Текст книги "Красавчик. Две столицы"

Событие пятнадцатое

Жизнь бесцветна и постыла, если нету в попе шила.

Антуанетта фон Витгенштейн проснулась вместе с мужем, в то время как застучали в ворота второй раз. Она уже позвала Стешу из соседней комнаты, когда Петер приоткрыл дверь и почему-то шепотом, хотя уже никто не спал, сказал:

– Любимая, меня император вызвал в кортеж. Придется вам одним справляться. Вон на комоде лежат четыре билета на трибуны, что сколочены в Кремле, там, напротив Ивана Великого, построен большой амфитеатр. У вас билеты на эту, самую престижную, трибуну. Выезжайте как можно быстрее, а то там все места займут. Да, вы же там ничего не знаете. И у вас один лишний билет, прихватите по дороге барыню какую, что пешком идет. Есть одна проблема. В Кремль на каретах пускают только через Боровицкие ворота. Там вас Тихон выгрузит, а назад ему выезжать через Никольские. Договоритесь, где он вас до вечера потом ждать будет. Ни в какие другие ворота вас не впустят. Для пеших предназначены Тайницкие ворота, а для входа в Кремль войскам – Спасские. Не перепутайте. Всё, убежал. И не забудь, ты теперь княгиня фон Витгенштейн-Дербентская, а Стеша теперь графиня Стефания Августа София Сайн-Витгенштейн-Берлебург. И разговаривайте по-немецки. В крайнем случае по-французски. Только не на русском. Она не может знать русский. Ванька вообще пусть молчит. И это, любимая, осторожно там. Давка будет. Не лезьте, ничего там такого, за что стоит умереть, нет. Потом все расскажу. И не пейте ничего утром. Это мероприятие не быстрое, только к вечеру закончится. А кустиков в Кремле нет. И Ваньке со Стешей пить не давай. Всё, вечером увидимся.

Собрались быстро. На улице довольно прохладно было, и пришлось Антуанетте и Стеше заворачиваться в мантии. Тем более что поехали не в огромном дормезе, а в обычной двуколке. Уж больно этот английский экипаж велик, его и развернуть-то на улочках Москвы непросто. Да и коней поубавилось, тоже громоздких. Запрягли только одного шайра. На самом большом уехал Петер, а у одного потерялась, по дороге из Студенцов, подкова. Тихон сначала пару хотел запрячь, но передумал, опять будет не развернуться.

Тронулись в путь, когда горизонт окрасился розовым, редеть начали облака.

Расстояние от дома до Кремля не более версты, но они ехали более двух часов, потому что тянувшаяся цепь карет едва двигалась и больше стояла на улице, обтекаемая пешеходами. Антуанетта, памятуя слова Петера о провожатой, окликнула одну прилично одетую девушку и спросила, не хочет ли она попасть внутрь Кремля. Есть у них лишний билет на трибуны. Девушка назвалась Елизаветой Каменскою, дочерью титулярного советника. Болтушкой оказалась.

А дальше, и все из-за этой непоседы и болтушки Елизаветы, начались приключения. А ведь Петер предупреждал. Перед самыми Боровицкими воротами карета встала очень надолго. Чуть не полчаса стояли уже, и непоседа эта предложила дойти до ворот пешком, вон же, всего в пятидесяти саженях, ворота. Вылезли и, под неодобрительные причитания Тихона и бурчание Вани, пошли. А гренадер их не пустил. И такие торопыги еще были, кто-то предложил пройти немного до Никольских ворот. Но и там не пустил офицер. Мол, эти ворота только для выезжающих карет. Пешеходные – Тайницкие. Но это нужно вдоль берега по грязи идти и довольно далеко. Пришлось вернуться, а их кареты уже нет. Ванька как давай орать на эту Елизавету, та в слезы. Стеша смеется, Антуанетта представила, что вечером Петер скажет, и тоже в слезы ударилась. Спас всех Ванечка. Подошел к солдату и что-то тому сказал. Тот хмыкнул, оглядел дам и пропустил.

– Ванечка, что ты этому гренадеру сказал?

– Что Елизавета пассия Константина Павловича.

– Ванечка, как же можно?! – всплеснула руками графиня, а Стеша опять давай смеяться.

Но, видимо, не все еще слезы они выплакали. Дальше снова с трудностями столкнулись.

