Текст книги "Саркофаг"

Глава 16
ВОРОНЬЯ СЛОБОДКА

В ногу, ребята, идите,

Полно, не вешать ружья…

Пьер-Жан Беранже.

Старый капрал

По светло-голубому небу медленно и величаво проплывали белые, искрящиеся на солнышке облака, в садике рядом с метро одуряющее пахла сирень, на скамеечках играли в шахматы добродушные старички-пенсионеры, малыши под присмотром молодых мам резвились в песочнице, детишки постарше гоняли друг за другом на великах. Было часов семь-восемь вечера, тот самый сладостный миг, когда все дневные дела-заботы окончены и можно неспешно пройтись, прогуляться по улице под руку с законной женой или любимой девушкой, понюхать сирень, купить в ларьке лимонаду или – пройдя чуть подальше – бутылочку «Адмиралтейского» пива… Нет, судя по кучкующимся у гастронома мужичкам, сегодня продавали «Рижское».

Тихомиров сглотнул слюну – жарковато было, да и вообще, от всего случившегося сегодня пересохло в горле. Попить бы, но увы… И поесть бы неплохо! Что ж, продукты есть – у Женьки, в Шушарах! Значит, туда сейчас и рвануть – отдохнуть, перекусить, завтра с утра обратно в город, за направлением, в НИИ.

Итак, сначала – на метро до «Звездной»… или лучше на электричку, в Купчино? Впрочем, и так и эдак можно.

Довольно улыбнувшись, Максим подмигнул проходившим мимо девчонкам в коротких платьицах и… застыл, закусив губу, сообразив наконец, что деньги-то, между прочим, остались там, в квартире у тети Жени!

Ну да, ну да, там – где же еще-то? Ведь кто б мог подумать, что все вот так глупо случится? «Заучка» этот, Володя, парни, явно присланные Востриковым, – при делах, при делах председатель, в том у Макса уже не осталось никаких особых сомнений!

Однако, и что теперь? На электричке в принципе можно и без билета проехать, вряд ли высадит контролер – просто не успеет, от Купчина до Шушар не так уж и далеко. В метро – да – так просто не проскочишь, хотя если постараться, то можно. С другой стороны, чего зря палиться-то? В Купчино и пешком можно дойти, вполне… А еще лучше, до Московского проспекта – ближе, а там, от площади Победы (Средней Рогатки, как она раньше называлась), на попутках. Тормознуть какой-нибудь грузовик – неужели не подбросят? А электричку, ну ее к черту – еще с милицией проблем не хватало, да там, в Шушарах, на станции могли ждать, приметы у них имелись, не зря же подключили участкового.

Об этом Максим как-то не подумал, вот только теперь пораскинул мозгами. Да-а, не приведя себя в порядок, не сменив имидж, в Шушары опасно было соваться.

– Мужик, куртку не продаешь?

– Нет.

Тихомиров сидел на лавочке, от жары сняв куртку, и на неожиданный вопрос отозвался машинально, даже не приметив, кто спрашивал. Да и к чему? Продавать он ничего не собирался… ничего…

Стоп!

Это в начале двадцать первого века его затертая курточка и джинсы – Турция-Китай – только для работы на карусели и годились. А здесь, в семьдесят пятом, совсем другое дело! Даже потертые, грязные, старые… Джинсовый костюм! Так что, с точки зрения человека семидесятых годов, Макс сейчас имел вид не бомжа, а битника, человека явно не бедного и со связями (как здесь говорили, с блатом). Еще бы, джинсовый костюмммм!!! Фирма!!!

Эх, надо было парню-то куртку впарить! Только не продешевить, неизвестно ведь, сколько тут все стоит…

Спросить у кого?

Мимо как раз проходили двое подростков лет по шестнадцати, похожие, как родные браться, несмотря на то что один был блондин, а другой – брюнет. Оба в безразмерных клешах с волочащейся по асфальту бахромой, в приталенных, с огромными воротниками рубашечках, у блондинчика на сгибе руки – пленочный магнитофон довольно-таки устрашающего вида, весивший, наверное, килограмма три, если не больше. Переносной! Работал на батарейках.

