Текст книги "Пора меж волка и собаки"

Глава 2
Уход Пересвета

Суть благородства в том, чтобы совершать в тайне дела, которых не будешь стыдиться, если о них узнают.

Казвини

Царевы псари искали Иванца Пересветова. Искали везде. В Китай-городе и на Торгу, где любил он обхаживать молодых купчих и боярынь, о чем уже ходила досужая молва по всем слободам. Искали на Арбате среди воинской братии, где любил он потешить себя кулачным боем, и не было ему равных в этой потехе. Искали по обителям женским и мужским среди черной братии и смиренных сестер. Знали, что охоч был сказитель до монахинь и монахов. До первых – плотски, до вторых – духовно. Искали даже в Тайницкой башне и в подземных переходах Кремлин-града. Не побоялись к самому Бомелию в его сокровенные комнаты заглянуть. Дьяка не было нигде! Обычно скорые на ногу и спорые в догляде ближние царевы псы в деле этом не торопились, хотя их волчьи малахаи и мелькали во всех концах Москвы. Они даже в новый Храм на Торгу заглянули. Перекинулись словом-двумя с волхвом Елисеем, цыкнули на Василия Блаженного не ко времени попавшего под руку, от чего тот совсем сник, и повернули коней к терему цареву. Где их дожидался государь в новой палате прозванной Грановитой за удивительного вида стены, зодчими сложенные.

– Ну что, слуги верные? И где наш разлюбезный дьяк? – со зловещей улыбкой спросил государь, – Али сам сгинул, али как?

– Нема царь-надежа. Нема нигде, – старший Угрюм глаз не опускал, голосом не дрожал, чем всегда раздражал Ивана до белого коленья, – Все обыскали, как в воду канул.

– Может его вороги извели? Или он с теплой бабой прохлаждается? Есть за ним такой грешок! Кто знать об этом должон!? – голос царя был тих и спокоен, но все знали это плохой признак.

– Может он и у бабы под боком, пошто мы ведуны что ли? Нехай Елисей ворожит! – Угрюм начал раздражать Ивана беспредельно, он потянулся за посохом. Волкодлаки напряглись так, что в воздухе почудился запах свежей крови.

– А что случилось? – тихий женский голос, напоминающий плеск лесного озера разогнал навязчивый запах смерти, – Вы, что вчерашний день потеряли? – в палату входила Малка.

– Пересвет пропал! Может, извели гады!? – царь повернулся к своей берегине.

– Может и извели…но это ведь не повод друг друга в клочья рвать! А может, и нет,…он ведь кот, который гуляет сам по себе…разве не так? – она зашла за трон и встала за его правым плечом.

– Так, – опешил Иван, опять удивившись, откуда она все знает. Даже этот разговор при котором вроде бы и не была, – Так он Гуляй. Гуляет, как хочет. Ему привилегия така царская. Одному во всей державе была!

– Так может, он загулял где? Али совсем ушел, откуда пришел. Не он ли говорил, что пришел неведомо откуда, а уйдет неведомо когда? – она склонила голову, так знакомо Ивану с самого детства и в ее синих-синих глазах мелькнули две озорные хитринки.

– Говорил. Ты откель все знаешь? А мамка? – царь отмяк и взял себя в руки.

– Доля такая. Тяжелая доля. Все знать и все уметь, всех беречь и всем защитой быть. Доля така. Вот так, – она повернулась к волкодлакам, – Идите Угрюмы. Спасибо за службу, – в ее глазах они прочитали, – За службу мне!

– Рады угодить боярыня, – Угрюмы поклонились и в их медовых глазах она увидела скрытый смех. Уж они-то знали, куда делся дядька Гуляй, бедовая голова, – Рады служить, только мигните и мы у ваших ног!

– Значит пропал Гуляй? А что ведун наш говорит? – она повернулась к царю.

– Не спрашивал еще! – опешил тот.

– Так спроси! Чего кота за хвост тянешь? Он тебе на что? Ворогов травить, али зелья варить? – Иван даже не почувствовал смешинки в ее голосе.

– Позвать сюда Бомелия! – громыхнул он посохом о каменный пол палаты.

– Елисей Бомелий – царев волхв, – доложил рында, спустя короткое время.

