Текст книги "Апостол"

 
Я любил его мокрые пальцы,
стучащие в мое окно;
он был моим другом,
родною душой в поднебесии хмуром
и липком тумане серого дня,
он был моим братом, но…
 
 
прошло это время и вспять не вернуть
те мысли и чувства, остались они
в той ночи, что памяти строки стирает,
незримой рукой проводя по стеклу,
по мокрым скрижалям безбрежной реки.
 
 
я помню тот голос в предутренний час,
что шелестом стен мне глаза закрывал;
он был на свободе, но не презирал
меня за скрещением выцветших рам.
 
 
прошло это время, я знаю теперь
те тайны, что скрыты всегда в рукавах,
я знаю, что будет, я знаю, что есть,
и знаю, что это всего лишь обман…
 

 
В сплетении причин и торопливых следствий,
в тени седых вершин прославленных отцов,
исчезнет призрак лжи и станет всем известен
непреклоненный смысл перерожденных слов.
 
 
пройдет слепая явь стреноженной калекой
в угоду вещим снам в скрещении тысяч рук,
мы пустим кубок вкруг с сокровищами века,
но не замочим ядом потрескавшихся губ.
 
 
слетайте с дерзких уст последние признания!
не тот ли час настал, что предначертан нам
невидимой рукой на свитках мироздания —
взломать замки оков, стереть границы стран?!
 

 
Зашумела кровь в ушах,
застонал безгласым воем,
и цепным стозвоном кляп
в рот вогнал беззубым словом
стих, родившийся в краях
смертных тайн и мордобоя.
 
 
так слагалась в муках воли,
в стылых, сумрачных ночах,
и проникнутая горем,
с болью, с верой и в слезах
песня северных бродяг,
что живут в объятьях моря.
 
 
им скитаться без нужды
и оплакивать Аврору —
деву северной зари,
за собой ведущей к долу
пенной страсти и любви,
перетруженной в надрыв
и зовущей вечно к дому
хромоногих, но родных.
 
 
стелет ночь свои туманы
в босоногие пути,
где в рванине обветшалой,
крест неся в немой груди,
бродит призрачной толпою
с топором или киркой
соль земли моей и слава —
голь с мужицкой бородой.
 
 
разливается в просторах,
в царстве ледяных ветров,
Белым морем освященный
гимн без музыки и слов
через зубы, через кровь,
в тишине ночи рожденный.
 
 
на костях лежат дороги,
на погостах города,
и осиновые дроги
с терпким вкусом топора
прибирают отстающих
по оврагам, по скитам,
и везут вперед ногами
– в никуда.
взгляд бежит по пенным гребням —
дерзким отпрыскам штормов:
где-то мачты ветер треплет
или киль у бурунов;
и зовут, зовут в объятья,
дух на вдохе прихватив,
парусиновые братья,
душу морю подарив.
 
 
край, не тронутый проклятьем
прокаженных городов
и грозящих всем распятьем
шитых золотом шутов;
сохраняет в первозданном,
проповедует в немом, —
я вернусь к тебе когда-то,
я вернусь к тебе —
потом.
 

 
Сплюну сквозь зубы. болью.
широкими шагами. в сторону.
глаза в небо упру. сурово.
наотмашь все. сразу.
жить стало вольно. здорово!
 
 
привычки из карманов. вон!
медяки, звенящие мелочно. туда же.
пройдусь вальяжно мимо. босиком.
базарную брань обойду. пустырем.
не буду кланяться на коленях. даже.
 
 
стоит, покосившись устало. дом.
век прожит опять. удивление.
зачем колокольный гудит. звон?
и крест поднимают обратно. полно!
не спасет их это. от времени.
 
 
знаю рецепт хороший. отсечь.
все, что лишнее – от глыбы. прочь.
руки, ноги, головы. с плеч.
и раствориться, уйти. в ночь.
в черном саване навечно. лечь.
 
 
где была эта мысль. тогда?
гулким эхом звучит. прошлое.
не хватило стране снова. вина.
черное сердце проснулось. война.
и кричит во весь голос. пошлое.
 
 
сколько таких, как ты. есть?
полных огня и мечтаний. суетных.
песчинки на пляже красивом. для.
довольных собой и порядком. холуев.
неспешно идущих. по головам.
 
 
пропустите меня. вперед.
к вышкам каменным. лагерей.
я спрошу совета у тех. ребят.
за какое блаженное. дело.
выпускают из этих. дверей?
 
