Текст книги "Баллада о солдате (сборник)"

Петр в это время оказался почти за спиной Родиона. В руке у него был тяжелый серебряный штоф с водкой. Ерофей посмотрел на него, но приказа в его взгляде еще не было. Ему еще хотелось поговорить.

– Родионом звали.

– Наливай, Петруша, – обратился Ерофей к старшему сы-ну. – Выпей с Родионом. Прости его с Богом.

Петр, поморщившись разбитой скулой, налил Родиону полный стакан водки. Налил себе. Они выпили без улыбки, глядя друг другу в глаза.

Ерофей глянул на среднего сына:

– Теперь ты, Васятка.

Другой сын налил Родиону и себе по полному стакану. Родион выпил и с ним.

– А теперь меня уважь, Родион!..

– Многовато будет.

– А ты поешь… Закуси…

Они выпили. Ерофей запил квасом. Родион бросил в рот грибок. Оглядел стол, избу, пузатые комоды, сверкающий золотом угол с иконостасом.

– Богато живете.

– Тайга кормит… – скромно ответил Ерофей. – Ежели кто работает.

Родион усмехнулся:

– Видал я вашу работу.

– Это ведь там, в России, в городах… собьются в кучу людишки-то и рвут друг у друга, вот им не хватает… А у нас здесь – простор, воля… Мы ведь как любим: чтоб нам – никто и мы – никому.

– Это точно, – снова усмехнулся Родион.

Тепло и водка сморили его. Больше всего ему хотелось упасть и тут же заснуть. Но он держался. Держался из последних сил.

– Да-а-а… – погладил бороду Ерофей. – Однако ж смел ты, Родион… Ох и смел… Один… в тайге…

– Мне тайга не самый страх…

– Ну не скажи-и… Тайга – она у-у-у… И зверь задрать может, и в полынью провалишься, а ежели человек какой недобрый встретится… И найти некому… Зимой снежком заметет, летом в болото утянет… Наша сторона для пришлого – проклятая земля! Это мы обвыклись за двести лет…

Петр снова очутился за спиной Родиона… Василий посмотрел на Ерофея.

В это время во дворе вдруг кто-то запел. Могучий, но заметно осипший хриплый бас выводил:

Тебя я, вольный сын эфвра-а-а-а…

Хлопнула дверь в сенях.

Возьму в надзвездные кра-я-а-а…

В избу ввалился поп. От порога он пробасил:

– Мир вам, православные… Новопреставленные… младенцы…

Поп был пьяница, озорник и, по-видимому, расстрига. Сейчас его трепал сильный колотун, трясущимися руками он пытался развернуть бумагу.

– …новопреставленного… младенца… – Поп так и не смог развернуть бумагу, посмотрел на Ерофея и наугад ляпнул: – Егория?

– Нет, батюшка, – ответил Ерофей.

– Аграфену? – не задумываясь, выпалил поп.

– Нет.

Поп сдался. С ненавистью посмотрел на водку. Сквозь зубы сказал:

– Накропи влаги, православный! Страшусь, душа на небо отойдет!

Ерофей с готовностью налил полный стакан водки, подал попу:

– С Богом, батюшка.

Поп, забыв перекреститься, еле поймал ртом стакан в трясущейся руке, с жадным отвращением выцедил водку. Двумя пальцами поймал ягодку бруснички. Закусил.

– А новопреставленный младенец, батюшка… через двор.

Поп посмотрел на Ерофея и, подмигнув, склонил голову направо, как бы спрашивая – там?

Ерофей, тоже молча, утвердительно склонил голову.

Поп пошел к двери.

В сенях снова раздался его бас, теперь уже значительно окрепший:

 
И будешь ты ца-а-арицей ми-и-ира-а!
Подруга первая моя-а-а!
 

Ерофей склонился к окну, проследил за попом, пока тот не дошел до калитки, потом обернулся к сидевшим за столом.

Те курили. Молча. Напряженно. Только потрескивали сгоревшие до пальцев окурки.

Ерофей медленно выговорил:

– Ты, Родиоша, не робей, мы люди хорошие…

– Сейчас в Сибири все хорошие люди на каторге! – ответил Родион и привстал, не в силах бороться со сном. – Ладно, соснуть надобно!

Он снял с себя полушубок, свернул его, бросил на лавку под иконами.

Все трое уставились на его тюремную куртку с бубновыми тузами.

– Каторжник… – прошептал Василий.

