Текст книги "Рассказы о Петре Первом"

35.

Неблагодарных людей государь ненавидел и об них говаривал так: «Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер; такой безобразит чeлoвечecтвo»⁴³.

36.

Заслуженых и верных сынов отечества Петр Великий награждал скоро чинами и деревнями и за долговременную службу при отставке давал полное жалованье.

Мне случилось слышать, что при отставке одного полковника Карпова, мужа заслуженного, но малоимущего, государь говорил: «Когда служить не может, производить ему по смерть его жалованье, да сверх того дать из отписных деревень пятьдесят дворов, чтоб в ней по трудах, которым свидетель я и генералитет, спокойно жил. Ужели за пролитую кровь и раны для отечества при старости и дряхлости с голоду умереть? Кто будет о нем печься, как не я? Инако служить другим не охотно, когда за верную службу нет награды. Ведь я для таких не скуп».

Экспонаты Кунскамеры в Санкт-Петербурге

В таком случай государь был щедр и милостив; ходатаев иметь не надлежало, понеже сам знал он отлично служащих, а о незнакомых приказывал себе обстоятельно доносить чрез сенат, военную и адмиралтейскую коллегию⁴⁴.

37.

Его величество на пути своем в Воронеж, под вечер в ненастливую погоду, заехал ночевать в деревушку к одному вдовому дворянину, которого не случилось тогда дома, и который по делам был в городе. А как государь езжал просто, с малым числом людей, да и кромe одного крестьянина и двух дворовых старух, никого из служителей тут не находилось, то и сочли его проезжим офицером. Государь, вошед в покой, встречен был дворянина того дочерью осьмнадцатилетнею, которая его спрашивала: «Ваша милость кто такой?» «Я проезжий офицер, заехал к отцу твоему переночевать». «А как тебя зовут?» «Петром!» отвечал монарх. «Много есть Петров», продолжала она, – «скажи свое прозвание». «Михайлов, голубушка». «Петр Михайлов!» повторяла девушка с некоторым видом удивления и радости; – «ах, если бы ты был тот Петр Михайлов, который ездить в Воронеж строить корабли, и который слывет нашим царем, как бы счастлива была я!» «А что ж?» «Я бы попросила у него милости!» «Куда как ты смела», сказал он ей, – «какую милость и за что?» «Такую, чтоб он пожаловал что-нибудь отцу моему за то, что под городом Орешком {Шлиссельбург.} на приступ весь изранен, и отставлен капитаном, получает только порутчицкое жалованье, имеет двадцать душ и на силу себя и меня пропитать может, да из этого уделяет еще брату моему, который в службе констапелем». «Правда, жалкое состояниe, да что делать? Знать, царь про то не ведает. Скажи мнe, училась ли ты чему-нибудь?» «Отец мой выучил меня читать и писать, а покойная мать моя учила меня шить и хозяйничать». «Не худо; прочитай-ка что-нибудь н напиши». Дворянка сие исполнила, показывала ему шитье и холст, который сама ткала. «Хорошо». сказал ей npoезжий офицер, «[ты] – достойная девушка; жаль, что я не тот Петр Михайлов, который может делать милости; однако молись Богу; может быть, при случае царю донесу; он меня довольно знает и жалует!» Девушка поклонилась, побежала, принесла ему тотчас квасу, хлеба, масла, яиц, ветчины и без всякой застенчивости oт всего сердца потчивала; потом отвела ему особую горницу, приготовила изрядную постелю, а государь, покоясь, встал рано и, подаря дворянской дочери пять рублей, сказал: «Поклон отцу, и скажи, что заезжал к нему офицер корабельный Петр Михайлов. Прощай! Желаю, чтоб подаренные пять рублей принесли тебе за доброе поведение и за старание об отце своем пять сот рублей». На возвратном из Воронежа пути его величество отправил к сей дворянской дочери денщика с таким приказанием «Бывший недавно у тебя в гостях офицер есть самой тот Петр Михайлов, которого видеть и просить желала. Хотя по пословице: Бог высоко, а царь далеко, однако у первого молитва, а у другого служба не пропадает. За службу отца твоего указал его величество давать ему капитанское жалованье, а тебе, яко достойной дочери его, посылает приданое пять сот рублей с тем, что жениха сыщет сам,» – что государь вскоре и исполнил, выдав ее за зажиточного дворянина и флотского офицера в Воронеже⁴⁵.