Амфитеатр, что был построен около Ивана Великого. Когда, пробившись сквозь толпу и чуть не потеряв злосчастную Елизавету, добрались до входа в амфитеатр, то увидели, что он полон и только на самом верху народ сидит пореже. Но пока обсуждали, стоит ли туда пропихиваться сквозь толпу – места и вокруг всей башни, до самых колоколов, оказались набиты людьми. И ведь опять послушались эту Каменскую: пошли к другому амфитеатру. Следующий был построен между Благовещенским и Архангельским соборами. Но солдаты их туда не пустили, так как билеты были именно на первую, самую привилегированную, трибуну. Пришлось, в слезах, опять возвращаться под неодобрительные выкрики спешащих навстречу людей. Солдаты принялись уплотнять людей на трибуне, и только после этого им нашлось место, да и то пришлось разделиться. Ванечка оказался вместе со Стешею, а графиня с этой болтушкой. Та и принялась сразу комментировать увиденное, словно Антуанетта ослепла. Охо-хо, уж и выбрали они себе помощницу, лучше бы вообще не отдавали никому билета.

Между тем все внутреннее пространство Кремля наполнилось людьми, привели войска, и в 10 часов утра началась процессия.

Событие шестнадцатое

Если человек ничего хорошего не может сказать о себе, а сказать хочется, он начинает говорить плохое о других.

Михаил Литвак

Брехт понял, что он конченый кретин, уже через час. А окончательно в этом уверился через два. В театре Большом должна быть только одна прима. И эта прима сегодня точно не он. А вот он выперся на шайре в золотой парче и папахе на всеобщее обозрение и перетянул на себя все внимание народа. Что заставило такую ерунду придумать? Тщеславие, наверное? Нет, себе-то оправдание нашел. Причем такое – серьезное оправдание. Читал где-то, что у русской армии в войнах с Наполеоном была проблема: пушки некому было таскать. Русские лошадки мелкие и маломощные, а у офицеров и просто богатых дворян хоть и повыше лошади, но тоже не тяжеловозы. На красоту ставка и скорость. А у Наполеона были для артиллерии вывезены из Бельгии ардены, самые маленькие и неприхотливые тяжеловозы. Да и першероны были, и даже фризы.

Вот у Брехта и появилась шальная мысль, как одной пулей по имени Слон убить целую кучу зайцев. Увидят его сильные мира российского сегодня на шайре и захотят у себя иметь таких же. Наши мильёнщики: князья и графья, если им шлея под хвост попадет, то своего добьются. Пойдут массовые закупки шайров в Англии, но сто процентов, что у наглов таких лошадей не сильно много. Кончатся быстро. И тогда народ еще больше распалится, тем более что некоторые друзья-соперники уже будут выезжать на гигантских лошадях. Обратят богатеи внимание на Бельгию. А там есть два типа тяжеловозов: эта самая арденская порода и бельгийские першероны. Потом пройдутся по фризам, заглянут во Францию за французскими першеронами и булонскими лошадьми. В результате в России будет на несколько сотен тяжеловозов больше, а у Наполеона меньше. Так ведь еще десять лет впереди. А если большинство производителей и кобыл наши толстосумы вывезут из Европы, то они же здесь будут размножаться, а там не будут. Не просто тяжелую пушку по современным дорогам из Парижу дотянуть до Москвы мелкими теплолюбивыми лошадками. Пусть нашим будет легче, а французам тяжелее.

Такая вот была задумка. Обратить хотел внимание собравшегося со всей страны небедного дворянства на гигантов. Обратил. Увидели все. Как не увидишь, когда на самом деле князь фон Витгенштейн-Дербентский на полсажени возвышается над толпой. Рядом, на мелких плюгавых лошадках, рысят император и Константин и доходят Брехту только до пояса. И губы от зависти кусают, а ведь оба очень злопамятные люди.

К счастью, продлилось это недолго. По Кремлю уже ходили пешком и там давно все роли были расписаны, и мелкий графинчик нищий в них, этих планах, вообще был не прописан-упомянут. Так и тут выпендрился: притащился с новыми абреками. Отвели Петра Христиановича к тем кавказцам, коих он раньше привел, и сказали, что зараз подойдет граф Николай Петрович Шереметев и скажет, где черкесам быть надлежит при коронации.

Брехт, кляня себя, между тем головой крутил. Не каждый день бываешь на коронации российского императора. От Красного крыльца до Успенского собора, а потом от него до Архангельского, и дальше до Благовещенского собора – сделаны были деревянные мостки, застланные алым сукном. Нет еще ковровых дорожек, а если и есть, то не в таком грандиозном количестве. Километр целый нужно застелить. У Красного крыльца стояли лейб-гусары с обнаженными саблями, ну хоть опущенными. А по обеим сторонам красных дорожек – кавалергарды и рейтары конной гвардии, но спешенные. Брехта с его черкесами и вайнахами срочно отрядили подальше к Благовещенскому собору. Если честно, то Петр Христианович Шереметева понял. Не смотрелись горцы на фоне кавалергардов. Шика нет. Да и ростом не вышли. Все же в гренадеры и в гвардию набирали рослых мужиков, а кавказцы пока ростом не блещут. Не тот генотип. Так что дальнейшее действие Брехт смотрел с приличного удаления. Люди в шитых золотом мундирах – камергеры, должно быть, всякие – несли императорский великолепный балдахин. Под этим балдахином прошли в Успенский собор вдовствующая императрица Мария Федоровна и государь с супругой. В самом Успенском соборе, у всех стен, тоже были сделаны места в виде амфитеатра для иностранных посланников и высокопоставленных чиновников. Вот тут Брехт и увидел тот самый божественный знак, о котором будут потом говорить десятилетия. Весь день был пасмурным, солнца вообще не было, даже морось небольшая утром была. И словно и правда волею каких высших сил: пока императрица вдовствующая и Александр с Елизаветой шли от Красного крыльца до ступеней Успенского собора – тот кусок неба, где было солнце, разъяснило и солнечный луч сначала упал на бриллиантовую корону Марии Федоровны, а потом на корону Александра, пуская зайчики во все стороны. Брехта в собор не пригласили. Ну, сам виноват, нет, не Слон подгадил. Просто раз сказали быть с горцами, так и пришлось с ними стоять. Потом рассказали, что митрополит Платон совершил внутри известный обряд миропомазания и коронации государя и его супруги. Все же находящиеся снаружи узнали об этом, как только грянули все колокола Кремля, а потом и всей Москвы, а следом сотни пушечных залпов. И вот под эту часовую, наверное, канонаду царственная троица по красным дорожкам прошла из Успенского собора сначала в Архангельский, а потом и мимо князя Витгенштейна-Дербентского в Благовещенский. Видно было, что женщины устали, да и Александра покачивало. Петр Христианович кивнул Марии Федоровне, и она увидела, ответила слабой улыбкой. На Александре был мундир гвардии Преображенского полка нового образца с двумя болтающимися хвостами и похожий спереди на жилетку. Опять у наглов переняли неудобную хрень. Как в этом можно воевать? Зачем эти хвосты фрачные? Поверх мундира была порфира, на голове корона, а в руках скипетр и держава, рядом с Александром шла императрица, также в короне и порфире. А вот следующая фигура Брехту понравилась: с синей бархатной подушечкой, на которую кладется корона, шел мощный старик почти с Петра Христиановича ростом. Граф Алексей Орлов. Про этого высокого старика можно много чего говорить. Но два разнонаправленных его деяния останутся на века. Первое явно положительное. Он создаст Хреновский конезавод, где будет выведен орловский рысак. А вот второе деяние… Именно он завез в Россию из Валахии первых цыган. Орловских рысаков в двадцать первом веке почти не осталось, а вот цыгане остались.

Глава 7

Событие семнадцатое

Я люблю слушать сплетни о других, а сплетни обо мне меня не интересуют. В них нет прелести новизны.

Оскар Уайльд

Из последующего действа Брехту одно запомнилось. Событий-то много, но когда стали зачитывать Манифест, то стоящий рядом с Александром принц Евгений Вюртембергский, кузен Александра, громко эдак, но вроде бы про себя, поинтересовался: что же, раздачи крепостных не будет? И услышал от переставшего улыбаться Александра следующее: «Большая часть крестьян в России – рабы. Считаю лишним распространяться об уничижении человечества и о несчастии подобного состояния. Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность».

Брехту понравилось, как рожа тринадцатилетнего пацана вытянулась и на глазах слезы появились. Ох уж эти нищие немецкие принцы и принцессы. Евгений этот, если Брехту память не изменяет, был племянником Марии Федоровны и ни разу, кажется, до этого не побывав в России, дослужился до генерал-майора и шефа Драгунского генерал-майора барона фон дер Остен-Сакена третьего полка. Даже вон знак кавалера ордена Святого Иоанна Иерусалимского висит на петушиной грудке. Сейчас же приехал за деревеньками, а тут облом. А вообще, Брехт где-то читал, что во время наполеоновских войн станет одним из лучших генералов русской армии. И храбростью возьмет, и талантом тактическим. Только не перестанет быть попрошайкой, и потому рассорится, после войны, с Александром и вернется к родителям в Силезию.

Петр Христианович часам к пяти еле на ногах уже держался. Поэтому заметив, что все начинают расходиться на гуляния, поспешил с черкесами убраться домой. Тоже оказалось непростым мероприятием. Везде страшная давка, а там, где они оставили своих коней, целое столпотворение. Три десятка аргамаков и шайр были просто облеплены людьми. Кони кавказцев волновались, вставали на дыбы, шарахаясь от этой тянущей к ним руки толпы, еле сдерживали их уздечки и двое молодых воинов. А вот Слон охотно позволял себя гладить и милостиво принимал булочки и яблоки. В Кремль абы кого не пускали, только по билетам, имеющимся у самых богатых и известных дворян, и Брехт перестал себя корить за то, что приехал на шайре. Вон та девочка, что пихает огромному коню сейчас яблоко, пристанет потом к родителям, и те выпишут из Великобритании себе такую конягу. Или вон тот господин, в шитом золоте мундире, явно не бедный человек, захочет молодую жену поразить. И тоже купит. Надо надеяться. И как-то еще бы простимулировать.

Пробивались по городу домой чуть не с боем. Прямо вся Москва запружена праздношатающейся публикой. И везде иллюминация: в плошках горят тысячи свечей, да даже миллионы, наверное. Интересно организаторы придумали. Сбили щиты, поставили их вертикально, понаделали полок на них и утыкали плошками с горящими свечами. Словно квадрат весь горит. И такими щитами облеплены все дома и даже высокие колокольни церквей. Прямо удивительно, как не спалили всю Москву. Через одиннадцать лет вон как знатно заполыхает. А тут Бог, не иначе, приглядывал, чтобы праздник в массовую трагедию не превратился.

Добрались до дома, уже когда смеркаться начало. А там картина маслом. Возле дома полно ротозеев и полицейских, и даже сам обер-полицмейстер Москвы Каверин ходит и на народ покрикивает.

– Павел Никитич! Что тут творится? – Спешился Брехт возле заметившего его и стоящего руки в боки главного полицейского Москвы.

– Да уж случилось. Много чего случилось. Что это вы устроили, Петр Христианович? Что делать-то мне теперь с вами? – И ведь не рисуется, на самом деле зол презело.

Князь Дербентский Петер вознес очи горе и потом покорно склонил голову.

– Понять и простить, ваше превосходительство.

– Ну, прощения у попов проси. Ах да, ты же басурманин. А вот понять не могу, почему ты мне не доложил о всех своих гостях?!

– Вона чё?! Еще кто-то пожаловал? – Блин блинский, да не царица ли Мариам пожаловала?

– Поражаешь ты меня, Петр Христианович. Тут такое творится, а ты невинную овечку из себя изображаешь.

– Павел Никитич, если что и сотворил противоправное, то только о благе государя и Отечества думая. Ладно, каюсь. А теперь расскажите, что случилось-то, а то даже не догадываюсь, с чего каяться начинать.

– Ты, многоженец проклятый, дурака-то не строй из себя! – Нет, не успокоился обер-полицмейстер.

– Многоженец? И почему толпа? Пришли посмотреть на многоженца? – Яснее ситуация не стала.

– А ты у первой жены спроси, – и кулаком погрозил на ворота крашеные.

– Всё! Павел Никитич, рассказывайте давайте по порядку! А то половину Москвы тут соберем. – А чего, он хан целый, может на простого полицейского прикрикнуть. Тем более, за ним стоят тридцать черкесских князей и знатных дворян, тоже уставших и злых.

– По порядку… Где тут порядок? Ладно. Днем… Нет, не так, вчера днем мы часть ваших гостей и абреков этих разместили у графа Шереметева во дворце. Среди них три женщины были восточные, в чадры укутанные. Ну их отдельно поселили с дворней. А там холоп один полез к одной под подол, получил, и завопили эти фурии, на крики вся дворня собралась, а тут абреки ваши прибежали и, недолго думая, руку холопу саблей отрубили. Дворня в крик, из окон ломиться стали, пятеро покалечились. Меня вызвали, а я-то на коронации. Побежал полицейский урядник Тихомиров Иван Ильич с десятком унтер-офицеров. Разбираться попробовали, но там гвалт, и этот бегает, выпучив глаза, с отрубленной кистью. В дом вломились, а там сорок абреков ваших с кинжалами и саблями. Сбежали, храбрецы, мать их. Потом полковник – товарищ мой – Зотов поехал порядок наводить. А там уже семеновцы, около роты. Еле утихомирил всех. А эти и говорят, толмач там нашелся, что они жены хана Дербента Петера. Коронация к этому-то времени закончилась, нашли меня и туда позвали. Арестовывать ваших горцев я не стал, кровушка бы полилась, да и конец бы пришел дворцу графа. Решил к вам девушек, жен этих ваших, сюда доставить от беды. Но не тут-то было. Не пускает меня жена ваша, говорит, что одна у вас, князь, жена, правда из-за ее плеча еще одна девица выглядывает. Так и не пустила, да еще чуть родимчик меня не хватил. Заглянул в щель забора, а там вы стоите, Петр Христианович, а она вас полотенцем хлещет и кричит, чтобы ворота не открывал. Слава богу, что тут вы подъехали, а то кругом у меня голова пошла. Что теперь скажете, Петр Христианович?

– Царица Мариам приехала с дочерями и сыновьями? – Это важней.

– Приехала. Граф Кочубей кричит, обещал государю пожаловаться. Зело злой на вас, Петр Христианович. И Константин Павлович злится, что не предупредили. Царица все же. Да и каталикос всех армян – тоже не простая особа. Вы в следующий раз, монархов-то в гости приглашая и иерархов церкви, советуйтесь с нашими… Н-да, ну… Да хоть с императором.

– Как скажете, Павел Никитич. Давайте теперь с женами разбираться. За увечье холопа я, конечно, заплачу графу Шереметеву. Полицейским вашим бочку вина выкачу за потраченные нервы. Кто там еще у графа пострадал? Тоже лечение оплачу или выкуплю, если инвалидами станут. Теперь про жен. Это девушки-танцовщицы из гарема Гасан-хана, бывшего правителя Дербента. Я их привез, как бы подарок императору Александру сделать… – Нет! Нет! – видя округлившиеся глаза Каверина, успокоил его Брехт. – Не девушек подарить, а очень необычным восточным танцем порадовать. Такие же глаза, думаю, у Александра Павловича будут, как сейчас у вас. Экзотика – эротика.

– Да, выдумщик вы, Петр Христианович. А жена ваша с девицей?

– Это моя двоюродная или троюродная даже сестра. Только приехала с Неметчины. Графиня фон Витгенштейн. Сиротка. Замуж хочу пристроить. Бесприданница, там-то все имущество родственники поделили, чуть не на хлебе и воде сидела. Дам небольшое приданое. Не знаете, Павел Никитич, сваху хорошую?

– Тьфу на вас, ваше светлость!!! – замахал руками обер-полицмейстер. – Идите с женой разберитесь поперед. А то толпу на половину Москвы зевак собрали. А кто там на вас похожий? Брат? Тоже с империи немецкой?

– Конюх. Подарок Платона Зубова. Потому и подарил, что похож больно. Ладно, пойду со старшей женой мириться. Да шучу, ваше превосходительство. – Опять глаза у обер-полицмейстера по рублю елизаветинскому.

Событие восемнадцатое

Самые худшие болезни не смертельные, а неизлечимые.

М. Эбнер-Эшенбах

Силою веры и волей можно излечить любую болезнь.

Парацельс

Антуанетта дулась. Нет, не потому что он там себе трех жен завел, поверила про танцы, дулась, что у нее нет приглашения или билета на бал. На балы. В Кремль в Грановитую палату, где три ночи подряд будут балы, вход тоже по билетам и выдают эти билеты только самым именитым. Оно и понятно, палата – это только название. Сколько туда народу влезет? Так еще ведь не танго танцевать, сейчас танцы простора требуют.

– Княжна я, мать твою, или не княжна?! – если с французского прононсного на русский поносный перевести, вопрошала блондинка.

– Ты, жена моя, мать моих детей, как ты могла такое подумать? – изобразил Никулина Петр Христианович. – Конечно, пойдем, мне сам государь обещал билеты дать, а Константин Павлович хотел с тобой потанцевать, лично мне сказал: «Хочу, говорит, с самой красивой, после императрицы, женщиной Российской империи полонез или мазурку сбацать. Прямо спать не могу, как хочу».

– Петер, ты лучший муж, пойдем в койку! – почти так.

Бросилась на шею, но вспомнила, что за скандалом наблюдают младшие жены, отпустила общего мужа и оглядела хоромы. Весь низ занят абреками, и они там спят в тесноте и обиде. Князья всякие, а им на пол попоны бросили. Ну где их разместить в переполненной Москве? Но Марат не бухтел. А, нет, бухтел, типа, когда ты сведешь нас с императором? Зачем звал, если не можешь представить нас Александру? Князь ты, или погулять вышел?

А верх тоже занят. Теперь и тут хоть на полу укладывайся. Три турчанки добавились, или кто их знает, какой они национальности. Может, азербайджанки, может, персиянки. Но девахи чернявые и красивые. А еще с ними увязалась тетечка от графа Шереметева. Тот сам ее послал. Она татарка и худо-бедно понимала танцовщиц, ну и присматривает за непривычными к русским порядкам сотрудницами дербентского гарема. Еще Ванька, еще Стеша. И неожиданно, пока не было Петра Христиановича дома, привез Тихон, посланный в Студенцы за Йоганом Бауэром, Василису Преблудную. Якобы Матрена почувствовала, что она понадобится графу. Против Матрены не попрешь. Значит, и вправду понадобится лекарка, а это ничего хорошего не сулило. Что-то плохое случится. Ну и сам немецкий управляющий.

Так что и верхний этаж весь народом заполнен. А весь двор лошадьми, которые за сутки столько навоза произвели, что можно завод по производству биодизеля открывать. Шестьдесят лошадей – это не хухры-мухры. Это полторы тонны навоза за сутки. А съели, а выпили? Нет, нужно быстрее организовывать встречу Марата с Александром и отправлять их назад. И не из-за навоза даже. Из-за времени года. Сентябрь еще относительно теплый месяц, а вот потом снег пойдет, а абреки легко одеты, и кони к большим морозам не привыкли. Простынут и те, и те.

Брехт утром, выдвинувшись на Слоне к Кремлю, корил себя, что не переговорил вчера с обер-полицмейстером, чтобы тот встречу устроил ему с императором, вот так на дурика ехать в Кремль, где теперь проживает государь со всем семейством, не самое перспективное занятие. Поважней есть особы, которым тоже хочется с монархом пообщаться.

Так и оказалось. Подъехал он к Спасским воротам, а они заперты. Всё, разошлись гости. Если есть билет на бал, то приезжайте к восьми вечера. И раньше не надо, не запустим.

– Да я князь…

– Петр Христианович, ты чего надрываешься? – из-за плеча огромного гренадера торчала курносая мордочка Константина Павловича – цесаревича.

– Ваше императорское…

– Обижусь, сто раз повторял, для тебя – Константин Павлович, – пьяненький, но не бухой. Так, навеселе.

– Константин Павлович, мне бы с Александром переговорить, у меня остановился в доме пщышхуэ кабардинский. Это что-то навроде военного вождя и главного судьи у черкесов. Нужно… Это правильное слово, Константин Павлович, нужно, чтобы Александр Павлович его принял как можно скорей и пообещал заботиться о Кабарде и Моздок им вернуть, ну, я объясню императору, как с ним говорить и чего обещать. Этот разговор позволит предотвратить большую войну на Кавказе, в которой погибнут десятки тысяч наших солдат и офицеров. И они – черкесы – помогут нам при положительном исходе этих переговоров в войне с Персией или Ираном, которая вскоре начнется, а потом и в войне с Портой. Тоже вскоре грянет.

– Стой. Стой. Петр Христианович, ты наговорил, как вице-канцлер целый. Провести тебя к Александру? А что? У него сейчас сестренка наша, Елена Прекрасная, с мужем – принцем Фридрихом Людвигом – сыном Фридриха Франца I, великого герцога Мекленбург-Шверинского. Ну, да ты знаешь. Был же на свадьбе.

– Конечно, Константин Павлович. – Блин, нет этого воспоминания в мозжечке. Не в мозгах же. Там и нет мозгов. Инстинкты одни.

– Ну, пойдем. Расскажешь про черкесов своих, да и про царицу Мариам грузинскую, и патриархов двух, что ты с нею заманил.

– Двух?

– Двух. Приехал с царицей Варлаам – архиепископ Грузинский и Давид V – патриарх-католикос армянский. Ох и ругается вице-канцлер Кочубей. Прямо слюной брызжет. Хорошо хоть матушка за тебя заступилась. Сказала: раз Петр привез их, то есть у него задумка. Пошли. Я тоже послушаю. Интересно, какая может быть задумка – эту мегеру грузинскую в Москву притащить.

Пока шли, налетел холодный ветер и стал развевать полы плаща Константина, так и норовившие опутать ему голову. А еще этот же ветер прошелся по загаженному двору Кремля. Десяток тысяч людей за один день превратили святыню в помойку. Бумажки, огрызки яблок, тряпочки цветные. Грустное зрелище. Так уже и стук молотков. Сотен молотков. Плотники и солдаты разбирали трибуны и амфитеатры, кончился праздник.

– Грустное зрелище, Константин Павлович, не находите? – поправил на нем плащ Брехт.

– А? А, да. Нажился кое-кто.

– Народу нужны праздники.

– Александр так же говорит.

Они по Красному крыльцу вошли в Грановитую палату. Члены царской семьи и несколько приближенных чиновников сидели в углу и трепались на французском. В центре внимания как раз и была вторая дочь Павла, Елена. Муж, лопоухий пацан, сидел в глубоком кресле и дремал, кажется. Елена что-то возбужденно рассказывала матери – Марии Федоровне. Вошедших заметили. Чего бы не заметить? Деревянные каблуки сапог, подбитые железными подковками, громко цокали по полу, отдаваясь эхом по большому пустому помещению. Всю мебель уже вынесли, приготовив место для танцев.

– Костик, ну, где же ты пропал? – погрозила ему веером Елена Прекрасная.

Брехт подошел, щелкнул каблуками, поклонился.

– Ваше императорское величество. Явился на расправу.

– Сашенька, ангел наш, повинную голову и меч не сечет, – вступилась за него Мария Федоровна.

– Повинную ли? – Александр встал и похлопал по плечу Елену.

Стоп. Она через пару лет умрет от туберкулеза, а сейчас симптомы есть? Да, сто процентов. Вон одно плечо ниже другого. Вон блеск в глазах. Вон бледность кожи. А еще испарина на лбу.

– Ваше императорское величество, а могу я задать вашей сестре несколько не совсем скромных, но очень важных для нее вопросов.

– Петр Христианович? – подскочила мать, готовая защитить свою дочь.

– Мария Федоровна, это касается здоровья ее высочества. Да и всех вас тоже.

– Князь! Объяснитесь! – нахмурился Александр. Желваки заходили.

– Мне нужно задать Елене Павловне сначала несколько вопросов. Медицинских.

– Разве вы эскулап? У вас какое образование, Петр Христианович? – встал рядом с братом и Константин.

Надо, Федя, надо, подбодрил себя струхнувший от такого напора Брехт.

– Домашнее. Это сейчас не важно. Так я могу задать вопросы?

– Ну вы и настойчивы, князь. Задавайте.

– Давайте присядем, – Брехт угрюмо оглядел семейство и вскочивших царедворцев.

– Присаживайтесь, месье, – Александр плюхнулся в свое полукресло.

– Слушаем вас, Петр Христианович, – разрядила наступившую за этим тишину Мария Федоровна.

– Елена Павловна, слабость, усталость, быстрая утомляемость – что-то из этого вам знакомо?

– Знаете, после рождения ребенка я и правда стала быстро уставать, и точно, пройду немного и слабость в ногах.

– Петр! Петр Христианович? – подскочила императрица.

– Повышенная потливость. Особенно ночью? – забил следующий гвоздь Брехт.

– Я! Я! Она часто просыпаться в пот, – оказывается, этот подросток не спит. Принц, блин. И эти хороши: выдали девочку больную в пятнадцать лет замуж и в шестнадцать она уже родила.

– Князь? – встал снова Александр.

– Прошу всех сесть, – повысил голос Петр Христианович. Сели. Испугались.

– Потеря веса. Да, можете не отвечать, по вам видно, Елена Павловна. Честно ответьте про кашель. Бывает?

– Чахотка! – взвизгнула Мария Федоровна и бросилась к дочери.