Текст книги "Путешествие ко святым местам в 1830 году"

Царьград

Гордо взошел в устье Боспора восьмидесятипушечный корабль «Пармен» в торжественный час, когда внутри его совершалась вечерня Богоявленского сочельника. От времени до времени громкая музыка раздавалась на палубе, скликая к берегам Азии и Европы любопытную толпу мусульман. Удивленные сим новым для них зрелищем, они выбегали из многочисленных замков поморья, между которыми величественно развевался военный флаг наш. В живописном селении Буюкдере, против посольского дворца, стал на якоре корабль и был приветствован залпом орудий балтийского фрегата «Княгиня Лович». Для сердца русского лестно было видеть соединение судов, пришедших от двух краев России, перед оттоманскою столицею.

На следующее утро продолжал я на катере путь к Царьграду. Что может быть очаровательнее живописных картин, постепенно развивающихся по обеим сторонам тесного пролива? Берега его, хотя посреди зимы, покрыты были зеленью, которая странно поражала взоры после снежных вьюг Черного моря, и кипарисовые рощи, заменяющие в сем благотворном климате наши мрачные сосны и ели, не позволяли путнику при ясном небе распознать времени года. Из-за изгибов пролива, как бы из-под завесы, беспрестанно выдвигались новые виды: то слободы и веселые мызы именитых турок и фанариотов, или их живописные кладбища; то древние башни замков Азии и Европы, которыми оковал Магомет боспорские воды. Берега Анатолии более украшены природою, рука человеческая виднее на берегах румелийских; но те и другие мелькали восхищенным взорам, как бы исторгаясь из волн по манию волшебного жезла, мало-помалу приготовляющего странника к великолепнейшему зрелищу в мире – Царьграду!

Тот, кто не видал сей дивной столицы Востока, тщетно будет представлять ее своему воображению: никакое перо, никакая кисть не в силах изобразить столь роскошной картины. С правой стороны берег Европы, более и более украшаясь зданиями, превращается наконец в обширный город своенравного зодчества, испещренный яркими красками на скате горы, которой вершина увенчана кипарисами. Здесь в одну живописную массу сливаются Топхана, Галата и Пера. Залив сладких вод, по-гречески: «Золотой рог», покрытый лесом бесчисленных мачт и вполне достойный своего имени, отделяет роскошное предместье от самого Царьграда. На средине картины очаровательный мыс сераля завлекает воображение во глубину мрачных кипарисовых рощ, осеняющих многочисленные гаремы и дворец султанов; и на краю необъятной столицы, утомляющей взоры сонмом куполов, минаретов и башен, дико рассеянных на семи холмах, могущественно подымается обширный купол Св. Софии, как небесный щит, которым некогда осенен был град православия. Но четыре минарета опозорили ныне ее святыню, и невольное чувство уныния стесняет сердце при виде луны, заменившей первобытный крест ее. Левее, на средине пролива, оживленного бесчисленными челноками, одиноко встает из пучины башня Леандра, как бы на память древней любви; еще левее веселый город Скутари, широким мысом вдаваясь в волны, означает устье Боспора, теряющегося в синей равнине Мраморного моря, которое усеяно островами Принцев. За ними дальний берег Анатолии голубыми горами рисуется на ясном небосклоне.

Но сколь ни мощно очарование, есть и против него заветная сила, подобная тем тайным словам, которые разрушали некогда самые грозные заклятия чародеев. Ступите на берег – и все исчезнет! Пройдите несколько шагов по тесным и мрачным улицам Галаты, взгляните на общую картину разрушения, повсюду поражающую взоры; вмешайтесь в шумную толпу всех племен, которые принесли в общий склад нового бытия своего одни только первобытные свои пороки, и нравственное негодование омрачит в глазах ваших красу природы.