– Зови! – царь поудобней устроился на высоком троне.

Вошел Микулица, как всегда в своем неизменном черном бархатном кафтане с серебряными пряжками, поклонился царю в ноги, быстрым взглядом перекинулся с Малкой, понял все.

– Зачем звать изволил государь? – как ни в чем не бывало, спросил ровным голосом.

– А ты че, в своих темницах переполох не слышал? Почитай весь город на ушах стоит, а он юродствует! Че случилось? Дружок твой пропал! – Иван опять начал свирепеть.

– Каков дружок? Я в затворниках живу. Окромя своей Леты и не вижу никого. Света белого и то не вижу, все по подвалам и по ходам подземным, аки крот, – Елисей гнул свое.

– Ивашка Пересветов сгинул…или помогли… люди добрые. У нас добряков полон двор! Ты ж у нас ворожей! Ведун! Царев волхв! – Иван аж привстал с трона, – Ворожи! Чего тебе надобно для таких дел! Ворожи! Где он?!

– Чего тут ворожить-то, – спокойно, как ушат холодной воды вылил он на всех, – В Нави ваш Ивашка, – он так и сказал по старому в Нави. Не в раю, даже не в Ирии. В Нави. Народ опешил, выпучив глаза, на любомудра.

– Как в Нави? – Иван сел на трон.

– Так – в Нави. Откель пришел – туда и ушел! А что? – Микулица стоял спокойно, как всегда немного выставив вперед правую ногу.

– Боевая стойка. Как в Спасе Нерукотворном учили, – про себя подумала Малка, Выдаст себя когда-нибудь. А впрочем, уже и не помнит никто про Спас-то, – успокоила сама себя.

– А ты, что ж молчал, что он нежить? А? – ехидно полушепотом спросил государь.

– Так ведь не спрашивал никто! – резонно ответил волхв, – А нежити тут полным-полно, что ж про каждую отдельный разговор вести? – он мельком кинул взгляд на Угрюмов, – Да, к тому ж, он не нежить, а бард, герой былинный. Пришел – ушел. Кто ж с Богами спорит. Про это токмо им ведомо, зачем приходил? Хотя он нам вестку дал!

– Каку таку вестку? – склонив, как Малка, голову к плечу спросил царь.

– Про то разговор с глазу на глаз, – сурово и резко ответил ведун.

– Все вон!!! – рявкнул Иван.

Толпясь, бояре и челядь торопливо протиснулись в низкие двери палаты.

Угрюмы не шелохнулись, будто приказ их и не касался, только младший стелющимся волчьим шагом обошел палату, прикрыл створки дверей. Малка, стоящая за спиной Ивана растворилась, как призрак, как бы и не было ее вовсе, как бы поблажило, что она здесь.

– Значить Навь видишь? Может, ты и Правь видишь? Может, ты у нас праведник? Прави ведун? Чего молчишь? – царь, не мигая, смотрел на колдуна.

– Вижу! Я ж ведьмак. Значит должон все видеть. Правь тоже. Но не о том разговор государь и не пучь глаза на меня, я же не девица красная. И посох не сжимай! Ты его не раздавишь, а меня пужать…только самому пужаться. Я ведь не токмо Правь да Навь вижу, я и судьбы Макоши нитку вижу, у кого как она сплетается! – он стоял крепко, скрестив руки на могучей груди.

– Ишь, каков молодец! Шею бычью, пред государем ему гнуть не досуг! – Иван отметил, что на поясе Бомелия висит кривая половецкая сабля, покосился на своих псарей, успокоился, глядя в их медовые, не знающие жалости, глаза. Резко выбросил перед собой посох со смертоносным жалом на конце.

– Напрасно горячишься Великий князь! Так ведь и человека ненароком убить могешь, – Микулица неуловимым движением отклонился от направленного в грудь удара, перехватив посох левой рукой и ставя его у ноги.

– Силен! – восхитился Иван, краем глаза отметил, что Угрюмы восприняли происшествие спокойно, – Доверяют они волхву-то, – подумал он, – А эти врага за версту чуют. Так что за вестка какая? – Спокойно спросил он.

– Вестка такая, – также спокойно ответил чародей, – Мол все, что надобно было тебе сказать и путь определить на распутье твоем, Гуляй сделал и позвало его в другую дорогу, в другие края…

– В какие?