38.

Государь любил читать летописи и, собрав их довольно, некогда Феофану Прокоповичу говорил: «Когда увидим мы полную России историю? Я велел перевесть многие полезные книги» {С латинского языка переводили новгородские старцы два брата Лихудьевы, с французского – Горлицкий, с немецкого – Остерман.}. А Нартову, механику своему, промолвил: «Плюмиера любимое искусство мое точить уже переведено и Штурмова механика».

Я видел сам переведенный на poccийской язык книги, в кабинете у государя лежавшия, который наперед изволил он читать я после указал напечатать: 1) Деяния Александра Великаго; 2) Гибнерова География; 3) Пуффендорфа Введение в познание европейских государств; 4) Леклерка Архитектурное искусство; 5) Бринкена Искусство корабельного строения; 6) Кугорна Новый образец укрепления; 7) Боргсдорфа Непобедимая крепость; 8) Блонделя и Вобана Искусство yкреплений, и еще другие книги, принадлежащие до устроения шлюзов, мельниц, фабрик и горных заводов⁴⁶.

39.

По случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей или съездов между знатными господами похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды, на которые отвечал он так: «Добро перенимать у Французов художества и науки; сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет»⁴⁷.

40.

В бытность в Олонце при питии марциальных вод, его величество, прогуливаясь, сказал лейб-медику Арешкину: «Врачую тело свое водами, а подданных – примерами; и в том, и в другом исцеление вижу медленное; все решить время; на Бога полагаю надежду»⁴⁸.

41.

Государь, точа человеческую Фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет спросил механика своего Нартова: «Каково точу я?» И когда Нартов отвечал: «Хорошо», то сказал его величество: «Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов»⁴⁹.

42.

За обеденным столом в токарной пиль государь такое здоровье: «Здравствуй тот, кто любить Бога, меня и отечество!»⁵⁰

43.

Денщики, жившие в верхнем жилье дворца, каждую почти ночь по молодости заводили между собою игру и такой иногда шум и топот ногами при пляске делывали, что государь, сим обеспоковаемый, неоднократно унимал их то увещаниями, то угрозами. Наконец, для удобного продолжения забав, вздумали они, когда ложился государь почивать, уходить ночью из дворца, таскаться по шинкам и беседовать у своих приятельниц. Его величество, сведав о таком распутстве, велел для каждого денщика сделать шкап с постелью, чтоб в нощное время их там запирать и чтоб тем укротить их буйство и гулянье. А как некогда в самую полночь надлежало отправить одного из них в посылку, то, не видя в передней комнате дневального, пошел сам на верх в провожании Нартова с фонарем, ибо Нартов сыпал в токарной. Его величество, отпирая ключем шкап за шкапом и не нашед из них ни одного денщика, удивился дерзости их и с гневом сказал: «Мои денщики летают сквозь замки, но я крылья обстригу им завтра дубиной».

На утpиe собрались они и, узнав такое посещение, ожидали с трепетом встречи дубиной. Государь, вышед из спальни в переднюю, увидел всех денщиков в стройном порядке стоящих и воротился вдруг назад. Они испужались пуще прежнего, думали, что пошел за дубиною; но он, вышед из спальни и держав ключ шкапной, говорил им: «Вот вам ключ; я спал без вас спокойно, вы так исправны, что запирать вас не для чего; но впредь со двора уходить без приказа моего никто не дерзнет, – инако преступника отворочаю так дубиной, что забудет по ночам гулять н забывать свою должность, или велю держать в крепости коменданту». Денщики поклонились низко, благодарили судьбу, что гроза миновала благополучно, а государь, улыбнувшись и погрозя им тростью, пошел в адмиралтейство.

Из сего случая видно, колико был отходчив и милостив монарх, прощая по младости человеческие слабости.

Денщики были следующие: два брата Афанасий и Алексей Татищевы, Иван Михайлович Орлов, Мурзин, Поспелой, Александр Борисович Бутурлин, Древник, Блеклой, Нелюбохтин, Суворов, Андрей Константинович Нартов, любимый его механик, который учил государя точить. Для дальних посылок непременные курьеры – Шемякин и Чеботаев, да для услуг его величества – спальный служитель или камердинер Полубояров. Вот все его приближенные. Для письменных же дел – секретарь Макаров, при нем два писца – Черкасов и Замятин⁵¹.