– Вона что, Родион… – протянул Ерофей. – Значит, ты с тобольской ярмарки утек…

Родион укладывался на лавку.

– Может, и оттуда.

– Один?.. Аль еще кто с тобой?

– Может, один, а может, и еще кто со мной, – спокойно ответил Родион.

Он положил голову на полушубок, закрыл глаза. Но ему мешала бомба в кармане брюк. Он достал ее, приподнялся, посмотрел, куда бы положить, и наконец пристроил ее над собой, на полку, где стояла большая икона. Он еще раз посмотрел на Соломиных и сказал, подмигнув:

– Не трогать.

Снова откинул голову на полушубок, закрыл глаза и провалился в сон.

Прямая, как стрела, просека в тайге. Это Афонина дорога.

Дорога эта вела неизвестно куда, на звезду. Она тянулась уже версты на две. Большая часть ее была расчищена, дальше попадались пни, которые ждали лета. По этой дороге бежал Колька Устюжанин, шлепая по снегу подбитыми мехом короткими охотничьими лыжами.

Дорога кончилась, уперлась в тайгу. Здесь подрубал высокую ель отец Кольки – Афанасий, здоровенный, косматый, как таежный леший. От него валил пар. Он был в одной рубахе. Полушубок его валялся в стороне на снегу, а рядом с ним яростно урчала и извивалась огромная желтоглазая рысь. Она грызла, не отпуская, длинную жердину, которая была продета между ее связанных лап. Колька подбежал к отцу, коротко глянул на рысь, на отца, у которого из-под разодранной рубахи было видно голое плечо, исполосованное когтями зверя, на красные комья снега, которые, по-видимому, прикладывал к плечу отец.

– Поймал, однако ж, кошку-то? – кивнул Колька на урчащую рысь.

Афанасий, продолжая рубить, не оборачиваясь ответил:

– Три раза прыгала, стерва… Полушубок попортила…

– Ничо, Настька заштопает… Тять! – позвал Колька отца.

– Ну?

– В село сходить надо.

Афанасий продолжал рубить.

– Пропади пропадом ваше село!.. Хоть бы прорубиться отсюда поскорее!

– Надо, тять… Там человека жизни решить могут!..

– Кто?

– Соломины.

Афанасий, продолжая рубить, спокойно сказал:

– Эти могут… Что за человек-то?

– Неизвестный. Снизу пришел.

– Что за человек?

– Хороший человек.

– Снизу-то хороший?

– За Федьку-самоеда заступился. Его шкурки у Ерофея отнял, а Петруху ихнего об сарай мордой приложил.

Афанасий перестал рубить, впервые поглядел на Кольку. Протянул с некоторым восхищением:

– Ничаво-о! – Он накинул полушубок, встал на лыжи. – Бери кошку, пошли.

Отец и сын взялись за концы жерди, подняли рысь и быстро заскользили на лыжах к селу.

Родион храпел на лавке. Соломины все так же стояли вокруг, смотрели на бомбу, не понимая, что это такое. Острое любопытство разбирало их.

– Что это? – шепотом спросил Петр.

Ерофей и Василий молчали. Они постояли еще. Потом Петр, взглянув на спящего Родиона, на цыпочках подошел к иконе, взял бомбу и так же тихо отошел назад.

– Чижолая…

– Дай-ка сюда… – протянул руку Василий.

– Погоди, – отстранил его Петр, рассматривая бомбу. – Дырка какая-то…

Он боязливо сунул палец в дыру. Василий схватился за бомбу, но Петр вырвал, не дал. В это время во сне повернулся Родион. Петр испугался, стукнул бомбу о пол, бомба сразу зашипела, из отверстия полетели искры, она подкатилась к ногам Ерофея.

– Бомба!.. – с ужасом выдохнул Ерофей.

Он отшатнулся, а Петр и Василий тут же рванули к двери. Ерофей схватил, поймал Петра за шиворот.

– А добро?!

Петр схватил бомбу, и все трое, давясь в дверях, вывалились из избы.

Хитрый Василий остался в сенях и, прикрыв дверь, смотрел в щелку.

По двору мчался Ерофей, а за ним Петр с шипящей бомбой в руках.

– Отстань, сатана! – кричал Ерофей. – Бросай ее, тыдыть твою.

Одуревший от ужаса, Петр остановился, замахнулся в сторону коровника.

– Скотина! – заорал Ерофей.

Петр кинулся в сторону амбара.

– Меха! – снова раздался голос отца.

Бомба зашипела, затрещала громче, гуще посыпались искры.