– Так тоть ведь только он, да тот, кто его в Навь позвал знають, – Микулица посмотрел куда-то за спину царю, за высокую спинку трона. Как бы увидел кого, и закончил, – Да наверно еще кто, но про то мне не ведомо. Есть такие места, куда и ведуны не заглядывают. А вестка вот о чем. Он де свое дело сделал. Долю свою выполнил и ушел. Но ушел так, что всех взбаламошил. Знак видать подал, что наступают смутные времена, что проснулась змея, на груди пригретая, и скоро ужалит того, кто ее поил, холил. Жди государь удара в спину от самых дорогих, самых близких людей своих. Такая вестка от Гуляя тебе. Все!

– Все ли? Али что еще, как камень за пазухой приберег?

– Все, пожалуй. Так что царь-надежа, пришло и мое время, ухо востро держать. Не ровен час, изведут или тебя, или меня, или еще кого, кто рядом с нами трется. Гуляй ушел, как кот, потому как опасность чуял чутьем своим кошачьим. Беречься надобно. В три глаза за всеми глядеть. Позволь, пойду к себе?

– Иди! Хотя нет, погоди, – Иван склонил голову, будто прислушиваясь, сам к себе.

– Пусть идет, он все сказал, – зашептало ему в ухо, – Нам теперь самое время змею из норы глубокой ждать.

На берегах туманного Альбиона при дворе королевы английской Елизаветы, недавно взошедшей на престол, вместо Марии прозванной Кровавой, появился новый любимец. Маг и чародей, он возник, как бы из тумана, положив молодой правительнице на ее резной столик расположение звезд, предсказывающее ей великие дела и великую славу. Твердой рукой звездочета, красными чернилами была выведена красивым подчерком дата коронации и обведена магическим вензелем. Елизавета подняла глаза на пришельца. Перед ней стоял галантный кавалер, в черном шелковом камзоле с белоснежным кружевным испанским воротником, поддерживающим благородную голову, с ниспадающими водопадом черных волос и с франтоватой бородкой, под лихо закрученными усами. Черные проницательные глаза смотрели в холодные глаза королевы. Кого-то он ей напоминал. Она вспомнила. В детстве, сидя на руках матери, еще до того, как той отсекли гордую голову, она видела его. Он подошел, слегка склонил голову, потрепал ее по щеке и сказал ее матери.

– А что Анна, малютка рыжее и рыжее с каждым днем. Быть ей великой королевой великой империи. Рыжим боги помогают!

– Брось ты, – засмеялась тогда мать, – Куда нам бастардам. Твоими бы устами да меды пить!

– Ничего, ничего, – сказал тогда этот великолепный кавалер, – Нашему бы теляти, да волка съесть, – он потрепал тогда ее еще раз по щеке, и добавил, – Жди рыжая, еще встретимся!

Она все это помнила ясно. Теперь он стоял пред ней и протягивал свой гороскоп.

– Как зовут тебя незнакомец? – спросила она.

– Меня зовут Джон Ди, я старый знакомец…, – он выдержал паузу, дождавшись, когда она удивленно вскинет на него глаза, и закончил, – Лорда Берли, главного шпиона Вашего Величества.

– Что ты хочешь? Знакомец Берли, – она уже справилась со своими воспоминаниями.

– Я хочу быть вашим придворным магом, как и хотела ваша мать, – он добился, что бы в глазах ее мелькнул испуг.

– Будь! – коротко ответила она.

Гуляй. А это был он. Обосновал свое жилище с размахом и изяществом далеко не ученого затворника, а первого ловеласа и мота королевства. Наравне с огромной библиотекой, которую он собрал, объезжая закрытые еще при отце Елизаветы Генрихе монастыри и орденские обители, в его доме располагался домашний театр и закрытый клуб для высшего общества. В его палатах собирались ищейки королевы из ведомства лорда Берли и алхимики графини Пемброк. Математики Хэриота и маги сэра Рэлли. Допоздна засиживались у его камина юный поэт и будущий великий дипломат Джон Донн. Читал ему свои пьесы непревзойденный Кристофер Марло.

