Текст книги "Апостол"

 
Апостол:
– Не пропадёт такой ретивый.
с другого храма прибежал
за мной, весёлый и счастливый,
как будто в Царствие попал.
не знает он своей планиды —
и хорошо, пусть в счастье день
он проживёт, как именины
в огнях из праздничных затей.
 
 
наказан будет мной за это
его беспутствующий дух,
не устрашившийся завета,
что дал ему его пастух.
гореть ему в его корысти!
спасенья нет таким нигде:
ни в Божьем всепрощенья месте,
ни в том, где чиститься душе.
 
 
и кара будет воздаянием
за непослушное чело.
сегодня же мечом Ваала
я обезглавлю мир его
и отсеку пустые мысли
от этой глупой головы,
что не способна разобраться —
какие праведны труды.
 

 
Она:
– Не убивай, прошу, не надо!
не убивай себя ни в ком:
ни в человеке, ни в безмолвном
создании божьем, босиком
пройдись по выжженным полям,
по обгоревшим косогорам
со скорлупой горящих гнёзд
и суетных недавно норок.
пройдись по полевым дорогам
в пыли и солнечном жару,
дойди до снежного сугроба,
не сделав смерти никому.
 
 
не убивай, прошу, не думай,
нет в голове твоей хмельной
заветной правды простодушной;
она лишь в сердце, за тобой —
одно решение, дороже
всех важных следствиями дел,
почувствуй напряженьем кожи,
почувствуй жизнь; её предел
твоей рукой не ограничить,
твоим кнутом не перебить,
твоим ножом не обезличить,
а сделав – больше не простить
ни рук своих, ни их деяний,
не вырвать память из груди…
постой судьбу пытаться править —
не убивай же! погоди!
 
 
напейся жизни из колодца —
не убивай её в огне!
послушай мудрого юродства —
благословенье в простоте:
для счастья хватит корки хлеба,
земли на каждую ступню,
зимой в ладони тёплой – снега
и снега с тополей в жару.
 
 
не убивай, прошу, не надо,
не убивай себя ни в ком
и жизнь люби, как любишь мать,
люби всегда, люби во всём!
 

 
Апостол:
– Неправильно, как вижу, понят
я был тобой, моя звезда;
и в мыслях не было моих
лишать того, что дал не я,
безпомощных живых созданий
и провинившихся людей —
на то есть суд, вершит который
Тот, кто не властвует теперь.
 
 
зло правит современным миром —
я знаю это по себе.
безумным языком Сатира
оно вещает на Земле
о власти тех, кто верит в силу
того, что жертвенная кровь
не увлечёт с собой в могилу
и смертью воскресит любовь.
 

 
Когда-то будет ужасаться,
смотря в кровавые века,
наследник гибнущего царства,
пожравшего само себя
в своём ничтожном вожделении,
стяжавшем счастье через плоть
в великих муках убиенных
творений, что создал Господь.
 
 
тогда не будет оправдания
бездушию стеклянных глаз,
увидевших в чужих страданиях
свой садомический экстаз,
воспетый тысячью пиитов,
оправданный судом лжецов
и проповедовавший личность
в безличии безумных псов.
 
 
на жертвенных столах банкетов
руками домовитых жриц
распластаны тела в рулеты
для сытости безликих лиц.
от плоти плоть питая жаждой,
сгущая кровь смертельным сном,
их риторическая правда
гласит неписанный закон:
 
 
для выживания только смерть
дарует силы и терпение,
кислот и элементов твердь
добудем только там, где тление
щедрот своих даёт плоды
для наших тел, для наших мыслей,
убийство – это смертный грех,
но мы грехом питаем жизни.
 
 
не выживем без мяса мы,
не вырастут и наши дети;
Бог создал хищниками нас
на этом безпощадном свете,
где кровь – есть жертвенная сила,
питающая в муках нас,
для благородного порыва
в наш долгожданный звёздный час!
 
 
иначе будем, как растения,
цвести пустотами очей
и упиваться вдохновением
без алкоголя и страстей;
и овощами лишь питаясь,
мы сами станем как трава,
которая своим шептанием
не может защитить себя.
 
 
– Так говорят они, жирея,
в своём невежестве скорбя,
о тех страдающих плебеях,
которые живут, влача
безрадостные дни покоя
среди безумствующих бурь
адреналиновых героев,
впитавших мертвенную дурь.
 

 
Я расскажу совсем немного
о том, кто пред тобой сейчас
стоит, как путник у порога,
в дверях оставшийся не раз.
как имя мне? – не знаю даже,
пытался я его забыть,
и всё же, видимо, однажды
мне удалось сие свершить.
 
 
кто я? – узнать про это
я сам хотел бы, но, увы,
непроницаемое вето
на то Создатель наложил;
и ангелы во мне ликуют,
и демоны во мне сидят,
лукавый дьявол крест целует —
когда во тьму глаза глядят.
 
 
что нужно мне на этих землях? —
понять пытаюсь я года
нечеловечного служения
в местах, где кается душа,
где каждый обретает веру,
слепой где познаёт себя,
а нищий в золотых галерах
на вёслах видит богача.
 

 
Я в вере не ищу покой,
я в людях потерял обитель,
и – словно грешник —
праведник земной живёт во мне
как безразлично-искушённый зритель.
 
 
я говорю им «Бог» – они несут рога,
я славлю Сатану – они целуют крест;
покуда над толпой безумствует молва,
в безчисленных сердцах лукавит бес.
 
 
я презираю их бессовестную ложь
и бессловесно-грустное молчание,
когда они, в одеждах пряча нож,
мечтают о всеобщем покаянии.
 
 
зачем спасать свободных от рабов
и зёрна отделять от грубых плевел,
когда свобода вызывает дрожь
и безконечный приступ омерзения?
 
 
дозволенность всего, доступность красоты —
уродует черты её творений
и превращает идеалы в пыль
и в суету вульгарных вожделений.
 
 
забыть себя, забыть свой вкус и запах —
не это ли великая печаль
всех тех, кто в освящённых златах
скрывает свой безпомощный алтарь?
забыть себя – безценное прозрение!
и, в вечность без посредников взглянув,
в единстве всех и вся найти уединение
и возлюбить без пения кликуш.
 
 
я заповедую всем вольным бунтарям,
идущим впереди под белоснежным стягом:
в единстве и любви, без пут и кандалов,
до безполезной, маленькой ограды —
свободно уходить, свободно возвращаться;
свободно вместе быть, свободно расставаться;
и в этом тяжкий крест и вечное спасение,
и в каждом сердце тьма, и в каждом – просветление.
 

 
Она:
– Прекрасные слова от Вас я снова слышу!
моя поёт душа, как будто кто-то свыше
послал отраду мне, ответив на молитвы,
Вы облачили в слово божественные ритмы!
для Вас готова стать и музой и спасением;
тебе я буду мать, сестра и вдохновение,
с тобой – на край земли, с тобой пойду на плаху,
и если вместе мы, то не познаем страха!
 
 
как стало хорошо! и я теперь узнала,
что значит жить в другом, и я другою стала!
я чувствую тепло в трепещущей груди
и верю, что познаю себя в твоей любви!
мне всё равно, что скажут и безразличны слухи,
я в радости верна и верная в разлуке,
мой путь открыт теперь, и он с тобой един —
мой друг, мой брат, мой муж,
мой первородный сын!
но только я молю – другим не открывайся!
не будешь понят ими – ты даже не пытайся.
они лишь по себе других судить способны,
тому, что говоришь, их слуху не угодно
внимать и содрогаться, и по кривым лекалам
тебя начнут кроить, и будешь распинаться
ты всяким языком, на каждом континенте
рабами суеты и всемогущей смерти!
 

 
Но вот мы и пришли, прошу ко мне домой.
Вас познакомлю с теми, кто делит кров со мной.
возможно, вдохновение Вас посетит в стена́х,
где вера и смирение в прощающих сердцах
живут уединённо в своём святом скиту,
почти что в заточении… не слушайте, прошу,
исследуя буквально мой безпокойный вздор —
в дворцах гостеприимства – я говорю, как вор!
 
 
мы подошли к воротам. владенье окружал
некрашеный забор. его потухший лик
другое время знал, когда саженный тёс
осматривал людей зелёными глазами
под тенью тополей и золотистых лип,
гудящих в знойный день пчелиной суетой
и деловых шмелей, кидал на проходящих
внезапности порыв, рождённый над рекой
и на просторах нив.
 
 
пройдя фруктовый сад и стриженный газон,
подпорченный кротами воротами их нор —
приблизились к крыльцу, где остроухий пёс
лениво озирал свой безподобный нос,
служа не шелохнувшись в проходе у дверей
лежачим полицейским, и каждый божий день
взлетающие юбки он провожал в полёт
печальными глазами того, кто вечно ждёт.
 

 
Весь в красном кирпиче – был дом совсем неплох.
в излучине Днепра стоял он с тех годов,
когда купцы ходили в низовия реки
на баржах, что влачили на спинах бурлаки
по каменистым мелям, по кручам берегов
туда, где торговал могучий Могилёв,
где вдохновенный Киев не знал ещё о том,
что дважды в нём свершится нацистами погром.
 
 
дом пережил смятение семнадцатых годов,
пожары, наводнения, и пушечных стволов
смертельное дыхание не разрушало стен;
во время оккупации он оставался нем
о том, что в подземелиях, имея тайный ход,
ведёт свою борьбу, и каждый патриот
мог получить здесь кров, нехитрую еду
и переждать облаву в эсэсовском аду.
 

 
Сейчас он жил в покое. почтенная семья
была хозяйкой в доме и встретила меня.
да, именно «хозяйка» – в ней не было мужчин
с недавних пор, и пёс не зря в дверях грустил.
 
 
Она:
– Вот бабушка и мама, вот две мои сестры,
пожалуй, этот кот – глава нашей семьи,
ещё приходит к нам один смешной поэт,
вот, кстати же, и он! – прошу всех на обед.
прошу нас извинить, но мы не пьём вина,
не жарим и не солим, еда у нас проста,
поэтому немного встречаем мы гостей,
но те же, что приходят – цветы среди камней.
позвольте Вам представить: его зовут Иван —
весьма простое имя, но вижу по глазам —
другое бы не принял и не признал в себе
искавший Иордан в стремительном Днепре!
 

Часть VI

 
Апостол:
– Так значит, он – поэт? —
давно их не встречал.
мой слух не принимает рифмы,
язык сей – для меня кинжал,
таланты эти – пустомелье,
их труд – призвание юнцов,
подрезаны они гордыней,
как крылья фермерских птенцов.
 
 
сказители неясных смыслов,
интерпретаторы слогов,
в сакральности поблёкших листьев
находят тысячи причин
отдаться толкованью снов.
 
 
играя бисером в ладонях,
жонглируя избытком слов,
они придумают героев
и возведут их до богов
стеклом линзованных столов.
 
 
у них антихрист во Христе
покой найдёт и понимание.
Иван Ионовым трудом,
апоклиптическим молчанием
расторгнет смыслы странных строф.
 
 
под фиговым листом поэтов,
скрывающим мужской порок,
я вижу слабых импотентов,
страдающих в своих памфлетах
безсилием никчёмных строк.
их разум не оставит тайны,
их гордость не увидит лжи
в словах эзоповых стенаний,
воспевших равенство грехов,
как пифагоровы штаны.
 
 
что сможешь ты сказать на это?
быть может, вовсе я не прав?
в твоих глазах не вижу гнева,
похоже, держишься в руках?
я уважаю это! знай —
во мне найдёшь ты понимание,
поведай, что в тебе кипит,
и обрети моё признание.
 
 
он посмотрел, меня пронзая.
казалось, он увидеть смог
всё, что во мне живёт, скрываясь,
и прорастёт лишь в нужный срок.
поправив бороду густую,
в ладонь морщины опустив,
минуту он сидел, другую,
и тут изрёк души надрыв:
 

 
Поэт:
– Придёт тот день, придёт тот час,
и, сорок вёсен отсчитав,
взлетит на выспренный Парнас,
как на злачёный пьедестал,
твой слог, твой мир, твой первый вал.
 
 
сметая блажь пустых желаний,
пронзая души и сердца
великой силой мироздания,
пройдя сквозь тёмные века
от страсти алчного стяжания
до вдохновения Творца.
 
 
там тишиной молчат деревья.
там свет прощает облака.
там утро зимнего похмелья,
туманом вьюжным заметя
воспоминаний зыбкий след,
хоронит долгими ночами
всё то, к чему стремился ты
и что безследно исчезает
в закате дня, в забытой мысли,
в финале бренного пути,
что увядает безразличием
всей прошлой жизни вопреки.
и вновь, меняя поколения
на свежий вдох, на ясный взгляд,
уйдёт слепое самомнение,
исчезнут тысячи преград,
умрёт стреноженный калека,
и разум чистый возродит
всю святость праведного века,
что грянет гимнами молитв
в одном дыхании народов,
единой верой праотцов
и властью, данною природой —
настанет время мудрецов!
 

 
Апостол:
– Пытался я вернуться к Богу
в том храме, где сегодня был.
в углу присел и стал молиться
о том, чтоб мне хватило сил
на этот подвиг вдохновения —
вернуться к памяти отцов,
оставшихся в своём творении
на протяжении веков.
 
 
но не нашёл я там покоя.
вблизи чарующих икон
кипела звуками работа:
шуршали тряпки, мылся пол,
стучали швабры по порогам,
просили ноги всех убрать,
и в завершение всего —
служанки начали кричать.
 
 
они в весь голос обсуждали
свои житейские дела,
кого-то дураком назвали,
все вместе хаяли бомжа,
принёсшего с собой в обитель
зловонный алкогольный дух;
и я, как безсловесный зритель,
взирал на суету старух.
 
 
потом они собрались в келье
и, разговевшись кипятком,
так громогласно загалдели,
что весь приход узнал о том.
не смог я более терпеть
такое наглое кощунство
и, дабы гнев в себе не зреть,
покинул бабское безумство.
 

 
Он продолжал, не замечая
того, что я ему сказал.
в транс поэтический впадая,
его несло, и, как пожар,
пылала пламенным прозрением
его бушующая страсть —
в неугасаемом стремлении
всех вразумлять и обличать.
 
 
Поэт:
– Монархам до́лжно править миром.
за ними, в их делах и в них Господь
являет на земле божественную силу,
заботой согревая свой народ.
монарх – не царь, монарх – путеводитель,
он тот, кто Знает, знает как идти,
он ласковый и праведный родитель,
святитель душ в обители Земли.
 
 
монашеская жизнь – его молчание,
его труды – безгласый разговор,
на крыльях чистоты и воздержания
с ним воспарит и праведник и вор.
 
 
ваш род скорбит под игом демократов,
вас низвели до уровня толпы,
идёте вы войною брат на брата
и на войне целуете кресты.
 
 
ваш демократ – безумнейшая кукла
с хвастливой и бездарной головой,
что бьётся обо всё на вечном перепутье
и ищет направление клюкой.
 
 
ваш выбор лучших – дикая иллюзия
того, что вы способны выбирать.
приходят упыри во власть и правосудие
и тут же начинают вас сосать.
неразвитость в цене и даже в моде:
бездарностям нетрудно преступать
законы вольного сожития в природе,
они пусты, им нечего терять.
 

 
Погаснет Солнце, день уснёт навеки,
застынут реки, города уйдут в пески,
настанет судный день и горе-человеки
поймут всю тщетность суетной мечты
о злате, о дворцах, о почитании
своих заслуг и самых важных дел
и вспомнят главное великое призвание —
быть человеком! – в этом ваш удел.
 
 
вы рождены задолго до рождения,
вы прощены задолго до грехов,
вы все – в раю, но спите в заточении
уютных и бесчисленных адов.
есть ад один – вовеки не проснуться,
не оторвать от ложа головы,
в купель свободы и любви не окунуться,
проспав всю жизнь в оковах темноты.
 
 
зачем вам разум, воля и сомнение
даны судьбой как дар, как ключ от всех чудес,
как верный путь к святому просветлению
под вечным покровительством небес?
вы всё забыли, воля одряхлела,
беспомощно барахтаясь в сетях
привычных и бесформенных сомнений,
ваш нигилизм посеял только страх
в сердцах затравленных, трепещущих в плену
разумных доводов и веры в пустоту.
 

 
Вы верите в неверие, как в миф
единственности жизни в своём теле,
вы каждодневно гасите порыв —
искру души, живёте на пределе,
стараясь ухватить от жизни всё,
попробовать, прочувствовать, но что
даёт вам наслаждение, азарт? —
секунды счастья, а затем назад,
как по команде, в замкнутом строю,
бежите, засыпая наяву.
 
 
читаете вы жизни словно книги.
бывает через строчку, через лист.
теряются, порой, сюжетов нити,
бывает – очень хочется в отрыв
уйти, забыв повествование,
перечеркнуть и разметать листы
на волю ветра, вопреки стараниям
архивной и порядковой возни.
 
 
сжигаете в кострах чужие жизни
с проклятием непонятых страниц
и гидрой многоглавых инквизиций
таращитесь пустотами глазниц
на пепел, упиваясь самовластием,
с иллюзией искупленных грехов —
сгораете, но не горят идеи! —
идеи вечны, в этом сила слов.
 

 
Так для чего ваш труд?
зачем стальные жилы
удерживают тысячи домов,
в тщеславной гордости готовые пронзить
смертельным шпилем зыбкий небосвод?
и реки крови чёрными ручьями
пускаете из стонущей Земли,
и рвёте килотоннами на раны
её лицо под маской «красоты»
дорог степных, искусственных морей,
безлесых пашен – лысых пустырей,
засеянных гектарами кормов
для миллионов жертв во имя сытых ртов.
 
 
что стало с вами, дети декабря?
ваш дух иссяк, вас вдохновляет тьма.
безвольные в добре, могучие со злом
вы в стаю превратились, где закон
один над вами властен – сила мышц
и острота зубов не ведают границ!
 
 
зима в сердцах лютует, и мороз
сковал всё зыбкое —
от жалости до верности себе.
ваш идол – полуцарь, для многих – полубог,
словесной щедростью затмивший бычий рог,
звучавший прежде голосом войны
и обещавший всё: от злата до жены
храбрейшим воинам; но сейчас —
всё без войны доступно вам,
отчизны истинным сынам,
идущим следом за великим вожаком
ноздря в ноздрю, погоном и плечом
поддерживая юных и речистых.
 

 
Опричники закона и сумы —
очнитесь! на костях страны
жируете вальяжно и, крестясь,
идёте к гибели, утаптывая в грязь
наследие отцов своих.
 
 
цинично славословя свой народ,
как скот клеймите, затыкая рот,
и грабите разбойничьей рукой
казённый дом, таща с собой
в крысиные ходы и тайники счетов
всё ценное в оплату громких слов и обещаний.
 
 
что ж, лукавство нынче дорого в цене.
едва такое было бы, когда
за сказки не давали города и веси
на разграбление дельцам и бездарям.
 
 
чем больше вас, чем тягостнее груз
от ваших дел, от ваших грязных муз:
тщеславия, гордыни, лжи,
бесстыдной похоти, стяжания, войны,
лукавой дружбы вероломных душ
и чёрной зависти беснующих кликуш —
тем лучше, тем скорей конец
и гибель мира каменных сердец.
 

 
Он продолжал, немного отдохнув
от вирш своих, и, чаю отхлебнув,
ко мне сошёл с вершин своих прозрений,
подал мне знак, чтоб я внимал без лени
и мыслей подлых о его словах;
сказал, что не винит сомнение в глазах
и тягость вероломных рассуждений.
 
 
Поэт:
– Оставишь скоро жизнь свою.
любовь – не для тебя, строптивый.
она сыграла роль свою —
вдохнула в сердце снова силу.
но эта роскошь не твоя,
в ней так же скрыта твоя слабость:
в жестоких битвах с тьмою зла —
нельзя бояться, даже малость
способна обратить победу
в уничтожающий порыв:
спасти из рук тиранов ту,
которая родней родных.
 
 
оставь её, пока не поздно.
люби тепло её души —
и это сделает возможным
без тел друг друга обрести.
люби её на расстоянии,
люби без временных преград,
как вера любит покаяние,
люби – как Бог заблудших чад.
 
 
прими же мудрое решение,
пока не велика цена.
но если будешь в промедлении —
запомни, скоро времена,
когда окажется в распутье
пред выбором душа твоя:
кто будет жертвой на закланье —
твоя любовь или страна…
 

 
Откройся! выйди! прокричи
свой слог, свой гимн, свою молитву!
пробив пласты земных пород,
пусти живительною влагой
свои студёные ключи
и напои в душе своей
истосковавшийся народ!
 
 
забудь разумные сомнения,
отбрось сей безполезный гнёт!
не забывай, что проведение
своим путём тебя ведёт
сквозь безразличие туманов,
по топям ледяных болот
к тому, кто избавленья жаждет
в оковах вековых обманов
и вечность пробужденья ждёт!
 
 
вас братья снова изгоняют,
вновь запрещают ваш язык,
на деньги западных анклавов
нацисты поднимают лик
в балтийских деревнях Европы;
в границах Киевской Руси —
беснуются в бессильной злобе
евросоюзные рабы.
 
 
они готовы покориться
правленью лживых мудрецов
за те подачки и кредиты,
которые сильней оков
удержат их больные души
в цепях, на гребне той скалы,
где Прометея истязали
за то, что свет познали мы.
 

 
Славяне, связанные верой,
не забывайте своих уз!
Белград запомните в руинах
и сербских неповинных душ,
во имя западной морали
убитых в собственных домах
за то, что их отцы – славяне,
за православие в сердцах.
 
 
марионетки правят миром.
они раскидывают сеть,
которая собой покрыла
Европу, Штаты и на треть
опутала другие страны
риторикой счастливых дней
в процессе перевоплощения
всеразвращающих идей.
 
 
зло управляет этой силой.
не существует в нём границ.
оно способно, разделяя,
собой народы поглотить
и посадить в одну темницу;
для этого ему дана
всеядная, больная жрица —
всегда голодная страна.
 

Часть VII

 
Под низким небом сентября,
неся в заплечье хмурый воздух,
ветрами тяжело влача
по мокрой зелени таёжной,
с востока двинулся к зимовью,
на склоны западных лощин,
осенней сыростью ведомый
туман полуденных кручин.
 
 
он подбирался незаметно,
прохладой ночи возвестив
своё пришествие, и вдруг,
морозом души окропив,
внезапный холод, стылый мрак
сковал безропотное счастье,
и в коченеющих руках
застыла кровь, пришло ненастье,
закрыв собой весь небосвод
и земли тёмной думой вод.
 

 
Так начинается она —
печаль кромешного терпения,
зима души и мать сомнения,
что тёмной стужею влетает
в моих широтах в каждый дом,
неся безмолвие, и в том
я вижу божий дар для нас —
земных детей солнцеворота,
увязших в будничных делах
и убаюканных дремотой
под золотистыми лучами,
в тени берёзовых аллей,
омытых тёплыми дождями…
под белым инеем теперь
тепло другое согревает
упокоенные тела;
мороз сознание ломает,
как лёд, сковавший берега,
и дум полуночное бремя
морщиной ляжет на чело,
и человеческое племя прозрит
сквозь тусклое бельмо
своих дремучих предрассудков,
сквозь догмы вековых основ;
настанет истинное утро,
и сон исчезнет из голов
больным и мрачным наваждением,
пройдёт невежества пора,
и остановленное время
одарит памятью сердца
времён любви, времён прощения,
времён Великого поста,
всенощно-праведного бдения
у ног распятого Христа;
и поминанием покойным
воскреснет каждый в бытие,
где навсегда он стал свободным,
оставив рабское во тьме.
 
 
за ночью день, за шагом шаг
идём дорогой дерзновенной;
за нами скрежет мрачных врат
стенает старческим сомнением
и перемалывает страсть
в своих могучих жерновах,
великой силой воздаяния
погнув все клапаны в сердцах.
 

 
Наш Отче, сущий в небесах
во свете имени и лика,
приидет в Царствии Своём
на землю волею великой.
и на земле, как и на небе,
накормит каждый Божий день
хлебами и простит долги нам,
как мы прощаем всех людей.
Он не введёт нас в искушение,
избавит от лукавых дел;
я вижу Царствие и силу,
и нет предела славе сей!
 
 
мой Бог, я принял этот крест,
оставил тёмное служение
в судах духовной нищеты
и садомического рвения.
я победил в себе Ваала,
познал величие любви,
пророка встретил, и взалкала
моя душа – Твоей души!
 
 
покинул ту, что стала ближе
мне матери и жизни всей.
своё страдание предвижу,
но как ничтожна в свете дней
вся боль моя и отречение
от чувств в узилище груди
в сравнении с её служением
терпенью, вере и любви!