– Бросай! – завопил Ерофей, упал на землю, на снег и на четырех конечностях, как собака, поскакал к амбару.

Петр снова замахнулся, чтобы бросить бомбу в окошко бани, но в это время в дверях ее показались распаренные, голые, визжащие соломинские девки.

В отчаянии Петр заверещал, закрутился на месте.

И тут его озарило – он увидел нужник. В два длинных прыжка он достиг его, рванул дверь, швырнул бомбу в отверстие. Сам кинулся прочь.

Раздался чудовищный взрыв…

Нужник, рассыпаясь, взлетел на воздух. Поднялись недра. Огромный кусок дерьма достиг Петра, ударил в спину, пригнул к земле.

Одна из икон в доме Соломиных от взрыва сорвалась со стены, упала на спящего Родиона.

Он поднялся, зевнул, посидел малость, приходя в себя. Потом накинул на плечи полушубок и хотел привстать, но схватился за ногу и со стоном рухнул на лавку…

В воротах соломинского подворья появились Афанасий и Колька. На плечах они держали прогнувшуюся жердь, на которой с рычанием извивалась связанная рысь.

Афанасий оглядел двор, разметанный нужник, раскиданных и еще не пришедших в себя Соломиных.

– Куда гостя-то девали? – Афанасий потянул носом. – Да что у вас дух такой поганый?

Ерофей и Петр со своих мест лежа смотрели на Устюжаниных.

– Кончили гостя, что ли? – допытывался Афанасий.

Ерофей молча покачал головой.

– А где он?

Ерофей кивнул в сторону дома.

– Вот – бери кошку, – Афанасий показал на рысь, – давай бутыль!

На крыльце показался Василий. Не заметив Афанасия, крикнул отцу:

– Батя! Каторжный-то совсем занемог, можно бы и того!

– Я те дам «того», сучий потрох!.. – грозно надвинулся на сразу струхнувшего Василия Афанасий. – Ну-ка пропусти!

По улице деревни шел маленький приземистый старик, крепкий, ясноглазый, усмешливый, с белой апостольской бородой. Рядом с ним, степенно переваливаясь, ковылял медведь. Собаки выскакивали из ворот, но подойти боялись и предпочитали заливаться хриплым лаем за заборами. А медведю все было безразлично, он шел, сонно понурившись, волоча на спине дедову торбу.

Настька накрывала на стол, как взрослая суетилась по хозяйству. Колька подбрасывал дрова в жарко натопленную, гудевшую печь.

Родион полулежал на лавке, обессиленно прислонившись к стене. Крупные капли пота выступали на его почерневшем, изможденном лице. Афанасий поставил с грохотом бутыль на стол, откупорил ее.

– Ну, выпьем со знакомством! – Он налил себе, Родиону.

Родион покачал головой:

– Не-е!.. Ехать!.. Ехать мне надо!

– Куда тебе ехать! – Афанасий взял стопку. Настя осуждающе посмотрела на него. Он прижал ей нос пальцем и выпил, понюхал шапку. – Тебе отлежаться надо!

Родион горько усмехнулся:

– Отлежаться!.. Да я ж беглый, Афанасий. Каторжный я!

– Знаю… Убил, что ли, кого?

Родион покачал головой.

– А за что ж тебя?

– За что? – Глаза Родиона засветились. – За идею! За мечту, можно сказать, человечества!..

– Ну-у-у!

– Точно! – Родион, тяжело дыша, расстегнул намокшую от пота рубаху. – Что-то меня так в жар и кидает!

На его впалой груди поблескивали начищенные, оттертые рубахой два соединенных между собой звена цепи, висевшие на узком сыромятном ремешке.

– Что это у тебя? – удивился Афанасий.

– Это?.. Звенья… На этой цепи я сидел четыре годика, как Томмазо Кампанелла!

– Кто-кто?

– Кампанелла Томмазо! – Родион достал из-за пазухи потертую, зачитанную до дыр книжку, бережно расправил листки. – Вот эту книжку я наизусть знаю! Тут об нем все написано! Вот он… – Родион ткнул пальцем в гравюру-портрет. – Триста лет назад жил в Италии… Такая земля. Далеко, у теплого моря! Но там у них тоже свои тираны и кровопийцы есть!

Афанасий вздохнул:

– Этого добра везде хватает!

– А тогда они еще почище наших царей да губернаторов были! Томмазо поначалу монах был. Самые-то ученые тогда в монастырях жили! Очень он хотел счастье для народа добыть! Придумал построить такой город, какого на земле никогда-никогда не было! Чтобы не было ни бедных, ни богатых и каждый чтоб свою работу делал, какую хочет!

