Текст книги "Стыдные подвиги (сборник)"

Пусть капитан Нечаев упрекает себя в лени. Или в пьянстве. Я уже понял, как устроена жизнь шефа и знаю, что если он не пришел до обеда, – значит, сегодня вообще не придет. Капитан выпивает первый стакан около двух часов дня, а к вечеру невменяем. Он нормальный, нестарый мужик, с юмором, он не скрывает своего увлечения алкогольными напитками, но мне – солдату – выпить не предлагал ни разу, и за это я уважаю капитана. У нас твердая договоренность: если вдруг появляется самый главный человек в гарнизоне полковник Кондратов и спрашивает, где находится заведующий клубом, – я чеканным басом отвечаю, что начальство только что было здесь и ушло договариваться насчет цемента.

Но всемогущий полковник не появляется; у него хватает других забот. Многие капитаны, майоры и даже полковники проходят мимо меня, – но все молча, только смотрят с любопытством разной степени: им удивительно видеть солдата, работающего в одиночестве, никем не подгоняемого. Одиноко работающий человек даже на гражданке вызывает у случайного наблюдателя удивление или слабую тревогу. Отчего не присядет, не закурит? Зачем чудак утруждает себя, если его никто не контролирует? Одиночки нормально смотрятся только на дачных огородах, тут все понятно: моя земля, моя мотыга, моя морковка; но когда мы видим одинокую фигуру на объекте, принадлежащем государству или – в нашем случае – Вооруженным силам Советского Союза, нам интересно и странно.

А мне не странно, я люблю, когда никто не стоит над душой. Наличие или отсутствие контроля никак не вредит мне и не помогает. Я не против начальства, я против шума и пыхтения, производимого начальством. И на плохого офицера – например капитана Нечаева – мне смотреть тяжелее, чем на плохого солдата.

Так проходит световой день, в пять часов начинает темнеть, и это – мне сигнал. Работу пора сворачивать. В темноте ковыряться небезопасно и вообще бессмысленно, никто не увидит.

Когда мой батальон марширует на ужин, я беру корыто, в котором мешал раствор, переворачиваю кверху дном и колочу обухом топора по стальным ребрам, дабы прилипшие изнутри комки цемента оторвались и упали. Грохот улетает в темнеющее небо, но мне все равно. Корыто должно быть чистое. То же самое касается и ведер, и лопат, и мастерка – всего инструмента. Хороший работник бережет инструмент и содержит его в порядке. Я – хороший работник, мои лопаты сверкают. Куском камня я очищаю их от грязи, потом вытираю пучком мокрой травы. Песок накрываю листом фанеры – вдруг ночью дождь? Свежую кладку тоже защищаю кусками полиэтилена, придавливаю камешками. Бечевку, натянутую вдоль стены – по ней я ровнял каждый уложенный кирпич, – снимаю, аккуратно сматываю и прячу. Оставлять ничего нельзя, сопрут. Здесь Советская армия, здесь ничего нельзя оставлять, потом не доищешься.

Открываю дверь подсобки, ставлю в угол инструмент. Далее – вдумчивая трапеза: обед, совмещенный с ужином. Полбатона белого хлеба с маргарином, полбанки тушенки, две кружки чая. Сегодня еда легкая – завтра будет более обильная, пойду к друзьям в соседний батальон, картошечки пожарим на свином сале.

Пожрав, раскладываю бушлат на полу и отдыхаю. Жду. Вторая дверь из моей подсобки ведет прямо в главный зал клуба, и ближе к семи часам оттуда доносятся голоса. Это приехал из города местный кооператор Валера, угрюмый, постоянно напряженный человек, пахнущий диковинным одеколоном и одетый в военный пятнистый бушлат; деньги у Валеры есть, и он мог бы одеваться более нарядно, однако ходит в бушлате, и я знаю почему. Среди множества мужчин, одетых в хаки, гражданский человек чувствует себя белой вороной. Валера сутулый, у него большой живот, толстый зад и жирная шея, Валера даже в первом приближении не похож на строевого офицера, однако хочет; без бушлата я его никогда не видел.

