Текст книги "Балканы: окраины империй"

Я спустился пообедать в харчевню с итальянским названием и итальянской музыкой. Меню, понятно, оказалось с южняцким акцентом; вокруг беседовали по-албански; за столиками сидели полтора десятка посетителей, только мужчины, в большинстве своем в просторных спортивных штанах, по-видимому, местные реальные пацаны. Вокруг ни одного представителя титульной нации, кроме бронзового конного партизана через дорогу, – и это не случайно, конечно. Вовсе не потому, что македонцу в таком заведении опасно или его могут обхамить, просто чужие сюда не ходят, это не принято. Меня вкусно и дешево накормили; немолодой гостеприимный официант охотно говорил по-сербски.

Албанцы селятся в Скопье севернее Вардара, славяне-македонцы обосновались на южном берегу реки, и призыв муэдзина к вечернему намазу заглушает бодрая музыка фестиваля вина и песни Вино-Скоп. Сограждане двух национальностей и двух религий сосуществуют, как вода и масло: не конфликтуют, но и не смешиваются. Старая Чаршия выглядит так, как и должен выглядеть квартал почтенного исламского города: фонтаны-чесмы, мечети-минареты, мастерские обувщиков и чеканщиков, свадебные салоны с блестящими нарядами невероятных фасонов, кондитерские и брадобрейни с пышными названиями (берберница Холивуд, слаткарница Вавилон), и над этим витают запахи крепкого табака и прогорклого масла. У скопьинской чаршии три спиритуальных центра: отлично отремонтированная мечеть Мустафа-паши постройки XV века, пятизвездочный resort & spa с албанской фамилией Bushi и тот самый памятник Скандербегу, задвинутый за новостройку бара Old City. К крупу княжеского жеребца прикреплен албанский флаг. Рядом упражняется с мячом той же расцветки – красный в черных албанских орлах – юный смуглый футболист.

Естественно, не все и не всегда здесь упирается в славянско-албанские нестыковки. Мой знакомый из Скопье Энвер – не славянин и не албанец, а македонский турок – переназвался на чужой манер, Эмилом, потому что родители его белобрысой девушки и слышать не хотели о басурманском зяте. Одно лето Энвер проводит в Турции, другое – в Швеции, говорит, что в обеих странах у него примерно поровну родственников. Утверждает: и на север Европы, и на ее крайний юго-восток он может уехать хоть завтра, нанявшись, к примеру, разнорабочим, да любовь не пускает. Однако на вопрос, кем он себя считает, Энвер отвечает так же, как ответили бы и Александр Великий, и его учитель Аристотель, и, очевидно, монахи Кирилл и Мефодий, – македонцем. Кем же еще?

Вид на крепость Кале в Скопье. Открытка. 1930-е годы. Государственный архив Республики Македония

Такой вот непростой процесс формирования национальной идентичности характерен не только для Балкан, но именно для Балкан этот процесс особенно типичен. Есть такой классик балканской живописи, экспрессионист парижской выучки Николаче Мартин. После Первой Балканской войны [5]5
  Первая Балканская война (осень 1912 – весна 1913) – вооруженный конфликт стран Балканского союза против Османской империи. Причиной войны послужило стремление Болгарии, Греции, Сербии и Черногории к расширению границ. Еще в ходе конфликта была провозглашена независимость Албании, по итогам войны территория нынешнего Косова и северо – восточные области исторической области Македония вошли в состав Сербии, Греция получила Салоники и прилегающие к городу земли, Болгария – выход к Эгейскому морю. Неразрешенные противоречия привели летом 1913 года к скоротечной Второй Балканской войне, во время которой Болгария выступала против своих прежних союзников, Османской империи, а также Румынии.


[Закрыть] в его родной город Крушево посередине Европейской Турции пришла сербская власть, и десятилетний арумынский мальчик сделался Николой Мартиновичем. Когда через три года Крушево взяла под контроль болгарская армия, тот же паренек стал Николаем Мартиновым, а в конце Второй мировой превратился в Николу Мартиноски. Македонская независимость закатала художника в бронзу: проект “Скопье‐2014” возвеличил человека с тремя лишними фамилиями скульптурой в ряду памятников на парапете моста Искусств через Вардар.