Афанасий слушал, раскрыв рот. Настька и Колька тоже слушали, разглядывая портрет в книжке Родиона. Тот продолжал:

– А если кому тяжело одному – ему все сообща помогут!..

– Ну, это он хватил!

– Точно! – с жаром подтвердил Родион. – Чтобы все одной семьей жили! Один за всех, а все за одного! И назвал Томмазо свой город Городом Солнца.

– Ладно!

А Колька мечтательно повторил:

– Город Солнца.

– Ага! – вновь подхватил Родион. – Там ведь у них тепло, снегу вовсе не бывает.

– Ну да?

– Точно!

Афанасий покачал головой:

– Это плохо. Без морозу нет здоровья – гниль одна.

Колька в нетерпении дотронулся до Родиона:

– А дальше что с ним сталось?

Родион продолжал:

– Так вот… Собрал Кампанелла вокруг себя верных людей, и все бы у них получилось, да только в последний момент – предатель… И всех погубил… А светлого человека Томмазу Кампанеллу посадили на цепь в каземат, – он взялся за звенья цепи, – вроде как меня. Правда, его пытали, на дыбу вздергивали, на кол сажали, но он все равно не отрекся ни от единого слова!

Афанасий восхищенно покачал головой:

– Это мужик!.. Пил?

– Не знаю.

Афанасий убежденно стукнул кулаком по столу:

– Пил!

Он налил себе еще одну стопку и залпом опрокинул.

Родион попытался подняться, поморщился.

– Нога-то у меня совсем отнялась.

– Давай-ка развяжем!

Афанасий помог Родиону стащить пимы и озадаченно покачал головой, разглядывая синюю распухшую ногу Родиона, Пальцы на ноге стали фиолетовыми до черноты.

– Э-э-э, брат, отморозил не на шутку. Надо за дедом посылать!

В этот момент в сенях раздался дребезжащий голос:

– А чего посылать? Вот он – я!

В избу вошел бородатый дед, которого мы уже видели. За ним ввалился медведь.

Афанасий вытаращил глаза.

– А я о тебе только подумал!

– Потому и зашел, что подумал! – ответил старик, обернулся к медведю с упреком: – Ну вот, наследил! Я ж просил тебя подождать!

Медведь понуро покачал головой, взял веник, стал затирать свои мокрые следы.

Родион удивленно смотрел на медведя:

– Гляди-ка. Топтыгин – соображает!

Вечный дед махнул рукой:

– Какой там соображает! Он наполовину в спячке – зима ведь!.. Ну что, сильно прихватило?

Он склонился к ноге Родиона. Родион, не отвечая, пристально смотрел на него:

– Ты, что ли, Вечный?

Вечный дед, не поднимая головы, тихо ответил:

– Кличут так.

– Об тебе в остроге молва идет! Говорят, беглых лечишь!

– Беглый, не беглый, все одно – человек!

– Подымай меня, а то мне ехать надо!

– Быстрый какой! Тебе до Великого поста лежать.

– Лежать?! Да что ты! За мной жандармы по следу идут.

– Давай, дедусь, лечи его, чтоб завтра на ногах был! – вмешался Афанасий. – Ты ведь можешь! А то его, как Томмазу, на дыбу подцепят!

– Кого-кого? – заинтересовался Вечный дед.

Колька живо вступил в разговор.

– Монах такой был – Томмаза! – Он показал картинку в книжке. – Хотел, чтобы все люди счастливые были, чтоб ни бедных, ни богатых!

Вечный дед кивнул головой:

– Это, что ли, один за всех и все за одного?

Родион удивился:

– Откуда знаешь?

Вечный дед рылся в торбе, доставал примочки, пучки сухих трав.

– Разные людишки из тайги выползают… сказывали. Ну что там у них в России творится?

Родион радостно засмеялся:

– Такое творится! Вот-вот загуляет, запляшет… петушок красный! Свобода идет!

Вечный дед глянул на Родиона. Его глаза светились такой безумной, отчаянной решимостью, что дед только вздохнул и покачал головой:

– Да-а!.. Наделаешь ты еще делов, Божий человек! Вот тебе травка, приложишь к ноге в ночь, а вот бутылка, натирать будешь завтра.

– Завтра Маслена, – сказал Афанасий, – мы его блинами лечить будем!..

Он, хлебнувши еще одну и уже совсем закосевший, вдруг закручинился, пустил слезу.

– Ты что, Афоня? – спросил Вечный дед.

– Томмазу жалко… Люди-то, а? Люди какие были! – Он горько вздохнул. – А я что?.. Рублю дорогу, по пуп в снегу, да еще все смеются…

– А как же? Ведешь ее незнамо куда… к нечистому в болото.

– Я ее на звезду правлю…

Родион, улыбаясь сквозь боль, подмигнул Афанасию.

– Правильно делаешь, Афанасий! Помрешь – после тебя дорога останется! Люди ее так и будут называть: Афонина дорога.

Афанасий от радости даже встал. Победно поглядел на деда, на Кольку, потрепал сына за вихры.

– Слышите, что человек говорит?! Дай я тебя обниму, Ро-диоша! Выпьем за Томмазу!

Афанасий выпил. Последняя стопка привела его в состояние особого подъема.

– Колька, где топор? Мне пора!

– В сенях.

– Да ведь ночь на дворе! – сказал Вечный дед.

– А мне и надо – звезда выйдет…

Среди синих снегов протянулась прямая, как стрела, просека. Над черными застывшими в ледяном сне кедрами и елями мерцала, светилась яркая звездочка…

Откуда-то издали, из чащи, доносились гулкие, четкие удары топора о дерево…

Родион и Колька ладили ветроход. Колька стоял на крыше сарая, крепил к концу новой мачты парус.

Родион возился внизу, проверял управление. Он хоть и прихрамывал, но заметно посвежел, повеселел.

Колька скользнул с крыши вниз по мачте.

– Готово.

– У меня тоже.

Родион, возбужденный, радостный, повернулся к парню. Тот стоял тихий, грустный, водил рукой по свежевыструганной мачте.

– Ну вот, Колька. Сейчас мы его с тобой испробуем. Всех покатаем, и я полечу!

Колька вздохнул:

– Остался бы на праздники-то? Я бы тебя на Чертову гриву сводил.

– Это что еще за Чертова грива?

– Место такое… заколдованное. Ханты туда никого не пускают, а мы пойдем!

– Почему не пускают?

– У них это место святое, что ли… Хант Федька говорит, у них там бог живет какой-то! Всех огнем жгет!

– Это все от темноты, вера эта!

Колька понизил голос:

– А чего ж там тогда огни по всему болоту?

– Да ну-у…

– Вода сама горит! А болото, знаешь, какое! Без конца, без краю, и дна тоже нет! И все огнем полыхает! По ночам на небе даже сполохи!

– Интересно. Сходил бы я, Коля, с тобой, да мне нельзя тут больше оставаться. – Он уперся руками в ветроход. – Помоги-ка выкатить.

За воротами послышался заливистый перебор гармони.

Из ворот села вырвалась на простор разукрашенная тройка. Взрывая снег, кони – ленты в гривах – понеслись к реке.

В Елани Масленица. Веселая Масленица. Гармошки заливаются по всем дворам.

В резных санях Ерофей Соломин. Празднично одетый. Сам правит. Шуба нараспашку…

У реки осадил коней. Не спеша подошел к обрыву.

Здесь собралось почти все село. Веселый, хмельной от праздника народ.

Родион на прощание катал на своем ветроходе всех желающих.

Искрился под ярким солнцем снег, сверкал лед на реке, искрились и сверкали глаза мальчишек и девчонок. Они не спускали глаз с ветрохода. Не меньше были ошеломлены и взрослые.

А ветроход летел по реке – легкий, красивый, послушный воле Родиона.

В ветроходе сидел Вечный дед. Родион, смеясь, оглядывался на него. Он заложил крутой вираж и хитрым ручным верчеванием направил ветроход к берегу.

На берегу, у самого льда, стоял Колька и важно, как будто это он построил ветроход, руководил желающими кататься, объяснял, употребляя непонятные слова: «давление ветра», «механика», «руль».

Настя старалась быть чинной, но каждый раз, как только ветроход подходил к берегу или уносился от него, она оглушительно визжала. Колька морщился и снисходительно смотрел на нее.

Вечный дед, довольный, вылез из ветрохода.

Колька начал усаживать очередную партию ребятишек, а к Родиону подошел Ерофей Соломин, поздоровался с ним.

– Починил, значит, байдовину-то?

– И воротца тоже починил. – Родион пристально посмотрел на него.

– Покидаешь нас, Родиоша?

– Надо.

– На блинки я пришел тебя пригласить… Масленая. Не побрезгуй наших блинков отведать. Приходи, я всех, все село зову.

– Спасибо, – не сразу ответил Родион. – Зайду.

В это время у ветрохода началась возня. Колька и Спиридон тянули в разные стороны Настю, которая собралась полезть в машину. Колька схватил Спиридона за грудки, они оба покатились в снег. Ерофей, не двигаясь, смотрел с усмешкой, не вмешивался. Родион подошел, начал разнимать ребят.

– Вы чего не поделили?

Настя стояла расстроенная до слез.

– Кататься захотела! – зло крикнул Спиридон. – Я ей покатаюсь!

– Да чего тебе – жалко? – спросил Родион.

– Ладно, Спиря, пущай катается!.. – разрешил Ерофей. – Катайся, дочка, катайся!

Настя радостно кинулась в машину.

Родион кивнул Спиридону:

– И ты полезай… Хочешь покататься?

Спиридон молчал. Ему, видно, до смерти хотелось прокатиться, но он с независимым видом покачал головой.

– Зачем он вам нужен? – крикнул Колька. – Не будет он кататься!

Родион укоризненно глянул на него:

– А тебе что – жалко? Если хочешь, чтобы все были равны, сам должен первым поделиться!

Колька потупился.

– Ну, полезай! – снова пригласил Родион Спиридона.

Тот молчал, глядел на отца, который внимательно слушал Родиона.

Ерофей ухмыльнулся:

– Не-е… Он в меня – мы лошадкам больше доверяем!

– Ну, ваше дело!

Родион полез в ветроход, подсаживая Кольку.

Спиридон, наклонив голову, с завистью глядел вслед удаляющемуся ветроходу.

Веселился народ, звенели частушки…

Три соломинские девки у пылающей печи в несколько сковородок работали блины. В гостях у Соломиных почти все село. На столе горы блинов, горькие и сладкие вина, закуска к ним: балычок красной соленой рыбы, корчажки со сметаной, топленым маслом и икрой.

Хмельные бабки под иконами на три голоса пели старинную жалостную песню про Парашу Жемчугову.

Афанасий, который начал праздновать Масленицу раньше всех, сидел рядом с Ерофеем и, расстроенный песней, говорил своему соседу малопослушным языком:

– Помру я, и ты помрешь… от тебя что останется? Пшик! А от меня – дорога. Люди так и будут называть – Афонина дорога…

– Правильно. Давай выпьем за твою дорогу!

Он подлил Афанасию, сам отпил глоток, а Афанасий стакан.

– А Томмаза? – вспомнил Афанасий. – Он триста лет назад жил. Знаешь, какой человек был? Вьшьем за него!

* * *

В последний раз на прощанье Родион катал своего маленького друга Кольку и Настю. Руки Кольки лежали на рычагах, и Родион вместе с ним закладывал крутые виражи зигзагами… Это был какой-то сказочный танец. Колька был счастлив, и Настя визжала от восторга.

…Они остановили ветроход у берега, привязали его к толстому колу. Ветроход упруго рвался вперед, подрагивая под напором ветра.

Все трое пошли к селу.

Едва Родион ступил за калитку двора Устюжаниных, как на него с двух сторон набросились два человека. Это были уже знакомые нам жандармы.

Родион крикнул Кольке:

– Тащи котомку!

Тот кинулся в избу.

Родион увернулся. Один из жандармов потерял равновесие и рухнул в снег. Второй, наткнувшись на выставленный Родионом кулак, отлетел на несколько метров и с грохотом повалил поленницу дров. Он замотал головой, ошалело улыбаясь, и мы узнали в нем того самого жандарма, который отдал Родиону свои валенки.

– Во дает! – восхищенно проговорил жандарм, наблюдая за тем, как Родион обменивался с усатым жандармом увесистыми тумаками.

Из дома выскочил Колька с котомкой.

Только его Родион и ждал. Могучим ударом он сбил усатого жандарма, подхватил котомку и метнулся в ворота. Колька за ним.

– Родион! Я с тобой!

Они побежали по улице в сторону реки.

Спиридон закидывал промасленной ветошью ветроход. Потом закоченелыми руками ломал спички, пытаясь их зажечь. Наконец это ему удалось, и огонь весело побежал по ветоши, охватив ветроход. Воровато оглянувшись, Спиридон увидел бегущего по косогору к реке Родиона, за которым с криками бежали два жандарма.

Причальная веревка перегорела, и пылающий ветроход, кренясь под напором ветра, медленно покатил по льду прочь от берега.