Валера привез солдатам кино. Бизнес простой и выгодный: телевизор, видеомагнитофон и пара кассет с фильмами. Обычно это карате-муви с Джеки Чаном либо ужасы. Вход – один рубль. Желающих множество, деньги есть у всех кавказцев и у многих азиатов. У славян деньги есть не всегда. У меня, например, нет, – но я белая кость, солдат при клубе, я наслаждаюсь фильмами бесплатно и посмотрел их за эту осень уже множество.

В семь вечера за дверью – отголоски коротких, резких солдатских скандалов. Кто-то сел не на то место, кто-то загородил кому-то обзор. Одновременно в моей подсобке один за другим появляются сержант Мухин, ефрейтор Сякера и рядовой Киселев. Когда кооператор Валера, собрав деньги, запускает фильм и выключает свет, я своим ключом открываю секретную, вторую дверь, ведущую прямо в зал. Ефрейтор Сякера и рядовой Киселев – дембеля, а Мухин – старый воин; наше появление не вызывает у зрителей никаких эмоций. Несколько узбеков, казахов и таджиков поворачивают в нашу сторону головы – сержант Мухин подносит палец к губам, и воины делают вид, что ничего не произошло. Мы особенные существа, живем в особом мире, появляемся где хотим, в столовой не жрем, фильмы смотрим бесплатно.

Мухин, наклонившись к ближайшему бойцу, шепотом ставит задачу, и боец, ныряя в подсобку, помогает мне вытащить четыре дополнительных табурета.

Тем временем на экране гремит помпезная вступительная заставка – сегодня нам показывают «Пятницу, тринадцатое».

Убедившись, что бизнесмен Валера ушел из зала пересчитать выручку, мы передвигаем табуреты ближе, чтобы рассмотреть происходящее на экране во всех деталях. История увлекает с первых кадров.

Три круто оформленных девки (длинные ноги, пышные волосы) и два мускулистых парня (толстые шеи, тяжелые подбородки) отправляются отдыхать в уединенный дом возле лесного озера. Едут на огромной машине с откидным верхом. Когда выясняется, что машину – широкую, словно ЗИЛ-130, и столь же громко рычащую – ведет одна из девок, совсем юная, большеротая и красиво курящая сигареты, азиаты приходят в изумление и звонко цокают языками. Вторая девка и один из юношей устраиваются на переднем сиденье (оно и не сиденье вовсе, а настоящий диван, обтянутый алой кожей) и начинают целоваться взасос; здесь аудитория завистливо вздыхает.

На просторной, как наш гарнизонный плац, парковочной площадке возле придорожного кафе компания вступает в конфликт с другой компанией, более брутальной: два небритых хулигана в грязных джинсах и темнокожая их подруга в обтягивающих кожаных штанах. Воинам Советской армии нелегко видеть длинные женские ноги и шикарную задницу; ее упругость очевидна; глухие тоскливые стоны оглашают зал. Первая компания садится в машину и продолжает путь, вторая устремляется в погоню на двух мотоциклах, хромированных донельзя.

Обосновавшись в доме у озера, герои разбиваются на пары и начинают искать удобное место для совокупления. Мотоциклетные злодеи прячутся поодаль, в сарае, и ждут момента для атаки. Зачем вторая компания хочет атаковать первую, почему, бросив свои дела, мотоциклисты устремились в погоню за обидчиками – об этом фильм умалчивает.

Тем временем из мутных вод озера, никем не замеченный, медленно выходит большой и несколько неловкий малый в маске хоккейного вратаря. Неторопливость его внушает уважение. Сразу понятно, что чувак – звать его Джейсон – уверен в себе. В его руке огромный ржавый мачете.

Здесь вздохи и стоны временно прекращаются, зрители начинают всерьез сопереживать. Сначала водяной маньяк бесшумно бродит, присматриваясь. Парень тискает одну из девушек – а Джейсон смотрит через грязное, с треснувшим стеклом окно. Другой парень идет справить нужду – а Джейсон зырит из кустов. Конкурирующая компания, где верховодит злобная негритянка с круглой задницей, разрабатывает план нападения – а Джейсон подслушивает, вжавшись в стену.

Начинается гроза, с ливнем и молниями. Одна из девушек раздевается донага и бежит купаться в озеро; показывают только ее спину, либо – на среднем плане – анфас, однако груди прикрыты длинными волосами. Сидящий рядом со мной туркмен бормочет нечто восторженное, другие шмыгают носами. Девка не только сама лезет в воду, но и приглашает друга, и вот уже оба счастливо плещутся, обнаженные, и смеются, и юноша, сокрытый водой, хватает девушку за жопу, а девушка довольно повизгивает, – счастливцы не подозревают, что из-за гнилого забора за ними подглядывает бесшумный Джейсон, а с другой стороны телеэкрана внимательно наблюдают сорок с лишним бойцов Советской армии.

Ливень усиливается. Влюбленный мальчишка, судя по всему, начинает хватать подругу уже не за ягодицы, а за другое место, поскольку подруга возмущенно вскрикивает и выбегает на берег; бойцы имеют счастье на мгновение увидеть эрегированные соски героини.

Завернувшись в полотенчико, девка спешит в дом, но Джейсон, появившись из-за скользкого ствола дерева, вонзает в ее живот нож. Бойцы ахают. Кто-то едва не падает со стула. Убийца тащит жертву за волосы в укромное место (по голым ногам течет кровь) и там добивает со знанием дела.

Зачем водяной злодей в хоккейной маске завалил голую бабу – об этом фильм умалчивает, однако причина, судя по всему, веская.

Брутальная троица, вооружившись цепями и кинжалами, выходит из сарая и окружает дом. Голый юноша вылезает из воды, делает глупое лицо и начинает искать голую девушку. Оставшиеся в доме персонажи греются у камина и пьют виски. Джейсон мучительно размышляет, расчленить ли ему голого юношу, либо одного из малахольных мотоциклистов, и в конце концов отрезает головы обоим. Тут из дома выходит еще одна девушка, согретая камином и выпивкой, и начинает при свете молний громко кричать, призывая потерявшуюся подругу, и обнаруживает упомянутую подругу разрезанной на куски, и кричит в три раза громче, и видит Джейсона, и тут начинается самая мясорубка.

Спустя пять минут воины в экстазе. Джейсон изобретателен и силен. Он гонится за чернокожей длинноногой чувихой, и половина аудитории сопереживает чувихе, а половина – Джейсону, но и тем и другим хочется, чтобы погоня продолжалась как можно дольше.

– Налево, налево! – кричат бойцы чувихе, но та не слушает, сворачивает направо, там грязь и скользко. Падает, визжит.

– Вставай, дура! – кричит какой-то казах, и ругается на казахском.

Джейсон взмахивает тесаком, но тоже поскальзывается. Чувиха хватает жердину и с размаху бьет злодея по голове.

– Опа!

– На, держи!

– Ага, давай!

– Э, шайтан!

Джейсону нипочем, он встает и продолжает действовать. Мачете обронил, но не расстроился; схватил вилы. У него сверхъестественная мощь. Негритянка, прибитая вилами к стене, хрипит и помирает.

Ветер свищет, гром грохочет. Бойцы не дышат, вспотели, сучат ногами.

Секрет фильма ужасов давно известен. Страшный убийца – Джейсон, или Фредди Крюгер, или кто там еще – не самый важный персонаж. Главное – обязательное наличие визжащих юных девок. В начале истории девки неприступны, красиво одеты и ярко накрашены. Во второй половине фильма они должны орать и размазывать тушь по щекам, и мокрые фуфайки обязательно должны облеплять обильные сиськи с твердыми сосцами. Превращение неприступной принцессы в скулящую, мокрую дуру, которая согласна на все, лишь бы ее не проткнули, – вот зачем смотрят фильмы ужасов американские подростки и бойцы Советской армии.

Спустя час Джейсон справляется со всеми – в живых остается последняя девушка, самая смышленая. Обороняется изо всех сил. Прыгает в машину – но Джейсон заблаговременно вынул ключи и выбросил. Запирается в доме – но Джейсон вышибает дверь. Лезет в подвал – но Джейсон разрубает доски пола. Повсюду лужи липкой крови и отвратительное гнилое дерево. Блондинка с размаху бьет Джейсона доской с торчащими гвоздями, гвозди протыкают Джейсонову голову. Сидящий рядом со мной туркмен грызет ногти. Сидящий с другой стороны уроженец Витебска ефрейтор Сякера ухмыляется и закуривает. Джейсон с ошеломляющей невозмутимостью вытаскивает гвозди из головы и загоняет девку в угол.

Напряжение растет.

Джейсон швыряет девку на пол и удобнее перехватывает тесак. Девка кричит, широко открывая огромный рот и огромные глаза. Бойцы в восторге. Им нравится, что все у девки большое и открытое. В последний момент девка, изловчившись, ударяет неприятеля ногой в пах и шустро уползает. Тесак врезается вместо сисек в деревянную стену и застревает. Героиня выбегает на улицу, падает и видит прямо перед носом, в мокрой траве, ключи от замка зажигания.

Туркмену невмоготу, он подался вперед и дрожит; он сам готов прыгнуть, снять ремень и лупить Джейсона по морде медной бляхой, а впоследствии овладеть спасенной героиней. Туркмен маленький, кривоногий, некрасивый, у него нет одного зуба и на щеке прыщ, но героиня, наверное, отдалась бы туркмену без колебаний, лишь бы уйти от Джейсонова ножа.

В передних рядах кто-то вздевает к небу кулаки и рычит проклятия.

Блондинка прыгает за руль, заводит тачку и рвет с места. Колеса проворачиваются в грязи. Джейсон уже здесь, хватается за задний бампер, но девчонка врубает скорость и уезжает. Гремит решительная музыка. Вроде бы финал. Узбеки, туркмены, казахи, молдаване и азербайджанцы в крайнем изнеможении откидываются на спинки стульев. Но нет; крупный план, закушенные губы, яростный взгляд: героиня возвращается мстить за расчлененных товарищей.

Завязывает волосы в хвост. Подтягивает штаны, поправляет шнурки на ботинках. Она готовит ловушку: сворачивает стальной трос в подобие капкана, привязывает к машине. Прямая, бледная, красивая – выходит против монстра с монтировкой наперевес.

– Дура! – кричат бойцы. – Хрен ли ему твоя монтировка?

Однако блондинка отважна. Джейсон, полчаса назад хитроумно убивший семерых, вдруг наивно попадает ногой в петлю. Девчонка ловко зажимает дубиной педаль газа, и машина, взревев, самостоятельно тащит Джейсона по жидкому чернозему, выезжает на берег и обрушивается с обрыва прямо в воду. Джейсон держится рукой за черный корень, но блондинка, подбежав, расплющивает его пальцы ударом железяки.

Аплодисменты сотрясают своды клуба, их мощь такова, что я начинаю опасаться за стенку, сложенную сегодня, – вдруг не выдержит и рухнет?

Джейсона утягивает под воду. Из мутных глубин поднимаются мрачные пузыри. Блондинка вытирает слезы.

Джейсон не умер, он вечный, и в последнем кадре он выдергивает ногу из петли и опять всплывает, что дает зрителю намек: продолжение следует.

Бизнесмен Валера входит в зал и включает свет. Сеанс окончен. Бойцы приходят в себя; у большинства красные лица и потные лбы.

Мы – дембеля – выходим последними, великодушно позволив молодежи потолкаться у дверей; молодежь спешит в казармы, в девять часов все должны сидеть и смотреть программу «Время», с этим делом в армии строго. Бизнесмен Валера с подозрением смотрит на четверых расслабленных бойцов, он почти уверен, что мы прошли в зал бесплатно, – но решает не задавать вопросов; поднимает воротник бушлата и отворачивается. Сержант Мухин и ефрейтор Сякера выше бизнесмена на голову и гораздо шире в плечах, надень на них хоккейные маски – будут не хуже Джейсона, кого хочешь удавят голыми руками.

Снаружи совсем холодно, и я вдруг улавливаю в движении воздуха слабую, но ясную ноту, особый предзимний запах, солоновато-жестяной; еще не замерзает по ночам вода в лужах, еще не все листья облетели, осень еще вовсю гуляет, но уже пора грустить и ждать первого снега. Не то чтобы я единственный из четверых обладаю гиперчувствительностью, – нет, мы все ощутили, и примолкли, и восемь ноздрей слегка расширились.

Ефрейтор Сякера искусно сплевывает сквозь зубы и говорит:

– Вернусь домой – куплю видак и видеосалон устрою. Пятьдесят человек, пятьдесят рублей за сеанс, три сеанса в день. Большие деньги! Обязательно устрою видеосалон.

– Остынь, – возражает Киселев. – Скоро твоя Белоруссия отделится на хрен. У вас будут свои деньги, а у нас – свои. Лучше скажи, как по-вашему «железная дорога»?

– Чугунка, – мрачно отвечает ефрейтор Сякера; мы смеемся, огибаем клуб и снова оказываемся в моей подсобке. Рассаживаемся на бревнах, приготовленных для строительства крыши. Я завариваю чай в литровой банке. Разливаю по кружкам, вскрываю пачку печенья.

– А мне, – говорит Мухин, – понравилась эта… кудрявая. Которой он глаза выдавил. Маленькая, шустрая… Мой размерчик.

Он проводит ладонями по воздуху, следуя воображаемым изгибам женского тела.

– А мне – негритянка, – говорит рядовой Киселев. – Ноги длинные, глаза бесстыжие. Люблю таких.

– А мне – тачка, – говорю я. – Широкая… Мотор – зверь… Сел – и едешь, плавно, быстро… О своем думаешь.

– Не по нашим дорогам, – говорит Киселев. – В Америке – там, да…

– Значит, съезжу в Америку.

– Фигня, – говорит сержант Мухин. – Скоро здесь будет лучше, чем в Америке.

Рядовой Киселев скептически хмыкает.

– А видел, – говорит ефрейтор Сякера, – как у них налажено? Едешь на машине, у дороги – чипок. Подъезжаешь, деньги в окошко дал, и оттуда тебе сразу пепси-колу наливают и бутеры дают.

– Это не бутеры, – возражает Мухин. – Хот-доги.

– Сам ты хот-дог, – презрительно произносит Киселев. – Чипок называется «Макдоналдс». Чтоб ты знал, это самый крутой американский кабак, «Макдоналдс». Главный принцип – моментальность. Платишь – и ровно через тридцать секунд тебе дают горячий хавчик. Картошку жареную, мясо, все дела.

– Фигня, – говорит Сякера. – Невозможно. Как ты пожаришь картошку за тридцать секунд?

– А это, – отвечает Киселев, – и есть главный секрет. Никто не знает. Кто идет работать в «Макдоналдс» – первым делом дает подписку о неразглашении. Пожизненную. И уже не увольняется никогда.

Пашет в «Макдоналдсе» до самой пенсии. Поднимается от уборщика до официанта, от повара до директора. Каждый американец знает, что в «Макдоналдсе» жратву готовят ровно за тридцать секунд, но как – это тайна. Знают только те, кто работает в «Макдоналдсе», больше никто не знает. Чтоб ты знал, к ним туда постоянно пытаются шпионов внедрить. Хлопчики приходят в «Макдоналдс», изображают простых людей с улицы, только чтобы выведать секрет, но их вычисляют сразу… Бывало, и награду объявляли в миллион долларов каждому, кто раскроет хитрость. Но так никто и не раскрыл.

Киселев тушит сигарету и подводит итог:

– Америка есть Америка. У нас такого никогда не будет.

– Чего «такого»? – спрашивает Мухин, опять извлекая цепочку и вращая вокруг пальца. – Таких ресторанов? Или баб с сиськами? Или тачек? Или фильмов про Джейсона?

– Ничего не будет, – говорит Киселев. – Бабы будут, конечно. Сиськи будут. Остального не будет. Ни «Макдоналдса», ни тачек, ни фильмов.

– Ну, хоть так, – усмехается Мухин. – Пошли на казарму. Холодно тут. Плохая у тебя нычка, Рубанов.

– Зачем ему нычка? – говорит Сякера. – Он дембель. Дембелю нычка не нужна. Это тебе нужна нычка, Мухин. А ему – нет.

Друзья уходят, я остаюсь.

Нычка – то есть конура, логово, солдатское убежище, где можно заныкаться от глаз начальства, – у меня плохая, да. Холодная, и поспать негде. У бойцов Советской армии ценятся комфортабельные нычки, желательно отапливаемые. Летом боец может заныкаться в любых кустах, за любой стеночкой и перегородочкой. Летом в каждой пыльной щели можно наблюдать двоих или троих солдатиков, жующих что-то, если есть у них еда, или курящих, если есть у них курево, или просто дремлющих. Зимой же ныкаться гораздо сложнее. В холодное время года наилучшая нычка – это котельная, там грязно, не всякий офицер войдет, и даже не всякий сержант, но котельная – прибежище салабонов, а люди с опытом находят более удобные варианты. Баня, хоздвор, библиотека. По мере того как боец переходит из статуса «черпака» в статус «старого воина», нычки становятся все респектабельнее. Сержант Мухин не просто так вращает на пальце цепочку с ключами. Каждый ключ – отдельная дверь, за дверью – нычка. Каптерка, радиоузел – везде Мухин имеет возможность расслабиться в компании приятелей, выпить чаю и пожрать сгущенного молока. Через полгода он сам станет дембелем, на его должность поставят молодого сержанта, и Мухин отдаст ему все ключи, и станет, как я сейчас, прятаться от начальства не в нычках, а внутри себя.

Мухин, я знаю, отдал бы все на свете, все свои ключи от укромных каморок, и погоны сержанта, и весь свой сержантский авторитет за возможность поменяться со мной местами. Поэтому его критическое замечание насчет моей подсобки никак меня не трогает.

Спрятав кружки и застелив табурет свежей газетой, я собираюсь в казарму.

Прихожу в пять минут одиннадцатого, чтоб не попасть на вечернее построение.

Принято думать, что строй организует. Солдат ставят в шеренгу по пять-семь раз в день. Утром, едва выбравшись из-под колючего одеяла, каждый спешит встать в шеренгу; вечером та же история. Но я – дембель, и понимаю, что вечернее построение нужно в первую очередь для того, чтобы пересчитать личный состав. Не сбежал ли кто? Все ли живы и целы? Мне известно, что напротив моей фамилии в списке дежурного офицера стоит особая отметка: Рубанов откомандирован, Рубанову можно уйти раньше и прийти позже.

Когда я вхожу, молодые и черпаки – их у нас в батальоне около сорока человек – уже спят. Когда я был салабоном, я тоже засыпал, едва голова касалась подушки. В дальнем углу казармы, где стоят койки дедов, слышен тихий смех, глухие голоса; дедам не спится, деды в течение дня успели подремать часок-другой и теперь обмениваются впечатлениями о прошедшем дне. Здесь и моя койка; на втором ярусе. Второй ярус считается менее удобным, наверху спят только молодые – таково старинное правило, не имеющее отношения к армии; в вагоне дальнего следования верхние полки тоже занимают либо дети, либо молодые мужчины, и если, войдя в купе, ты обнаруживаешь, что билет на верхнюю полку достался пожилому человеку либо даме, ты – обладатель нижнего места – по правилам хорошего тона предлагаешь соседу поменяться местами.

Все деды спят внизу. Но я – дембель, мне плевать, я молча раздеваюсь и лезу наверх, и ни один старый воин, включая самых веселых и острых на язык, не отпускает даже самой невинной шутки, а если бы и пошутили – я бы тогда ответил мирно и небрежно в том смысле, что если кому-то важно, где он спит, – пусть получает удовольствие, а мне все равно. Мне осталось – от силы месяц.

– Рубанов, – зовет меня снизу кто-то из дедов. – Ты когда домой приедешь, что сначала сделаешь?

– Открытку тебе пришлю, – отвечаю я. – С приветом.

– Я серьезно.

– Не знаю. Напьюсь, наверное. Потом к девчонке поеду.

– А я бы сразу поехал к девчонке, и уже с ней напился.

– Тоже вариант.

– А ты поедешь к ней в форме? Или в гражданских шмотках?

– Хороший вопрос, – говорю я. – У меня нет шмоток. Покупать надо. Деньги где-то искать.

– У матери возьмешь.

– Я у матери не беру. Давно уже… Лет с шестнадцати.

– Можно и взять. По такому случаю.

– Тоже верно, – говорю я. – А теперь отвалите все. Дайте поспать.

Потом поворачиваюсь на бок и закрываю глаза, думая о том, как на самом деле следует провести первый свой полноценный гражданский день, и прихожу к выводу, что напиваться не буду ни в коем случае. Вопрос с одеждой давно решен, еще месяц назад я раздобыл удобную армейскую куртку, тоже «техничку», но – зимнюю, плотную черную куртку на вате, с надежной стальной молнией, она выглядит взросло и сердито, а вот штанов и обуви нет, но это не проблема, найду работу и все куплю, говорят, что сейчас многое изменилось и за деньги можно купить любую одежду и вообще все, что душа пожелает, даже видеомагнитофон, а напиваются пусть дураки, я не для того рожден, чтобы тратить время на выпивку и прочие глупости… Я рожден, чтобы быть счастливым и свободным…