Хотите ли еще более разочарования? – на быстром челноке переплывите в самый Царьград, о котором столько гласит молва, и что же первое вам представится? – смрадные неправильные закоулки, безобразные здания, обломки или выгоревшие участки вместо площадей. Одни только обширные базары, под сводами коих разложены богатства трех частей света, показывают, чем бы могла быть в других руках сия столица, созданная для средоточия вселенской торговли. Одни только мечети, почти все бывшие церквами, свидетельствуя о рвении двух религий, величественно возвышаются в толпе несоответствующих им строений, и несколько общественных заведений видны посреди общих развалин; ибо как назвать иначе город, где беспечность правительства и коренная лень жителей ничего не поддерживают, равнодушно ожидая грохота одной повалившейся стены, чтобы подле начать строить другую? Куда исчезли все дворцы Царьграда? Неужели зодчество византийцев, столь тяжкое в их храмах, не могло ничего воздвигнуть для жилища вельмож, кроме безобразных домов, которыми наполнен Константинополь, когда в то же время Запад славился своими замками и дворцами? Или рука времени и оттоманов все истребила? Ныне ветхая сия столица напоминает более своими остатками временные следы всемирной ярмарки, на которой стекавшиеся народы воздвигали себе жилища по расчету дней, а не столетий.

Пера, жилище франков, еще могла бы несколько помирить нас с Царьградом своими зданиями, хотя выстроенными совершенно в азиатском вкусе, если только не отклоняться от главной, крестовой улицы, оживленной домами всех посланников; но она сделалась ныне добычей пламени. Приятно было видеть все царственные гербы Европы, стеснившиеся в одной шумной улице, и представителей стольких народов, старавшихся затмить друг друга великолепием; но еще лестнее была для русского величественная простота посольства нашего, которое без праздников, без суетного блеска господствовало не только над всеми миссиями в Пере, но и в Константинополе над племенем оттоманским.

Никогда дотоле имя наше не было в такой силе и славе на Востоке, и не один страх действовал на турок: пораженные успехом оружия, они еще более изумлены были великодушием победителей и с покорностью смирялись перед роковыми завоевателями, которые, по их словам, одни достойны были карать мусульман. Большая перемена произошла в народе в последнее десятилетие. Он уже не смотрел с диким фанатизмом на франков; напротив, старался перенимать их нравы и одежды, и безоружный европеец мог ходить свободно по базарам Царьграда, но за мундиром русских всегда стремилась любопытная толпа. Странно было встречать на улицах Перы статных ординарцев различных наших полков, идущих представляться посланнику, как будто в северной столице нашей. Но и Царьград в 1830 году имел вид только южной столицы России. Опытность и ласковое обращение бывшего там министра, мужественный вид и смелый дух чрезвычайного посланника давали сильный перевес делам нашим в Турции, и, казалось, не в уединенных казармах Рамис-чифлика, где таился грустный султан, но во дворце посольства русского решались судьбы империи Оттоманской.

По пятницам всегда можно было видеть сего некогда грозного владыку, и любопытная толпа стекалась около полдня в Рамис-чифлик, чтобы взглянуть на торжественное шествие Махмуда по внутренней галерее казарм в полковую мечеть. Но с переменою нравов и одежд оно утратило свое великолепие. Два ряда солдат гвардии, едва вышедших из малолетнего возраста, на которых лежала вся надежда оттоманская, стояли по обеим сторонам верхней галереи, начиная от покоев султанских, кругом четвероугольного здания, до противолежащей им мечети; молодые полковники и адъютанты, большею частью из любимцев султана и не старше двадцати лет, приводили в порядок нестройную толпу сию. Махмуд, не надеясь преодолеть упорства мусульман, в которых предрассудки утверждены были годами, окружил себя для большей безопасности молодежью в уединенном Рамисчифлике, который предпочитал многолюдному сералю, ибо там был бы он стеснен обычаями двора оттоманского, искони установленными.