Пламя с треском бежало вверх по парусам.

Родион остановился на берегу, задыхаясь и отирая пот. А Колька с отчаянным криком кинулся к пылающему ветроходу, стал закидывать его снегом, но было уже поздно: паруса прогорели и только черный пепел веялся по ветру. Спиридона давно уже и след простыл.

Родион повернулся к подбежавшим запыхавшимся жандармам:

– Ваша взяла.

– Руки! – скомандовал усатый жандарм, доставая из-за пазухи звенящие кандалы.

– Да куда я от вас теперь убегу. – Родион устало улыбнулся. – Нашли все-таки…

– Ох и гнали, ох и гнали! – покачал головой восторженный жандарм. – А то без тебя в остроге-то скука! Тоска одна, ей-богу!

В избе Соломиных гульба была в полном разгаре. Заливалась гармошка, трещали полы от топотухи…

В избу ворвался Колька, закричал:

– Тятя! Там Родиона жандармы увозят!

На секунду музыка оборвалась, потом гармонист заиграл снова, все зашумели, повалили к дверям.

Колька подскочил к отцу, начал дергать, трясти его.

– Тятя!.. Тятя!

Афанасий поднял от стола голову. В пьяных глазах его не было никакого соображения.

– Тятя! Там Родиона увозят!

Афанасий на мгновение очнулся, ударил кулаком по столу.

– В-выпьем… за Родиона!

И голова его снова упала на грудь.

Колька в отчаянии бросился из избы. Изба опустела. За столом остались только пьяный Афанасий, трезвый Ерофей и три старухи, которые продолжали песню про Парашу Жемчугову. Ерофей не спеша налил себе полную чарку водки, перекрестился, выпил. Не спеша закусил. Не спеша поднялся и, накинув на плечо шубу, вышел из избы.

Ерофей остановился в воротах. Пьяная толпа весело шумела, шла за санями, на которых увозили Родиона.

Родион встретился взглядом с Ерофеем, усмехнулся.

Ерофей крикнул жандармам:

– Блинков бы поели на дорожку!

Жандармы переглянулись.

– Некогда, – отрубил Родион, – нам скорее в город нужно.

Ерофей засмеялся, хлопнул себя по бокам.

– А тебе-то куда спешить? Годом раньше, годом позже.

…Сани выехали за околицу. Люди остановились. Колька и Настя стояли в толпе, крепко взявшись за руки. И вдруг Колька рванулся с места, побежал за возком.

Настя видела, как он догнал его, пошел рядом.

Старухи под иконостасом все еще никак не могли закончить песню. Афанасий вдруг вскинулся, замотал головой, пьяно уставился на старух:

– Где мой топор?

Старухи продолжали петь.

– Где моя дорога?!

Он тяжело поднялся, сдвигая в сторону всю посуду на столе.

Колька шел рядом с возком, держась за развод.

Родион молчал. Проезжали мимо сгоревшего, черневшего на льду, обуглившегося остова ветрохода. Колька посмотрел на него, заговорил:

– Какой ветроход был! Если бы Соломины его не сожгли, мы бы давно убежали!

Родион внимательно посмотрел на Кольку.

Тот уверенно сказал:

– Ну ничего, мы еще вернемся!

– Кто мы-то?

– Мы с тобой.

– А ты далеко?

– С тобой… на каторгу.

Родион не смог ничего сказать, грустно смотрел на Кольку. А Колька торопливо продолжал:

– Ты не думай, еды у нас много. – Он похлопал по котомке. – Я пельменей положил, а Настька блинов притащила… утром еще…

Родион молчал. Колька продолжал:

– Ты думаешь, я тебе помешаю? Я места много не займу.

Усатый стражник не оглядываясь заметил:

– У нас там просторно, на всю Россию места хватит.

Родион резко крикнул ему:

– Останови!

Возок остановился. Родион наклонился к Кольке, тихо заговорил:

– Спасибо, Николай. Ты настоящий друг! Тебе сейчас не надо со мной ехать. Ты подожди здесь.

– Кого ждать-то?! – Голос Кольки зазвенел. – Кого ждать? К нам сюда, кроме попа да сборщика податей, никто и не доберется никогда!

– Приедут, Коля, люди. Приедут… И до вашего села жизнь докатится. Ты только жди.

Родион расстегнул рубаху, снял с шеи заветный талисман – звенья цепи на ремешке – и протянул его Кольке:

– Жди и помни! Помни своего Родиона и наш Город Солнца! – Закричал жандармам: – Трогай!