 
бьют часы на башне. спас.
над вратами лик. сияет.
вождь в гробнице лежит. про запас.
часовой. бычки. стреляет.
и не слышен Божий. глас.
 
 
продайте мне миллиарды. пуль.
для мирного дела нужны. покупаю.
будут сеять их миллионы. дур.
будут ходить по самому. краю.
и сыновей отдавать за мороженых. кур.
 
 
бросьте мяса кровавого в загон. псам.
пусть рвут на куски свое. бремя.
пенная злоба клокочет. там.
в той стороне с пивным. брюхом.
где строем ходит молодое. племя.
 
 
священные идолы выходят. в народ.
жмут руки дрожащие. плебсу.
ордена и почет патриархам. аминь.
закрывается на ночь натруженный. рот.
отдыхают уставшие. чресла.
 
 
прощает убийц кровавых. система.
отпускает на волю. насильников.
за семнадцать старух убиенных. 20 лет.
сотрудничество. следствие. половину скостили.
но 2.28 за сотню грибов – вешает жизнь. на осину.
 
 
я скажу вам, что это – неправильно.
я спою вам свою. песню.
прошепчу. прохриплю. пролаю. не в такт.
письменам хитрозвучным. евреев.
и других, в перекрашенных. пиджаках.
 
 
малиновые будни ушли. в прошлое.
переполнены храмы опять. воскресение.
на грудинах кресты. понурые.
золотые цепи звенят. грешное.
а молитвы просят. прощения.
 
 
испокон все одно. повторяется.
возрождается черная. ересь.
плесень в золоте снова. цветет.
и чумой по земле. расползается.
в наши души с ухмылкою. целясь.
 
 
нет конца этой сказке. дремучей.
переписаны снова. страницы.
ничему нас не учат. истории.
люд боится и крестится. нового.
насмерть стиснув в руках. синицу.
 

 
Она падала, пронзенная равнодушием,
в мокрый ноябрьский день.
всюду вода, но сердце иссушено,
нечем страдать ей больше,
слезам – никогда не верь.
 
 
это было вчера, а сегодня —
такой непонятный мотив
морозом сковал на излете
веточки плачущих ив
и ручейки из глаз ее карих.
 
 
я в них увидел судьбу,
проклятье и страсти плен,
заметил скамью под ногами
и галстук, нацеленный на луну.
скамья пошатнулась. я тлен.
 
 
прощаю весь мир за тебя!
все ужасы, грязь и войны
сплетаются в зыбкую вязь.
я призрачным светом исполнен,
в тени своей жизни молясь.
 

 
Он бегал вокруг меня
с горящими глазами
и с открытым ртом.
казалось бы, – человек,
но хвост вилял пред хозяином,
да и попахивало псом.
он скулил, глядя в глаза его,
а на меня боязливо лаял
писклявым трусливым матом
с истеричным подстаныванием
и с проседанием на задние лапы.
ох уж эти суки хозяйские
и кобели цепные!
молодые и с проседью,
толстые и худые;
в гимнастерках, робах,
засаленных пиджаках,
в сюртуках и фраках,
но с хвостами в штанах.
преданный взгляд ценою в копейку,
суетливая спешка в никчемных делах,
сутулая поступь с лоснящейся плешью
дешевая верность в лукавых словах.
 
 
презренная каста двуногих шакалов
невидимой вошью кусает мой нерв,
пьет кровь и слезу, но и этого мало:
последнее слово отнимет у тех,
кто верою жил и свободным началом,
не кланялся рабски погонам, чинам,
не продал себя раболепным анклавам,
услужливо жизнь в преклоненье влача.
 
 
я схиму приму как живое лекарство
от этой болезни стреноженных душ.
восстану, проснусь, воспарю протестантом
и как еретик в искупленье сгорю!
 

 
Наизнанку дерну душу
грязным, ссохшимся носком:
душно, душно, ох, как душно,
душно в племени моем!
 
 
замираю в ожидании,
жду и снова Вникуда:
пролезаю сквозь сознание
в подворотни Бытия.
 
 
как найти свое, родное?
где откроются глаза
из-под век гранитных спален,
замурованных в века?
 
 
скован, связан и стреножен.
путы душат горло вен,
и синюшным цветом кожи
чую время перемен!
 
 
в преклонении надменном
время тысячами лиц
смотрит вслед идущим с верой
в жизнь под сводами гробниц.
 
 
заключенные в объятия
недовыпивших друзей —
кроют туз козырной картой,
и холопы всех мастей
перемешаны в колоде,
ждут, дыханье затаив,
что судьбы слепая длань
козырь вытащит для них.
 
 
и пойдет плясать орава
бесполезной шестерней:
обезглавит, колесует,
все раздавит пред собой;
 
 
заметет шальная вьюга
все дела седых отцов,
запорошит, зарубцует
льдом тщеславия глупцов.
 
 
ляжет мне зима на плечи
распушившейся лисой,
приморозит, прикалечит
и пригреет разум мой.
черным цветом презирая
белые снега дворцов,
тлеет угольным признанием
в корку спекшаяся кровь.
 
 
скован, связан и стреножен.
путы душат горло вен.
и синюшным цветом кожи
чую время перемен!
 

 
Бесстрашие – удел глупцов.
не тот храбрец, кто не боится,
а тот, кто страх преодолеть
способен и, посмотрев ему в глаза,
на дерзкий шаг вперед решится.
 
 
не это ль первый смертный грех:
жить поневоле, как в темнице,
мечтать о ветрах и росе,
за стекла спрятавшись? – не сбыться
таким мечтам в такой душе.
 
 
познаем счастье через боль
потерь и расставаний трудных;
пройдет надеждами апрель,
и в мае расцветут года,
капель оставив позади.
 
 
прикрыв ресницами глаза,
смотреть на солнце через боль,
пройдя все тернии и ложь,
мы сможем вместе, и тогда,
быть может, обретем покой.
 
 
мы – современники столетий.
вы – дети пламенных веков.
моря времен вокруг бушуют
в объятьях ледяных ветров,
и небеса за нас воюют,
и закипает в жилах кровь!
 
 
в тени великих достижений,
в сиянье подвигов сынов —
очнулся все же чистый гений,
познавший тысячами снов
все тайны время лихолетий,
постигший все пути миров.
 
 
проснись, немое поколение!
очнись от девственного сна!
и ты увидишь в изумлении
основы мира и добра,
что скрыты были от тебя
под маской гордого презрения!
 

 
Ухожу от тебя навсегда.
так случилось. прости и забудь.
я не смог пережить этот день,
пронизанный холодом,
я не смог завершить этот путь.
 
 
закрой мне глаза
ледяною рукой смирения.
непослушные веки мои опусти.
я встаю пред тобой
на последние в жизни колени,
лишь одно я прошу – прости.
 
 
пронеслись эти дни мимолетные,
тихим эхом угасли во мне.
что ж, наверное, это неплохо,
я прошу – не грусти обо мне.
 
 
и осиновый крест целованный
не поставят в моих ногах —
без крестов лежат непутевые
на задворках кладбищенских свах.
 
 
отпусти мои прегрешения
и холодный мой лоб поцелуй!
за одно лишь, за это мгновение —
проглочу я хоть дюжину пуль!
 
 
не суди, не ругай – не надо.
все известно мне самому.
но бывает момент – когда надо,
но бывает – когда не могу.
 
 
пережить, перевыть, перемучиться,
заливая себе глаза.
горькой правды слепая пророчица
не дает мне уснуть тогда.
 
 
и язык ядовито-вкрадчивый
шепчет, шепчет на ухо мне:
хватит, парень, тебе батрачить,
хватит маяться на земле;
 
 
поклонись всем ветрам и звездам
подари свой прощальный взгляд,
не закусывай губы, – поздно,
ты решил – не вернуть назад
прошлых дней побледневшие краски,
наполнявшие трепетом грудь,
и любимой забытые ласки,
от которых не мог уснуть;
 
 
солнце больше не обжигает,
перестала шуметь трава,
южный ветер других обдувает,
не бодрит ледяная вода,
небо низко висит, и тучи
давят серостью слабую грудь,
и купель, что спасла от падучей, —
зацвела, превратившись в пруд;
 
 
вновь тоска пожелтевшим пальцем
перелистывает календарь,
но на каждом листе чернеет
подлой надписью снова декабрь;
 
 
ночь безжалостной стужей сковала,
подарив мне покой и сон:
может быть, это только начало?
может, снова я буду влюблен?
 
 
пережить, перевыть, перемучиться,
заливая себе глаза, —
знаю я, что уже не получится,
не получится – никогда.
 

 
– Ты ждешь меня? – спросил он, затаив дыхание,
чтобы услышать ответ в этом мире,
наполненном шарканьем миллиардов ног.
 
 
она промолчала, но не сказала «нет»,
усмехнулась только и кивнула кому-то: – привет, —
рукой указав дорогу, добавив: – не жди никого на обед.
 
 
это было так грустно. он думал, что она пришла к нему.
– неужели ошибся? – пронеслось в голове,
– но она здесь, со мной, почему?
 
 
– я видел тебя раньше? – спросил он, не ожидая ответа,
– какое-то странное чувство: мы знакомы давно,
но я вижу тебя впервые, не знаю имени даже,
и память потерялась где-то…
 
 
молчание. казалось, прошли годы,
но все так же они друг другу смотрят в глаза,
только руки дрожат у него, и ломит суставы, мда-а…
 
 
– ты все еще ждешь? – спросил он с одышкой,
старый, больной и усталый.
она сказала: «не время. давай еще здесь помолчим.
мне хорошо с тобой и легко. ты не просишь,
и это тяжелое бремя не давит на плечи мои.
еще хоть немного – живи!»
 
 
– хорошо, – согласился он, – но пожалуйста, не очень долго!
только об этом прошу. не оставляй меня здесь одного,
я жить без тебя не хочу, и это так странно,
как будто здоровый не хочет отпускать врача,
держит за руку и просит: сделай больным меня!
непредсказуема жизнь, а ты, – ты немногим лучше:
любишь играть с людьми – от скуки, наверное, или от грусти;
забудь про это и – помоги. тогда тебя будут любить,
перестанут бояться и клясть, ты будешь дарить избавление,
ты будешь дарить надежду, ты станешь дороже жизни,
подумай – какая власть!
весь мир у твоих ног! ты будешь им править!
ты будешь выше, чем Бог!
все молитвы тебе и почет! твой культ, и имя твое на небе —
прочтет земной звездочет!
перед тобой с человека слетит вся гордость и спесь!
хотя, о чем это я? – все это у тебя давно уже есть…
 
 
– да, все верно, мой друг.
ты всего лишь хотел поболтать.
привычка – твоя вторая натура.
не мне ли об этом знать?
ты говорил так долго и вдохновенно всю жизнь свою,
что даже забыл для чего
и научился вовремя склонять седое чело перед неизбежно —
стью,
как многие из людей. ты в этом на них похож,
и нет борозды меж бровей – клейма,
что ставит упрямство на лица дерзнувших познать,
что правда становится ложью, как жизнь становится мной,
если ее распять… равнодушием.
 

 
Понять поэта может лишь поэт,
впитавший все слова единым вдохом,
с надломленной душой, где места нет
смешным договорам с фатальным роком.
 
 
почувствовать всю боль и прочитать меж строк,
раскаянье принять без порицания
способен только тот, кто сам однажды смог
вписать строку в сию исповедальню.
 
 
потомкам суждено услышать с высоты
предсказанных времен и достижений
ту силу слов, что громче тишины,
тех слов, которые живут вне времени.
 

 
Жизни смысл в смерти я вижу.
прекрасная дева глаза закрывает мои.
долги возвращаю бренному этому миру
и сам возвращаюсь в лоно вселенской любви.
 
 
спадет пелена невежества сытого с каждого.
руинами дел бесполезных обрушатся их города,
и тысячи лет превратятся в одно мгновение,
и самый последний в смерти познает себя.
 
 
светлое темным вдруг станет для них вероломно.
правда и ложь сольются в истины суть.
мораль и закон пеплом падут пред ногами
тех, кто в веках выплывать обречен и тонуть.
 

 
Мысли холостые летят одиноко.
в ночь. где бы найти им пару?
забить самокрутку, налить до краев покрепче,
дверь на замок, и снять гитару.
 
 
метель. белый ветер.
ели лапами машут. вьюга грустью поет.
проносятся мимо меня
вчерашние капли без лиц,
в свободном и дерзком полете
сердца превратившие в лед.
 
 
это пришел Новый.
перешагнуло время двенадцать.
я на вокзале судеб когда-то сел в скорый,
сойти не могу сам,
не стоит, наверно, пытаться.
 
 
сердце пульсом в висках
обратный отсчет ведет,
без отдыха, в такт секундам;
смотрю в окна глаз своих карих,
моргается все невпопад,
самое главное, кажется,
снова из рук упускаю.
 
 
и став еще на год дороже,
как ординарное вино,
из года в год дубею кожей,
но мягче сердце, ярче вкус,
и недовыпившие рожи
не лезут в бытие мое.
 

 
Крысиная возня – везде, где темно,
где норы и лазы, где бродит вино и киснет сразу,
где воздух душит и стоит вода, где горло сушит
и ложь сильна – необходимостью.
 
 
правда надкушена, ядовитой слюной помечена.
не надо слов, не надо слез, не стой на месте,
моя человечина – огромный ребенок с душою Бога,
единый в каждом вдохе,
но одинокий до гроба – бесконечностью.
 
 
меняется все и все неизменно.
все вечно и временно одновременно.
парадоксы становятся парами, удивляя звезды своим естеством,
куда мы все катимся? безнадежно. думая об одном: навсегда?
 
 
все продано и все куплено. в реальности или виртуально.
это не новость. согласен. да и звучит банально.
в мире перекупщиков голубых активов и фишек —
глобальное казино – интернациональная прерогатива
вертких и шустрых.
 
 
носы в кровь. и снова сбитый кулак выгоняет слезу в конце
суетливого дня.
бельмом копошится в глазу – возня крысиная.
 

 
Плевать на будней серую скуку,
костлявой клешней сдавившей горло.
замер кадык. наверное, больно —
на вдохе впасть в кому. хриплю: – довольно!
 
 
отпусти грехом судный день моей жизни,
истосковавшийся по тризне!
заупокой спета песня заунывным утром,
постой! не торопи меня в землю, постой!
 
 
опускаю глаза в пол или четверть зрачка:
от света больно и снова дрожит рука,
поднимая стакан запотевшего чая, —
без заварки, холодный и терпкий,
он греет меня сороковым градусом —
самым, по-моему, жарким!
 
 
пора. пора в дорогу.
мой след обгоняет меня
по привычке тех волчьих, бродяжьих лет,
что стали карточкой или наличкой
в моих карманах безропотных бед.
 
 
– прощай… – шепну себе в ухо.
и сделаю вид, что не слышу.
так проще. не люблю прощать и прощаться.
люблю, чтоб было потише.
 

Тетрадь 4

 
Негоже так о человеке.
портянкой горло замотав,
вдавить, как в каменное веко,
всю недосказанную явь
похмельных будней безвременья
поверх расстриженных голов
великой дыбой беспределья
расчетвертованных рабов.
 
 
кровавой подписью тиранов
и стали вороным клинком
дарить свободные начала
и лить в глотала кипятком
без тщетной жалости плебеев,
без сытой праведности псов —
слепых лакеев лицемерья
и коронованных глупцов.
 
 
негоже так о человеке.
пустым пустое подменив,
дать волю в призрачном вертепе
и в клетку на́ цепь посадив
его безумную отвагу,
его наивное «люблю»,
его несбывшуюся сагу
и величавое «могу»!
 

 
Нет, не праздничный я, не скандальный.
в кабаках я скучаю впредь.
там Сережа когда-то буянил
и за всех нас решил умереть.
хватит жертв многоликому змею
приносить с раскрытой душой.
полюбить без вина я сумею —
зарекаюсь тюремной сумой.
 
 
и в слепом опьянении плоти,
и в прозрении высших начал
я себя потерял на излете
там, где правду забвенно искал;
а потом, с досадой истрепанной,
как перчатку дуэльной руки,
я швыряю прохожим в лица
ямбы слов о заблудшей Руси.
 
 
и в стране беспросветно-убогой
не смогу я душой отогреться.
здесь залюбит смертная вьюга
и морозом вонзится под сердце.
и тогда под крестами и сводами,
над Невой и над Волгой в ночи
разродится великими родами
тот народ, что дремал на печи.
 
 
чрез леса проводами раскинувшись
и по дну раскатав рукава —
газом огненным, все-таки сгинут
человеческие блага.
и за все, за грехи эти тяжкие,
с нашей верою в благодать —
мы не будем, как прежде, в рубашках
под иконами умирать.
 

 
Невежество! как безнадежно ты в своем первородном грехе!
в нелепом своем одиночестве и мраке, что дарит звезде
ее вечное право светить сквозь долгие тысячелетия
тому, кто дождется в своей простоте
священной возможности жить не в Боге, а в Человечестве.
 
 
смрад кабацкий над миром висит, отравляя похмельем зарю.
безнадежной продажностью быт зазывает народ к алтарю,
где под звон наливной и гудеж, бесхребетным, шальным
языком,
до блевотины праведной ложь завывает в полгорла псалом.
 
 
бестолковая, горькая, потная – жизнь, затертая шарканьем ног,
каблуками продавленно-блеклая и не раз получившая в лоб,
поднимает за здравие крепкое леденящую душу тоску
и ныряет в ее беспросветную, перегаром дышащую мглу.
 
 
и струится по венам набухшим, сигаретный впитавшая дым,
недопитая боль простодушная, сделав тело чертовски чужим.
и проснувшись наутро в постели, обнимая залетную плоть,
только в дьявола может поверить перепивший сивухи господь.
 

 
Стынет Двина севером,
ледоставом коробя чернь
вод своих, тяжким бременем,
на излом утыкаясь в твердь.
сединою уставших течений
украшая фатою плес,
до весенних шальных разливов
чрез себя перекинув мост.
 
 
зацепившись торосовым гребнем
за вихрастую шубу небес —
разразится утробием треска,
как морозной подкоркою лес,
черствый лед, под тулупом насупившись
и по швам распустив рукава,
захребетною силищей врубится
в зарубцованные снега.
 
 
заслезясь на солнечных тропах,
первой каплею грянет весна.
заскользит, зажурчит, забаюкает,
ярким светом подмыв берега.
через толщи морозов и наледи,
сквозь кусачие зубья пурги —
разглядит голубое бездоние
вольный дух непокорной реки!
 

 
Через что нам придется пройти?
от чего предстоит отказаться?
я не знаю ответа, прости,
знаю то, что не в силах остаться
безголосой подвыпившей чудью
на задворках священной Руси.
 
 
я не знаю, когда прогремит
нетерпением первых раскатов
громогласие тысяч молитв
в тихом шепоте истинных братьев,
вопреки вековым настояниям
навсегда оставивших скит.
 
 
знаю я, что придет этот час,
что исчезнет бельмо наваждений
с замутненных невидящих глаз,
и растает туманом неверие
в полных силы великих сердцах,
пробужденных во имя спасения.
 
 
я не верю, что будет забыт
сокровенный мальчишеский вздор
о героях прославленных битв,
о мечтах, выгонявших во двор
из-под юбок уютных квартир
и наполненных светом домов
тех, кто склеит разбившийся мир
вечным словом священных основ!
 

 
Скоро – исчезнет голоса дрожь.
скоро – перестанет вздыматься грудь.
снова – созреет озимый колос,
опадая в землю зернами жизни.
 
 
тогда – будет услышано слово.
тогда – станет кем-то тот, другой,
сделавший правду тяжелым бременем
мысли, втоптанной в перегной.
 
 
неблагодарная юность не ценит опыт.
тщеславная старость забывает корни.
безгласая скупость лежит на сене.
бездарная трусость позорит племя.
родина… – ты все та же:
 
 
в липовых лаптях скользишь по паркету,
костылями рук себя загоняя
в изумрудные шахты, в золотые копи,
на горизонтах границ исчезая —
в неизвестности.
 
 
родина… – ты все так же —
носишь вериги на своей шее,
дорогими костюмами жадно втирая
пот нефтяных вековых отложений
в бездонные недра оффшорных карманов.
жадность – безумие смертных.
 
 
страхом и болью живет планета,
водой и ветрами очищая раны.
плетется слепо из века в веко
заблудший отрок с душой человека,
расчленив себя на народы и страны —
тщеславием.
 
 
безумная страсть правит сердцами.
горячие головы готовы на все.
смертельные яды вкушает забвенно
тот, кто не знает свое естество
в алчном стяжании плоти.
 
 
девственность ледниковых озер,
бурелом речных берегов,
мхи болот багульных в жару,
бескрайний лес в горизонт,
– не это ли мы в каждом шаге?
 
 
искра согревает землю.
капля наполняет моря.
вдох не живет без выдоха.
парус – без корабля.
мы – братья. помни об этом.
 
 
в единстве – наше будущее.
слабость – наша война.
гордость – слепое проклятие.
дружба – это игра
в человечность.
 
 
позволь упасть небесам
к твоим ногам, вросшим в землю.