 
У меня гитар-р-ра есть!
Дайте мне гитар-ру-у-у-у-у
У… у… у…
 

Утробный рык Высоцкого превратился в какой-то жуткий вой… и вот – совсем оборвался.

– Черт! – сплюнул себе под ноги подросток. – Говорил же, надо было новые батарейки купить! Теперь вот без музыки…

– Так вытащи батарейки да постучи, – безмятежно предложил брюнет. – Вон как раз и скамейка… Дяденька, подвиньтесь, пожалуйста.

– Садитесь, садитесь, парни, – охотно пригласил Максим. – Что, с техникой неполадки?

– Да уж…

Сноровисто перевернув магнитофон, парни извлекли оттуда шесть желтых цилиндрических батареек, на вид довольно-таки увесистых, и принялись стучать ими друг о друга. Потом засунули батарейки обратно в аппарат, снова включили…

 
У-у-у-у…
 

– Все равно тянет, зараза! – Блондинчик разочарованно скривился и, двинув приятеля локтем, передразнил: – Постучи, постучи! Об голову свою постучи, чучело!

– Ну, Миха, я-то тут при чем?

– Счас как дам!

– Парни, парни, не ссорьтесь! – примирительно воскликнул Макс. – Магнитофон у вас интересный какой… можно взглянуть?

– Да пожалуйста, смотрите… Вы джинсы у нас брали или за бугром?

– За бугром? – Тихомиров не сразу и сообразил, о чем его спрашивали.

– У вас фирма, сразу видно.

– Ах, это… – Молодой человек неожиданно улыбнулся: – А сколько бы вы дали за куртку, за джинсы… вот за такие, как на мне?

– Ой, дяденька, у нас и денег таких нет! А предки не дадут, тут и думать нечего.

– И все-таки?

– Ну… А фирма какая, можно взглянуть? Ага, «Леви Страус» – Штаты! Штаты – это круто! Настоящая фирма, да оно и видно… – Блондинчик задумался.

– Я такую фирму в комиссионке у Парка Победы видел! – тут же сообщил брюнет. – Полсотни стоили!

– Ага! Это в комиссионке, а с рук… Ну, и с рук, наверное, примерно так же. Полтинник – джинсы, и куртка столько же, если не дороже. Все равно, как ни крути, сотня.

– Примерно за столько я взял.

– Поди, на Галере?

– Там…

– Еще у «Московского» иногда фарцуют, я видел… Только там цыгане в основном… самопал. Моему знакомому как-то одну штанину продали – в фирменной упаковке, все путем. Он домой пришел, радостный… оп! И что делать? В милицию не побежишь жаловаться.

– Смотреть надо было, когда покупал.

– Смотреть… Все бы такие умные были! Дяденька, у вас закурить не будет?

– Бросил, парни. Увы!

– Ну, тогда покедова, пошли мы. – Прихватив умолкший магнитофон, подростки поднялись со скамейки.

– Удачи! – с усмешкой пожелал им Максим.

Итак, он был (почти был) сейчас обладателем ста рублей, полновесных советских рублей, а не каких-нибудь там убогих и подверженных инфляции долларов! Да, и джинсы, и куртку можно было продать, причем срочно. Сейчас уж, конечно, поздно, а вот с утра надо идти к универмагу «Московский». Правда, хорошо бы перед этим все постирать, погладить… Да и вообще – как потом идти-то? Голым?

Эх, жаль, жаль, что исчезла невидимость… Тогда было бы куда проще.

Однако, что же делать-то? Все-таки ехать автостопом в Шушары, там все выстирать, высушить, потом вернуться, продать… Черт! Возни сколько. Главное, остановиться-то не у кого…

Вдруг улыбнувшись, Тихомиров резко хлопнул себя по лбу, словно прибил присосавшегося комара.

Гульнара! Гуля!

Она ведь звала, звала в гости! И живет, кстати, недалеко, на Бассейной, – Максим хорошо помнил адрес.

Туда и пошел, наслаждаясь чудесным обликом знаменитых белых ночей. Несмотря на позднее уже время, всюду слышались шутки, смех – компании молодежи шумно праздновали окончание учебного года.

Гуля… Гуля… Юная красавица с нездешними антрацитовыми глазами… Ах, как она была хороша! И он, Максим, ей, похоже, понравился… понравился, понравился, что уж там говорить. Ну, а раз так, почему б не воспользоваться-то предложенным гостеприимством? Тем более – случай как раз такой.