44.

В самое то время, когда Петр Первый с Меншиковым в 1700 году намерен был с новонабранным войском идти из Новагорода к Hapве и продолжать осаду сего города, получил он известиe о несчастном поражении бывшей своей армии при Hapве с потерянием артиллерии и со взятием в полон многих генералов и полковников и, огорчась на самого себя, что при сем случае своею особою не присутствовал, великодушно печаль сию снес и, непоколебимым оставшися продолжать военные подвиги против неприятеля, сказал следующее: «Я знаю, что Шведы нас еще несколько раз побеждать будут; но наконец научимся сим побивать их и мы»⁵².

45.

После первой неудачной осады города Нарвы, государь Петр Первый, будучи в Москве и прилагая попечение о наборе войск и о снаряжении их амунициею и орудиями, имел недостаток в пушках; сего ради, для скорейшего вылития оных, принужден был прибегнуть к церковным колоколам. которых находилось множество лишних. А как и в деньгах был также недостаток, то в крайности такой намерен был поубавить монастырских сокровищей, в золоте и серебре состоящих. Оба сии предприятия могли в нерассудительном нapoде поселить негодование, который по суеверию и по старинным предрассуждениям лучше бы хотел видеть великолепиe церковное, нежели благополучие государства, подкрепляемое таким имуществом. Не видя иного способа, чтоб сделать скорый оборот к вооружению себя против неприятеля, ибо к собиранию с государства податей требовалось долго времени с отягощением народным, и не приступая еще к исполнению такой мысли, находился государь в задумчивости и целые сутки никого к себе не допускал. Колико Меншиков ни был любим, не смел однакож являться тогда к нему. Тем менеe прочие боляре, понеже запрещено было допускать, да и не желал его величество им о том намерении объявлять. Князь Ромодановский, хотя впрочем и быль прилеплен к старинным обычаям, однако любил государя и верен был ему паче многих прочих, а по сему не только носил от монарха отличную милость, да и был от него почтен. Узнавши он о сокрушении и уединении его величества, отважился идти к нему, чтоб посоветовать с ним, каким бы образом смутному состоянию помочь. Стража, стоявшая у дверей чертогов царских, ведая, коликую князь имел доверенность, не смела его остановить, ибо все боялись того, что он за воспящение ему входа велит по полномочию своему их лишить живота, не спрашивая о том государя; таким образом вошел прямо и, видя Петра Первого по комнате в глубокой задумчивости в зад и в вперед ходящего, остановился и посмотрел на него; но государь его не примечал. Князь решился идти ему на встречу и с ним столкнулся. Его величество пасмурным взором взглянул на него и аки бы удивляющимся его нечаянному приходу, опамятовавшись спросил: «Как ты, дядя» – так его государь иногда называл– «сюда забрел? Разве не сказано тебе, что нe велено пускать?» «Других, может быть, а не меня», отвечал Ромодановский – «меня и родитель твой царь Алексей Михайлович без доклада к себе пускал; ведомо тебе, что при кончине своей мне тебя вверил; кто ж в несгоде печься будет о тебе, как не я? Полно крушиться! Скажи, о чем целые сутки думаешь? Царь отец твой и царица мать твоя наказывали совета моего слушать. Размыкивать горе подобает вместе, а не одному!» «Полно, дядя», сказал государь, – «пустое молоть; какой советь, когда в казне денег неть, когда войско ни чем не снабдено, и артиллерии нет, a сие потребно скоро». Потом начал опять ходить и предаваться размышлениям. Князь Ромодановский, видя царское отчаяние, остановил его паки и говорил сердито: «Долгая дума – большая скорбь; полно крушиться, открои думу свою, какой к тому находишь способ, авось либо верный твой слуга промыслить полезное». Его величество, зная, что сей достойный муж всегда был блюститель верности и правды, объявлял ему тайность свою так: «Чтоб иметь артиллерии, для которой нет меди, думаю я по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой трезвон; перелив их в пушки, загремлю ими против Шведов полезным отечеству, звуком». «Добро мнишь, Петр Алексеевич, а о деньгах как же?» «Так, чтоб в монастырях и церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте и серебре убавить и натиснить из него деньги». «На сие нет моего совета; народ и духовенство станут роптать и почнут грабежем святыни». «О народе я так не мню, для того что я не разоряю налогами подданных и защищаю отечество от врага, а прочим зажму рот