Текст книги "Ладожский ярл"

– Помоги, – не входя в дом, тихо попросила Магн. – Мне нужно найти… Осмотреть все дома… Там зло.

– А… Может быть, тебе подойдут мои зимние сапоги?!

Ханс вытащил из-под лестницы обувь.

– И куртка… И… спортивный костюм. Не смотри, что старый, он теплый, с начесом…

Девушка поблагодарила кивком, сняла через голову платье. Ханс конфузливо отвернулся…

– Я готова, – быстро переоделась она. – Идем.

– Идем, – кивнул Ханс. – Тут у нас к тому же одна девчонка пропала…

– Да что вы так переживаете, найдется ваша Стигне. – Полицейский комиссар, неуловимо похожий на толстого сенбернара, уже устал утешать родителей. Дернул же черт задержаться сегодня на работе – писал годовой отчет, потом попытался разобрать старые дела, не заметил, как и засиделся до ночи. Только собрался уйти – эти пришли. Вернее, приехали – вон, под окнами, серебристый «рено» – их. Довольно молодая еще пара: он – светловолосый, высокий, с модной бородкой, настоящий викинг, она чуть пониже, тоже светленькая, со смешной, падающей на самые глаза челкой.

– Стигне Бьорд, пятнадцати лет, – диктовал мужчина дежурному. – Особые приметы – ярко-красная куртка с желтым кленовым листом на спине. Такой же шарф… Вечером ушла на праздник и так и не вернулась.

Комиссар вздохнул. Надо же – вечером ушла. Так чего же они ждут-то? Современную молодежь не знают? Наверняка девчонка у дружка в постели – где ей еще быть-то? Утром явится – здрасьте, вот она я, не ждали? Так оно чаще всего и бывает.

– Что вы говорите? – перебил комиссар. – В группе играла? Ну, ясно… – Он неожиданно ухмыльнулся, оторвал от стены клейкий листок, накарябал адрес: – Вот, можете съездить. Тамошний клуб. Репетируют, поди, вот и задержались.

Поблагодарив, родители вышли. Хлопнули дверцы, приглушенно рыкнул двигатель. Ну, конечно, их «рено».

Проводив отъехавшую машину глазами, комиссар покачал головой:

– И не спится же людям. – Он перевел взгляд на дежурного: – Ты все-таки скажи всем про девчонку, Ньерд.

– Уже сказал, – браво отрапортовал белобрысый Ньерд, молодой парень, едва начавший осваивать нелегкое ремесло полицейского.

– Молодец, – на прощанье кивнув, комиссар вышел. На улице, под окнами кабинета, ждал его старенький «ровер»-седан, коричневатый, неброский трудяга.

– Верный конь. – Комиссар похлопал его по капоту. – Не всем же на новых «рено» ездить… Да и не стоит никакой «рено» старого друга.

Заведя машину, потихоньку выехал со двора, покатил по улице, объезжая не убранные еще – ночь! – сугробы, а иногда и пробираясь прямиком через оные. Двигатель «ровера» урчал надежно и ровно, автомобиль пер, как танк, лишь слегка подбрасывало на ухабах – звякали в кармане наручники. Черт, забыл выложить. Да и стыдно уже в таком-то возрасте таскать в карманах всякую дрянь. Никак не расстаться со старой привычкой. А интересно, телефон в кабинете я не оставил? Нет, вот он, в кармане. В том, где наручники… Черт!

Мобильник вдруг зазвонил. Обычная простая мелодия – комиссар терпеть не мог всякие новомодные подростковые штучки.

– Да? Ну и что, что нет в клубе… Видели в автобусе… Угу… На Снольди-Хольм? Вышла на углу… Знаю… Так, может, уже и дома? Звонили? Не отвечает? Значит, на вечеринке, к утру явится. Ньерд, скажи, пусть не переживают, современная молодежь, она, знаешь ли… Уже сказал? Молодец… Слушай, ты в ту сторону никого пока не посылай, я как раз сейчас проезжаю мимо, загляну. Не за что. И тебя с наступающим.

Кинув телефон в карман, комиссар снизил скорость и свернул на лесную дорогу. Тормознул у автобусной остановки, выбрался из машины. Тишина. Темные, покрытые снегом ели, желтые звезды в аспидно-черном небе, луна… яркая такая, большая, светлая, и фонарей не надо. Впрочем, вот они – фонари – горят, ни один не разбит. Тропинка меж деревьев. А что это, у кустов, снег примят?.. Опа! Варежка. Шерстяная, серая с синим. По размеру – девичья или детская. А что там за лесом? Дом, вернее, блок квартир, недорогих, какие любят снимать студенты или влюбленные парочки. Гм, ну, ясно…

Комиссар достал из кармана мобильник:

– Ньерд, перезвони тем сумасшедшим, ну, родителям пропавшей девчонки. Спроси, были ли у нее варежки? Какие варежки? Обыкновенные такие, шерстяные, серые с синим. Жду.

А хорошо кругом. Звезды, луна, снег лежит – белый и мягкий – настоящее Рождество, сказка. Заехать, что ли, на праздник в Берген, к внучкам? Нет, пожалуй, лучше после, а Рождество встретить дома, как полагается, с кашей, с выпечкой – юлекакке и хворостом, ну и, конечно, горячий глекк из красного вина с пряностями.

– Ну уж устрою я им юлекакке! – Сглотнув слюну, комиссар заложил руки в карманы и решительно направился вдоль по тропинке. – В следующий раз будут знать, как не предупреждать родителей.

Вольф – теперь он знал свое истинное имя Варг (волк – на языке язычников-викингов) – поглядел на связанную девчонку и с ухмылкой вытащил из-за батареи нож. Длинный, в чехле, тот самый, которым он убил музыкантов на скользкой дороге. Привычно попробовал пальцем лезвие, улыбнулся, обнаженный по пояс. На левой стороне груди пламенело изображение волка. О, как сладостно будет сейчас наблюдать всплеск эмоций! От испуга – к ненависти, затем – к отчаянию и полнейшему ужасу. Он будет убивать ее медленно, со вкусом, так, что смерть ей покажется раем. О… Сглотнув слюну, Варг засунул острое лезвие девчонке под свитер и резким движением разрезал его, обнажив грудь и живот. Вот сейчас, сейчас, жертва должна дернуться, взглянуть с мольбой, отчаянно, а потом… Что за ерунда? Чего это она лежит, как бревно? Варг пнул девчонку ногой. Никакого эффекта! Даже не дернулась. Спит! Пересыпал-таки таблеток в колу… Вот дьявол! Что ж теперь, дожидаться, когда проснется? Так она, может, и до утра не проснется. А утром надо валить. Забрать деньги – те, о которых она должна попросить родителей, – и валить… К тому же Повелитель, друид, обещал вскорости забрать его, и сегодня, вот буквально только что, вновь напомнил об этом… А девчонка красивая… Может, насладиться с ней сексом? Почему б нет? Только что ж она все спит, зараза?!

Не выдержав, Варг бросился в ванную, наполнил водой тазик, притащил, выплеснул на распростертую девушку. Та вздрогнула, просыпаясь… Варг проворно натянул на голову лыжную шапочку с прорезями для глаз. Приставил к горлу девчонки острие ножа:

– Твои родители должны мне деньги. Тридцать тысяч. Не долларов, крон. Но быстро. И ежели что… Твой мобильник? – Варг показал испуганной девушке вытащенный из куртки телефон. Та закивала.

– Номер? Деньги пусть завтра с утра подкинут к дому у кладбища.

Стигне назвала цифры. Набрав номер, Варг поднес телефон ближе:

– Говори.

Косясь на него, Стигне быстро поговорила с родителями.

– Хватит! – Дождавшись, когда будут высказаны все условия, Варг отобрал трубку, с удовлетворением отметив, что разговор с родителями явно пошел девчонке на пользу – погас в глазах страх, она брезгливо оглядела неприбранную квартиру. Брезгуешь, тварь? Ничего… Испытывая неописуемую радость от предвкушения будущих событий, Варг медленно снял с головы шапку.

– Узнаешь?

Девчонка кивнула, и Варг провел по ее груди острым лезвием, так что выступила кровь. Стигне вскрикнула.

– Я обязательно выколю тебе глаза, – прижимаясь к ней, серьезным тоном пообещал Варг. – Потом. Сейчас же… – Он похотливо рассмеялся и принялся расстегивать джинсы.

– Но тогда ты не получишь денег! – дернулась Стигне. Варг ждал этого вопроса и дико расхохотался:

– Деньги я заберу утром, когда их принесут твои глупые родичи. Только ты их уже не увидишь. Никого – ни родителей, ни друзей, ни денег. Ты просто не доживешь до утра. Что прищурилась? Не бойся, мы проведем с тобой потрясающую ночку! Ночку на зависть. Чувствовала когда-нибудь, как сдирают кожу? Нет? Ха! Ничего… Сегодня узнаешь… Да, чтоб зря не кричала… – Варг ловко заклеил девчонке рот куском широкого пластыря. Снял наконец джинсы. – Ну, пожалуй, начнем…

Он выключил свет, освещение и так было достаточным – с улицы ярко светила луна.

– Вон еще те дома, – сказал запыхавшийся Ханс – попробуй-ка побегай по сугробам, да еще ночью – показал рукой в сторону леса, где маячили на полянке несколько малоэтажных домишек. – Похоже, там спят все… Нет, свет вроде горит во-он там, на втором этаже… Нет, погас. Пойдем?

Магн молча кивнула, и они пошли напрямик через лес по узкой, занесенной снегом тропинке. Где-то позади, на шоссе, проехала машина.

Около одного из домов Магн вдруг остановилась, словно точно знала, куда идти. Раздув ноздри, взглянула на окно второго этажа, то самое, что недавно погасло.

– Я чувствую зло, – прошептала она. – Зло, которое случится сейчас, сию минуту.

– Так зайдем? – Ханс посмотрел на нее. – Позвоним в дверь. А что скажем? Попросим кого-нибудь.

Не слушая его, Магн покачала головой, наклонилась и, подобрав с земли смерзшийся ком снега, с неожиданной силой швырнула его в окно. Со звоном разлетелось стекло, и осколки его попадали в снег, втыкаясь, как копья. В квартире замаячила чья-то полуодетая фигура.

– Вызовут полицию, – предупредил Ханс, оглядываясь, куда бы спрятаться. Глаза его вдруг встретились со взглядом того, кто с гнусной руганью высунулся в разбитое окно. Ханс узнал его. Еще бы не узнать…

– Ах, и ты здесь? – С какой-то непонятной радостью он схватил комок, метнул – и попал прямо в голову тому, лысому, что маячил теперь в разбитом окне.

– Йес! – захлопал в ладоши Ханс.

Варг отпрянул от окна. Козлы! Откуда они узнали? Черт, так ведь и полицию не вызовешь… Да уж какая тут полиция, как бы соседи не вызвали, те, что снизу. Что же, черт возьми, делать?

– Убей ее! – неожиданно громко раздался в ушах голос Друида. – Убей ее. Принеси жертву Крому! И я спасу тебя, как спас в прошлый раз. Веришь мне, Варг? Тогда не теряй времени.

Опустившись на колени, Варг ползал по полу, ища выроненный нож. Черт, где же он? Включить, что ли, свет? А те? Да дьявол с ними.

Из разбитого окна дуло, Варг не замечал холода – вытатуированный у сердца волк грел его жарким пламенем Тьмы. Где же этот чертов нож? Теперь уж не до жиру. Один удар. Только один. Прямо в сердце.

Снова послышался звон – в комнату летели комки снега. Уже ломились и в дверь, а снизу стучали шваброй рассерженные соседи. Нет… Сначала их. Этого недомерка и девку… Варг усмехнулся. Вместо одной жертвы – три! Это понравится Хозяину! Отыскав наконец нож, он бросился к двери…

– Ах…

Зазвенел по ступенькам холодный клинок, и заломленная за спину рука вспыхнула дикой болью.

– Ну, вот. Так-то лучше будет, голубчик. – Старый полицейский комиссар, похожий на сенбернара, защелкнул на руках Варга наручники и втолкнул в квартиру. Магн с Хансом радостно захлопали в ладоши.

Споткнувшись о порог, Варг полетел головой вперед… И вместо того чтоб удариться лбом в стену, пропал, сгинув в дикой слепящей тьме!

– Куда ж он делся-то? – удивленно вскричал комиссар.

– Мы зайдем поищем?

– Нет уж… – Полицейский осторожно заглянул в комнату. – Ба! А вот, кажется, и наша «потеряшка».

Уже через час освобожденная Стигне пила горячий кофе в родительском доме в компании Ханса, чувствовавшего себя героем дня, вернее сказать, ночи. Комиссара и Магн с ними не было – по просьбе девушки полицейский повез ее домой к опекунше, что, впрочем, ничуть не омрачало всеобщую радость. Даже бегство Вольфа, которого, кстати, так и не нашли. В комнате Стигне тихонько играл «Карпатиан Форест», за окнами по-прежнему ярко светила луна, круглая, как бубен шамана. Где-то далеко за лесом истошно завыл волк. Или, может быть, показалось?

– Конечно, показалось, – подув в чашку, усмехнулась Стигне. – Откуда здесь волки?

– Он все-таки прошел, – оглядываясь на луну, тихо произнес Дирмунд, вынимая жертвенный штырь из груди молодого смерда, так некстати забредшего в эту ночь в корчму Мечислава-людина.

Глава 6
РУНЫ
Май 865 г. Шугозерье.

…Руны украсили

щит бога света,

копыто Альсвинна,

и Арвака уши,

и колесницу

убийцы Хрунгнира…

Старшая Эдда. Речи Сигрдривы

Больше трех месяцев прошло с тех пор, как поселились в поруганной усадьбе Дивьян с Ладиславой. Дивьян – законный наследник убитых колбегами – пока так считали, что колбегами – хозяев и Ладислава-беглянка. Сама не знала – чего от жизни хотела. Вроде и весела, и красива девка, а все ж чувствовал отрок, гложет ее сердце неведомая злая кручина. Вроде только что смеялась, и вдруг – на тебе! Уже сидит смурная, а то и плачет. О чем кручинится – про то Дивьян не спрашивал, захочет – сама расскажет, а не захочет, ее дело. Весяне вообще в чужую жизнь не лезли и свою от чужих берегли. Ладислава даже бранилась иногда, экий, говорит, лешачина! Отрок не обижался, помалкивал, он вообще по жизни был молчалив, а уж девчонка, в иные дни, за троих болтала. Дотошной оказалась – прямо не оторвать! На охоту пойдут с Дивьяном – про каждого-то зверя выспросит, про каждую птицу. Потом на коре ножичком вырежет буквицами, вечерами сидит – учит:

белка – орав,

волк – хяндиказ,

лиса – ребой,

конди – медведь.

Дивьян вечерами сидел дивился: и чего на коре пишет, коли и так запомнить можно? А не запомнишь, так спроси, ведь он, Дивьян, рядом.

– Дурень ты, – Ладислава взъерошила на голове отрока волосы. – Я ж так и буквицы все запомню, давай вместе?

– Эй, – коротко ответил тот.

Девчонка хмыкнула. Знала – «эй» по-весянски – «нет». Ну нет, так нет. В конце концов, парень Дивьян неплохой, очень хороший даже, жаль, возрастом маловат, хотя, может, это и к лучшему, был бы постарше – давно б кидал горячие взгляды, а так… Обращается, как с сестрицей старшей, слушается почти что во всем, так и зовет – Чижа – «старшая сестрица», а ведь, кроме этого слова, еще и «сизар» – просто «сестра» в весянском языке есть. Ну, чижа так чижа, Ладислава не обижалась.

– Лада-чижа, налима будешь? – Отрок осторожно снял висевший над костром вертел с рыбой. «Налим» – по-славянски сказал, по-ильменски, не по-своему – « мадех ».

Они сидели во дворе усадьбы перед разожженным костерком – смотрели, как за Шуг-озером заходит солнце. Месяц май-травень, а по-местному – семенд-куд – давно уже вступил в свои права и теперь, оправдывая название, шумел травами, шептал что-то ласковое нежными листиками берез. В такой вечер, тихий и чудный, совсем не хотелось сидеть в четырех стенах, вот и Дивьян с Ладиславой не шли в дом, не разжигали очаг, а расположились во дворе, распахнув настежь ворота. Солнце заходило за озером, оранжевые осколки его пламенели в воде, за густыми зарослями орешника и вербы. Меж небольшими холмами журчал прозрачный ручей, соединяющий главное, большое, озеро с вытянутым средним. В ручье и поймали налима, да не одного, а в компании с форелью.

Ладислава осторожно положила печеную рыбу на ржаную лепешку – вкусно!

Улыбнулась. Вот и зима позади, и весна уже, считай, на исходе, впереди лето – что-то будет? Здесь-то пока хорошо, а вот как там, в родной Ладоге? Как там девки, отпели уже веснянки? А будут ли прыгать через костры на Перунов день? Наверное, будут… Ладислава вздохнула. Что греха таить, скучала она по родным местам, по знакомым людям… и по молодому варяжскому ярлу с глазами, как вон то дальнее озеро. Ведь от него-то, от Хельги, и сбежала сюда, стараясь забыть все. Да вот не забывалось что-то.

Шмыгнув носом, Ладислава незаметно утерла слезу. Ничего, проживем, зимой-то, поди, хуже было. Атак, что и говорить, все, что нашлось в амбарах, посадили – жаль, мало вышло, так ведь и не большое семейство у них. Смилостивятся боги – дадут урожай, а нет, так и охотой прожить можно, и рыбы в ручьях да озерах видимо-невидимо. Жить можно. Только скучно…

– Я вот все думаю… – обернулся к Ладе Дивьян. – О колбегах, об убийцах. А ведь они непременно явятся еще раз. Тут-то я и отомщу им, ведь нельзя же злодеяние оставить неотомщенным… Думаешь, не смогу? Ведь я один, а их много? Нет, Лада-чижа, смогу. А тебе вот что скажу: одна, без меня, в лес не шастай – я там и ловушки, и западни всякие сделал, чужой ни за что не пройдет – попадется, а если и выберется, так, все одно, след свой оставит. Чего смеешься, не веришь? – Отрок обиженно надул губы.

– Не сердись, Дишка! – Ладислава обняла парня, погладила по голове. – Не насмехаюсь я – радуюсь. Как хорошо ты теперь язык ильменский знаешь! Значит, не зря я зимой с тобой разговаривала.

– Не зря, – улыбнулся отрок. – Хорошо мне с тобой, Лада-чижа! – опустив голову, признался он. – Не знаю, выжил ли бы без тебя? Сама понимаешь, ты мне как сестра старшая. Да так и есть… Через две зимы приведу в дом невесту. – Дивьян неожиданно сменил тему: – Куневичских девок хвалят, говорят – работящие. Жаль, две усадьбы с погостом разрушили там нелюди-колбеги…

– Если то были колбеги, – тихо промолвила девушка. – Ты ведь рассказывал, что многие были убиты злодейски – вытащены со спины ребра… Так, Диша, поступают варяги. Кровавый орел называется.

– Вот нелюди, – ругнулся Дивьян. Посидел молча, поворошил в костре угли: – Еще по рыбешке?

– Давай, – Ладислава ловко насадила форель на тонкую деревянную веточку. Вскоре от костерка вновь аппетитно запахло.

– Жаль, собак у нас нет, – посетовал отрок. – Некому и кости бросить. А Келагаст ведь обещал собачку.

– Не верю я ему, этому хитровану Келагасту. – Ладислава перевернула рыбу. – Как он тут на усадьбу посматривал… Словно на свою.

Дивьян вдруг вскочил на ноги. Выхватив из-за пояса нож, провел себе по руке, дожидаясь, пока, шипя, не упадут в костер красные тяжелые капли.

– Клянусь, – прошептал он. – Клянусь духами ветра, клянусь Землей-Матерью, клянусь Койвистом – березовым богом. Никогда, покуда я жив, Келагаст не будет хозяином на земле моего рода. И никто не будет, кроме меня, моих детей и тебя, Лада-чижа.

Вдали, за озером, послышался волчий вой, одинокий, словно бы жаловался на свою горькую судьбину заблудившийся в лесах зверь.

– Ишь развылся, – передернула плечами Ладислава, и раньше-то не жаловавшая волков, а уж после всего произошедшего с ней в Полянских землях и подавно.

Забеспокоился и Дивьян – а ну, как попался в силки какой зверь аль птица? Ведь сожрет серый! Именно там, меж длинным озером и рекой, поставил недавно отрок ловушки.

– Пойду проверю. – Он решительно вскочил на ноги – со смешно вздернутым носом на детском простодушном лице, небольшого роста, но весь такой ладный, уверенный в себе, ловкий. Взял прислоненную к ограде рогатину, улыбнулся:

– Дождешься меня, сестрица? Девушка покачала головой:

– Нет. Пожалуй, и сама с тобой пойду. Надоело уж на усадьбе.

– Ну, как хочешь… – Дивьян пожал плечами, отвернулся равнодушно, хотя на самом деле, конечно, рад был спутнице, еще бы – все не одному тащиться, пусть даже и недалеко здесь.

Спустившись с пологого холма к озеру, отвязали от мостков челн, уселись – Ладислава на нос, Дивьян на корму. Погребли, пробиваясь из зарослей тростника на чистую воду. Вечер стоял светлый, темнело теперь поздно. Близились белые ночи – русалочьи, как их тут называли. Отрок незаметно оглянулся – не плывет ли за ними русалка? Не плеснет ли по гладкой воде чешуйчатый русалочий хвост? Нет… Если бы плескал кто, так только утки да бобер на ручье, что вытекал из озера рядом с мостками. Чудно было вокруг, привольно, тихо, только стучал где-то большой пестрый дятел, да за холмами в лесу куковала кукушка-кяги. Ладислава опустила руку в воду – прохладно еще купаться, хоть и были уже две грозы, третья осталась – уж тогда-то потеплеет холодная озерная водица, сделается парной, как молоко только что из-под коровы, уж тогда и можно будет наплаваться всласть, недолго уж и осталось. Девушка вздохнула, вспомнив, как купались с подружками в Волхове, со смехом, прибаутками, визгом… особенно если сверкали за кустами любопытные глаза юноши. Вздохнув, посмотрелась в воду, гладкую, словно ромейское зеркало. Исхудала за зиму Ладислава, лицо пообветрилось, посмуглело, резче обозначились скулы, волосы посветлели, а глаза словно бы стали больше, и по-прежнему сверкала в них небесная васильковая синь.

– Красивая ты, Лада-чижа, – оглянулся на нее Дивьян, прищурился. – Жаль, покинешь меня, как замуж выйдешь. Жаль.

– Не жалей, Дишка, не надо. – Девушка засмеялась, в глазах стояла грусть. – Вперед лучше гляди, во-он, посейчас за корягу зацепимся!

– Не заце…

Зацепились. Отрок дернулся, едва не перевернув лодку, ну, от того упаслись, слава озерным духам-ярвам, однако все ж таки черпанули водицы изрядно.

– Ну, вот, – укоризненно покачала головой Ладислава. – Теперь вот идти мокрыми. Хорошо – недалеко тут.

– Да уж, недалече, – сконфуженно согласился Дивьян. – Да ты посиди в лодке, подожди меня, я быстро.

– Ага, посиди, – не выдержав, хихикнула девушка. – Вон, воды-то на дне! Давай-ко перевернем, выльем.

– А сможешь?

Отрок недоверчиво взглянул на девчонку. Хоть та и сильна, конечно, и вынослива, но…

Не слушая его, Ладислава ухватилась за нос лодки, дернула на себя, обернулась:

– Ну, что ж ты?

Спохватившись, Дивьян бросился на помощь. Вытащив челн на невысокий берег, перевернули, вылили воду.

– Вот и ладно. Пусть постоит, посохнет. – Девушка оглянулась по сторонам. – Ой, мама! Цветов-то сколько! Глянь-ка на луг – изжелто!

И в самом деле, весь луг был покрыт желтыми шариками одуванчиков. Кроме них в низинах белели подснежники, а наверху, у орешника, набирали силу первые едва появившиеся ромашки. Ладислава улыбнулась:

– Ты иди, Диша. Если что – крикнешь. Кивнув, Дивьян схватил лук и опрометью помчался к лесу – хоть и светел был вечер, да в урочищах все одно темнело быстро. Проводив его взглядом, Ладислава стащила с себя вымокшую по подолу рубаху, длинную, ниже колен, с вышивкой по выбеленному холсту. Развесила на ореховых кустах сохнуть, рядом приспособила узкие башмаки из оленьей кожи, сама, обнаженная, нарвала цветов, уселась на траву, понежилась– холодно. Поискав глазами, увидела старый пень от поваленного бурей дерева, села на корни, прислонившись спиной к теплой коре… Ага, побежали по плечам мураши! Уже и кусили – ну, то не страшно, полезно скорей, хотя приятного мало. Подхватив в руки охапку цветов, девчонка обошла пень… и вдруг удивленно вскрикнула. На коре, со стороны восхода, были вырезаны ножом три палки – одна большая и две – по бокам, маленькие. Очень похоже на варяжские письмена – руны – жаль, Ладислава не знала их значения. Рисунок был свежим, вряд ли больше недели прошло с тех пор, как чья-то рука изобразила его здесь неизвестно зачем. Девушка вдруг почувствовала себя неуютно, застеснялась своей наготы, бросила цветы и, подбежав к орешнику, натянула еще не просохшую рубаху. Затаилась, неожиданно услышав шаги. Мягкие такие, осторожные, вкрадчивые. Словно бы крался кто-то орешником. Ладислава нащупала на поясе нож. Что ж, наверное, это идет тот, кто вырезал руну. Эх, предупредить бы Дивьяна, да что уж теперь. Бросившись в траву, девчонка замерла в ожидании. Шаги вдруг раздались уже рядом с ней – мелькнула, едва не наступив на нее, чья-то нога, обутая в промокший башмак с обвязанной мокрой онучей. Проволоклось по земле древко копья…

Все! Сейчас заметит! Нельзя терять времени, к тому ж можно будет кликнуть на помощь Дишку…

Резким движением Ладислава вырвала из рук незнакомца копье и, дернув за ногу, повалила в траву. Вспыхнуло в руке острое лезвие…

– Ты что, Лада-чижа?! – испуганно воскликнул брошенный на землю Дивьян. Ну, конечно же, это был он, кому еще-то?

– Ходишь тут, словно лиса… – переведя дух, вымолвила девушка. – Едва не погубила тебя – думала, чужак! Да еще и пробирается тайно.

– Так я и хотел к тебе незаметно подкрасться, – признался отрок. – Пошутить.

– Дошутился б. – Ладислава передернула плечами, потом порывисто обняла парня за плечи. Поцеловала в лоб. – Хорошо, хоть так обошлось… Что там с силками?

– Ничего. Все целы, – улыбнулся Дивьян. – Правда, и не попался в них никто. А ты, я смотрю, словно испугалась чего? Ишь как на меня бросилась.

– Испугалась, – коротко кивнула девчонка. – Пошли, покажу что…

Она подвела Дивьяна к старому пню, кивнула на вырезанную руну.

– Ну, не так и свежо, – внимательно рассматривая рисунок, отрок покачал головой. – Не весенний рисунок, зимний, вишь, светел, но как бы подернут чем-то. Ха! Я такой же на том берегу видел, на сосне. И тоже – зимой еще… Слушай!!! – Он вдруг замер. – А ведь тем летом их еще не было. Ни того рисунка, ни этого. И не только летом – осенью я их тоже не видел. Выходит, и вправду они появились зимой, когда… когда…

Отрок вдруг засопел носом. Ладислава понятливо кивнула, ей тоже все стало ясно. Руны появились тогда, когда неизвестные лиходеи вырезали весь род старого Конди.

– Интересно, а рядом с разоренной усадьбой в Куневичах тоже есть руны? – задумчиво произнесла девчонка.

– С какой усадьбой? Ах, да… про которую говорил Келагаст, – Дивьян почесал затылок и кивнул на пень. – Как ты назвала этот знак?

– Руны. Или, верней, руна. То варяжский знак.

– Варяги? – отрок невесело усмехнулся. – До поты мы жили с ними мирно. Значит, кто-то из них. Конди знал некоторых… Так вот почему наши не успели оказать сопротивление! На них напали знакомые!

Дивьян сглотнул слюну и, помолчав, показал на челн:

– Поплыли?

Ладислава молча кивнула.

Вроде бы ничего и не изменилось в окружающем их мире. Все так же деловито стучал дятел, все так же куковала кукушка, и так же медленно плыли облака по белесому небу, и вода по-прежнему была гладкой, как зеркало. Но… словно бы витал над озером, над лесом и лугом, воспрянувший дух разрушения и мести. И стук дятла стал раздражать, невыносимо стало слышать кукушку, а отражающиеся в воде облака теперь выглядели зловеще.

Все так же молча они вытащили челн на мель, замаскировали в тростнике, а оказавшись на дворе усадьбы, тщательно заперли ворота.

– С сегодняшней ночи спим по очереди, – затушив очаг, глухо сказал Дивьян, и Ладислава, соглашаясь, кивнула.

– Сначала – я, – так же тихо продолжал отрок. – Потом, под утро – ты. А я наблюдаю… Днем, если все хорошо, выспимся…

Он ушел в избу. Скрипнув, затворилась дверь, и Ладислава остро ощутила свое одиночество перед этими бесконечными, вселяющими непреодолимый страх лесами, перед холодной гладью озер, перед нависающе-белесым небом, на светлом фоне которого темнели острые колья ограды, за которой чернотой маячил погребальный курган. Все, что осталось от рода старого Конди. Если, конечно, не считать Дишку.

Забравшись на пологую крышу амбара, Ладислава укрылась от холода старою шкурой и прислушивалась к звукам близкого леса. Да-а, была бы собака… Обещал ведь Келагаст, дальний Дишкин родич. О, Келагаст, староста Келагаст, непростой ты мужик, и, ах как нехорошо смотрели тогда, ранней весной, твои масленые глазки. Ладислава очень хорошо чувствовала подобные взгляды, прекрасно понимая, что они означают. С тех пор больше не приходил староста, оно и понятно – весенние работы, расчистка пашни, сев. Да и рыба прет – только держись, и зверь лесной – каждый человек на счету. Предлагал ведь Келагаст к нему перебраться, в его городище, что на Паше-реке, в том месте, где наволок. Не так и далеко отсюда. Ох, Келагаст, Келагаст. Кто знает, кабы не взгляды твои похотливые, может, и перебрались бы? Впрочем, вряд ли. Уж больно Дишка того не хотел. Дишка… Славный отрок, смешной такой и вместе с тем заботливый и в чем-то даже мудрый, а уж охотник – каких поискать.

Воздух, светлый ночной воздух, был настолько тих и прозрачен, что Лада слышала, как в озере плескалась щука. Хлопая крыльями, пролетела сова – ага, вот пискнула мышь, пойманная в мощные когти. На дальнем болоте пронзительно вскрикнула выпь. Крик ее, затухая, долетел и сюда, до усадьбы старого Конди. Бывшей усадьбы убитого старика Конди. Ныне здесь был один законный хозяин – отрок Дивьян, единственный выживший в роде… Так, выходит, это не колбеги уничтожили его род? Варяги! А может, руны не имеют к смертям никакого отношения? Тогда для чего их здесь изобразили? Нет, слишком мало всего, чтобы хоть что-то утверждать точно.

Девушку едва не сморил сон, хорошо, удержалась, чтоб не заснуть, спрыгнула с крыши, побегала по двору, помахала руками, сполоснула лицо водой из дождевой кадки. Снова забравшись на крышу, посмотрела вдаль, на белую гладь озера, узкую и длинную, именно оттуда почему-то ожидалась опасность. Ну да, ведь именно там луг со старым пнем. И вырезанная на том пне руна. Эх, кабы знать, что она означает? Ведь учил же когда-то Хельги. Или не учил? А был ли он вообще в ее жизни, этот варяжский ярл, красивый, мужественный и отважный? Или просто привиделся в девичьих ночных грезах. Нет! Нет! Уж слишком хорошо помнила Ладислава запах его сильного тела. Помнила… Девушка невесело усмехнулась. Убежала от молодого варяга за тридевять земель, думала, забудется все. Ан нет. Не забывалось. Наоборот, тоска временами наваливалась – страшная. Да еще и тишина эта. И нет никого вокруг, до самого Паш-озера, только они вдвоем – Дишка-Дивьян и она, Лада-чижа.

Тьма не тьма была кругом, какие-то туманные белесые сумерки. Чернели кругом холмы и деревья, изредка кричали ночные птицы, а где-то далеко, за рекою, слышался одинокий вой волка.

Человек в короткой оленьей куртке отошел от реки, оглянулся – надежно ли спрятан челн? С берега лодки было не видно. Хорошо. Человек хмуро взглянул на небо, розовеющее близкой зарею. Следовало спешить. Вождь не любит опозданий. Жаль, задержался у Келагаста под видом возвращающегося из Ладоги, теперь вот никак не успеть. От реки до усадьбы Конди вроде и не так далеко, ежели через озеро, ну а если в обход? К утру только и будешь. А надо было еще проверить на лугу – цел ли? О том настойчиво напоминал вождь, провожая. А как успеть? Как успеть, когда вместо одного дня провел у Келагаста два? Да и как было не провести – радушен был наволоцкий староста, рад был гостю, и даже скорее не столько гостю, сколько принесенным им вестям из большого дальнего мира. Лесные жители все были любопытны, только скрывали это, а Келагаст вот не скрывал. Хорошо было с ним говорить, весело, гость сказался мастеровым, артельщиком, пробиравшимся к Явосьме-реке навестить родичей. Якобы навестить. Якобы к Явосьме… Вовсе не туда держал путь Лютша-мерянин, как называли его в ватаге смурного вождя. А куда – про то никому лучше и не знать вовсе. Расслабился у Келагаста Лютша, распарился в баньке, рыбки попробовал. Келагаст себе на уме оказался, не за просто так в бане парил, все про Ладогу расспрашивал, что на что там обменять можно. Все интересовало старосту: и сколько зеленых бус дают за меру жита, а сколько серебра за беличьи да куньи шкурки, да какова цена на рабынь. Ну, про рабынь Лютша долго рассказывал – цены знал, когда-то в славном граде Киеве, куда занесло его после бегства из родных мерянских лесов, дела имел с самым знаменитым торговцем. Ну, дела, конечно, это уж слишком солидно для Лютши сказано, это он перед Келагастом выпендривался, на самом-то деле скорей так – делишки. Ну, пусть и делишки. Да зато с кем! С самим Харинтием Гусем дела имел в Киеве! В смысле – делишки… Впрочем, имя Харинтия Келагасту, конечно же, ничего не говорило. Вот ведь пнина лесной! Лешак лешаком, а туда же – красивых наложниц восхотел завести, цены выспрашивал. Ой, не зря… Так ведь еле вырвался от него Лютша. Хорошо хоть, догадался про окрестные селенья спросить. На вопрос об усадьбе старого Конди Келагаст скривился. Отвечал нехотя, дескать, сгибли все в усадебке от лютых колбегов, один Дивьян-отрок остался. Живет, мол, теперь, один-одинешенек. По крайней мере, Келагаст говорил именно так. Неохотно рассказывал, все глазами кругом зыркал, потом перевел разговор на девок, а в конце – ух, и хитер же! – словно невзначай вопросик подкинул: