Текст книги "Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения"

За время работы своей в «Новом времени» присмотрелся я и к остальной петербургской печати.

Правые газеты были немногочисленны и мало влиятельны. Не могли они похвастать и составом сотрудников. Ничего яркого, никого из выдающихся авторов. Общественным мнением, особенно в интеллигентских кругах, владели оппозиционные и революционные издания, из которых одни невольно, другие намеренно расшатывали государственные основы Империи.

Из умеренно правых газет, кроме «Нового времени», наибольшее распространение имел «Свет» В. В. Комарова. Печатался «Свет» в виде газеты небольшого формата, с убористым шрифтом, и читался главным образом в провинции, среди национально-настроенных мелких помещиков и чиновников.

Издатель его, Виссарион Виссарионович Комаров был красочной фигурой того времени. Убежденный патриот, ярый славянофил, участвовал он в борьбе за освобождение «братушек» и состоял у ген. Черняева начальником штаба. После балканской войны, издавая газету, он продолжал поддерживать связь с западными славянами, и редко кто из сербов, болгар или македонцев, приезжая в Петербург, не считал своим долгом побывать у Комарова, позавтракать, пообедать, а иногда даже переночевать. Милейший Виссарион Виссарионович не только кормил всех этих гостей, но и давал им деньги на общеславянское дело или на дело славянско-личное, не считаясь со своими средствами и с бюджетом газеты.

А бюджет этот был довольно неясным и определялся не бухгалтером, а просто ящиком письменного стола, куда издатель клал выручку от розницы и подписок. Какие суммы находились в этом хранилище, ни сам Виссарион Виссарионович, ни его заведующий конторой, точно не знали. Но зато редактор-издатель всегда мог быстро и в любую минуту определить, как идут дела. Если в ящике, – кстати сказать, никогда не запиравшемся на ключ, – пачки пятирублевок, десятирублевок и сторублевок не вполне прикрывали дно, образуя проплешины, это значило, что доход уменьшается; если же в ящике, наоборот, не только не видно дна, но он наполнен доверху и даже с трудом выдвигается, Виссарион Виссарионович догадывался, что бюджету газеты ничто, слава Богу, не угрожает.

Братья-славяне, приезжавшие в Петербург для личного внешнего займа у русских славянофилов, хорошо знали ящик Комарова, из которого владелец его в их присутствии вытягивал ту или иную бумажку и передавал на неотложные славянские нужды. В силу этого, естественно, в квартире Виссариона Виссарионовича всегда царило необыкновенное оживление: кто-то приходил, кто-то уходил.

А таких братушек-славян, будивших у наших славянофилов лучшие христианские чувства, наезжало в Петербург немало. Существовала у нас, например, славянофильская организация под названием «Славянские трапезы». Вдохновителями ее были граф В. А. Бобринский125125
  Владимир Алексеевич Бобринский, граф (1868–1927) – политический деятель. Монархист. Член Думы трех созывов. Один из лидеров партии умеренно-правых. Лидер неославянского движения. Участник первой мировой и гражданской войн. С 1920 в эмиграции. Был сотрудником канцелярии великого князя Кирилла Владимировича.


[Закрыть] и сотрудник «Нового времени» Д. Н. Вергун. Время от времени организация эта устраивала банкеты с речами и докладами по славянским вопросам, и на подобные банкеты, разумеется, приглашались приезжие гости – сербы, болгары, македонцы. Гости сообщали собравшимся о жизни в их странах, жаловались на происки Австро-Венгрии, Турции, Англии. Собрания были довольно интересны, а иногда даже принимали страстный характер, как например, во время Мармарош-Сигетской истории126126
  Судебное дело в Австро-Венгрии, начатое в 1903 против православных русинов. Процесс, продолжившийся в 1913, получил название по городу Мармарош-Сигет (сегодня – Сигету-Мармацией в Румынии).


[Закрыть], когда Австрия, действительно, показала себя неприкрытой угнетательницей славян.

Комаров на подобных собраниях знакомился с гостями-братушками и гостеприимно приглашал их к себе на дом. Как-то раз его чрезвычайно растрогал один македонец, который горячо говорил о своей обездоленной Македонии, не имеющей не только самостоятельности, но даже простой автономии. Потрясенный этой речью, Комаров пригласил оратора к себе, стал ежедневно кормить его завтраками, обедами и подолгу беседовал.