болтать; лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников». «Не все так здраво думают, Петр Алексеевичу сие дело щекотно, должно придумать иное». «Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без них войско с холоду и голоду умрет! Теперь иного средства нет». «А я так знаю, что есть, и что Бог тебе пошлет; только, сколько надобно?» «На первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу». «Не можно ли поменее?» отвечал князь голосом надежным, – «так я тебе промышлю». К сему слову государь пристав с веселым уже видом начал убеждать Ромодановского, чтоб он скорее ему тайность сию объявил, ибо знал, что он лгать не любил. «Не скажу, а услужу. Успокойся! Довольно того, что я помощь государству в такой крайности учинить должен». При сем, когда наступила уже ночь, хотел было Ромодановский идти от него прочь; но Петр Великий обнял его, просил неотступно, чтоб он долее не думал. открыл бы ему сие и уверил бы, когда получить деньги, – не выпуская его из своих рук. Князь, видя, что уже ему никак отделаться было не можно, сказал: «Жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так! Поедем теперь, но не бери с собою никого». Обрадованный государь и аки бы вновь от сего переродившийся следовал за ним; поехали они обще из Преображенска в Кремль; прибыли в тайный приказ, над которым был князь Ромодановский главноначальствующим, вошли в присутственную палату, в которой, кроме сторожа, никого не было. Князь приказывал ему отдвигать стоящий у стены шкап, в котором находились приказные книги; дряхлый и престарелый сторож трудился, – недоставало его силы: принялся помогать ему сам государь; шкап был отдвинут, появилась железная дверь. Любопытство монаршее умножалось. Ромодановский, приступя к дверям, осматривал висящую восковую печать, сличал ее с тем перстнем, который был на его руке и которым вход был запечатан, при чем свечу держал его величество. Потом, вынув из кармана хранящийся в кошельке ключ, отпирал оным дверь, – замок заржавел, понеже лет с двадцать отпираем не был, и про что никто, кроме князя и сторожа, не ведал, ибо не токмо переставлять шкап на иное место, да и любопытствовать о сем под лишением живота подчиненным запрещено было со времен царя Алексея Михайловича под видом тем, яко бы в находящихся за оным шкапом палатах хранились тайные дела. Потом государь пытался отворять сам, но не мог; послали сторожа сыскать лом и топор, принялись все трое работать, наконец чрез силу свою великую ломом монарх дверь отшиб. При входе своем в первую палату, которая была со сводом, к несказанному удивлению увидел его величество наваленные груды серебряной и позолоченой посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков, которыми торговцы чужестранные платили таможенную пошлину, и на которых находилось в средине начеканенное московское клеймо для того, чтоб они вместо рублей в России хождение свое имели, множество соболей, прочей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материи, которые либо моль поела, или сгнили. А как государь, смотря на сие последнее и пожимая плечами, сожалел и говорил: «Дядя, это все сгнило», – то князь отвечал: «Да не пропало». По сем любопытство побуждало Петра Великого идти в другую палату посмотреть, что там находится, но князь, его не пустя, остановил и сказал: «Петр Алексеевичу полно с тебя теперь и этого; будет время, так отдам и достальное. Возьми это и, не трогая монастырского, вели наковать себе денег». Государь расцеловал почтенного и верного старика, благодарил его за соблюдение сокровища и спрашивал: каким образом без сведения братей и сестры его Софии по сию пору сие оставалось. «Таким образом», отвечал Ромодановский, – «когда родитель твой царь Алексей Михайлович в разные времена отезжал в походы, то по доверенности своей ко мне лишния деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно, а впредь все твое». «Зело благодарен тебе, дядя! Я верности твоей никогда не забуду». В самом деле, сие помогло толико, что напечатанными из сего деньгами не только войски всем потребным снабдены были, но и войну безпрепятственно продолжать было можно. Перелитые же колокола доставили довольное число пушек. Сия-то великая заслуга поселила в сердце Петровом благодарность такую к князю Ромодановскому, что он пред всеми прочими вельможами князя Ромодановского, которому отменное почтение монарх оказывал и доверенность, более любил⁵³.

46.

Борис Петрович Шереметев. Посмертный портрет

В 1702 году генерал-фельдмаршал Шереметев, разбив шведского генерала Шлиппенбаха войско, одержал над ним победу, с получением многих пленных, знамен и всей тяжелой артиллерии, и принудил Шлиппенбаха с остальным войском отступить к Пернову. Царь Петр, получив о сей победе известие, сказал: «Благодарение Богу! Наконец достигли мы до того, что Шведов уже побеждаем»⁵⁴.

47.

По взятии от Шведов Митавы, когда российские войска вошли в город и увидели в главной церкви под сводом, где погребены тела герцогов Курляндских, что тела их из гробов выброшены и ограблены, то остановясь, прежний караул шведский оставили, призвали полковника шведского и коменданта Кнорринга, которого обличив святотатством гробниц и храма, взяли от него и от жителей сего города письменное свидетельство, что сие учинено его товарищами. Государь, ужаснувшись такому беззаконию, повелел сие свидетельство обнаружить, чтоб знали бесчеловечие шведских солдать, и чтоб таким зверством после напрасно Россияне не бесчестили, сказав при том сие: «Шведская алчность не дает и мертвым костям покоя; не довольствуяся грабежем на земле, грабят и под землею»⁵⁵.

48.

Генералмайор князь Голицын, одержав над шведским генерал-майором Розеном под Добрым близ реки Папы знатную победу, спрошен был Петром Великим: «Скажи, чем тебя наградить?» На что он отвечал: «Всемилостивейший государь, простите князя Репнина» (который впал не задолго перед сим в немилость государскую). «Как!» сказал государь, – «разве ты забыл, что Репнин твой враг?» «Знаю», говорил Голицын, – «и для того вашего величества о помиловании его прошу». На сие Петр Великий отвечал: «Великодушие твое похвально, заслуга твоя достойна награды, я для тебя его прощаю». Но сверх того, князю Голицыну пожаловал орден святого апостола Андрея. Князь Голицын приобрел при сем случае сугубую славу как храбростию, так и великодушием, а государь показал, сколь yмеет он воздавать подданному за его заслуги⁵⁶.

Дмитрий Михайлович Голицын. Неизвестный художник

49.

Его величество, получив от генерал-фельдцейхмейстера Брюса письмо, которое прочитав, весело сказал: «Благодарю Бога! Из Нейштата благоприятны ветры к нам дуют». После сего встав пошел с таким известием к императрице⁵⁷.

50.

Разговаривая государь о бeсчеловечных поступках Шведов при Нарве, сказал: «Герои знамениты великодушием, а звери – лютостию. В Шведах первого нет, но последнее везде явно»⁵⁸.

51.

Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побои; знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство»⁵⁹.

52.

Рассматривая с Брюсом проекты укрепления крепостей, мысли свои о сем государь объяснял так: «Правда, крепость делает неприятелю отпор, однако у Европейцев не надолго. Победу решает военное искусство и храбрость полководцев и неустрашимость солдат. Грудь их – защита и крепость отечеству. Сидеть за стеною удобно против Азиатцев»⁶⁰.

53.

«Отпиши, Макаров, к Астраханскому губернатору, чтоб впредь лишнего ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать, он забыл, что я многоглаголивых» вралей не люблю; у меня и без того хлопот много; или волю ему писать к князю Ромодановскому, так он за болтание его проучит»⁶¹.

54.

«Если Бог продлит жизнь и здравие, Петербург будет другой Амстердам»⁶².

55.

«Съезди, Мурзин, к князю-цесарю, чтоб пожаловал к нам хлеба кушать. Мы и прочие милостию его царского величества довольны. Он повысил нас чинами».

Надлежит знать, что государь за морскую у Гангута баталию объявлен быль от князя-цесаря Ромодановского в рассуждении вернооказанные и храбрый службы вице-адмиралом⁶³.

56.

Государю предлагаема была для забавы в одно время в Польше от магнатов охота за зверями, на что он oтвечaл им благодарствуя: «Довольно охоты той, чтоб гоняться и за Шведами»⁶⁴.

57.

О писании указов Петр Великий говорил Макарову в токарной: «Надлежит законы и указы писать ясно, чтоб их не перетолковать. Правды в людях мало, а коварства много. Под них такие же подкопы чинят, как и под фортецию».

58.

При строении Кронштадтской гавани и Кроншлота в море присутствовал государь часто сам и князю Меншикову о сем говорил: «Теперь Кронштадт в такое приведен, состояние, что неприятель в море близко появиться не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно»⁶⁵.

59.

В день торжествования мира с Швециею, в комнате своей государь к ближним при себе говорил, будучи чрезвычайно весел: «Благодать Божия чрез двадцать лет венчает тяжкие труды и утверждает благополучие государства, благополучие и спокойствие мое. Сия радость превышает всякую радость для меня на земли»⁶⁶.

60.

Когда императрица сама трудилась с комнатными своими девицами в вышивании по голубому гарнитуру серебром кафтана и, по окончании работы, поднесла оный его величеству, прося, чтобы благоволил он удостоить труды ее и надеть его в день торжественного ее коронования, то государь, посмотрев на шитье взял кафтан и тряхнул его. От потрясения полетело с шитья несколько на пол канители, чему подивясь сказал: «Смотри, Катенька, пропало дневное жалованье солдата». Сей кафтан⁶⁷ в угодность супруги своей имел государь на себе только во время празднества коронации и после никогда его не надевал? Почитая оный неприличною себе одеждою, ибо обыкновенно носил гвардейский мундир или флотский⁶⁸.

61.

Его величество, чувствуя в себе болезнь, но пренебрегая оною, отправился в сырую погоду на Ладогской канал, а оттуда в Сестребек водою и, по возвращении видя оную умножившуюся, Блументросту говорил: «Болезнь упряма, знает то натура, что творить, но о пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть»⁶⁹.

62.

Беседуя государь с корабельными и парусными мастерами и флотскими офицерами так развеселился, что сам пуще подчивать начал. Тогда каждый, обнимая Петра Великого, уверял о любви своей и о усердной службе, а монарх отвечал им: «За любовь, за верность и службу награда не словом, а делом; сие вы доказали. Я вам благодарен»⁷⁰.

63.

Петр Beликий, проходя за полночь чертежную свою и приметя Нартова, сидящего за чертежем Кронштадтского канала, к которому поручено было ему придумать механические способы, как бы легче и прямее колоть и пилить камень, которым канал устилаться долженствовал, и каким образом отворять и запирать слюзные ворота, подошел к нему, посмотрел на труды его и, видя его вздремавшего, а свечу оплывшую и пылающую, ударил по плечу, сказав: «Прилежность твоя, Андрей, похвальна; только не сожги дворца!» На другой день пожаловал ему пятьдесят червонцев двурублевых, говоря при том: «Ты помогаешь мне в надобности моей, а я помогаю тебе в нужде твоей»⁷¹.

64.

Когда Нартов просил его величество окрестить сына его новорожденного, тогда отвечал ему: «Добро!» И оборотясь к государыне, с усмешкою сказал: «Смотри, Катенька, как мой токарь и дома точит хорошо». Окрестя, пожаловал он ему триста рублей да золотую медаль: подарок при крещении весьма редкий, ибо Петр Великий на деньги был не члив и свободнее давал деревни; тогда обещал государь ему деревню, однако за скоро приключившеюся болезнию и кончиною сего не воспоследовало⁷².

65.

Государь, рассматривая в токарной план учреждения Академии Наук в Санктпетербурге с архиатером Блументростом при Брюсе и Остермане, взглянув на Нартова, говорил ему: «Надлежит при том быть департаменту художеств, а паче механическому; привезенное из Парижа от аббата Биньона и писанное тобою о сем прибавить Желание мое – насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества вообще». При сем случае его величество назначил быть президентом сея Академии Блументроста⁷³.

66.

Докладывано было государю, что в Петербург пpиехали плясуны и балансеры, представляющее разные удивительные штуки, на что его величество генералу-полицеймейстеру Девиеру отвечал так: «Здесь надобны художники, а не Фигляры. Я видел в Париже множество шарлатанов на площадях. Петербург не Париж; пускай чиновные смотрят дурачества такие неделю, только с каждого зеваки не больше гривны, а для простого народа выставить сих бродяг безденежно пред моим садом на лугу; потом выслать из города вон. К таким праздностям пpиучать не должно. У меня и своих фигляров между матросами довольно, которые по корабельным снастям пляшут и головами вниз становятся на мачтовом верхнем марсе. Пришельцам, шатунам сорить деньги без пользы – грех»⁷⁴.

67.