Стражник хлестнул лошадь, возок рванулся с места.

Колька постоял секунду, сорвал с плеча котомку, закричал:

– Роди-он!.. Котомку!

Возок уносился вдаль.

Колька стоял, смотрел до тех пор, пока возок не скрылся за поворотом реки.

Афанасий в одной рубахе с остервенением рубил трехсотлетний кедр…

Бросил в сторону топор. Уперся рукам и в огромное дерево плечом. Кедр дрогнул, сначала медленно, потом все быстрее начал падать, сокрушая все на своем пути…

Кинохроника. Фотодокументы. Десятые годы.

В Венесуэле забил фонтан нефти. США прибегают к на-сильному открытию концессий.

Двигатель внутреннего сгорания стал основным видом развития транспорта.

Автомобиль.

Аэроплан.

Трактор.

Машинное отделение эсминца.

Европа, Япония, Америка спешно вооружались.

Все немецкие крейсеры, флот США, а также Балтийский и Черноморский флоты царской России перешли на нефтяное топливо.

Своя нефть была у американцев и русских…

Война. Первая империалистическая.

Окопы. Кровь. Смерть.

Невинные летательные аппараты превращаются в бомбовозы.

Баки аэропланов заправляются бензином.

Танки. Подвозят цистерны с горючим к колонне невиданных машин – танков.

Вся Европа изрыта окопами.

Русские войска в пинских болотах.

Немецкие подводные лодки отрезали атлантические пути подвоза нефти из Америки в Европу.

У союзников начался нефтяной голод.

Стоят аэропланы.

Замерли, словно доисторические животные, танки.

Во Франции мобилизованы все нефтяные и бензиновые ресурсы страны – тысячи грузовиков и автомобилей вытянулись в колонны по дорогам Европы: перевозили войска.

Париж. Национальная ассамблея.

Клемансо посылает президенту Америки Вильсону телеграмму:

«Если союзники не хотят проиграть войну, они должны позаботиться о том, чтобы сражающаяся Франция получила горючее, необходимое как кровь в грядущих боях…»

Президент Вильсон встретился с Рокфеллером.

Президент улыбался Рокфеллеру.

И Рокфеллер кивнул головой.

Суда-нефтевозы с надписями «Стандард ойл» под охраной военных эскортов тронулись через океан в Европу.

И снова пошли в бой танки.

И бомбовозы повисли над окопами.

Горы трупов – вот апогей этой цивилизации.

Социалистическая революция в России.

Первое в мире государство рабочих и крестьян.

Красный флаг.

Ленин.

Конгресс Коминтерна в Петрограде.

А в это время в Лондоне сияли хрустальные люстры на торжественном обеде по случаю разгрома кайзеровской Германии. Две тысячи богатейших людей мира – буржуи и политики слушали лорда Керзона.

Керзон выступает:

«Союзники приплыли к победе на волнах нефти…»

Среди этих людей сидел один из самых ярых врагов советской власти – сэр Детердинг, нефтяной магнат Великобритании.

Он начал тоже скромно – клерком в голландской нефтяной компании.

Потом основал нефтяной картель – «Ройял датч-Шелл».

Приобрел провинциальные нефтяные концессии… Как не хотелось сэру Детердингу расставаться с бакинскими и грозненскими промыслами!

Это он финансировал оккупацию Закавказья английскими войсками.

7 июля 1918 года в час ночи Ленин в телеграмме Сталину в Царицын высказывает опасение, что убийство немецкого посла Мирбаха может спровоцировать захват бакинской нефти.

Английские войска оккупируют Баку.

Расстрел бакинских комиссаров.

Детердинг улыбается.

Голод. Республика в кольце фронтов.

Красная армия. Ее боевые славные комиссары.

Киров выступает:

«Нефтяные промыслы России – это нефтяное кладбище…»

Нефтяные вышки – разоренные, развалившиеся…

Юденич ведет с собой готовое Северо-Западное правительство.

Во главе его бывший нефтяной промышленник Лианозов – компаньон сэра Детердинга.

Юденич и Лианозов позируют перед киноаппаратом…

Детердинг финансировал диверсии на национализированных большевиками нефтяных промыслах.

Пылают нефтехранилища Грозного.

На скамье подсудимых английский шпион Рейли – чекисты конвоируют.

Пылают нефтяные пожары в Грозном.

Нефтяной голод сковывал страну.

24 апреля 1919 года Ленин телеграфирует в Астрахань: