дырку в голову… – Властно: – Все! Теперь туды дорога вовсе заказана! И никому ни слова! В город только мы ездили. Три года не слыхали и еще десять лет без этой революции проживем, только чтоб язык за зубами! А революция – она как ливень: там выпала, а здесь авось стороной пройдет…

Настя шла по улице. Когда она поравнялась с воротами сарая, чья-то могучая рука стиснула ее повыше локтя и рванула в сторону.

Со скрипом захлопнулась дверь, и в сарае стало темно.

Настя не успела опомниться, но уже разглядела в темноте потное лицо Фильки. Он взял ее за плечи мягко, но властно, прижал к стене, глядя в глаза. Позади Фили стоял бык, тяжело вздыхая.

– Ну что ты, Филя, опять? – сказала Настя. – Мы же с тобой все переговорили.

Он молчал, потом медленно приблизил свое лицо к ее губам.

Настя отвернулась.

– Пусти, Филя, – тихо попросила она.

Филя уткнулся лицом ей в волосы, проговорил:

– Разве он любить может, как я!

Настя вдруг ласково погладила его по голове, сказала:

– Иди, Филя.

– Ладно… Свадьбы еще не было, – глухо сказал Филя и с размаху хватил кулаком промеж рогов сунувшегося было к ним быка.

Всхрипнув, бык рухнул на колени, уткнулся мордой в землю.

– Фу! Мать твою… – испугался Филя и бросился подымать за рога нокаутированного быка.

Настя выскользнула из сарая.

По Афониной дороге, по ровно уложенной гати, по узорчатым мосткам широким легким шагом шла, придерживая рукой карабин, Настя…

Николай разделывал поваленный кедр – обрубал сучья, ошкуривал ствол.

Настя подошла, остановилась неподалеку. Николай глянул на нее, заработал теперь еще пуще. Настя стояла, молчала.

– Чего пришла? – наконец спросил Николай.

– Еду принесла, – Настя едва заметно улыбнулась, – а ты что, не рад?

– А чего радоваться-то, – отвечал Николай, не прекращая работы, – коли ты к себе даже подойти не даешь?

– До свадьбы нельзя, – вздохнула Настя.

– Ну вот и я сбежал из села до свадьбы… Я ведь тоже не железный – тоскую! – Николай с размаху хватил топором по бревну.

– Коль… – сказала Настя.

– Ну?

– Да погоди ты рубить!

– А поцеловать дашь? – Николай с остервенением рубил.

– В щеку поцелуй.

– В губы.

– В щеку.

– В губы!!

Настя помедлила, потом согласилась:

– Ну ладно – один раз.

Николай глянул на Настю, всадил топор в ствол, отер губы, подошел, приблизил свое лицо к ней. Настя смотрела на него не моргая. Николай осторожно прикоснулся губами к ее губам, она не шевельнулась. Так и стояли они, слившись в долгом поцелуе. Чирикали птицы, тихо качались верхушки деревьев.

Настя закрыла глаза, обвила руками Николая. Николай зашевелился, обнял Настю, крепко прижал, потом стал ласкать ее волосы, плечи, грудь…

Настя застонала и стала вырываться, но Николай был силен.

Наконец ей удалось оттолкнуть его.

– Уйди!

– Давай еще, ну давай! – хрипло выдохнул он и хотел обнять Настю, но она успела сорвать с плеча карабин.

– Хватит, не балуй!

Николай вздохнул, взъерошил себе волосы, сел на поваленное дерево.

Настя присела тоже на безопасном расстоянии, огляделась:

– А Афанасий где?

– В шалаше, отдохнуть прилег… Старый стал, устает.

– Пить меньше надо! – отрезала Настя.

Николай помолчал, потом, не подымая головы, сказал:

– Настьк!

– Ну?

– Не могу я так! Давай жениться!

– Вот отец Никодим приедет – поженимся.

– Это ж до Яблочного Спаса ждать! – с отчаянием воскликнул Николай. – Ну давай убежим, что ли… В Россию, куда глаза глядят!

– Туда нельзя сейчас, Коленька, – вздохнула Настя.

– Почему?

– Там эта… как ее?..

– Что?

– Ну как ее… когда народ бунтует…

– Революция?! – Николай подпрыгнул от неожиданности.

– Во-во! И царя скинули.

– И царя скинули?! – Николай вдруг подозрительно глянул на нее: – А ты откуда знаешь?

– Наши в городе были. Еле убегли оттуда…

Но Николай больше не слушал ее, вскочил, заходил по поляне:

– Революция! Ай, Родион, добился своего! Настьк, надо бежать немедля, а, Настьк! Найдем Родиона… Только где его искать-то? Небось он сейчас где-нибудь Город Солнца ставит! Ладно, все равно найдем! Он нас к себе возьмет, людьми будем…

– А как же свадьба? Дом нам построили, соболей в приданое дадут…

– Какое там! Ехать надо!

– А свадьба?

– Какая еще свадьба! – отмахнулся Николай. – Поп теперь совсем и не приедет! Проживем и без венца!

Настя покачала головой, сказала твердо:

– Невенчанная я с тобой никуда не поеду!

– Тогда я один уеду! – обиженно махнул рукой Николай.

– Что ты сказал? – тихо спросила Настя, и зеленые глаза ее сузились.

– Со мной не хочешь – один уеду, завтра же!

– Один уедешь? – повторила Настя. – Без меня, значит, уедешь? – Она встала, перекинула карабин через плечо. – Ты мне больше на глаза не появляйся! Я тебя не люблю вовсе!

– Что-о?! – вскипел Николай.

– Ни капельки! – Настя повернулась и пошла прочь по дороге. – И не подходи ко мне больше! И не подходи!

– И не приду! – вслед ей заорал Николай.

– И не приходи! – кричала, не оборачиваясь, Настя. – Знать тебя не хочу!.. За Фильку замуж выйду!

– Что-о? – в бешенстве заорал Николай, хватаясь за топор.

Из шалаша, выпучив глаза, глядел на них ничего не понимающий спросонья всклокоченный Афанасий.

– За Фильку выйду! Он меня любит! – уже откуда-то издалека раздался голос Насти.

– Ну и выходи! Тужить не будем! – Николай, не помня себя, метнулся к здоровенной ели и начал рубить ее под корень. – Тужить не будем! Тужить не будем…

Звонко стучал топор. Во все стороны летела смолистая щепа.

Афанасий, почесываясь, вылез из шалаша, подошел к сыну, внимательно глядя на него.

– Ты зачем эту елку рубишь? – спросил он.

Родион продолжал махать топором, в ярости бормоча:

– Тужить не будем! Подумаешь! Солома рыжая! Тужить не будем!..

– Колька! – позвал Афанасий. – Эта ж елка посторонняя! Она нам не мешает!..

Николай выпрямился, неподвижно глядя в одну точку. Постоял, потом отбросил топор и заорал не своим голосом:

– Настя-я-я!

Эхо разнесло крик по всему лесу.

Настя не откликнулась, ее уже не было видно на прямой, как стрела, дороге.

Николай побежал к селу…

Николай подбежал к калитке соломинского двора. Перед ней со слегой в руках, словно стражник с алебардой, стоял рыжий Спиридон. Теперь он уже не волчонком, а взрослым волком смотрел на Николая.

Николай тяжело дышал.

– Настя дома?

Спиридон злорадно осклабился:

– Не велела тебя пускать.

Николай рванулся вперед, пытаясь отстранить Спиридона:

– Пусти!

– Нет.

Спиридон выставил вперед слегу, преградил путь Николаю.

Николай вдруг очень миролюбиво попросил:

– Позови!.. Она же невеста моя, дурак!..

Спиридон постоял еще немного, отшвырнул слегу и пошел во двор, закрыв за собой калитку.

Николай стоял, ждал…

Отворилась калитка, и вышла Настя. Губы ее были упрямо поджаты, она не глядела на Николая.

Николай жалобно попросил:

– Настя, прости!

– Нет, – поджала губы невеста.

– Настя… прости, не могу я без тебя!..

– Не прощу!

– Ну что мне сделать?! Хочешь, я на колени встану?

Настя упрямо молчала. Николай бухнулся на колени.

– Ну… простишь?

Настя упрямо прошептала:

– Не прощу.

Она стояла, опустив глаза, внешне все такая же холодная, недоступная. Николай начал постепенно «заводиться».

– Та-ак… Ничего. Простишь! Я ведь отсюда никуда не уйду, так и буду стоять на коленках! Пока не простишь… День буду стоять, неделю, пока не помру, стоять буду! Плохо ты Устюжаниных знаешь!

– Ну и стой! Мне-то что? Все равно не прощу! Плохо ты Соломиных знаешь!

Она повернулась и пошла домой.

Николай стоял на коленях посреди улицы перед домом Соломиных.

Через некоторое время снова появился Спиридон. Он оперся плечом о воротный столб и, пощелкивая кедровые орешки, с издевательской усмешкой поглядывал на Николая.

Ребятишки из соседних дворов, увидев стоящего на коленях Николая, удивленно выглядывали из ворот, а некоторые, посмелее, выходили на улицу, тихо шли к нему.

Спиридон кинул в Николая кедровый орешек, попал ему в лоб – Николай не повернул к нему головы. Спиридон кинул еще один орешек, Николай так взглянул на него, что Спиридон убрался за ворота.

Ерофей гладил безучастно сидевшую на лавке Настю.

– Совсем поругались?

– Навеки, тятя.

– Вот и ладно, доченька… вот и добро! Давно бы так. Он тебе не ровня – голь перекатная! Еще дом построили! – Настя кивнула. – Ты не горюй, доченька, есть у тебя другой жених! Куды лучше!

– Да, тятя, да…

* * *

В распахнутые ворота села с громким мычанием ввалилось стадо. Скотина спешила к своим дворам, а посреди улицы все так же упрямо стоял на коленях Николай. Коровы косились на него, нехотя обходили, задевая боками, хлестали кистями хвостов. Николай мужественно стоял, утонув в гуще стада.

Мать Насти – Дарья – распахнула ворота, впустила коров. Увидев Николая, она открыла рот, перекрестилась.

Стадо прошло. Оседала пыль. Старый пастух, шедший за стадом, увидев стоящего на коленях Николая, остановился, захлопал глазами.

– Никак ты, Кольша? Потерял, что ли, че, племяш?

Николай молчал, не смотрел на него.

– Может, занемог?

Николай молчал.

Пастух постоял еще немного и пошел, удивленно оглядываясь, бормоча про себя:

– Никак спятил…

В сумерках к воротам Соломиных подошли Спиридон и Филя. Попрощались. Спиридон ушел домой, а Филя еще постоял. Глядел на Николая.

Николай зло спросил:

– Чего смотришь? Обрадовался!

– Свадьбы еще не было, – сказал Филя вроде бы спокойно.

Николай усмехнулся уверенно:

– Будет. Ты лучше иди дом достраивай, а то нам с Настькой жить негде!

– Ладно… – не сразу согласился Филя. – Сейчас пойду, дострою… Всю жизнь помнить будешь!

Филя в задумчивости подошел к срубу, который они ладили с отцом. Постоял, внимательно оглядел его, словно бы примериваясь. Потом решился. Без особого труда выдернул из стены свой топор, полез наверх. Здесь изловчился, прихватил и, крякнув, вывернул огромное кедровое бревно из верхнего венца и бросил его на землю.

Вдалеке ворчал гром, вспыхивали зарницы. Приближалась гроза.

В доме Соломиных все давно спали. Из углов избы с лавок и полатей доносился разноголосый храп и посвист.

В маленькой комнатке-каморке на широкой пуховой кровати лежала Настя. Она смотрела в потолок.

На дворе шумела гроза. Сильный дождь хлестал в стекла. Молния заливала светом Настину каморку. Грохотал гром…

Настя откинула одеяло, спрыгнула с кровати и в одной рубашке выскользнула за дверь.

Укрывшись рогожей, Настя под проливным дождем босая пробежала по лужам к забору. Прильнула к щели рядом с калиткой.

Свет молнии выхватил из кромешной тьмы стоящего на коленях прямо перед ней Николая.

А Филя этой грозной ночью рушил построенный им для Насти и Николая дом. В исступлении он скидывал со стены бревна – венец за венцом.

Ливень хлестал по его напряженной мускулистой спине, и его лицо, перекошенное от натуги, при вспышках молний казалось вырубленным из камня…

Утром вновь засияло солнце и осветило деревню. На месте, где вчера стоял новый дом, валялись четыре груды бревен – все, что осталось от каждой стены.

От мокрого дерева на солнышке шел пар.

Сидел, понурившись, угрюмый Филя и курил самокрутку. Лицо его за ночь осунулось, мокрые волосы прилипли ко лбу. Огромные натруженные руки тяжело лежали на коленях.

* * *

Снова мычало стадо за забором. Мать Насти – бабка Дарья – открыла ворота, чтобы выгнать коров, и опять увидела Николая.

Колени его утонули в грязи, мокрые пряди волос свисали по небритым щекам, зато лицо было чисто вымыто, в глазах же таился безумный блеск от бессонницы и изнеможения.

Бабка Дарья вбежала в дом, стала будить Ерофея. Он громко гукнул, дернулся, сел в кровати и уставился на нее. Она перекрестилась.

– Стоит!

– Мать честная… – запустил лапу в затылок Ерофей, потянулся за портками.

Из калитки вышел Ерофей. Шагнул к Николаю. Очень миролюбиво обратился к парню:

– Слышь, Николай… Хватит! Уходи! Не срами девку… И себя тоже.

Николай, превозмогая страшную усталость, упрямо смотрел на Ерофея. Хрипло проговорил:

– Пускай сама скажет.

– Уходи! – повысил голос Ерофей. – Добром прошу! Уходи, а не то силой заставим!..

И тут Ерофей услышал крики.

В конце улицы, у его нового дома, собиралась толпа.

– Что стряслось? – пробормотал Ерофей и побежал по улице, обегая непросохшие лужи.

Настя в своей горенке лежала на постели поверх одеяла, в платье, уткнувшись лицом в подушку. Открылась дверь, и Ерофей с порога заорал:

– Там Филя весь сруб по бревнышку раскатал! Вчистую!

Настя подняла голову, неожиданно прыснула:

– Вот леший!

– Она зубы скалит! Жить-то где будете с Колькой?

– Не нужен ему никакой дом! И венчаться он тоже не хочет.

Ерофей недоуменно спросил:

– А чего же он тогда на коленках стоит?

Настя не без гордости ответила:

– Чтобы я ним в Россию убежала! Революцию делать!

– Чаво?!

– В Россию… Революцию делать.

Ерофей остолбенел, еле выговорил:

– Революцию?! – Кинулся к двери, заорал: – Петруха-а!.. Васька!.. Спиридо-он!.. – Спохватившись, он повернулся к Насте: – Постой-постой… А кто же ему про эту… про революцию-то сказал?.. Ты?!

Он замахнулся, чтобы ударить дочь, но Настя так глянула на него, что рука у Ерофея застыла в воздухе.

– У-у-у… – застонал он в бессильной ярости, – уродил идолище на свою голову!

Он махнул рукой, сел на лавку и… заплакал.

Из последних сил стоял на коленях Николай. Он слышал неразборчивые крики и шум, доносившиеся из избы Соломиных. Потом шум и возню на их дворе.

Наконец с треском распахнулись ворота, и на улицу вылетела телега, запряженная парой коней. В телеге сидели Ерофей, Петр, Василий и Спиридон.

Ерофей на секунду задержал коней. Братья спрыгнули на землю, схватили Николая, бросили его в телегу. Прыгнули в нее сами. Кони помчались к выезду из села. Братья держали обессиленного Николая, наперебой кричали ему в лицо:

– Мы тебе покажем, как Настю увозить!

– Мы тебе покажем революцию!

– В реку его!

Ерофей, обернувшись, попросил:

– Тише, сынки, тише!..

* * *

Ерофей осадил коней у обрыва, под которым стоял когда-то ветроход Родиона. Теперь на воде чернели большие лодки, в которых перевозили скот и сено.

Братья спрыгнули на землю, сбросили Николая. Он с трудом поднялся, разогнул затекшие ноги. Ерофей тоже не спеша спустился с телеги, шагнул к Николаю.

– Ну, вот что, родимый… Настю тебе не видать!.. А сам садись-ка в любую лодку и поезжай с Богом. В Россию… революцию делать…

– А не уедешь – убьем! – сказал Петр.

– Да! Вот тут и утопим, – подхватил Спиридон.

Николай с презрением оглядел всех, спокойно сказал:

– Я без Насти никуда не уеду. Испугались революции-то? Скоро всех вас укоротят! Хватит остяков давить!

– Заткнись, гад! – завизжал Спиридон. И ударил Николая в пах. Николай согнулся, а потом, разгибаясь, развернулся и со всей силой хватил Спиридона в ухо так, что тот отлетел, рухнул с обрыва, покатился с десятиметровой высоты и шлепнулся на песок у лодки.

К Николаю метнулся Василий. Николай упал ему под ноги. Василий споткнулся и также покатился с обрыва вниз, к своему брату. Петр упал на Николая и начал его душить. Николай вывернулся, обхватил его руками, они покатились и тоже сорвались с обрыва.

На песке все три брата навалились на обессилевшего Николая, начали его избивать.

Ерофей ходил вокруг, приговаривал:

– Легче, сынки, легче… Не до смерти!

Братья схватили за ноги избитого Николая, поволокли его по песку, бросили в лодку. Сорвали цепь, спихнули лодку в воду.

Николай приподнялся в лодке и хрипло прокричал:

– Я еще вернусь!.. Я вас всех достигну!

Тяжелая палка просвистела в воздухе, ударила его в лоб. Николай рухнул на дно лодки. Затих.

Братья Соломины, тяжело дыша, смотрели ему вслед… Наверху, на обрыве, крестился Ерофей.

А лодка, влекомая течением, виляя и покачиваясь, уплывала вдаль, таяла в сумерках.

Афанасий, размашисто работая топором, подрубал очередное дерево на своей дороге.

Топор смачно вонзался в белую древесину, летела щепа – толстенный ствол держался сейчас на недорубке толщиной в ладонь: пора было валить.

Афанасий отложил топор, примерился, поплевал на руки, дышать ему было тяжело, пот заливал глаза. Он привалился к стволу и налег. Дерево не поддавалось. Афанасий натужился, жилы вздулись у него на лбу, на шее, он зажмурил глаза, и вдруг руки его безвольно упали, он привалился лицом к теплой коре, задышал сильнее, чаще, глухо простонал, потом оттолкнулся от дерева и пошел, не видя перед собой ничего, загребая ногами.

Он хватал ртом воздух, глаза его вылезли из орбит. Рванув на груди рубаху, он задышал еще чаще, воздух с охриплым свистом вырвался из его груди. Ноги подкосились, и он с размаху упал вперед лицом вниз, потом перекатился на спину.

Широко раскинув руки, он лежал с раскрытым ртом, силясь вздохнуть.

Высоко над ним, над черной кроной кедра ясным светом сияла его заветная звезда.

Афанасий больше не дышал. Взгляд его тускнел, и звезда дрожала, трепетала, как потухшее пламя свечи… И вдруг могучая крона подрубленного кедра дрогнула и медленно пошла вниз все быстрее и быстрее…

Высокий кедр рухнул, накрыл мягко, похоронил под своей широкой темной кроной Афанасия Устюжанина…

Ночь. Храп и посвист в доме Соломиных. Все угомонились и крепко спали в этот предрассветный час.

В своей горенке у двери стояла одетая Настя с карабином на плече и котомкой в руках. Она долго прислушивалась. Тихо пропела дверь. Настя замерла на секунду, шагнула в спальню, где стояла кровать отца с матерью. Настя на цыпочках прошла дальше, около самой кровати скрипнула половица… Ерофей взметнулся, громко гукнул, как филин, невидящими глазами в упор посмотрел на Настю. Настя обмерла… Ерофей снова упал на подушку.

Передохнув, Настя пошла дальше, минуя во тьме спящих братьев, сестер. Только трепетный свет лампадки освещал ей путь.

Настя выскользнула из избы в сени, прикрыла за собой тяжелую дверь.

Настя легко сбежала с крыльца, пересекла двор и стала отпирать калитку.

На улице в темноте вдруг кто-то крепко схватил ее за руку, рванул с дороги к забору. Настя тихо вскрикнула и увидела близко склоненное к ней лицо Фили.

– Ты куда?

– Пусти меня, Филя.

– Не пущу! Знаю, куда ты бежишь.

Настя вдруг крепко поцеловала Филю в губы. Он обмяк, отпустил ее руку. Она ласково погладила его по голове.

– Прости, Филя. Я не люблю тебя. Ты хороший парень. А я люблю его. Жизни мне без него нет…

Она повернулась, побежала.

Филя стоял не двигаясь, смотрел ей вслед.

Настя выбежала из ворот села, остановилась, в последний раз посмотрела на свой дом, перекрестилась и побежала через луг наискось к реке.

Настя бежала, летела по берегу…

То поднимаясь на кручи, мелькая среди деревьев, то спускаясь снова к воде, по белому песку берегового откоса, то по мелкой воде залива, поднимая брызги и распугивая рыб…

Ей долго нужно было бежать, и она, не останавливаясь ни на секунду, бежала… бежала… бежала, обгоняя текущую воду…

Темная лодка, покачиваясь, плыла по реке, на дне ее в полузабытьи лежал Николай.

Лодка то цеплялась за отмели, и ее разворачивало. То тихо пересекала широкий плес, то мчалась быстрее по стремнине, когда суживались берега реки.

С каждой секундой светлело небо. Первая розовая полоска зари обозначалась впереди.

В волнах заревого света, среди белых берез, среди темно-зеленых таежных елей бежала Настя.

Она выбежала на обрыв – увидела лодку с Николаем, которая выплывала навстречу ей из-за поворота.

Настя шагнула в воду, прошла по отмели. Намокший подол платья потемнел.

Лодка приближалась. Настя зашла по грудь в воду, поплыла. Она плыла по-мужски – широкими взмахами.