Мартин-Мартиноски, на мой вкус, отличный мастер, точного чувства меры и спелого цвета; автор прямо-таки выстраданной галереи портретов цыганских мадонн, одна – с розой, другая – с младенцем, третья – в кокетливой фате, четвертая – с чашкой кофе. Лучшую картину своей жизни – и так бывает – этот художник создал на склоне лет, предварительно выполнив несколько выглядящих как самостоятельные работы эскизов. Портрет кормящей ребенка цыганской матери с печальными глазами лани на македонском называется коротко и емко – Доилка, а на русский приходится подбирать долгий перевод, как-то одним словом и не скажешь.

Крушевский дом-музей – не только дань признания таланту живописца, но и способ утверждения народной мечты о собственных культуре, искусстве, жизни, никому ни в чем не уступающих. Македонских по форме и европейских по содержанию. Я спросил хозяйку музея, представительную даму с девчачьим именем Сашка, правдива ли история о четырех фамилиях художника. Она кивнула, но от разговора на деликатную тему уклонилась. В конце концов, Мартиноски гордился идеями македонизма, в годы Второй мировой партизанил, социалистическую власть принял безоговорочно (хотя, очевидно, понимал ее пределы) и подписывал свои полотна именно той фамилией, которую присудила ему эпоха.

Крушево – самый высокогорный, 1250 метров над уровнем моря, город Балканского полуострова и, не побоюсь этого определения, образцово сонное балканское местечко. Это строго вертикальный населенный пункт, дома лепятся один к другому снизу вверх и сверху вниз, спускаются с кручи уступами или на кручу уступами поднимаются. Рокер Влатко Стефановски посвятил Крушеву свой самый концептуальный аудиоальбом, записанный в паре с другим талантливым музыкантом, Мирославом Тадичем. Дуэт двух акустических гитар, виртуозные аранжировки народных мелодий, прозвучал в гулкой пустоте каменного пантеона Македониум, гробницы героев Илинденского восстания – как раз того, что было поднято революционерами-террористами в начале августа 1903 года. Несколько сотен бойцов ВМРО, в основном мальчишки 16–17 лет, в ночь на святого Илию взяли под контроль османскую казарму, почтово-телеграфную станцию, административные здания безмятежного селения и почти две недели вершили в Крушеве власть, для чего сформировали подобие органов демократического управления.

Возможно даже, что это была первая со времен греческих полисов республика в центре Балкан, причем почти что настоящая: с выборным Советом, в который вошли по 20 представителей славянской, греческой и арумынской общин, с Временным революционным правительством из шести делегатов, с судьями и народной милицией. Командир повстанцев и “председатель” Крушевской республики 25-летний социалист Никола Карев сочинил патриотический манифест, призывая мусульман присоединиться к строительству новой общей жизни. Но если у местных дехкан были такие намерения, то они остались неосуществленными, потому что из Манастира (сейчас Битола) вскоре подоспели отряды башибузуков и регулярные армейские подразделения под командованием Бахтияра-паши. На битву с неприятелем у Медвежьего камня отважились четыре неполные партизанские сотни во главе с арумынским воеводой Питу Гули, остальные повстанцы решили Крушево не защищать. Битву правильнее называть стычкой, но с этим категорически спорят школьные учебники: освободительная борьба не приемлет малых форм.

Никола Карев. До 1905 года. Фото из альбома-альманаха “Македония” (1931 год)

Отряд участников Илинденского восстания. Фото. 1903 год

Османская армия, “зачистив” Мечкин камен, сожгла Крушево. Беспорядки в балканских вилайетах были подавлены к концу осени. Каждый получил свое: Бахтияр-паша – орден с бриллиантовыми подвесками от султана, Питу Гули и Никола Карев – пули от аскеров. Зато реминисценции об османском карателе теперь стерты из народной памяти, а его противники многократно прославлены скульпторами и поэтами. В Крушеве, как и в Скопье, о Гули и Кареве скорбят и бронза, и мрамор, и гранит: прах “председателя” краткосрочной республики помещен как раз под своды пантеона Македониум.

Этот возведенный в социалистический период пафосный монумент давно нуждается в ремонте и, по моим впечатлениям, обделен вниманием посетителей. У могилы Николы Карева – свежий венок с надписью “От членов семьи”, которые, оказывается, живут неподалеку в скромном желтеньком домике с мемориальной табличкой у входа. Запустение мавзолея Македониум контрастирует с блеском мемориала погибшего в 2007 году в автокатастрофе поп-певца Тодора (Тоше) Проески, еще одного славного сына Крушева. Его погребальный музей выполнен в виде наклоненного полупрозрачного креста-здания, в который входишь как бы с основания ствола. Кому-то такое соседство покажется легкомысленным, но македонцы приравняли эстрадный голос к штыку революционера: у молодых наций свой счет героев. К моменту смерти Карев и Проески были почти ровесниками – верткий жгучий брюнет, “золотой соловей” новой Македонии тоже не дожил даже до возраста Джима Моррисона и Курта Кобейна.

Монумент “Македониум” в Крушеве. Фото Мариана Петковски

Из Крушева – предки моего македонского коллеги Зорана. Рассказывая о своем дедушке, священнике из арумынской семьи, Зоран, ладный парень с поднятыми гребнем волосами, слегка расчувствовался – снял с пальца золотой перстень с рубиновым камнем и продемонстрировал мне. На камне изящно вырезан профиль Александра Македонского. “Этот перстень в нашей семье дед передает старшему внуку, – пояснил Зоран, – а изготовлен он в Солуне [6]6
  Солун – южнославянское название Салоник. В греко-византийский период город назывался Фессалоники, в османский – Селаник.


[Закрыть] еще при турках славянским ювелиром, который считался лучшим в городе”. Перехватив мой взгляд, Зоран покачал головой: “Да нет, ко всем этим памятникам императору Александру я, конечно же, отношусь с иронией. Но поверь мне, в Македонии никому не нужно объяснять, что это такое – чувствовать себя македонцем”.

Македония (я имею в виду всю историческую область) – край особой, как модно ныне говорить, духовности, явной и потаенной православной святости. Здесь, как считается, возникли первые в славянском мире христианские секты. Веру Христову местные славяне приняли на столетие с четвертью раньше, чем воцерковилась, например, Киевская Русь. Здесь, а не где-нибудь еще образовалось крупнейшее в мире средоточие православного затворничества. Самоуправление автономного монашеского государства Святой горы введено еще до Великой схизмы и бесперебойно действует при всех режимах внутри Византии, Османской империи, Греции с 972 года.

Гостивар. Открытка. 1935 год. Государственный архив Республики Македония

В Македонии, на берегу Охридского озера, по заветам болгарских царей Бориса I и Симеона I развивалась книжная школа, где велась настойчивая подготовка младославянских, а не старогреческих духовных кадров. Эта школа монахов воспитала не менее 3,5 тысячи учеников, переводивших священные тексты на старославянский язык и копировавших их глаголическим и кириллическим письмом. Выстроенное по византийскому лекалу и доведенное до образцового формата малой империи болгарское царство стало моделью для всех средневековых православных государств, в том числе и для Великого княжества Московского. На переломе X и XI столетий царь Самуил обустроил в Охриде свою столицу – Самуилова крепость и посейчас красуется на холме, – что позволило современным историкам из Скопье прийти к спорному, как полагают ученые из других стран, выводу о македонском характере этого государства, покоренного в конце концов Византией. Останки Самуила находятся в Салониках, в лаборатории профессора Мацупулоса. Греки не торопятся возвращать мощи царя в его бывшие владения, хотят обменять на древние рукописи.

Знаменитые отцы – просветители варваров монахи Кирилл и Мефодий (учителя тех, кто учил в Охридской школе) родом из Македонии. Вопреки распространенному представлению направленные в 863 году василевсом Михаилом III и патриархом Фотием индуцировать славянским язычникам истинную веру братья разработали не кириллицу, а другую, более раннюю азбуку, глаголицу. Самые древние глаголические памятники (Киевские листки, Зографское Евангелие, сборник Клоца, Башчанская плита), где бы они ни хранились теперь, балканского происхождения. А кириллица, основанная на торжественной греческой каллиграфии, собственно, и названа ее разработчиком Климентом Охридским (“епископом славянского языка”) и его подручным Наумом Охридским в память о Кирилле Философе. Обе азбуки зафиксировали литературный язык, основанный на диалекте славян, проживавших в IX веке в окрестностях города, известного им как Солунь. Отсюда и пошли все наши буквы. При этом представители западной Церкви настаивали на том, что есть только три священных языка – арамейский, греческий и латынь, поскольку именно они использовались в надписи на кресте, на котором распяли Иисуса. Но Кирилл и Мефодий были убедительны в проповеди нового равенства: “Не идет ли дождь от Бога ровно для всех, не сияет ли для всех солнце?”

Ученые спорят, какой именно крови были “учителя словенские”, греческой или славянской, но не вызывает сомнений, что Мефодий и Кирилл – не в смысле национальной принадлежности, а в смысле ощущения малой географической родины – оставались македонцами. Братья росли в многодетной семье кавалерийского офицера из свиты управителя фемы Фессалоники, причем один будущий святой родился самым старшим из семи сыновей, а другой – самым младшим. С их большой родиной тоже все ясно: Византией в пору рождения Мефодия (в миру Михаил) управлял император Лев V Армянин из династии Никифора, а в пору рождения Кирилла (в миру и почти до смерти Константин) – свергший Армянина император Михаил II Травл (Шепелявый) из Аморийской династии.

Посередине каждого, даже небольшого, населенного пункта новой Македонии на здоровенной типовой мачте колышется государственный флаг – полотнище размерами 10 × 5 метров, не меньше. В Охриде, главном центре местного курортного туризма, красное знамя с желтым солнцем развернуто над набережной, рядом с читающими святые книги бронзовыми Кириллом и Мефодием и продавцами каштанов и леденцов на палочках. Прогулочные кораблики увозят отсюда желающих в голубую даль – к монастырю Святого Наума или на пикник со свежевыловленной жареной форелью, а провожают их от пирса разъевшиеся на дармовых булках гуси и лебеди. Охридское озеро – холодный прозрачный бассейн, каприз балканских гор, спрятавших пригоршню пресной воды в своих каменных ладонях. Это озеро самое глубокое на Балканах, под 300 метров, Македония делит его берега с Албанией и считает еще и самым старым в Европе. Мусульманский глобтроттер Эвлия Челеби, совершивший в Охрид летний тур три с половиной столетия назад во время своего путешествия по Османской империи, насчитал в городе 365 христианских храмов, по одному на каждый Божий день. Автор десяти томов путевой прозы, Челеби написал такое, очевидно, в публицистическом порыве, но и теперь в Охриде найдется пусть не сотня, но много – два или три десятка – православных храмов, преимущественно небольших и уютных. За сентябрьский погожий денек я навестил все святые адреса, которые только смог обнаружить: и торжественную Святую Софию, и возвышающийся на прибрежном утесе Канео храм Святого Иоанна Богослова, и приткнувшуюся под тем же утесом церковку Малой Богоматери, и новообретенную, в смысле заново отстроенную, обитель Святых Климента и Пантелеимона на горе Плаошник, и Святого Димитрия, и Святого Николу, и церковь Святых Константина и Елены, и Святую Богородицу у больницы, и Святую Богородицу в Каменско.

Охрид. Открытка. 1930-е годы. Государственный архив Республики Македония

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК РИМЛЯНЕ СТРОИЛИ ДОРОГИ

Протяженность дорожной сети Римской империи периода ее расцвета составляла от 80 до 300 тысяч километров, смотря как считать. Это немало и по сегодняшним меркам: например, сеть автомобильных дорог общего пользования второй по размерам европейской страны, Украины, насчитывает примерно 175 тысяч километров. Протяженность мощенных камнем близ населенных пунктов, а на прочих участках утрамбованных песком, гравием или грунтом античных транспортных путей измерялась в римских милях, а одна римская миля – это 1000 двойных шагов, по-современному 1,48 километра. Среди важных римских трасс числилась и трансбалканская Via Egnatia, проложенная во времена античной республики. Как и все прочие общественные дороги, она строилась на государственные деньги и на землях, принадлежавших государству, увековечив имя своего первого и главного прораба, проконсула Македонии Гнея Эгнация. Старательный чиновник приступил к реализации проекта в 146 или 145 году до нашей эры, вскоре после завоевания римлянами Греции, и за 18 лет своего проконсулата сдал в эксплуатацию 400-километровый отрезок от Диррахия (ныне Дуррес в Албании) до Фессалоник. Via Egnatia – 746 римских миль (1120 километров) – вела через Гераклею Линкестис (нынешняя Битола), древнюю македонскую столицу Пеллу, Амфиполь и Траянополь на побережье Эгейского моря, пересекала весь Балканский полуостров и выводила к Мраморному морю. Чтобы добраться до Рима, в Диррахии следовало погрузиться на корабль, пересечь Адриатику в направлении на Бриндизий и далее следовать строго на север порядка 550 километров по Аппиевой дороге. С мировоззренческой точки зрения самый важный путник Via Egnatia – апостол Павел: пережив опыт встречи с воскресшим Иисусом Христом, он отправился по этой трассе в миссионерский поход на вечно тревожный Запад. Главный источник наших знаний о Via Egnatia – фрагменты “Географии” старшего современника Христа Страбона. Ученый подтверждает: римляне содержали шестиметровое дорожное полотно в хорошем состоянии. Последний крупный имперский ремонт, указывают более поздние авторы, был предпринят накануне войны Траяна с Парфией, в 113 году. Когда возвысился Константинополь, важность западно-восточного маршрута по Балканам стала еще более очевидной. Целое тысячелетие Via Egnatia оставалась инфраструктурным стержнем сухопутной торговли Византийской империи и ее латинских соседей, а затем проводником османских экспедиций. Участки этого древнего военно-торгового пути, на седые камни которого доводилось ступать и мне, уцелели на территории Албании, Греции, Македонии и Турции. Старую римскую трассу в общем повторяет современная автострада Эгнатия (670 километров по Греции), маркированная как участок европейского маршрута Е90. От Салоник до реки Эвр (Марица) – километров, наверное, 350 – две дороги идут параллельно. В Салониках путь Via Egnatia дублирует проложенный через центральные кварталы проспект Εγνατία. Это шумная, не больно-то широкая улица, так или иначе связывающая друг с другом большинство городских достопримечательностей. Еще одну стратегически важную, прежде всего для ратных походов, античную магистраль проложили на Балканах в 29–61 годах, при императоре Нероне. Эта Via Militaris начиналась в Сингидунуме (теперь Белград) и вела на юго-запад через Наис (Ниш), Сердику (София), Филиппополь (Пловдив) и Адрианополь (Эдирне) до Византия.

Вывод таков: к Богу сподручнее взывать, когда на тебя не давят бетонные глыбы многоэтажек, вдали от больших городов. Праздная толпа в пляжных шлепанцах не обязана все это чувствовать, но, наверное, почти каждый, кто на озерный берег явился, свечку к киоту все-таки поставит. А на македонских прихожан охридская православная дуга действует эффективно: в бесснежный в этих краях зимний праздник Крещения в городе ежегодно проходит массовое религиозное омовение, превращающее глубокое озеро в коллективную купель. Участвуют тысячи.

Самые ценные иконы из охридских храмов, общим числом 42 единицы, выставлены в галерее при подворье архиепископа. Вообще объекты православной недвижимости здесь активно строятся и реставрируются: монастырь Святого Климента, например, прирастает роскошным гостевым комплексом для паломников. Чтобы увидеть охридское собрание икон, как сказано, “сообщающее нам свою божественную милость”, я, собственно, к горному озеру и ехал. И не разочаровался, потому что мало где еще жизнь небесная предстает перед глазами живущих на тверди земной в таких занимательных иллюстрациях. В выставочном зале есть и вознесение оседлавшего огненную колесницу святого Илии, и сошествие Иисуса Христа в ад, и мученичество святого Иакова Персиянина (ему отреза2ли по одному пальцы на руках и ногах, а он лишь возносил молитвы), и введение Богородицы во храм, и житие святого Николая, и картины из жития святой девы Марины Антиохийской, на одной из которых она разбивает медным молотом череп искушающему ее диаволу. Эти-то картины и впечатлили меня более всего остального, но только я изловчился вопреки правилам сделать фотографию, как в зале – не иначе знамением Божиим – погас свет. Мне доводилось уже бывать в Охриде прежде, но тогда я заглянул в город всего на несколько часов, в перерыве между интервью с беженцами из Косова и беседами с македонскими политиками на злобу тогдашнего дня, и этой вдохновляющей экспозиции не видел.

“Святая Марина убивает дьявола”. Ок. 1711 года. Галерея икон, Охрид

Храм Святого Клемента в Охриде. Открытка. 1930-е. Государственный архив Республики Македония

Ранним утром в компании двух веселых бродячих собак, одна из которых была, бедняжка, трехногой, я совершил энергичную спортивную пробежку вдоль набережной Маршала Тито в направлении на восток, солнцу навстречу. Солнце Македонии медленно поднималось из-за прибрежных холмов, добавляя прозрачной воде красок. Балканское озеро Гарда, подумал я, такой же вечный покой, пусть здесь очевидно бедно и довольно грязно. В этом далеком краю, куда даже не идут поезда, чашка кофе не может стоить в пересчете дороже 20 евроцентов, а Застава югославского или Lada советского производства до сих пор считаются уважаемым автотранспортом. Нехватка роскоши компенсируется в Охриде дешевизной, оценить которую, правда, способны лишь иностранцы, потому что большинство македонцев живут бедно и трудно. Чужестранцев здесь немного, зато все разные: польская пара, гуляющая вдоль воды с початой бутылкой розового вина, бравые сербские байкеры, воспринимающие македонский берег как свой собственный, голенастые голландцы, обязательные пенсионеры из Германии, без которых и курорт не курорт.

Охрид. Храм Святого Иоанна Канео. Фото автора

Озерные красоты Охрида использовал в качестве кулисы для своей кинодрамы хорватский режиссер Райко Грлич, в 2006 году успешно осуществивший первый после распада федерации общеюгославский культурный проект. В работе над фильмом “Погранзастава” приняли участие все без исключения республики бывшей большой страны – через считаные годы после жестоких войн, и в этой новой творческой дружбе, проступившей сквозь ненависть, кроется еще один балканский парадокс. Снятая без особых сантиментов гротескная лента посвящена финальному периоду бытования югославской армии – одного из главных, если не главного института, державшего державу маршала Тито единой. Многонациональный взвод несет службу на заставе, охраняющей границу с Албанией, и параноидальным командирам все мерещится атака коварного, но не существующего даже в их воображении врага. Начинается это кино с уморительных по балканским меркам шуток, а заканчивается черной трагедией: солдатики перестреляли друг друга, погибла и главная красавица, жена вечно пьяного лейтенанта Пашича Мирьяна, изменившая ему с симпатичным рядовым родом из Далмации. Понятно, что сюжет фильма однозначно прочитывается как метафора смерти в корчах не имеющей будущего страны, идеология которой пропитана цинизмом и ложью. Наверное, люди, считавшие себя югославами, отдавали себе в этом отчет и в 1980-е годы, когда Югославия еще благополучно существовала?

Мое пребывание в Македонии оказалось поделено между сиюминутными впечатлениями от того, что я видел вокруг себя, и размышлениями о причинах, по которым славянский православный мир – назову эту группу стран так – оказался через тысячу лет после своего оформления именно таким, каким оказался. Русь есть калька Болгарии, которая сама есть калька Византии, – примерно так работал исторический 3D-принтер. В монографии “Балканы от Константинополя до коммунизма” Деннис Хупчик обидно для нынешних кремлевских патриотов рассказывает об обстоятельствах заключения в 988 году византийско-русского союза, столетия спустя приведшего к тому, что на смену Второму Риму явился еще и Третий: “Разгромленный болгарами и осажденный мятежными военачальниками император Василий II заключил альянс с князем Владимиром, в результате чего Киевская Русь стала христианской, а в Константинополе появилась дружина русских наемников. Василий получил возможность удержаться на троне, а Владимир получил ‘под ключ’ созданную в Болгарии столетием ранее православную кириллическую культуру, превратившую его примитивное государство в цивилизованное общество”. Русский (варяжский) корпус, 6 тысяч гвардейцев императора, воевал в составе византийской армии по крайней мере до начала XI века. В 1014 году Василий с помощью друзей-славян нанес жесточайшее поражение другим славянам – вот этим, охридским, – за что получил прозвище Болгаробойца.

Вместе с глаголицей и кириллицей Византия передала балканским и восточным славянам свою форму отношений Церкви и государства, известную политической науке как цезаропапизм. Это такие отношения, при которых светский правитель выступает и в роли главы Церкви, единственного представителя Бога на земле. Такое обстоятельство и самим императором, и священниками, и верноподданными воспринимается как гармоничная “симфония власти”. Император Иоанн I Цимисхий писал на этот счет: “Я признаю две власти в этой жизни – священство и царство”. Он наверняка руководствовался похвальными убеждениями: василевс, дирижер и первая скрипка симфонического оркестра, тоже должен подчиняться законам, несмотря на то что сам создает их, – именно в этом и заключена правильная практика хорошего правителя. Но кто из правителей такой практике следовал? В Западной и Северной Европе постепенная десакрализация политической власти привела к смене картины мира: в центр ее поставлены человек и идея свободы личности. Однако некоторые страны с укоренившейся православной традицией так и не смогли образовать институты, создающие противовес всевластию государства. Политический лидер в схеме “всякая власть от Бога; где власть, там и сила” воспринимается не как исполнитель народной воли, а как отец-благодетель, носитель высшей справедливости.

Добравшиеся до Балкан славянские племена, конечно, даже и не подозревали о том, какое искушение их ждет. К середине VII века варвары проникли так далеко на юг полуострова, что почти целиком освоили территорию нынешней Греции, дотянувшись до Аттики и Пелопоннеса. Чтобы восстановить греческое присутствие на землях Эллады и нейтрализовать враждебное присутствие, Византийской империи пришлось проводить новую колонизацию. Славянам и их союзникам булгарам не удалось взять Фессалоники, хотя они осаждали эту крепость не раз, особенно настойчиво в 676–678 годах. Пришельцы с севера, выходившие на берега Эгейского моря то с мечом, то с плугом, в итоге осели в основном по окрестным деревням, где и развивали свой помаленьку терявший общеславянский характер говор. “Как старый Рим в свое время христианизировал и латинизировал племена варваров на западе, – это цитата из книги Джудит Херрин ‘Византия. Удивительная жизнь средневековой империи’, — так и Рим новый, с его греческой культурой, торговлей, правом и богатством, постепенно поглотил многочисленные дикие племена”. Фессалоники (главный город Македонии – еще и потому, что портовый) всегда оставались разноязыкими и многонародными, какому бы государству ни принадлежали.

Читаем в путеводителе: основанный македонским царем Кассандром в 315 году до нашей эры и названный им в честь жены, сестры Александра Македонского, полис “в общих чертах сохранял эллинистический характер” до османского завоевания в середине XV столетия. В средневековую эпоху Фессалоники превратились в 200-тысячный мегаполис, во второй по блеску и значению город Византии, для многих – вторую столицу империи. Османские хозяева, освоившись на Балканах, перенаправили сюда поток бежавших из Испании евреев-сефардов, греческая элита отуречилась, пережив психологический упадок, многие приняли ислам. В начале XX века, накануне возвращения под эллинское знамя, Селаник говорил прежде всего не по-турецки, не по-гречески, не по-болгарски, а на языке ладино. Этот еврейский язык убила Вторая мировая война, и матерью Израиля город уже не называют.

Паскаль Себа. Уважаемые люди из Селаника. Фото. 1873 год

Паскаль Себа. Прекрасные дамы из Прилепа. Фото. 1873 год

Салоники – тесный южный город со слишком высокими домами и слишком узкими улицами, по которым сквозь бесконечные потоки машин продираются фырчащие мотороллеры. Город по западноевропейским стандартам не слишком-то и роскошный, но веселый – в том смысле, который вкладывают в вынужденное ничегонеделание безработица и беспрестанный кризис экономики. Кажется, местные жители умудряются обходиться бокалом смолистого вина рецина, которое в Салониках продают, как пиво, в зеленых пузатых поллитровках, да лепешками с сыром.

Город вовсе не производит впечатления труженика, местные безработные не выглядят отчаявшимися людьми: если они не обсуждают футбол или политические проблемы за рюмкой кофе, то играют в нарды или карты, а то и просто поют и танцуют на улицах. Вскоре выяснилось, что удивляюсь этому не я один. В рекламном журнале наткнулся на интервью с мэром Салоник, который здесь родился и вырос, а теперь вот превращает город в одну из столиц международного туризма. На вопрос, есть ли что-то, удивляющее на малой родине его самого, мэр как раз и ответил: “Энергетика, позволяющая людям, у которых полно неприятностей, выходить на набережную и танцевать без видимой причины”. Выходит, правы были хиппи и битники: чтобы стать – или почувствовать себя – счастливым, нужно “просто играть рок-н-ролл”?

ООН присудила Салоникам звание самого стильного европейского города средней величины, не знаю, кто выдумывает такие номинации. Кое у каких районов и впрямь обнаруживается стиль – приморский, ленивый и по-балкански панибратский. Тут есть элегантная, вывернутая горлышком винной бутылки к набережной площадь Аристотеля с причитающимся античному мудрецу памятником и нарядным, уходящим от моря прочь бульваром в пальмах. По этому бульвару прохаживаются, здесь завязывают знакомства и играют “на шляпу” на аккордеоне, в том числе “Калинку”. Есть превращенный в тинейджерский хаб морской причал, который наверняка захотел бы стать московской “АРТСтрелкой”, если бы знал, что такое городское пространство существовало. Есть симпатичный, уцелевший от исторических передряг квартал Лададика, когда-то сплошь состоявший из складов и лабазов, а теперь сплошь состоящий из разнообразных декадентских кабаков.

Как раз тут находит подтверждение подмеченное городским головой правило: удовольствие – если не самоё счастье – достижимо в нарочитом не-соревновании с Парижем и Миланом, без попыток следовать чужой культурной моде. На Балканах такое умение называют искусством ничегонеделания. Нам некуда спешить, нам не нужно ничего немедленно и радикально реформировать, прогресс должен быть умеренным и совершаться согласно закону неторопливости. Время нужно проводить так, чтобы суметь почувствовать, как медленно оно проходит. Будущее бессмысленно строить, потому что оно все равно рано или поздно наступит само. Этот закон гедонизма – известный на Балканах всем и каждому – я в очередной раз сформулировал за столиком бара Alma Viva, в котором, кроме меня и флегматичной официантки, вопреки названию, не было ни одной живой души. Все души клубились по соседству, в дансинге Ghetto, обещавшем жаркий танцпол в любое время года.