Однажды македонец явился к нему с опечаленным видом. Поговорил сначала о своих подвигах в качестве повстанца в турецкую войну; высказал после этого несколько ценных соображений о том, как можно было бы из Македонии сделать великую славянскую державу. А затем вздохнул и сказал:

– А у меня лично, знаете, неприятность. Мой друг, который ехал сюда, в Петербург, из Скоплье, арестован по дороге австрийцами, a все деньги, посланные мне родными вместе с ним, конфискованы. Не знаю, как теперь буду я платить за номер в гостинице.

– Вот негодяи австрийцы! – возмутился Виссарион Виссарионович. – Об этом вы обязательно доложите на очередном нашем собрании! Но лично не волнуйтесь, пожалуйста. Оплату номера я беру на себя.

– Нет, нет, – возразил македонец. – Вы и так мне много давали. А, может быть, я смог бы спать у вас где-нибудь на кухне или в коридоре?

– Что вы! Славянского гостя – на кухне? Господь с вами! В таком случае, дорогой мой, спите у меня в кабинете! Я редко работаю по ночам.

Гордый македонец недолго отказывался. Перетащил из гостиницы чемодан и поселился у Комарова.

Сначала все шло хорошо. Македонец держал себя прилично, скромно; много и долго рассказывал о своей родине за завтраком, за обедом, за чаем, на ночь. В промежутках куда-то исчезал; к еде, как воспитанный человек, всегда возвращался точно.

И все было бы прекрасно, если бы не одна странная вещь. Как-то днем, в отсутствие гостя, отправился Виссарион Виссарионович в свой кабинет, чтобы достать из заветного ящика деньги, и натолкнулся на необъяснимое, даже вернее сказать – таинственное явление: ящик, несколько дней тому назад до верху набитый ассигнациями и едва выдвигавшийся, теперь двигался совершенно свободно. Мало того. Правый передний угол его был совсем пуст, и имел вид не легких проплешин, а начисто оголенного деревянного дна.

Виссарион Виссарионович застыл от изумления. В чем дело? Из домашних никто этого сделать не мог. Следов того, что в кабинет проникли воры снаружи, тоже заметно не было. Может быть – македонец?

Последнюю кощунственную мысль Виссарион Виссарионович с негодованием отбросил. Ему далее стало стыдно за себя: как низко нужно пасть морально и умственно, чтобы заподозрить в нечестности брата-славянина, бывшего повстанца, проливавшего кровь свою и турецкую!

Если бы Виссарион Виссарионович был спиритом, как профессора Бутлеров, Вагнер и многие интеллигентные люди его времени, он мог бы получить объяснение. Ведь на спиритических сеансах бывают не только таинственные появления новых предметов в виде «аппортов», но и обратно – унос вещей неизвестно куда, «ампар».

Но Виссарион Виссарионович в подобную чертовщину не верил. И после мучительных колебаний решил посвятить в тайну денежного ящика одного своего друга.

Друг внимательно выслушал, подумал и твердо сказал:

– Гони его в шею!

– Кого? – изумился Виссарион Виссарионович.

– Да этого самого македонца!

– Ну что ты… Как не стыдно! Человек в молодости героем был, кровь проливал за освобождение.

– Все равно гони!

Виссарион Виссарионович, конечно, циничному совету своего друга не последовал. Наоборот, стал с македонцем особенно вежливым и даже при разговоре с ним стыдливо опускал глаза, чувствуя себя виноватым. Он даже не запер на ключ ящика стола, чтобы не обидеть гостя, а вместо этого решил подвернуть ящик внимательному наблюдению: будет ли с каждым днем уменьшаться его содержимое или увеличиваться.

Наблюдения, однако, привели к печальному выводу. После каждой ночи денег внутри оказывалось не больше, а меньше. С правой стороны пустота перестала изменяться. Зато в левом углу стало показываться грозное дно. Теперь сомнений не было: если дело будет так продолжаться, газету «Свет» придется закрыть.

Мучился Виссарион Виссарионович, мучился, не зная, как отказать македонцу, и наконец решил быть жестоким. После завтрака вызвал гостя в кабинет и твердо сказал:

– Ну, дорогой Мирко, простите меня… Но с сегодняшнего дня я приступаю к одной большой литературной работе и буду писать по ночам. Вот вам пятисот рублей на переезд в гостиницу. И затем буду я вам выдавать по сто рублей в месяц, пока не получите денег из Македонии.

Кроме газеты «Свет» и ее редактора-издателя вспоминается мне и другая газета из нашего национального лагеря – «Санкт-Петербургские ведомости» Эспера Эсперовича Ухтомского127127
  Эспер Эсперович Ухтомский, князь (1861-1921) – дипломат, публицист, поэт, переводчик. Член Русского географического общества. Издатель «Санкт-Петербургских новостей» (1896-1917).


[Закрыть].

В России все «Ведомости», за исключением «Русских ведомостей», были казенного происхождения. Предназначались они сначала для печатания правительственных распоряжений и материала официозного характера. Однако иногда давались такие газеты на откуп и частным лицам, известным своим правым направлением. Князь Ухтомский, если не ошибаюсь, получал от правительства двенадцать тысяч рублей в год за обязательное печатание правительственных объявлений и распоряжений, но в помещении остального материала считал себя вполне независимым.

«Санкт-Петербургские ведомости» были скучнейшей газетой. Когда-то раньше, в семидесятых годах во времена Корша, в них сотрудничали А. С. Суворин и В. П. Буренин, теперь же эти «Ведомости» влачили жалкое существование.

Помещались в них статьи о продовольственных нуждах, о развитии промышленности, о росте населения Империи и масса всяких сухих корреспонденций, особенно из балканских стран. Обычно никакого живого литературного материала в них не встречалось.

В силу этого газета имела очень скромный тираж, бумаги потребляла мало. И князь-редактор был доволен. Расходы не большие, от двенадцати тысяч кое-что оставалось.

И вот, по собственной ли инициативе, или по совету друзей, Эспер Эсперович пригласил в число сотрудников Александра Аркадьевича Столыпина128128
  Александр Аркадьевич Столыпин (1863-1925) – журналист, поэт, политик. Младший брат П. А. Столыпина. После революции в эмиграции, жил в Белграде.


[Закрыть], брата будущего премьер-министра. Александр Аркадьевич оказался талантливым публицистом-фельетонистом и сразу обратил на себя внимание читателей. На его имя и на имя редактора стали поступать письма с выражением удовлетворения по поводу того, что «Санкт-Петербургские Ведомости» становятся интересной газетой.

Но, по мере того, как Столыпин все более оживлял текст своими статьям, сам Эспер Эсперович становился мрачней и мрачней. Терпел он успех своего издания один месяц, другой, третий… И под конец не выдержал. Как-то раз прочел в присутствии Александра Аркадьевича принесенную им очередную статью и с негодованием воскликнул:

– Это черт знает что! Опять интересный фельетон написали!

– Ну так что-ж? – удивился Столыпин. – Слава Богу, если интересный.

– Да, вам легко говорить – слава Богу! А каково мне? Я, в онце концов, разорюсь! До вашего сотрудничества выпускал ограниченное количество номеров… На бумагу пустяки тратил. Кое-как перебивался. А теперь – розница увеличилась, подписка удвоилась. А я не коммерсант! Я не могу перестраивать газету на коммерческий лад! Пощадите мои нервы.

После такой оригинальной беседы Александр Аркадьевич не знал, что предпринять. Нарочно писать хуже? Но это обидно. Писать реже? Тоже не выход из положения.

Поработал он у князя еще несколько недель. И перешел в «Новое время», куда до самой революции давал талантливые «Заметки» на различные темы.

Справедливость требует указать, что наша политическая пресса, как правая, так и левая, стояла на большой высоте в смысле профессиональной честности. Брать деньги за рекламные статьи или заметки считалось у нас позором. Рецензенты, уличенные в подобных взятках, презирались коллегами и обычно изгонялись из состава редакции. И сами читатели привыкли верить отзывам и искренности мнений той газеты, которую покупали или выписывали. Только в области партийной полемики наши журналисты прибегали иногда ко лжи и подтасовкам, чтобы очернить политических недругов. Но это делалось уже не из корыстных или личных соображений, а ради «общественного блага».

Помню я, как однажды в редакцию «Нового времени» к передовику по вопросам внешней политики Е. А. Егорову явились дипломаты одного из враждовавших между собой балканских государств и наивно предложили 80 тысяч рублей за ряд статей в пользу проводимой их правительством политики.

Обычно хладнокровный и флегматичный Егоров на этот раз впал в чрезвычайное оживление. Схватил одного из дипломатов, более молодого, за шиворот и выкинул за дверь, а другому, более пожилому, показал рукой в сторону исчезнувшего его компаньона и крикнул таким громким голосом, каким не кричал, кажется, с раннего детства:

– Вон отсюда!