При случае фейерверка, которым император во время мирного торжества управлял и сам оный зажигал, когда он удачно кончился, то придворные льстецы, выхваляя, что огни государь удивительно пускал хорошо, однако при том действии быть опасно, получили следующий от монарха ответь: «Tакиe ли огни пущал я при Полтаве, да не ранен!»⁷⁵

68.

Его величество, взяв с собою прибывшего из Парижа, в службу принятого, славного архитектора и инженера Леблона, при котором случае, по повелению монаршему находился и Нартов с чертежем, который делал он, поехал в шлюбке на Васильевский остров, который довольно был уже выстроен, и каналы были прорыты; обходя сей остров, размеривая места и показывая архитектору план, спрашивал: что при таких погрешнocтяx делать надлежит. Леблонд, пожав плечами, доносил: «Все срыть, государь, сломать, строить вновь и другиe вырыть каналы». На что его величество с великим неудовольствием и досадою сказал: «И я думал тожь». Государь возвратился потом во дворец, развернул паки план, видел, что по оному не исполнено, и что ошибки невозвратные, призвал князя Меншикова, которому в отсутствие государево над сим главное смотрение поручено было, и с гневом грозно говорил: «Василья Корчмина батареи лучше распоряжены были на острову, нежели под твоим смотрением теперешнее тут строение. От того был успех, а от сего убыток невозвратный. Ты безграмотной, ни счета, ни меры не знаешь. Чорт тебя побери и с островом!» При сем, подступя к Меншикову, схватил его за грудь, потряс его столь сильно, что чуть было душа из него не выскочила, и вытолкнул потом вон. Все думали, что князь Меншиков чрез cию вину лишится милости; однако государь поел, пришед в себя, кротко говорил: «Я виноват сам, да поздно: сие дело не Меншиково; он – не строитель, а разоритель городов».

Василий Корчмин – бомбардирской роты офицер, которого батареи на Васильевском острову на берегу устья реки Невы с великим успехом действовали [в море] против приплывших Шведов, [и] по имени которого прозван сей остров⁷⁶.

69.

Петр Великий, садя сам дубовые желуди близь Петербурга по Петергофской дороге, желал, чтоб везде разводим был дуб, и, приметив, что один из стоящих тут знатных особ, трудам его улыбнулся, оборотясь к нему, гневно промолвил: «Понимаю! Ты мнишь, не доживу я матерых дубов. Правда! Но ты – дурак; я оставляю пример прочим, чтоб, делая то же, потомки со временем строили из них корабли. Не для себя тружусь, польза государству впредь».

О разведении [и] соблюдени лесов изданы были государем многие указы строгие, ибо сие было одно из важнейших его предметов⁷⁷.

Жан-Батист Александр Леблон

70.

Будучи на строении Ладогского канала и радуясь успешной работе, к строителям государь говорил: «Невою видели из Европы ходящие суда, а Волгою нашею» – указав на канал – «увидят в Петербурге торгующих Азиатцев».

Желание его величества было безмерное соединить сим море Каспийское с морем Балтийским и составить в государстве своем коммерцию северо-западную и восточную чрез сопряжение рек Мсты и Тверцы одним каналом из Финляндского залива чрез Неву реку в Ладогское озеро, оттуда чрез pекy Волхов в озеро Ильмень, в которое впадает Мета, а тою рекою до реки Тверцы, впадающей в Волгу, а сею – в Каспийское море⁷⁸.

71.

Петр Великий был истинный богопочитатель и блюститель веры христианские и, подавая многие собою примеры того, говаривал о вольнодумцах и безбожниках так: «Кто не верует в Бога, тот либо сумасшедший, или с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен»⁷⁹.

72.

Генерал полицмейстеру Девиеру, доносившему о явившихся кликушах, приказывал его величество так: «Кликуше за первый раз – плети, за второй – кнут, а если и за сим не уймется, то – быть без языка, чтоб впредь не кликали и народ не обманывали!»

Антон Мануилович Девиер

73.

О ложнобеснующихся говорил государь: «Надлежить попытаться из беснующегося выгонять беса кнутом; хвост кнута длиннее хвоста чертовского. Пора забуждения искоренять из народа!»⁸⁰

74.

Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было его величеству докладом, домогаясь всячески при таком удобном случае привесть его в совершенную немилость и несчастье, то сказал государь: «Вина немалая, да прежние заслуги более». Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиной и потом сказал: «Теперь в последний раз дубина; ей, впредь, Александра, берегись!»⁸¹