Нужный дом – недалеко от высотки на углу Московского и Бассейной – Тихомиров обнаружил быстро. Зашел в парадную, миновав кучку подростков, лениво хлещущих портвейн из горла (это у них называлось – задринчить вайн из баттла), поднялся на четвертый этаж… Мда-а-а, судя по количеству звонков и приклеенных над почтовым ящиком вырезанных из газет и журналов лейблов – «Огонек», «Веселые картинки», «Известия», «Сельская жизнь», «Правда» и все такое прочее, – квартирка-то была коммунальной. Впрочем, и черт с ней, как говорится, не до жиру!

Никакой надписи «Гульнара» или «Гуля» около звонковых кнопок не было, а были какие-то Тимофеевы, Вербины, Кашкарьянцы…. Максим нажал наугад – первую попавшуюся.

За дверью послышались шаги, кашель… Дверь открыли, даже не спросив кто.

– Ты, Людмила?

На пороге возникла огромных размеров тетка в затрапезном халате и с волосами на бигудях.

– О! А я думала – Людмила! Ты что звонишь, алкаш?

– Гражданка Гульнара дома? – состроив соответствующую рожу, произнес молодой человек четким официально-напористым тоном. – А вы, гражданочка, кто такая? Документики попрошу!

– А-а… – Отступая на шаг, тетка лениво зевнула. – Так бы и сказал, что опер. Лев Зиновьевич послал?

– Он… наше дело такое.

– Дома ваша шалавища, дома – куда ей деться-то, заразе? Снова, вон, хахаля себе привела! Тетка ее, Олимпиада, в санаторий уехала, так этой гадине теперь – рай! Давно уж ее надо, товарищ милиционер, выселить на сто первый километр!

– Выселим, – проходя в коридор, твердо пообещал Максим. – Вот как время придет, так и выселим.

– Ой, поскорей бы… Вы уж скажите там Льву Зиновьевичу… Гульнара! Гулька! К тебе пришли, коз-за драная!

– Ай? – Полуоткрытая дверь в конце коридора распахнулась, оттуда выглянула смеющаяся Гулина физиономия, да и вообще девушка выглядела растрепанной, чуть раскрасневшейся, но вполне довольной жизнью.

– Это кто там пришел, Гулюсик? – перекрикивая громкую музыку, из комнаты донесся хрипловатый мужской голос.

Распахнувший уже было объятия Тихомиров вздрогнул… однако, Гулюсик?

– Это… – Девушка обалдело захлопала ресницами.

– Опять из милиции к Гульке пришли, – выглянув из кухни, громко сообщила все та же огромная тетка. – С проверкой!

Музыка тут же и стихла. И голос вдруг потерял прежнюю блатную хрипотцу:

– А мы что? Мы ничего, сидим вот…

– А у меня гость! – Гуля наконец пришла в себя и как ни в чем не бывало улыбнулась. – Не вовремя ты заявился-то.

– Да я уж и сам вижу. Думал переночевать…

– Что, деться вдруг некуда стало?

– Да… проблемы.

Девушка пожала плечами:

– Ну, если проблемы, так ночуй – я тебе ключ от теткиной комнаты дам.

– А что, неплохая идея!

– Ну, тогда жди… – Гульнара исчезла в комнате, тут же послышался ее громкий голос. – И куда ж я паспорт-то закинула, участковый спрашивает… А ну-ка тут, в тумбочке, посмотрю…

– Вот дура! – со смаком прокомментировали с кухни. – Опера с участковым перепутала.

– И не говорите, Ингольда Федоровна, и не говорите! Эта молодежь ну такая безмозглая, я вам скажу! Все время все путают, о чем речь ни зайдет. Ну ясно же всем: участковый – это одно, опер – другое, а следователь, надо сказать, совершенно третье…

– Пойдем, – выскользнув в коридор, шепотом позвала Гуля.

Стараясь не шуметь, открыла дверь соседней комнаты… Зря старалась!

– К Олимпиаде пошли! – уверенно заявили на кухне. – Обыск делать. Давно пора бы!

– Нешто ж можно без хозяйки?

– А почему бы и нет? По оперативной надобности-то? В присутствии понятых, само собой. Нас, как соседей, и позовут…

– Ой! А я-то в бигудях!

– Или – Гульку с хахалем ейным. Хотя, нет, Гульку не должны – она лицо заинтересованное.

«А все же какие замечательные времена были!» – входя вслед за Гульнарой в комнату, почему-то подумал незваный гость. Неоднозначные! На работе или с непроверенными соседями все говорили одно, думали другое, а делали третье, великолепно сочетая моральный кодекс строителя коммунизма с погоней за шмотками, блатом и пьянством.

Впрочем, в быту все ж таки ханжества было меньше, все имело свои имена, называлось, как называлось: не бойфренд, а хахаль, не раскованная девушка, а шалава или, еще круче, бл…дь, и не мент, а уважительно-боязливо – «сотрудник»!

– Ну, располагайся… Чайник я сейчас принесу. Только мы это… с Альбертом в кабак собрались, ты уж извини… Да, наверное, так еще и лучше. Не обижаешься?

– С чего бы?

Ай, на самом-то деле обидно было, да еще как! Это что же, шел, надеялся… И на тебе – обломись, парень? А впрочем, немного таких мужчин найдется, готовых признать за женщиной – особенно за собственной женой или подругой – недюжинный ум, практичность, начитанность, деловую хватку… У-у-у, куда там! Отсюда и эти щенячье-сюсюкающие прозвища – «пупсик», «котенок», «малыш», нет, не от любви вовсе, от подспудно таящегося желания показать свое превосходство. Как же, я мужик, а она… так, сбоку припека. И когда что-то – кто-то! – из этого привычного круга выбивается, о, тут «мужики» готовы на всякую подлость. А уж обозвать женщину нехорошим словом, обсудить в курилке «достоинства» – тут им нету равных! Бедные женщины, если б вы только знали… Впрочем, те, кто хочет, знают, но есть и такие, кто предпочитает закрывать коленками уши да твердить: «Хоть плохонький, да мой!» Господи, да выгоните вы этого нищего брюзгу-алкоголика на фиг! Живите свободно, для себя и детей, а для секса можно и получше, и помоложе найти, или даже купить – почему бы и нет-то? Если с вашим, с позволения сказать, благоверным, кроме как о футболе или рыбалке и поговорить-то не о чем? Да, есть еще такая порода «мужиков», вечных маменькиных сыночков, которые вообще сами о себе заботиться не привыкли, не умеют, не хотят… да и не способны, коли уж на то пошло. Ни обед приготовить, ни постирать, ни прибрать за собой… Господи, вечные дети, подростки с задержкой умственного развития.

Зато они очень любят рассказывать пошлые анекдоты про глупых блондинок. А прислушаться, о чем треплются с такими же «мужиками», – уши завянут: «А я такой еду… а он подрезал… а я его… о-о-от… а гаишник, сволочь… а я ему… а он… о-о-от… короче, а тот козел… а я… я… я… я… я-я-я-я-я!» Нет чтоб: «Знаете, вчера я наконец-то затащил супругу на выставку Клода Моне!» Или: «Недавно перечитал Мориака, знаете, совсем другое впечатление, нежели раньше. А эта его вещь, „Мартышка“, просто потрясает до глубины души, советую всем прочитать!» Или…

Впрочем, что выдумывать? Так и будут гундосить, в лучшем случае про футбол, про машины да про себя любимого, того не понимая, что любой нормальной женщине с таким вот «мужиком» откровенно скучно! А если он еще и в постели не ах, хотя и думает, что очень даже ах, то и вообще – туши свет, сливай масло!

Ах, женщины, красавицы, умницы, как же вы себя недооцениваете-то?! Куда лучше оплачивать услуги любовника, чем тащить на себе груз в виде вечно пьяного, ни к чему не пригодного муженька. Что-что? Когда-то, наверное, была любовь?

И куда ж все делось?

Вот такие вот мысли почему-то пришли в голову Тихомирову, едва только Гуля затворила за собой дверь. В конце концов, за что на нее обижаться-то? По здравом размышлении совершенно не за что! Скорее уж ей… Ишь, явился – не запылился. А засунуть свой глупый мужской шовинизм в задницу слабо?

Максу после всех этих мыслей уже было не слабо.

Дверь снова открылась:

– На вот чайник…

– Гуля! Спасибо тебе большое! Мне действительно нужно было просто переночевать, без всякой задней мысли… Ты, пожалуйста, меня извини, за то что не вовремя…

– Ну уж… – Девушка явно смутилась. – Не за что, ночуй спокойно.

– А завтра я рано-рано уйду. Ключ где оставить?

– В ящик брось, если не трудно. Я часов в десять приду – заберу.

– Ну, вот и славненько. Счастливо погулять, Гуля!

– Спасибо…

Гульнара на миг задержалась в дверях, обернулась и, чмокнув Максима в губы, тут же ушла.

Тихомиров прилег на кушетку и снова задумался, все на ту же тему – взаимоотношений мужчин и женщин. Вдруг вспомнился один случай, еще из той, дотуманной жизни, когда какой-то мужик, припарковав у супермаркета разукрашенную и оклеенную немыслимыми наклейками «семерку», вдруг аж затрясся весь, увидев вылезающую из крутейшего джипа симпатичную, лет восемнадцати, девушку, кстати блондинку. Этот вот черт, из «семерки», только и смог просипеть явную гнусность: «Во, насосала!»

О, реакция юной красавицы была достойна всяческого восхищения: она вытащила телефон, нажала кнопку и ожгла «семерочного» ухаря презрительным взглядом: «Сейчас позвоню – ты у меня на вертолет насосешь!»

И что ей сказал в ответ мужичок? Правильно – предпочел поскорее ретироваться. Страшно стало: а вдруг и правда позвонит, кто знает, кто там у нее отец, муж, любовник?

Вот ведь бывают же люди, готовые из зависти оскорбить совершенно им незнакомого человека, тем более красивую юную девушку. Да ладно оскорбить, а то ведь… Еще у одного тихомировского знакомого лет пять назад сожгли дачу. Тоже просто так, из зависти, «штоб не выпендривался». И дача-то была – конура, а вот поди ж ты! А знакомый всего и сделал-то – кусты на французский манер подстриг – ромбиками, конусами, квадратиками. Кого-то задело… из таких вот козлов, что любят рассказывать всякие гнусности про блондинок.

В коридоре вдруг послышался шум, приглушенные голоса, шаги… Вот скрипнула дверь… Захлопнулась… Снова открылась.

Кто-то тихонько постучал в комнату:

– Макс! Забыла спросить, может, тебе денег взаймы надо? Ты говори, не стесняйся, червонец я свободно могу дать, даже больше…

– Нет, Гуленька, спасибо. Лучше скажи, где утюг взять? И это, мне бы трико какое-нибудь.

– Утюг под шкафом тетка всегда держала. А трико… В шкафу мужа ее покойного кое-какие вещи – бери, можешь хоть навсегда. Все равно потом скажет, что я их продала. Всегда так говорит… Так что пользуйся.

– Спасибо. Удачи, ма шери!

– И тебе…

Снова шаги. Хлопнула дверь…

И снова стук!

– Товарищ милиционер, это вы в засаде у нас? – Странный такой голос, не поймешь – то ли мужской, то ли женский. Хрипловатый шепот.

– Да, в засаде.

– Вот и прекрасно! Знаете, мне надо вам кое-что сообщить… Нет-нет, не нужно открывать дверь, я вам конвертик снизу просуну… Вы уж передайте там куда следует.

Максим ничего не ответил, просто включил свет – в засаде так в засаде, чего уж теперь от соседей скрываться-то?

Нагнувшись, вытащил из-под шкафа утюг, поставил на стол, улыбнулся: рядом с чайником стояла тарелочка с бутербродами… Ох, Гуля, Гуля, лучше бы и не приносила. Только аппетит распалять. Еда-то вся, а пуще того питье, только там, в Шушарах.

Сняв куртку и джинсы, Тихомиров отыскал в шкафу ненужную, по его мнению, тряпочку и, как мог, оттер одежку от грязи, выгладил, запечатал в полиэтиленовые, от каких-то теткиных шмоток, пакетики – лейбаком вверх, разумеется!

А ничего получилось, как здесь говорят, фирма!

В коридоре вдруг послышались чьи-то крадущиеся шаги, затихли напротив двери, что-то зашуршало…

Понятно – принесли обещанную анонимку!

Разложив на софе вытащенную из шкафа мужскую одежду, Максим любопытства ради вытащил просунутый под дверь конверт, развернул:

«Дорогой товарищ уполномоченный! Прошу обратить ваше самое пристальное внимание на жильцов нашей квартиры, а именно Кашарьянца Ашота Ивановича, семью Вербиных, Каракотовых (супругов), о Гульке уж не пишу – шалава она, вам известная, а вот об Олимпиаде Егоровне Деткиной, тетке ее, тоже молчать не могу. Теперь по порядку. Кашкарьянц – ему все время приходят посылки, фрукты и все такое – не торгует ли он ими на рынке? Слишком уж шикарно живет, жирует, в кино почти каждый день ходит, а недавно приемник себе купил и антисоветчину по ночам слушает. Вербины – та еще семейка, и сын у них двоечник (не пионер!), и дочка скоро станет такая же шалава, как и Гулька. А сама Вербина Катерина… А теперь – про Олимпиаду… А вот что замечено за Каракотовыми… И совсем забыла про Тимофеева Гришку, а он, стервец…»

Бросив записку в стоявшее под столом решетчатое мусорное ведерко, Тихомиров обвел разложенные предметы одежды задумчивым взглядом. Да-а… Картина, представшая его избалованному углеводородным российским изобилием взгляду, являла собой весьма унылое зрелище. Какие-то сиротские, похоже, что еще довоенные брюки жуткого розовато-коричневого цвета и короткий пиджачок в веселую серо-зеленую клеточку больше подошли бы клоуну, нежели нормальному человеку, особенно в сочетании с плюшевой рубашкой, манжеты которой давно превратились в бахрому. Судя по всему, Гулина тетушка отличалось некоторой гм-гм… скупостью и ничего не выбрасывала.

Подумав, Тихомиров снова подошел к шкафу…

И снова в коридоре послышались шаги – быстрые… нет, лучше сказать торопливые. Шшурх! – и под нижним косяком двери появился голубоватый конверт. Да что они тут – почтовый ящик устроили?

«Уважаемый товарищ майор, гражданин начальник! Я, как советский человек, не могу молчать о всех гнусностях, творимых в нашей двадцать второй квартире лицами, ее населяющими, а конкретно…»

Судя по отсутствии фамилии Кашкарьянца, это и был автор.

Отправив записку в мусорку, Максим опять пошарил в шкафу… Вытащенные оттуда треники с отвислыми коленками его тоже не очень порадовали, а вот серо-черные габардиновые брюки пришлись как будто впору, только сильно жали и на, гм, задней части, пониже кармана, зияли кожаными заплатками. Да и коротковаты были – едва доходили до щиколоток… Что ж, придется надевать эти – выбора нет. А рубашку, вот ту, розовую, с оторванным левым манжетом, навыпуск – заплатки и прикроются, а рукава закатать по локоть… Так…

Черт! Да когда же они угомонятся-то?

Под дверью снова появилось что-то белое… На это раз так и было озаглавлено: «Донесение»… То есть даже не «донесение», а «данесение», судя по орфографии и почерку, его написал вербинский сынок-двоечник.

«Тетка Ингольда ведьма старая и многава хощет всяко тов. Брежнева обзывает а телевизор смотрит хохочет над чем над нашим совецким а ищще вчера дала подзатыльник ни за што спросила што я на кухне исчу а я ничево ни искал а просто хотел послушать радиво…»

С любопытством дочитав записку до конца, Тихомиров ее скомкал и тоже выбросил – ну а куда девать-то?

Примерил штанцы, покрутился перед трюмо, вроде не должны бы порваться, если резких движений не делать…

Очередную записку молодой человек отправил в ведро, не читая, – некогда, нужно было хоть немного поспать, коль уж покушать пока не удавалось. И зачем только Гульнара принесла вместе с чайником бутерброды? Теперь сиди вот, давись слюною… Поистине танталовы муки!

По этой-то причине и не спалось, в животе урчало, жутко хотелось есть, а еще больше – пить. Встав, молодой человек походил взад-вперед по комнате, прочитал очередное послание:

«Товарищ капитан, просим срочно разобраться с незаконно прописанной Войкиной Г. В….»

Хм, Г. В. – Гульнара что ли?

«…всем известной своим антисоциальным поведением и тунеядническим образом жизни…»

Ну точно, Гульнара – «тунеяднический образ жизни»!

И эту записку – туда же, в мусорку. О господи, никак еще одна? Да что ж им всем не спится-то?

Однако все эти доносы сделали-таки одно благое дело, даже, если вдуматься, два: более-менее отвлекли Максима от нехороших мыслей о еде и – самое главное! – натолкнули на одну очень удачную идею.

Пошарив в серванте, молодой человек отыскал там остатки писчей бумаги и чернильную ручку. Усевшись за стол, ухмыльнулся, поставив пару клякс, расписал перо: «Уважаемый товарищ уполномоченный…»

Тьфу ты! Чего только с этой вороньей слободкой в голову не полезет!

Какой, к чертям собачьим, уполномоченный?

«Уважаемая…»

Нет, не так! Как же он ее звал-то? Душечка! Так что же, «уважаемая душечка» написать? Как-то, гхм, не комильфо, явно не комильфо.

А вот если так: «Милая Евгения Петровна, душечка…»

А вот это уже куда лучше! Только, пожалуй, «милую» убрать, лишней фамильярности в деловой по сути записке не нужно.

«Евгения Петровна, душечка, отправляю к вам весьма достойного молодого человека, Максима Андреевича Тихомирова, закончившего в прошлом году институт Лесного хозяйства и согласившегося нас выручить – поработать в пионерлагере ответственным за физкультуру и спорт. Потенциал у него есть – первый разряд по вольной борьбе и еще что-то. Нижайшая к вам просьба, любезнейшая Евгения Петровна, оформите его побыстрее, выпишите направление и все, что там требуется.

С уважением, ваш С. Ф. Абрамов».

Поставив затейливую подпись, Тихомиров отложил «рекомендательное письмо» в сторону и задумался. Думал, впрочем, недолго, снова взялся за перо.

«Медицинская справка, форма №…

Гм, что б такое написать-то? А что-нибудь не очень разборчивое…

…«форма № 4356 УК» – пусть хоть так примерно…

«Копия. Справка выдана тов. Тихомирову Максиму Андреевичу, одна тысяча девятьсот… сорок шестого года рождения, в том, что он имеет право работать в детских оздоровительных учреждениях… Главный врач… такой-то. Подпись. Копия верна».

Так, что еще? Ага, вот… Это как бы для себя, коряво, но вполне понятно: паспорт, военный билет, что еще-то? Диплом – да… И партбилет не забыть – для солидности!

Покончив со всеми бумагами, молодой человек аккуратно сунул все написанное в карман розовой рубахи и, наконец растянувшись на софе, уснул, не терзаемый больше никаким, мыслями.

Спал хорошо, никакие презентации, дни рождения, юбилеи и прочие лукулловы пиры Максу не снились, вообще ничего не снилось, разве что непроницаемо-черная дыра, что, несомненно, свидетельствовало о великолепном душевном здоровье спящего и не менее великолепном состоянии нервной системы.

Молодой человек покинул воронью слободку в десять часов утра, позаимствовав у отсутствующей хозяйки комнаты завалявшийся на подоконнике гривенник – на трамвай или автобус, не тащиться же в таком виде пешком! – и сменив кроссовки на отыскавшиеся в шкафу разношенные босоножки фасона «Сталин и Мао слушают нас».

Надеясь, что тетушка Гульнары не очень обидится, незваный гость также прихватил и висевшую на гвозде авоську, сложив туда упакованные в полиэтилен джинсы и куртку. Кроссовки же, увы, в авоську не помещались, их пришлось завернуть в газету («Комсомольская правда» от 15 мая 1975 года) и небрежно сунуть под мышку.

Снарядившись таким образом, Максим на цыпочках подкрался к двери, прислушался – вроде все было тихо – и, заперев комнату на замок, быстрым шагом направился к выходу. Распахнув дверь, перевел дух – кажется, никто не заметил.

– Счастливого пути, товарищ майор! – хором пожелали из кухни. – Удачной вам службы.