Конечно, дикая у нас была страна. Люди – грубые. И много лет спустя после указанного случая, находясь на Западе в качестве эмигранта, я часто вспоминал Егорова, при виде изысканных европейских газетных нравов.

Тут, в некоторых странах, считается совсем не зазорным брать за рецензии, за отзывы, за «покровительство». Мой приятель русский эмигрант журналист, проживавший в одной из столиц Западной Европы, рассказывал мне:

«Познакомился он с одним старым местным журналистом, занимавшим во влиятельной столичной газете пост редактора финансового и промышленного отдела. Редактор этот из-за преклонного возраста и по состоянию здоровья вышел в отставку, получал от издательства пенсию, но по привычке время от времени заходил в редакцию поговорить с бывшими коллегами и подышать газетным воздухом.

Приятель мой часто встречался с этим стариком, так как жили они оба в одном доме. Отношения у них создались дружеские. И, вот, как-то раз приходит старик к нему и возмущенно жалуется:

– Подумайте, дорогой, какие теперь нравы! Как низко пали современные журналисты! В мое время, когда я писал статьи по вопросам промышленности, обычно бывало так: приходили ко мне представители консорциума банков или акционеры нового предприятия и за определенную цену заказывали ряд статей, в которых нужно было доказать пользу этого начинания для государства. Я соглашался, и когда деньги вносились, шел к главному редактору, тот вызывал к себе издателя, и мы втроем честно делили полученную сумму.

А теперь – представьте, что случилось на днях в нашей газете! Мой молодой заместитель сговорился с одним крупным заводом, что поддержит его в вопросе о правительственной субсидии, написал статью, получил деньги, а ни главному редактору, ни издательству не дал ничего. Мало того, он уверяет, что написал это бесплатно, руководствуясь собственным убеждением. Как вам нравится? Убеждением! Нет вы скажите, куда мы идем? До чего докатится мир в своем падении? И где у современной молодежи мораль? Где честность?»

Таких точек зрения на честность и на священное предназначение печати у нас, в России, среди солидных влиятельных газет не встречалось. Не было у нас и того, чтобы начинающие артисты, художники или писатели делались известными только при помощи денег, которые на Западе необходимы для получения рекламных восторгов.

Другой мой знакомый эмигрант-журналист рассказывал про эпизод, происшедший уже с ним лично. Хорошо изучив язык той страны, в которой он жил, журналист стал сотрудничать в большой местной газете. Его там оценили, как хорошего работника, назначили постоянное жалование. Попутно с работой в газете написал он книгу, нашел издателя. И когда книга вышла из печати, отправился к редактору, передал два экземпляра и попросил поместить хотя бы небольшой отзыв.

– Только, если рецензент меня очень выругает, вы лучше ничего не печатайте, – скромно попросил он.

– А почему выругает? – удивился редактор. – Вы же свой человек! Наоборот, отзыв будет очень хороший, и я его напечатаю на второй странице.

Трепетно ждал автор появления рецензии. И она, наконец, появилась. Прекрасная, хвалебная, в два столбца, на видном месте. Несколько дней автор не мог прийти в себя от радостного волнения. А когда в конце месяца отправился он в контору получать жалование, кассир, вдруг, дает ему сумму на треть меньшую, чем причиталось. И без указания причины.

Автору ничего не оставалось, как обратиться за разъяснениями к редактору.

– Да, да, это я распорядился сделать вычет, – сказал тот. – Ведь надо же заплатить рецензенту за труд по прочтению книги и по составлению отзыва!

То, что на Западе относительно печатания платных рекламных статей принято даже в солидных изданиях, то у нас встречалось только в специфических газетах бульварного типа. Сотрудники таких газет носили кличку «бутербродных» журналистов, и с мнением их в среде культурных читателей никто не считался. Бутербродные газетчики не брезгали ничем, начиная с дарового угощения на купеческих свадьбах и кончая крупными кушами за восторженные отзывы о вновь открытом ресторане или торговом доме. Вели они широкий образ жизни, в расходах не стеснялись так же, как в приходах. И хотя официально получали за свои заметки не больше двенадцати копеек за строчку, что давало в месяц всего рублей сто, полтораста, фактически тратили ежемесячно несколько тысяч, прекрасно одевались, кутили у цыган, и если не имели собственного выезда, то ездили на заарендованных извозчиках, платя им определенное жалованье. Все купцы Гостиного Двора знали этих маститых представителей бульварной печати. Судьба некоторых театральных антреприз в значительной степени зависела от их отзывов. Если прогорающий антрепренер давал взятку, бутербродный рецензент писал в своем отчете о спектакле, что театр был наполовину полон; если взятки дано не было, театр оказывался наполовину пуст. А если антрепренер или владелец театра долгое время не вносили своей дани, появлялись заметки о том, что здание театра неблагополучно в пожарном отношении, или что потолок в зрительном зале от ветхости может обрушиться.

А у некоторых бутербродных журналистов был даже особый ритуал получения взяток, о котором знали купцы и организаторы коммерческих предприятий. Например, приходил один из них на открытие ресторана или крупного магазина. Хозяин с подобострастным видом водил его по своему помещению, все показывал, все объяснял. А к концу осмотра управляющий, получивший от хозяина определенные инструкции и почтительно шедший сзади, окликал высокого газетного гостя и протягивал ему туго набитый бумажник:

– Простите, сударь… Вы только что обронили из кармана эту вещицу.

– А! В самом деле. Очень вам благодарен.

– Только, если там деньги, будьте любезны пересчитать – не вывалилось ли что-нибудь.

Гость величаво пересчитывал. И, если сумма его удовлетворяла, заявлял, что все в порядке. Если же ему казалось, что содержимое бумажника не велико, он с легкой досадой замечал, что не хватает одной тысячи или двух. Недостающие деньги управляющий тотчас же восполнял с извинением за то, что выпавшие ассигнации наверно подобрал кто-нибудь из приглашенных гостей.

Из среды подобных бутербродных талантов выходили иногда настоящие разбойники печатного слова. В Петербурге среди них весьма прославился некий «Граф Амори»129129
  Ипполит Павлович Рапгоф (псевдоним «Граф Амори»; 1860-?) – авантюрист, предприниматель. Писал порнографические книги, романы-хроники, затем специализировался на написании продолжений произведений популярных авторов: А. А. Вербицкой, М. П. Арцыбашева, А. И. Куприна.


[Закрыть], продолжатель чужих романов.

Когда пресловутая Вербицкая выпустила свой роман «Ключи счастья», имевший огромный успех среди акушерок и передовой молодежи, мечтавшей о свободной любви, «Граф» решил принять благосклонное участие в этом великом литературном событии. Прочитав оповещение Вербицкой, что в скором времени выйдет второй том ее произведения, «Граф» засел за работу, спешно написал собственное продолжение «Ключей счастья» и издал его раньше, чем это сделала Вербицкая. Точно также поступил «Граф Амори» и с Куприным, который выпустил роман «Яма» из быта продажных женщин и стал готовить к печати продолжение книги.

Пока Куприн любовно собирал новые материалы в тех учреждениях, где группировались его героини, предприимчивый граф не дремал. Снова засел за работу и быстро написал второй том «Ямы», значительно опередив неповоротливого и медлительного Александра Ивановича.

Каким литературным стилем обладали сотрудники бульварных газет, вообразить трудно. В Петербурге я одно время вырезывал некоторые шедевры из «Петербургского листка» или «Петербургской газеты». Вырезки эти, конечно, пропали. Но кое-что вспоминаю. Например, поэтическое сравнение из романа, печатавшегося в «Петербургском листке»: «Подобно тому, как красавица, просыпаясь утром, улыбается и обнажает ряд своих ослепительно-белоснежных зубов, так и красавица Ялта при восходе солнца сверкает своими белыми домиками, разбросанными там и сям на склоне горы».

Таковой была наша бульварная пресса. На фоне честной российской печати являлась она темным пятном; своим дурным вкусом, своей аморальностью приносила вред и читателям, и доброму имени русского журналиста, в нравственном смысле стоявшего неизмеримо выше журналистов западных. Но справедливость требует отметить, что по крайней мере в политическом смысле эти бульварные газеты были безобидны. Большей частью держались они умеренного направления, или, вернее, никакого направления; не увлекались никакими утопиями и не стремились менять один государственный строй на другой.

Да и к чему менять, когда при всяком строе умелый человек всегда найдет для себя чужой бутерброд?

О счастливом строе, который должен был сменить монархический и дать неслыханное благоденствие всему населению отечества, заботились уже левые газеты, сделавшие общественное благо своей монополией.