При появлении султана музыка заиграла марш «Мальбруг в поход поехал»; двенадцать придворных чинов попарно открывали ход, с поникшей головой, сложив крестообразно руки. Перед ними шел начальник черных евнухов с обнаженной саблей, позади же еще двое с курящимся фимиамом, и наконец сам султан в сопровождении Рейс-эфендия, сераскира и других важных лиц. На нем была турецкая военная шинель оливкового цвета с капюшоном, шитая вся шелковой цифровкой и золотыми шнурками; две бриллиантовые звезды с полумесяцем украшали широкую грудь, и сей военный знак отличал почти всех его приближенных: высокая красная скуфья в виде митры, шитая золотом с богатейшим бриллиантовым пером, дополняла стройный наряд сего государя, в котором пышность Востока мешалась с европейской простотой. Правильный нос и большие черные глаза давали величественное выражение бледному лицу его; он медленно озирал толпу, слегка кивая головою, и в чертах его были написаны внутренняя тоска и убийственное сознание своего унижения. Таково было сие царственное шествие, более подобное торжеству погребальному. Глубокое впечатление производит на сердце зрелище земных владык, когда рука Провидения тяготеет над ними. Махмуд, окруженный древним великолепием сераля и всей пышностью оставленных им обрядов Востока, внушил бы только благоговение, свойственное величию царскому; но Махмуд, сокрушенный в сердце своей империи, исполненный вместе чувством своего бедствия и величия, Махмуд, наследник славы Муратов, Селимов и Солиманов, на котором в сей роковой миг лежала вся пошатнувшаяся судьба блистательной Порты, заставлял забыть потоки христианской крови, которые пролил, наполняя душу невольным возвышенным к нему участием.

Я нашел в Пере несколько товарищей двухлетнего похода и радостно обнял молодого Бахметева, с которым делил много сладких и горьких минут, под Шумлой и в Адрианополе. Отрадно было в его дружеской беседе посещать живописные окрестности. Вспоминая военную жизнь, мы на борзых конях носились с ним по красным берегам Боспора, и часто посреди великолепнейшего зрелища природы мысль о минувшем или о минувших затмевала в наших взорах сии картины, и мы задумчиво останавливали коней своих над поморьем, стремясь духом в далекую родину. Тогда чувствительнее был сердцу обет мой.

Но я всего более любил посещать с ним большое поле мертвых; кладбище сие, которого каждый кипарис осеняет мраморную чалму, вверенную его тени, служит лучшим гульбищем для жителей Перы. Мрак и тишина его вместе с очаровательными видами Боспора и Анатолии, которые прорезываются сквозь просеки густой рощи, производили глубокое впечатление на сердце. Быть может, сходство кипарисов с мастистыми елями, напоминая дремучие боры родины, влекло меня в погребальную тень их. Быть может, нынешнее состояние Царьграда, где все клонится к обширной могиле, разрытой над прахом Византии, для другого отживающего царства, быть может, дух времени и места, невольно действующий на странников, направлял меня к сему тихому пристанищу в той земле, где мертвые лучше живых.

Древности

Я не искатель древностей и не с такой целью предпринял странствие. Довольно путешественников прежде меня уже описали остатки Византии; но я не умолчу о тех впечатлениях, которые произвели на мое сердце знаменитые развалины, встречавшиеся на пути к Иерусалиму. У каждого свои чувства, свой образ мыслей, и потому может встретиться что-нибудь новое и занимательное в их излиянии при зрелище памятников великих, от времени до времени посещаемых любопытными разного племени и века.

Следы древней Византии рассеяны и смешаны с новейшими развалинами столицы, и много надобно времени, чтобы подробно их осмотреть; по главным из них можно иметь ясное понятие и об остальных, ибо их только шесть разных родов: храмы и дворцы, столбы и колодцы, водопроводы и стены. Но дворцы, которых именем величают частные домы вельмож византийских, устоявшие посреди обломков, представляют ныне любопытству только одни голые стены, подобно Велисариеву у городских стен и двум другим на ристалище и близ водопровода Валентова.

Водопровод сей, выстроенный в два яруса, соединяет двадцатью арками два холма Константинополя и принадлежит еще исполинскому духу зодчества римского. Поросший зеленью и кустами, он и поныне струит живые воды во внутреннем своем протоке, между тем как все древние водохранилища, лишенные воды, находятся под землей во всей роскоши бесчисленных столбов своих, как тайная память Византии. Во время продолжительных осад они могли многие месяцы утолять жажду жителей и шесть раз спасали столицу; теперь же почти все обращены в заведения для шелководства, где толпа детей, мотая шелк, просит милостыни у посетителей.

Одна только некогда царская цитерна (Гери-патам-сарай) близ Св. Софии, сооруженная Константином и украшенная 336 гранитными столбами, доселе наполнена водою. Есть еще восемь других, из коих одна с 80 гранитными столбами близ мечети Будрума, древней обители Мирэлейской, устроена была императором Валентом, а другая при мечети Эмир-Ахора с 23 великолепными мраморными столбами принадлежала некогда славному монастырю Студийскому которого строгий устав перешел во все российские обители. Но всех знаменитее водохранилище 1001 колонны, так названное высокопарным языком Востока, хотя оно имеет их не более 226. Все они из мрамора, и малые арки, на них лежащие, образуют обширный свод подземелья, ископанного Филостеном, одним из царедворцев Константина. Вероятно, в древности стояло над ним большое здание, о коем свидетельствует обширный пустырь.

Четыре столба, или, лучше сказать, четыре остатка столбов, украшавших некогда площади Царьграда, стоят ныне в его тесных улицах, почерневшие от дыма частых пожаров и едва различаемые издали от обгорелых труб или минаретов. С их вершины пали изваяния богов и царей, с их подошвы стерлись имена основателей, и сами они едва могли устоять во свидетельство лучших времен. Столб Аркадия воздвигнут был сим императором на память великого родителя Феодосия и украшен от подошвы до вершины барельефами, изображавшими победы его над скифами. Один только огромный пьедестал его сохранился и служит жилищем убогому турку, который объявил себя наследником славы двух державных, за деньги открывая приют свой любопытным. Есть еще несколько мраморных ступеней в пустоте сего обломка, и видны на нем в изваяниях ангелы и орлы. Памятник Аркадия стоял до 1635 года посреди его площади (Аврат-базара, или женского рынка); но, будучи поврежден от частых пожаров и землетрясений, он заблаговременно был разбит варварским рачением турок для избежания опасного падения.

Другой красивый столб императора Маркияна, с коринфским карнизом, носит имя Кыз-таши, девичьего, потому что был посвящен Венере, и, по суеверию обоих народов, сохранил доселе тайную силу обличать нескромных дев. Одиноко стоит он близ огромного пустыря казарм янычарских, занимавших обширный квартал, которых развалины свидетельствуют о жестокой битве и казни целого сословия. Между цветущими кипарисами сераля еще виден с моря высокий столб Феодосия, воздвигнутый им в память победы над Афанариком, царем готфов: он не приступен иноплеменным за стенами дворца, которых часть принадлежала некогда к ограде древнейшей Византии.

Но всех примечательнее по славе своего основателя столб великого Константина, известный под именем обгоревшей колонны, которой пьедестал застроен с трех сторон уже обвалившимся ныне зданием. Перенесенный из Рима на древнюю площадь сего императора, он составлен был из восьми кусков порфира, скрепленных медными обручами; но удар грома низвергнул статую с вершины и отбил два мраморных куска от самой колонны. Император Мануил Комнин заменил их кирпичами, как о том говорит сохранившаяся надпись. В последнюю осаду Царьграда суеверная толпа, увлеченная предсказаниями инока, стеснилась вокруг столба сего с твердою уверенностью, что никогда святой основатель не допустит неверных в столицу далее своего памятника и что в роковой миг слетит с его вершины ангел и, вручив пламенный меч одному из малодушных, велит ему разить неверных.

Недалеко от столба Константинова простиралось то знаменитое ристалище, на котором сами императоры не стыдились быть попеременно главами одной из четырех партий враждебных возниц, отличавшихся друг от друга четырьмя различными цветами и часто возбуждавших смятения в обширном объеме ипподрома. Обнесенный некогда стенами, он стеснен ныне соседними зданиями: полагаю однако же, что широта его сохранилась, ибо великолепная мечеть Ахмета, выстроенная с северной стороны во всю длину его, находится в том же расстоянии от обелисков, в каком отстоит от них с южной стороны Арслан-ханеси, или зверинец, древний дворец Велисария, бывший судилищным местом во дни империи. Я не думаю также, чтобы площадь сия была слишком много обрезана с западной ее оконечности, ибо близко от обелисков начинается уже покатость к Мраморному морю. Памятники сии не могли стоять на средине ристалища: они служили метой, о которую так часто разбивались колесницы, принужденные по несколько в ряд и на всем скаку около нее обращаться, чтобы довершить свое поприще у его начала, где ожидали возвращения их старейшины, и сей только восточный край ипподрома, отколе пускались возницы, кажется много застроенным; ибо вся нынешняя площадь до обелисков, стоящих на противоположном конце ее, недостаточна для разбега колесниц, и, судя по широте места, они могли скакать не более как по четыре в ряд.

Два только сиротствующих обелиска остались ристалищу от всей роскоши, с какой постепенно его украшали императоры и которую расхитили крестоносцы и сокрушили турки. Здесь некогда стояли сии дышащие под медью кони, перенесенные из Рима великим Константином на ристалище новой столицы, где долго разъяренным видом возжигали они рвение живых своих соперников, доколе не похитила их победоносная Венеция, чтобы, в свою череду на время уступить их Наполеону; ибо они, казалось, были созданы только для победной колесницы. Больший обелиск, складенный из кирпича и некогда окованный медью, был поставлен метой ристалищу Константином Багрянородным. Меньший, весь из одного куска гранита, исчерченный иероглифами, стоит на четырех медных шарах; его пьедестал украшен со всех сторон барельефами, изображающими Феодосия, супругу и детей его на троне, со всем двором, также игры и награды победителей. В тринадцать дней был перевезен сей памятник из Египта, как о том свидетельствует надпись. Между сими обелисками стоял треножник, образованный из трех бронзовых змей, перенесенный из Делосского Аполлонова храма; но Магомет II, по преданию, сломил тяжелой палицей его вершину, и только до половины своей восстают ныне исполинские узлами сплетшиеся змеи. Повесть сия кажется однако вымышленной, ибо Магомет умел ценить искусства; правдоподобнее, что один из грубых его преемников, вняв народной молве о сокровищах, будто бы таящихся в бронзовой пустоте памятника, пожертвовал оным своему корыстолюбию.

Замолкли шумные клики и плески ипподрома. Четыре враждующие цвета, различавшие пристрастных зрителей, стерлись вместе с памятью тех, которые основали краткую свою славу на конях и колесницах по древнему примеру предков, забыв, что времена олимпиад уже давно для них миновались. Ныне мертвая пустота царствует на забвенном ристалище. Изредка лишь гордый наездник оттоманский на диком арабском коне несется вихрем к обелискам, и уединенный топот четырех копыт, нарушая на миг торжественную тишину, еще более дает чувствовать утраченное назначение сего ристалища.

Св. София

Иго оттоманское, обратив в мечети древние великолепные соборы и монастыри, затворило их для благоговейного любопытства христиан, и тщетно православный странник, скитаясь вокруг их заветной ограды, старается проникнуть взорами во глубину святилищ сквозь открытые врата, на страже коих стоит суеверие мусульманское. Я нашел, однако же, случай посетить два из самых примечательных, хитростью нашего стража, или ясакчи, который уверил доброго моллу, что он послан с нами по воле Каймакана для показания сих мечетей.

Первая, на четвертом холме Царьграда, известная ныне под именем Зайрек-джамиси, была некогда богатым монастырем Вседержителя и выстроена совершенно во вкусе византийском, напоминая наши московские соборы тесными куполами и квадратными столбами, которые разделяют на три придела церковь. Главным был боковой северный и украшался четырьмя столбами лучшего мрамора, ныне забеленными подобно, как и стены. Древний студенец находится близ храма вместе с надгробным памятником его основательницы императрицы Ирины, супруги Иоанна Комнина. Он состоит из двух больших кусков зеленого мрамора с полустертыми на них крестами, и сквозь него проведены трубы фонтана. Греки называют его гробом великого Константина, но другие указывают гроб сей на пространном дворе великолепном мечети султана Баязида, выстроенной на древней площади Тавра, и говорят, что пророческая надпись о падении ислама таится на сем памятнике.

Другая мечеть, слывущая малой Св. Софией, была основана на берегу Мраморного моря императором Юстинианом во имя Сергия и Вакха и примечательна странностью своей архитектуры. Она внутри звездообразна; к средней ее ротонде, над которой поднят остроконечный купол, примыкают восемь продолговатых нишей в виде листьев георгины. Вся сия фигура и края цветка обозначены тридцатью четырьмя ионическими столбами желтого мрамора: на первом ярусе колонн, кругом церкви, расположены хоры, и на их архитраве иссечены греческие стихи в честь Юстиниана и его супруги.

В числе других храмов, обращенных в мечети, самый великолепный и первый похищенный у христиан завоевателем после Св. Софии был величественный собор Апостолов, стоящий посреди столицы под именем мечети Магомета. Султан сей, вновь пересозидая святилище, старался дать ему наружный вид Св. Софии, ибо просвещеннейшие из владык мусульманских, будучи поражены величием сего памятника византийской славы, любили избирать его образцом своему духовному зодчеству и променяли легкость открытых мечетей Востока на мрачные своды и обширные купола тяжелых храмов Запада. Так, из трех лучших мечетей Царьграда, вновь созданных султанами Баязидом, Ахметом и Солиманом, самая величественная, основанная сим последним близ древнего дворца султанов, или Эски-Сарая, совершенно напоминает собой великую Софию: но, затмевая наружной красой обезображенный вид ее, она далеко ей уступает в обширности и величии.

На древней площади Августеона, в виду грозных ворот первой ограды сераля, которые дали всей империи название Высокой Порты и украшаются только главами ее врагов, стоит заветный храм сей, неприступный благочестию христиан. С первого взгляда является одна лишь нелепая громада зданий, застроенная с трех сторон, и только с южной совершенно открытая. Но когда взоры мало-помалу станут привыкать к сей массе, имеющей около 45 сажень длины, до 40 ширины и с лишком 50 высоты, когда начнут они понемногу различать все разнородные ее части и мысленно отделять от главного здания все, что было к нему пристроено императорами для поддержания купола и султанами для преобразования собора в мечеть, тогда лишь во всей красе своей предстанет исполинская Св. София, венец искусства лучших времен империи. Но, говоря о ней, должно совершенно удалить от мыслей все именитые образцы зодчества древней Греции и Рима и все величественные памятники вкуса готического и арабского. Ни с одним из них не может сравниться сие изящное произведение Византии, ибо оно стоит в своем роде и вкусе одиноким, самобытным на распутьи времен древних и новейших, на последней грани язычества и христианства, как обширное вместилище молитвы, превзошедшее все святилища того века.

Константин великий первый воздвиг деревянную церковь во имя Премудрости Божией, и младший Феодосий возобновил ее после пожара: но она вновь сгорела во время мятежа, возникшего на ристалище при Юстиниане, и государь сей поручил двум именитым зодчим, Анфимию и Исидору, строение нового храма, которым хотел он затмить славу Соломонова и навеки оставить отпечаток своей славы и власти. В полноте его мысли действовали зодчие, впервые соображаясь не с языческими образцами древности, но с собственным, исключительным духом христианства, который умели они постигнуть и олицетворить в гениальном творении Св. Софии.

Соединяя мысль о кресте с мыслию о небесах, через него лишь доступных, зодчие на четырех исполинских арках основали храм свой, и четырьмя приникшими к ним полуцилиндрами, обозначив снаружи крестообразное здание, отважно набросили сверху арк обширный купол, наподобие глубокого неба; но еще в царствование Юстиниана обрушился сей купол и был заменен другим, более отважным по своему объему и плоскости, который и поныне превосходит все купола славнейших храмов.

Двухярусные галереи приникли с северной и южной стороны к самой церкви, отделенные от нее изнутри только великолепными столбами древнего зеленого мрамора; они были собраны из именитых капищ языческих для украшения одной Св. Софии. Верхний ярус галерей был устроен для женщин, и доселе отделяемых от мужчин в церквах греческих; нижний, более обширный, назначен был для оглашенных, которые не смели сообщаться с верными на молитве. Соответствуя полукружью алтаря, увенчанного малыми главами, обширный полукупол трапезы впадает в западную арку храма; и около него расположен двухъярусный притвор, подобный боковым галереям. Низкая колокольня стоит близ сего западного притвора, в который удалялись оглашенные после возгласа диаконов.

Такова была в древности Св. София; но тринадцать веков положили на нее печать ветхости, и частые землетрясения, грозившие ей падением, понудили императоров, Василия Македонского и Кантакузина, постепенно прислонять к храму, особенно с северной и западной его стороны, каменные опоры и наконец воздвигнуть по углам сии безобразные стены, которые, возвышаясь уступами до самого купола, нелепо разбивают на четыре части наружность храма. Иго мусульманское построением новых оград и служебных зданий довершило начатое временем безобразие Св. Софии, и четыре враждебных минарета поставлены на долгую стражу вокруг святилища, которое по своей гениальности было уже чуждо для византийцев еще прежде их рабства, ибо все малодушные опоры и пристройки окрест него живо свидетельствуют о нравственном упадке владык и народа, как бы испуганных исполинским идеалом, олицетворенным волей Юстиниана.

Тщетно обещая деньги, скитаясь вечером вокруг храма и предлагая одеться в платье турецкое, желал я проникнуть в сию заветную святыню: я только мог украдкой бросить сквозь южные врата унылый взгляд во глубину ее и видеть издали неподвижные лики мусульман, обращенных по направлению главного алтаря, ныне открытого, к кафедре Корана, который хранится в его углублении.

Хотя нет в России здания, подобного Св. Софии, но каждый из соотечественников легче может вообразить себе ее внутренность, нежели чуждый пришелец Запада по тому родственному духу византийскому, который отзывается в величественном мраке наших древних, тяжелых соборов. И чье холодное сердце не дрогнет тайным восторгом, приближаясь к сему дивному кладезю нашей веры и славы? Не в его ли объеме послы Владимира, внимая Божественной литургии, слышали лики ангелов, вторивших Трисвятой песне? Не в честь ли сей ныне помраченной Св. Софии Царьграда возникла в Киеве златоверхняя София? и сие дивное имя, двигавшее души новгородские, не сроднилось ли с памятью всего, что только близко сердцу русскому? Но исполинский дух ее зодчества вполне достоин исполинского народа, на чьи судьбы имела она столь сильное влияние. Сии два разнородные великана, казалось, постигли взаимное величие, когда один посвятил другого в Божию премудрость!