Его дом превратился не в жилище отшельника, сидящего среди колб и реторт, а в некую академию нового стиля. В правом крыле дома он открыл общежитие для молодых студентов и комнаты для хранения научных приборов, которые больше напоминали лаборатории алхимиков. Библиотека занимала пять огромных комнат в этом крыле.

В Сити и Жидовском квартале, в стенах королевского дворца и на площадях Лондона, на рыбном рынке и пристанях Темзы шептались, судачили и передавали из уст в уста, что маг королевы, продал душу дьяволу. Он даже дом свой назвал Мортлейк – Мертвое Озеро, как бы кидая вызов общественному мнению.

Гуляй не обращал внимания на слухи и сплетни. Он никогда не обращал внимания на пустые разговоры. Он купался в домыслах о себе, порой сам, распуская фантастические рассказы.

Сам он мало бывал в правом крыле своего дома. Изредка он засиживался здесь по вечерам за массивным столом. Сначала когда писал толстенную книгу под названием «Знак или Иероглиф Монады», в которой попытался описать, чем дышат и о чем думают маги. Но, поняв, что это выше людского понимания, свернул ее быстро. Теперь он иногда долгими сырыми ночами писал здесь в библиотеке новую книгу «Аркадия», в которой он настойчиво излагал проект ранее неслыханной Британской империи. Конечно во главе с Елизаветой. Он старательно собирал и нанизывал на нить, как драгоценное ожерелье, множество доказательств того, что Англия должна стать преемницей Великой Империи, созданной Ордой, что она имеет на это не просто право, а магическое право, данное ей королем Артуром и магом Мерлином.

Однако больше всего он пропадал в левом крыле своего дома, где собирался кружок Кристофера Марло. Тот был писатель и дуэлянт, мот и бабник, лучший шпион Англии и лучший актер тетра. Он был молодостью Гуляя и Гуляй любил его, как сына. В этом кружке, Гуляй открыл тайну строительства театров. Тайну деревянного каркаса, выступающего резонатором и дающего акустику, воздух театра. Ту тайну, которую ему открыл когда-то его друг Витрувий, знающий, что камень убивает голос, а дерево поддерживает его и несет людям, тайну друидов, ясновидящих леса. Это из его дома бывший Мастер плотников Джеймс Бербедж вышел Мастером театра, сделавшим по чертежам Гуляя первый Театр на северном берегу Темзы рядом с загадочным Мортлейком домом мага. А потом его ученики россыпью кинут их по всем берегам реки. «Занавес», «Роза», «Лебедь», «Фортуна», «Красный Бык» – названия новым храмам давали здесь же в левом крыле дома и только Гуляй понимал их истинное значение, посвященное богине Артемиде. Первым на южный берег в район бедноты, в район скотобоен и портовых кабаков, шагнет «Глобус» но это будет позже, гораздо позже. Это будет тогда, когда они смогут открыто построить Храм магии. В самой геометрии театра «Глобус» Гуляй открыл знания Посвященным, новым Мастерам новой гильдии, гильдии храмов театра. Он взял круг небесного зодиака, разделил его на четыре равносторонних треугольника, символизирующих триады. Каждая триада соединила три знака Зодиака, соответствующих четырем стихиям – земле, воздуху, огню и воде. Он построил на земле мироздание. Над сценой же он поместил навес, разрисованный звездами, изображающий небесную твердь. Великий маг королевы Елизаветы по имени Джон Ди возродил храмы Артемиды.

Великий Мастер новых Храмов Марло первым спектаклем на их сцене поставил Фауста, отдавая дань тому, кто научил их этому.

Другие великие Мастера воздадут учителю, выведя его на сцену не раз, то в образе Просперо в «Буре», то в образе короля Лира. Они много чего напишут о нем, выведя его под разными именами, но великие слова его, сказанные в один из долгих вечеров у горящего камина, в котором уютно трещали дрова, остались гимном гильдии актеров навсегда.

– Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры, у них свои выходы, уходы, и каждый не одну играет роль, – так говорил им этот загадочный маг, научивший их проживать сотни жизней.

Он изредка пропадал, появлялся вновь. Но вел корабль Елизаветы только к одному ему известной цели. Крепкие руки Навигатора держали штурвал уверенно и цепко. Через все бури, бунты и заговоры. Через недовольство черни и баронов. Через войны и подметные письма он вел корабль к этой цели. Цель эта была ему ясна – создание империи. Когда она была создана, он предал ее в руки наследника. Удивительного наследника. Сына Марии Стюард – Якова. Его королева безропотно отдала свою страну в руки этого шотландского мальчика, чем не сказано поразила всех. Все кроме Джона Ди – загадочного мага, придворного звездочета, создателя театра – нового Храма Богине Природы Артемиде. Он дал ей новое имя – Мельпомена и заставил всех боготворить ее. Он знал, зачем он был здесь. Он выполнил свою Долю, как сделала это до него Жанна, как делала это в заснеженной Руси Малка, а в знойной Порте Роксалана, известная ему как Сибилла.

Джон Ди был любим и уважаем всеми. Любим друзьями и женщинами. Уважаем врагами и власть имущими. Приведя к трону молодого короля, передав ему в руки три штандарта: Англии, Шотландии и Франции, создав ту империю о которой мечтали он и Жанна, Гуляй удалился на покой в Колледж Христа, тихую заводь, под ликом которой скрывалась обитель братьев храмовников, изгнанных с острова давным-давно. Он жил и творил там свои чудеса, пока к нему в дом не проскользнула серая тень. Тень скинула капюшон.

– Чем обязан вашему появлению, достопочтимый брат? Чем заинтересовала Фему и Вехм – великий тайный догляд Империи моя скромная персона, капающаяся в манускриптах и колбах и позволяющая себе лишь плотские утехи в компании двух-трех молоденьких горожанок? – без намека на страх, прямо глядя в глаза тени, спросил Гуляй.

– Меня просили передать слова! – удивившись его поведению, ответила тень. Она привыкла, что при ее появлении были слезы, обмороки и видела даже, как люди седели прямо на глазах.

– Что за слова и от кого? – с достоинством продолжил маг Ди.

– Слова от Великого Мастера Игнатия Лойолы.

– Говори!

– Самый опасный враг – отсутствие врагов! – тень замолчала и надвинула капюшон.

– Все!

– Все, – за окном подул ветер, хлопнула ставня. Гуляй отвлекся на миг. Тени в комнате не было.

– Самый опасный враг – отсутствие врагов! Ты прав Роллан! Пора в дорогу.

Больше великого мага, создавшего Британскую империю не видел никто.

Королю Якову принесли резную шкатулку черного дерева, найденную в комнате Джона Ди. Он долго крутил ее пока неожиданно не нажал завитушку тонкой резьбы. Крышка открылась с мелодичным звоном, в шкатулке лежал лист пергамента с оттиском странной печати. В семиугольнике был вписан странный знак, состоящий из двух переплетенных то ли триад, то ли квадратов, образующих подобие Вифлеемской звезды. Внутри нее, как знак беды, выпукло и кажется, осязаемо выступала пентаграмма, направив свои острые углы-копья на пять сторон.

– И что! Что это!? – вопрос короля ответа не получил.

Глава 3
Отравители

Гордыня людей ничтожных выражается в том, что они постоянно говорят о себе; гордыня людей значительных – в том, что они не говорят о себе никогда.

Вольтер

В сырой и глубокий подземным терем к Бомелию, подвалом его просто язык не поворачивался назвать, Малка проскользнула тайным ходом, идущим из ее теремка под всем Боровицким холмом. Чернокнижник сидел за массивным столом, уставленным разного вида склянками и четвертями. На очаге булькало какое-то варево. По всей подземной горнице разливался ровный свет, исходящий из светильника висящего под потолком, низко нависавшим над столом.

– Хорош светильник, пошто другим не кажешь? – спросила Малка, появившись внезапно.

– Ты что теперь и сквозь стены ходишь, сестренка? – улыбнулся ей Микулица, – А светильник всем давать не надо. Не поймут, что там огненная вода горит,…и сожгут ею обливши. Темен народ…и зол.

– Прав, прав ты, ой как прав! – она поискал лавицу и села на широкую скамью, – А ты бы у Мастеров, что как кроты весь холм изрыли, поспрошал, куда ходы ведут, тогда знал бы, наверное, что стены здесь пропускают тех, кто их тайны знает. Не ровен час, явятся к тебе гости не званные, и светильник потушить не успеешь.

– По части все знать, это ты у нас Мастерица, а мы так – в пыли копаемся, как черви книжные. Ладноть язык трепать, пошто пришла?

– Ты тут царю, всяческие враки врал, про весточки Гуляем оставленные. Ты мне скажи, с чего это ты вдруг про змеюков вспомнил? – она поискала взором по столу, нашла кувшин, протянула руку.

– Весточки – это конечно брехня полная. Бутурля, как ордынцы говорят, Но вот то, что Сильвестр с Адашевым и всякая прихвостень, что вокруг Избранной Рады пасется, решили Анастасию травануть, то почти доподлинно мне известно, – он попытался перехватить кувшин, что она поднесла ко рту, – Гляди, захолонет дыханье-то!

– Тьфу ты, – она поперхнулась от первого глотка, – Это что за дрянь у тебя. Я не окочурюсь с зелий твоих?

– То вода огненная, что в светильнике горит. А то, что не окочуришься, точно. Это как вино, токмо крепше, и в башку бьет сильнее, – он протянул корчагу, – На вот, водичкой ключевой запей.

– Всяку дрянь тут варганишь в сырости своей. Однако греет дрянь-то, и в башку шибает. Потом с тобой поговорим об ней. Травануть значит хотят? А чем она им не сподобилась-то? Справная девка и тихая. Ребенков ростит и никуда нос не сует.

– Так тем, что не поет государю в уши по ночам, то, что сродственнички, схарьевцы просят. И то, что рядом с государем не трется, что бы все секреты вызнавать и своре этой Сильвестровой носить, – он налил в корчагу еще водички, – Ты воду пей, а то горло сгорит.

– А что Адашеву мало, что он теперь в Собакиной башне, в Тампле на казне имперской сидит? Тоже мне новая Собака казны завелась. Не Собака, а шакал приблудный, – она откашлялась, – А ведь вправду сгорело горло-то от твоей воды. Вот ты бес чернокнижный!

– Мало, все им мало. Алчность глаза застит. Хотят Анастасию уморить. На меня, на тебя свалить. На орденских братьев напраслину повесить, да на старые ордынские роды…

– Вот так! Одним махом – семерых побивахом! Мудрецы, да и только! Что ж пора им и укорот давать! – она встала.

– Будем Ивану докладать, про заговор? – Микулица тоже встал.

– Нет! – резко оборвала его Малка, – Пусть травят! Потом всех в мешок… и в воду! Отлей-ка мне своей отравы. В лампадку налью, мне бояться некого. Да и погреюсь когда, никогда, – она взяла склянку и пропала также внезапно, как и появилась. Микулица только глазами лупал.

– Где ж ход-то? – подумал он, – Надоть найти, надоть, – пел он себе под нос, обстукивая стены вершок за вершком.

Царица Анастасия почувствовала себя плохо по возвращению с богомолья в Можайске. Войдя в теремной дворец и приказав слугам отвести государыню в гаремную часть, где до сего времени она была единственной женой в окружении сенных девушек, Иван вызвал к себе Бомелия.

– Началось? – с порога вопросом встретил он его.

– Началось государь! – так же односложно ответил чародей.

– И кто? – Иван почесал бороду.

– Пока не знаю. Но знаю чем, красавицу нашу извести хотят, – он достал из торбы склянку, поднес царю, – Смотри Великий, – он тряхнул склянку. Внутри ее перекатывалось, переливалось жидкое серебро. Тягучее как масло, отливающее тяжелым цветом оружейной стали. Разбегающееся в стороны на сотни мелких шариков, и тут же сбегающееся в маленькое серебряное озерко, заключенное внутрь волшебного прозрачного кувшина.

– Что это? – с интересом смотрел царь, – Это твердая вода или жидкое серебро?

– Это ртуть – волшебный металл, вобравший в себя солнечный огонь и лунную воду. Это элемент Великой Матери Артемиды он несет в себе смерть, необходимую для рождения. Символ его ордынский полумесяц. Древние звали его Меркурий, потому что он неуловим. Его ищут алчные и корыстолюбцы из-за того, что он указывает путь к золоту и выводит его из земли. Его любят дети Мараны, потому что он ядовит, как змея. Ядовит и убивает так же тихо, даже тише. Она убивает своим дыханием, – Бомелий покачал склянку с крепко закрытой крышкой. Внутри как живое существо изготовилась к прыжку серебряная змея, заставившая Ивана непроизвольно отпрянуть, – не бойся государь, здесь она ручная.

– Так это ей хотят извести Анастасию? Как и кто? – оправившись от испуга, спросил царь.

– Ей. Ее разольют где-нибудь там, где часто бывает царица, и они будут дышать одним воздухом. Эта серебряная любимица Артемиды убьет свою соседку. А кто? Тот, кто ближе всех к царице. Кто с ней рядом всегда. Люди змеи, земные ипостаси ртути. Алчные и сребролюбивые. Властолюбивые и изменчивые. Ускользающие сквозь пальцы, и рассыпающиеся на тысячи мелких одинаковых змеек. Они где-то рядом с нами, – он намерено объединил царя, царицу и себя с Малкой в этот термин «С нами».

– И что ты бессилен?! – царь вскинул взор на волхва.

– Я буду ее беречь, сколь хватит моих сил! Но если не уберегу, не обессудь государь. Их много и они теперь везде! – он опять намерено подчеркнул голосом «теперь везде», что бы государю стало ясно о ком речь.

– Захарьины детки! И этот Сильвестров гадючник! Спасибо волхв! Кровью умоются, коль, что не так!!! – Иван бесстрашно взял в руки склянку, качнул, глянул заворожено, как переливается внутри смертоносное серебро, – Я им в горло его волью, если что с Анастасией…, – повернулся, вышел вон.

В Грановитой палате его уже ждала Избранная рада во главе с Адашевым. Вопрос, который стоял сегодня был об одном. Остатки тевтонских братьев, после измены Великого Магистра Альберта, продавшего за корону Пруссии Веру и Братство, объединившиеся в Ливонский орден, как они себя теперь называли, били челом. Били челом о том, что оставшиеся братские бальяжи и комтурства несут притеснения, что Юрьеву дань они бы и рады платить, да со всех сторон протестантские мятежники давят на их земли, не давая продыху. Рыцари ливонцы просили подмоги у Великого государя всея Руси.

– И что скажите советнички? – глумливо спросил Иван.

– Уже гнали их в шею государь. Пусть сами с мятежными наместниками разбираются. Тебя еще Царьград царем не признал, Не нам в их споры залезать, – ехидно заметил Адашев.

– Так. А по мне надо братским дружинам пособить. Они теперича, как санитарный кордон, как засека, меж нами и протестной скверной, что с Западных земель сюда лезет. Да и Юрьев и Иван-город с Ругодивом исконно наши земли, – неожиданно сказал владыка земли Русской.

– Неугодна эта война Богу. Вон и царица занемогла. То знак нам, – подал голос Сильвестр.

– Ты поп меня всему учить будешь? Как пити и ясти, и как с женою жити, – сквозь зубы прошипел царь, – Ты отколь знаешь, что юница моя занемогла? Бог в уши нашептал? Молчишь! Войне быть! Ты, – посох его уперся в грудь Адашеву, – Казну сдай братьям орденским и ступай в Ливонию, в Юрьев. Тебе там теперь место! Будешь воеводою в Большом полку. А ты! – он резко развернулся к Сильвестру, – Видать к Богу близок, коли знаешь, что ему угодно, что нет! Так ступай еще ближе! Постричь его в монахи и к старой Белозерской братии в Кириллов монастырь! Нехай там грехи наши замаливает, да учит всех, какие поклону, кому класть, каку пищу вкушать и с кем кому спать должно и можно, и когда! Пошел пес неблагодарный! Пусть Агнец Божий на тебя свой лик обращает.

– Государь, смотри с кем останешься? – попытался остановить его Курбский.

– Ты Андрюшка не лезь поперек батьки в пекло! – огрызнулся Иван, – Ты и так Анастасию извел всю! – намек был просто в лоб.

– Я Анастасии родня по крови, – не уловив скрытого смысла, отвечал князь, – Я ее люблю и холю. Это токмо у вас на Руси неугодных изводят, а нам Захарьиным детям Вера не позволяет! – он даже не понял, куда его занесло.

– Вам значит, схарьевцам, Вера не дозволяет кишки другим пускать! Вам бы травить по-тихому, как вас в Царьграде учили, – уже совсем не сдержался царь, – Ступай миротворец, ливонских братьев защищать вместях с дружком своим Адашевым. Токмо гляди, не удави его там подушкой без шуму лишнего, али не травани винцом заморским, али яблочком моченым. Все, нема боле Рады. Была Избранной. Кто избрал – тот и распустил. Все! Боле не смею задерживать вас мудрейшие и умнейшие. Радуйтесь, что хоть голову на плечах сохранили, что бы подумать на досуге! – он ернически раскланялся перед всеми и, подобрав полы ферязи, повернулся и вышел вон, ударив посохом по ставне окна, так что она разлетелась в щепы.

Анастасия скончалась через год, тихо отошла в Ирий теплым летним вечером. За месяц до этого заполыхала Москва, не горевшая аж с того времени, когда Иван взошел на трон. Заполыхала знакомо с Арбата и Китай-города. Первый раз не сильно, как-то осторожно, как бы для разбегу. Малка шепнула в ухо царю, и царский поезд, как тогда в далекой юности, вытянулся по дороге на Воробьевы горы. Разбили стан и так стояли почти месяц. За это время красный петух набрался силы и наглости что ли, и пробежал по Москве уже более зло. Раз, потом еще раз, набираясь сил, поднял гребень горделиво.

– Прям, как золотой петушок разгулялся у древних чародеев! – заметила Малка, смотря на пожар.

– Это как! – переспросил царь.

– Да были такие колдовские петушки, что напасти всякие предсказывали, врагов или мор, – неохотно пояснила берегиня, – Да сказы это все скоморошьи.

– Сказы, не сказы, а жаренный петух уже в жопу клюнул, вон царица совсем ноги еле передвигает и Бомелий ничего сделать не может. И травами поит и молоком, и медом, а толку пшик.

– Против воды Артемиды противоядия нет! Так-то! А петух-то закукарекал не к добру! – про себя добавила, – Все кругом отреклись, что ж ему не кричать-то в голос!

Царица умерла, оставив двух мальчиков на попечение мамки царевой. Народ провожал прах ее в новый монастырь, вставший над рекой в лугах, так и названный Новодевичий, великим горем и плачем. Чувствовал, что сгущаются тучи. Василий Блаженный ударил посохом нищего, подбиравшего из пыли брошенный грош.

– Не до милостыни ныне! – визгливо крикнул он, – Скоро не милостыни – милости просить на коленях будем! Из пыли грош не хватай, скоро все в прахе лежать будем! – увидел скачущего Угрюма, одетого в черный кафтан, с притороченными песьей головой и метлой у седла, шарахнулся в сторону, взвизгнул еще тоньше, – Вот они всадники страшного суда!!! – нырнул в сторону и увидел пред собой немигающие медовые глаза второго Угрюма.

– Ты Василий, ври да не завирайся. Юродивых народ любит.…Но мучеников боле! Понял! – крутанул коня и понесся, рассекая толпу.

– Пронесло! – перекрестился блаженный, – На этот раз пронесло. Боле не пронесет!

Иван стоял у гроба любимой жены. От великого стенания и от жалости сердца едва держался на ногах, ведомый под руку псарями. С лица весь осунулся. Малка заметила, что волосы на лбу его стали вылезать, образуя две залысины.

– И этот надышался ртути. Видать в спальне у Насти часто был. Ну, теперь оклемается, – подумала она.

– Отозвать всех, кто к делу причастен. Всех, кто колдовством злым и наговором юницу мою извели, – выходя из церкви, бросил он, – Судить будем. Собрать Собор единый. Земский и Опричный вместях.

Иван Васильевич знал, что хоть и государь он всея Руси и Великий князь, но старые законы преступать, так гляди и голову можно потерять. Помнил про Ваську Буслая, о котором на Торгу скоморохи пели. Как хотел тот Васька через Сорочинский камень, через закон перескочить, да там и сложил буйну голову свою. «Сказка ложь, да в ней намек – добрым молодцам урок» – вспомнил он слова мамки.